Текст книги "Западня глобализации: атака на процветание и демократию"

Автор книги: Ганс-Петер Мартин

Соавторы: Харальд Шуманн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Глава 3
Диктатура с ограниченной ответственностью. Игры с миллиардами

Мы хотели демократии, a пришли к рынку облигаций.

Надпись на стене одного из домов в Польше

Мишель Камдессю, несомненно, человек власти. Его речь лишена излишней цветистости, его высказывания безапелляционны. Сидя за массивным столом на тринадцатом этаже угрюