Текст книги "Пилот «Штуки». Мемуары аса люфтваффе. 1939–1945"

Автор книги: Ганс Ульрих Рудель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 8
ОТСТУПЛЕНИЕ

Юнгклаузен только что совершил вылет, используя остатки бензина. В трудных условиях он сделал отличную работу, но, даже вернувшись сюда, в Обливскую, он не находит тишины. Однажды утром мы слышим одиночные выстрелы на краю аэродрома. Как я узнаю позднее, наземный состав другого подразделения вступил в перестрелку с регулярными советскими силами. Метеорологи пускают вверх красные ракеты, поднимая тревогу. Я немедленно взлетаю вместе со своей эскадрильей и неподалеку от аэродрома вижу лошадей. Рядом с ними – спешившиеся всадники. Это иваны. Еще дальше на север – неисчислимая армия лошадей, солдат и техники. Зная состояние нашей обороны, я набираю высоту, чтобы получить общее представление о положении дел. Довольно быстро я понимаю: вперед идет русская кавалерийская дивизия и на данном участке нет сил, способных остановить ее продвижение. К северу от нас нет непрерывного фронта, так что русские могут незамеченными проникать через только что сделанный прорыв. Их главные силы находятся в трех-четырех километрах от нашего летного поля; головная колонна направляется на его окраину. Здесь нет наземных сил, а это значит, что наше положение очень серьезно. Первое, что мы должны сделать, – это уничтожить их артиллерию бомбами и бортовым оружием, пока русские не окопались; затем мы будем атаковать все остальное. Спешившиеся кавалеристы очень уязвимы, и у нас нет выбора, приходится уничтожить всех их лошадей.

Мы взлетаем и садимся практически без перерыва; все делается с лихорадочной быстротой. Если мы не уничтожим русских до заката, ночью они будут нам угрожать.

В полдень мы замечаем несколько советских танков. Они катят на полной скорости к нашему аэродрому. Мы должны уничтожить их, иначе нас сотрут с лица земли. Мы сбрасываем бомбы. Танки маневрируют, пытаясь их избежать. Страх за свой аэродром дает такую точность попадания, которой у нас раньше не было никогда. После атаки мы набираем высоту и направляемся к летному полю по самому короткому маршруту, весьма довольные хорошо сделанной работой и успехом наших защитных мер. Внезапно я замечаю перед собой… прямо на краю летного поля… это совершенно невозможно! Последний советский танк. Он избежал нашей бомбардировки и полон решимости выполнить свою задачу. В одиночку он вполне способен превратить все, что находится на аэродроме, в щепки. Я ухожу в пике, и хорошо нацеленная бомба поражает танк в нескольких метрах от взлетной полосы.

Вечером, делая семнадцатый вылет за день, я с удовольствием оглядываю поле боя. Здесь тихо, противник буквально сметен. Сегодня мы определенно поспим спокойно. Во время наших последних вылетов противовоздушная артиллерия покидает свои позиции и создает нечто вроде защитного заслона перед аэродромом, на случай если какой-нибудь уцелевший иван забредет сюда ночью. Я лично считаю, что это вряд ли возможно. Немногие уцелевшие скорее спешат в штаб, чтобы доложить, что кавалерийский отряд больше не существует и его следует вычеркнуть из документов.

Перед Рождеством мы в Морозовске, немного дальше на запад. Здесь с нами случается похожая история. Иван просачивается в нескольких километрах от нашего аэродрома в Урюпинске. Погода затрудняет вылеты. Однако нам приходится спешить, поскольку, если мы не справимся с иванами днем, они удивят нас ночным появлением. 24 декабря в любом случае нам предписано перелететь на другой аэродром на юго-востоке. Продолжительная плохая погода вынуждает нас повернуть и отпраздновать Рождество в Морозовске. В канун Рождества мы знаем, что охрана может поднять тревогу в любой момент. В этом случае нам придется защищать свой аэродром с оружием в руках. Никто не чувствует себя спокойно; у одних это заметно меньше, у других сильнее. Хотя мы поем рождественские гимны, настоящей христианской атмосферы здесь нет. Писсарек покончил с ней после восьмого гимна. Он схватил Юнгклаузена, словно медведь, и закружил его по комнате. Вид нашего трезвенника, превратившегося в танцующего медведя, оживил атмосферу. Он развеселил всех, заставил забыть мрачные мысли и развеял общую скованность. Скоро мы все чувствовали себя хорошими друзьями.

На следующий день мы узнали, что накануне Рождества Советы захватили соседний аэродром в поселке Тацинском, в 45 километрах к западу, где располагалась транспортная эскадрилья нашего подразделения. Советы вели себя безобразно – трупы наших коллег были изуродованы, глаза выколоты, а носы и уши отрезаны.

Мы смогли представить, что произошло с оставшимися в Сталинграде. В рождественскую неделю мы атаковали силы противника около поселка Тацинского и нашего собственного аэродрома. Постепенно прибывают боеспособные подразделения люфтваффе из тыла; из резерва подбрасываются к фронту свежие войска. Все это позволяет создать защитный рубеж впереди нашего аэродрома. Оптимисты могут назвать это фронтом, но реальной боевой ценности эти подразделения не представляют – до тех пор, пока сюда не переводят боевые дивизии, способные восстановить положение, ухудшившееся не по их вине. Но до того как это должно случиться, мы испытываем трудности и вынуждены часто прибегать к импровизации. Ситуация меняется, и мы уже не способны поддерживать войска на фронте в районе реки Чир, а также поселков Нижний Чир и Суровикино.

Этот вновь созданный, простирающийся с запада на восток фронт создан как барьер от войск, атакующих в северном направлении. Местность совершенно ровная, земля не создает наступающим никаких препятствий. Степь простирается до горизонта. Укрыться можно только в так называемых «балках» – расселинах или промоинах в земле, дно которых лежит примерно в 10 метрах ниже окружающей равнины. Балки относительно широки, так что здесь могут укрыться даже грузовики – хотя и впритык другк другу. И такой здесь является вся местность, расстилающаяся на многие сотни километров от Ростова до Сталинграда. Если противник не находится на марше, то он всегда прячется в таких балках.

В ясную холодную погоду по утрам всю местность окутывает туман, но он часто появляется и позже, после того как мы поднимаемся в воздух. Во время одного вылета в район реки Чир, когда мы двигаемся в обратный путь, туман внезапно начинает густеть. Я немедленно даю команду своему звену приземлиться на большом поле. Хеншель с кем-то из стрелков отправляется на разведку. Возвращается он через три часа. Нашел он нас с трудом, крича во все горло последние несколько сот метров. В густом тумане я с трудом мог разглядеть свою собственную руку. Незадолго до полудня туман начал подниматься, и немного позже мы смогли вернуться на аэродром.

Январь быстро проходит, и временно наш штаб перебирается в поселок Тацинский – перед тем как перебазироваться в Шахты. Мы действуем главным образом против тех вражеских сил, которые угрожают району реки Донец; возможные попытки форсировать реку могут быть отсюда легко отражены. Мы совершаем столь же много боевых вылетов и так же страдаем от наземного огня, как под Сталинградом, и потому несем большие потери в самолетах. В целой эскадрилье вряд ли наберется столько самолетов, чтобы возможно было составить из них одно сильное звено. Поскольку от одиночных вылетов пользы немного, мы летаем строем, возглавлять который обычно приходится мне. В районе Донца много промышленных объектов, главным образом угольных шахт. Если Советы вернут себе все эти объекты, отбить их обратно будет трудно – здесь войска могут и легко укрыться, и замаскироваться. Наши атаки заводских труб и угольных шахт приносят обычно не очень большой успех – пилотам чаще всего приходится уделять слишком много внимания тому, что происходит вокруг, и они не могут сосредоточиться на цели.

В один из дней пилоты Нирманн и Куфнер празднуют день рождения. К северо-западу от Каменска-Шахтинского мы ищем противника, но преимущественно замечаем танки и как в воздухе строятся в боевой порядок самолеты «Ла-5». Я предупреждаю об их появлении, и Нирманн спрашивает: «Где?» Он не видит «Ла», поскольку тот заходит сзади. А объяснять поздно – советский пилот уже открыл огонь с близкой дистанции. Я немедленно разворачиваюсь, уже не надеясь, что успею, и спустя мгновение даю предупредительную очередь позади хвоста самолета Нирманна – и только сейчас Нирманн начинает соображать, что происходит. После этого случая он никогда больше не хвастал, что без труда способен заметить в воздухе любой самолет.

Празднование дня рождения обычно проходит весело, бывает много шуток; так было и на этот раз. С нами наш офицер медицинской службы. Летчики поговаривали, что он не выносит «грома орудий». Утром, когда есть немного времени до вылета, Юнгклаузен отправляется к телефону и будит звонком доктора. Юнгклаузен изображает из себя начальство из воздушного медицинского корпуса:

– Немедленно готовьтесь вылететь в котел.

– Простите, вы не можете это повторить?

– Немедленно готовьтесь вылететь в Сталинградский котел. Вы должны лечить там своего коллегу.

– Мне кажется, я вас не понял.

Доктор живет этажом ниже, и мы удивляемся, что он не слышит громкий голос Юнгклаузена. Должно быть, очень перепугался.

– Вы же знаете, что у меня плохое сердце.

– Это не играет роли. Вы должны отправиться в котел немедленно.

– Но вы же знаете, что я недавно перенес операцию. Не лучше бы было передать эту задачу какому-нибудь другому врачу?

– Вы не можете говорить это всерьез! Не могу представить, что вы пытаетесь увильнуть от своего воинского долга. В какой же дыре мы сидим, если не можем рассчитывать даже на вас?

Нас распирает смех. На следующее утро доктор в ужасном волнении, но хвастается всем, что его хотели направить для выполнения особо важного задания. Через несколько дней он узнает о шутке и меняется. Это лучше и для него, и для нас.

В эти дни мы короткое время пользуемся аэродромом в Ровеньках, а затем нас перебрасывают в Горловку, недалеко от Сталина, центра донецкого промышленного района. Снежные бури ограничивают нашу летную активность – собрать в таких условиях эскадрилью в воздухе трудно.

Офицер Швирблат послан мне в качестве подкрепления. На первый свой боевой вылет в район Артемьевска ему приходится лететь лишь со мной. Я лечу немного впереди, поскольку имею больший опыт в полетах во время снежных бурь. Но, поднявшись в воздух, он не идет сразу за мной, а отрывается на большое расстояние. Несколько самолетов «Ла» развлекаются с ним, используя в качестве учебной мишени. Удивительно, но его не сбивают – он летит прямо, не предпринимая никаких защитных мер; по всей видимости, думает, что это самый лучший образ действий. Я вынужден повернуть и занять место позади него, после чего истребители исчезают. После приземления Швирблат обнаруживает несколько пробоин в хвосте и фюзеляже. Он говорит мне:

– Как точно бьют зенитки. Должно быть, это был зенитный огонь, поскольку я не видел ни одного истребителя.

Я говорю с налетом сарказма:

– Я от души поздравляю вас с превосходным бортовым стрелком, который, по всей видимости, ничего не заметил – даже то, что самолеты «Ла» использовали вас для практики в стрельбе.

Позднее, однако, Швирблат превратился в лучшего пилота эскадрильи, став образцом твердости. Все в моем подразделении говорят о нем как о моей тени – во время вылетов он привязывается за мной как репей. Кроме того, он столь же рьяно присоединяется ко мне во всех моих спортивных занятиях. Как и я, он не курит и не пьет. Весьма скоро обнаруживается его высокое летное мастерство. В полеты он отправляется моим вторым номером; часто мы вылетаем лишь вдвоем. Расслабляться не приходится, поскольку Советы пробиваются на западе по дороге от Константиновки к Краматорску в направлении на Славянск, который находится от нас на севере. Здесь число моих боевых вылетов доходит до тысячи. Мои коллеги поздравляют меня и дарят поросенка. Несмотря на упорные просьбы, мой 1001-й вылет становится последним на многие месяцы.

Глава 9
«ШТУКА» ПРОТИВ ТАНКА

Мне дано указание перед вызовом в Берлин сперва поехать домой в отпуск; но я игнорирую указание и лечу в Берлин, чтобы выяснить, куда меня хотят направить. Предстоит какое-то особое задание, и потому мне приходится обращаться в один из отделов министерства военно-воздушных сил. Всему причиной большое количество моих вылетов. Если бы я знал, что так все кончится, я бы вообще не вел счет.

В Берлине никто ничего не знает.

– В таком случае я должен немедленно вернуться в свое подразделение; у меня в полку, по всей видимости, произошла ошибка.

В министерствах и отделах, однако, ошибку не признают из принципа. После многочисленных телефонных звонков мне приказано следовать после отпуска в Рехлин, где проводятся исследования по использованию противотанкового оружия с самолетов. Руководит всем этим капитан Штеппе – мой старый знакомый. После испытаний новое оружие предполагается проверить под Брянском. Это несколько обнадеживает, но все равно это не руководство боевыми вылетами. Я благодарю руководство за присвоение мне звания капитана.

Следующие две недели я провожу, катаясь на лыжах в окрестностях местечка Сант-Антон. Здесь проходят большие соревнования по лыжам. Как хороший лыжник и старший по званию офицер, я возглавляю участвующих в соревновании офицеров люфтваффе. Под моим началом немало известных спортсменов – Йенневайн, Пфайфер, Габел и Шулер, – поскольку они тоже служат в люфтваффе. Отпуск получается прекрасным, и после этих двух недель в меня словно вставили новые аккумуляторы.

Мне не хочется лететь в Рехлин. Я бы предпочел отправиться прямо в Брянск. Экспериментальное противотанковое подразделение уже собрано и проходит предварительные испытания. В нем имеется самолет «Ju-88» с 75-миллиметровым орудием, установленным под сиденьем пилота, а также самолеты «Ju-87» («Штука»), на которых я всегда летал, вооруженные 37-миллиметровой пушкой под каждым крылом. Пушки используют особые боеприпасы с вольфрамовым сердечником, которые могут пробить любую броню. Эти снаряды взрываются только после проникновения в танк. «Ju-87» сам по себе имеет маленькую скорость, но теперь он летит еще медленнее; груз пушек затрудняет пилотирование. Маневренность сильно уменьшилась, а посадочная скорость значительно возросла. Но в настоящий момент важнее вооружение, чем летные качества.

Эксперименты с «Ju-88» скоро прекращаются, поскольку не видно путей по преодолению возникших трудностей. И боевые вылеты на «Ju-87» приносят только потери. Большая часть наших пилотов настроена скептически; меня привлекает только возможность стрелять с точностью в пределах 20–30 сантиметров. Я заключаю, что при такой точности можно поразить малозащищенные части танков, если подлететь достаточно близко. По моделям мы учимся распознавать различные типы русских танков и изучаем их наиболее уязвимые места: двигатель, бензиновый бак, место расположения боезапаса. Только лишь попасть в танк недостаточно, чтобы его уничтожить, – необходимо поразить особенный участок (то есть попасть в бензобак или в комплект боеприпасов) зажигательными или взрывчатыми материалами. В испытаниях прошли две недели, после чего министр пожелал узнать, готовы ли мы для немедленного перевода в Крым. Советы оказывают сильное давление, и там мы определенно найдем лучшее поле для практической проверки наших теорий.

Лететь на низкой высоте и открывать огонь с нескольких метров над землей просто невозможно при стабилизировавшемся фронте с сильной противовоздушной артиллерией. Мы знаем это лучше других, поскольку наши потери больше, нежели результаты. Можно использовать это оружие только там, где фронт, а соответственно, и зенитная артиллерия перемещаются. Капитан Штеппе остается в Брянске, чтобы позднее последовать за нами. Я веду через Конотоп и Николаев в Керчь все пригодные для использования самолеты на Крымский полуостров. Здесь, попадая в свой полк, я безумно рад видеть знакомые лица, рад и тому, что снова буду выполнять боевую работу. Полк совершает налеты на плацдарм в Крымской, где разгорелись яростные бои. Товарищи сообщают мне, что советские танки, проломив нашу оборону, продвинулись вперед не более полутора километров – то есть ушли недалеко от прежней линии фронта. А это значит, нам придется атаковать танки, еще прикрытые противовоздушной артиллерией фронта, и что нас ждет сильный зенитный огонь.

Противовоздушная оборона в данном районе сосредоточена на крайне ограниченном пространстве. По окончании битвы за нефтяные поля неподалеку от Каспийского моря практически вся противовоздушная артиллерия переброшена из этого далекого района сюда. Переброска осуществлялась по маршруту Моздок – Пятигорск – Армавир – Краснодар. Через несколько дней, в первый же вылет после нашего прибытия, нам привелось испытать ее действие при вылете на цель к северу от Крымской. Танки, преодолевшие нашу линию обороны, располагались в 250 метрах от основной линии окопов. Мы легко обнаружили их и начали прикидывать – что нам предпринять. Но предпринять я мог немного, поскольку, еще пролетая над немецкой линией фронта, получил попадание из зенитки. Другие самолеты встретили аналогичный прием. Вдобавок в небе появились истребители – «спитфайры» старых выпусков. Это был первый раз, когда я встретил данный тип самолета в России. Одного из наших молодых пилотов сбили в мгновение ока. Он вернулся на аэродром в тот же вечер с какими-то фруктами в руках, страдая сильнейшим поносом.

Столь неудачное начало испытаний нашего нового оружия не внушило нам оптимизма. Где бы мы ни появлялись, нам выражали сочувствие. Мало кто верил, что наши пилоты протянут долго. Чем гуще был зенитный огонь, тем больше я раздумывал над нашей тактикой. Было очевидно, что для подавления вражеской обороны самолеты должны нести бомбы. Но мы не могли нести бомбы в своих самолетах – имея еще и пушки, эти самолеты становились чересчур тяжелы. Кроме того, имея на борту пушки, «Ju-87» не мог уйти в пикирование, поскольку нагрузка на крыло становилась слишком велика. Отсюда практический вывод: у самолетов с пушками должен быть эскорт из обычных «Штук».

Новое русское наступление дало нам возможность опробовать новую тактику. К северо-востоку от Темрюка Советы пытаются прорвать Кубанский фронт. Они начинают переправлять части двух дивизий с тем, чтобы зайти в тыл. У нас на этом участке только несколько не связанных друг с другом опорных пунктов и тонкая вспомогательная линия, проходящая по болотистым местам северо-восточнее Темрюка. Естественно, боевые возможности здесь крайне ограниченны и совершенно несопоставимы с теми силами, что имеются у русских.

Наша разведка подтвердила наличие большого числа средств для переправы в Ейском лимане и около Ахтарска. Они были атакованы «Штуками». Но цели столь малы, а суденышки столь многочисленны, что эти атаки сами по себе не могут помешать русским в осуществлении их планов. Переправа через лиман идет днем и ночью. По воде русским нужно преодолеть расстояние около 45 километров. Озера соединяются небольшими каналами; русские двигаются все ближе к Темрюку, в тыл Кубанскому фронту. Чтобы отдохнуть, они делают остановки под прикрытием высоких камышей, в которых обнаружить их с воздуха крайне трудно. Тем не менее, когда русские снова отправляются в путь, им приходится двигаться по открытой воде. Мы в воздухе с рассвета до заката, рыская над водой и камышами в поисках лодок. Иваны переправляются на самых примитивных средствах; моторов почти нет. С собой иваны берут ручные гранаты и автоматы. В лодке обычно пять – семь человек; на самой большой – двенадцать. Уничтожая эти лодки, мы не прибегаем к нашему специальному противотанковому оружию, поскольку его большой потенциал здесь не нужен, хотя взрыв противотанкового снаряда может нанести несколько больший вред за счет разрыва. Но обычное бортовое оружие с подходящим взрывателем оказывается наиболее удобным. Любой, кто пытается переправиться по воде, обрекает себя на смерть. Потери при переправе серьезны для иванов. Я один уничтожаю семьдесят лодок в течение нескольких дней.

Постепенно сила наступления растет – но это нас не останавливает.

Капитан Руффер, великолепный стрелок из соседней противотанковой эскадрильи самолетов «Не-129», сбит. Приземлившись на островке в лимане, он попал в положение Робинзона Крузо. Руффер оказался счастливчиком – его спасла немецкая штурмовая группа. Скоро Советы понимают, что им следует отказаться от своего плана, поскольку потери становятся слишком велики.

Примерно 10 мая я получаю известие, что фюрер наградил меня дубовыми листьями; я должен немедленно вылетать в Берлин для получения награды. На следующее утро, вместо обычного полета на самолете с пушками на низкой высоте над проливами в районе Керчи в поисках лодок, я лечу в Берлин на «Ме-109». По пути я раздумываю над тем, как мне вернуться в свой родной полк. В рейхсканцелярии я узнаю от оберста фон Белоу, адъютанта командующего люфтваффе, что вместе со мной будут получать награды около двадцати солдат. Они служат в разных родах войск и имеют разные чины. Я сообщаю фон Белоу, что намерен объяснить фюреру, как устал быть на вторых ролях в экспериментальном подразделении и хотел бы снова вступить в командование моей старой фронтовой эскадрильей самолетов «Штука». Я приму награду только на этом условии. Фон Белоу уговаривает меня не делать это и обещает уладить все сам. Мне стоило труда промолчать о моих служебных записках, направленных в министерство авиации.

Незадолго до того, как мы должны доложиться фюреру, фон Белоу приносит известие, что все улажено. Я возвращаюсь в свою эскадрилью с условием, что я должен продолжать исследовать полезность экспериментальных машин. Я с готовностью соглашаюсь. Наконец, я и в самом деле могу порадоваться, что меня награждают дубовыми листьями.

Фюрер лично пришпиливает награды на грудь каждого из нас. И с каждым говорит о положении на фронте, о прошлых планах, настоящих и будущих. Особенно его интересует описание первой зимы в России, а также Сталинград. Все мы поражены, насколько подробно осведомлен фюрер об обстановке. Фюрер не ругает немецких солдат за неудачи – он видит ситуацию точно так, как мы, испытавшие все на себе. Он полон идей и планов и откровенно делится ими с нами. Снова и снова он повторяет, что мы должны выиграть войну против большевизма, поскольку в противном случае мир погрузится в ужасающий хаос, выхода из которого не будет. Таким образом, большевизм должен быть нами сокрушен, даже если его западные союзники не осознают, насколько катастрофической будет их близорукая политика – как для них, так и для остального мира. Фюрер излучает спокойствие, которое передается всем нам. Каждый из нас уходит буквально окрыленный. Через два дня я возвращаюсь в свой полк в Керчь и принимаю командование над своей бывшей эскадрильей.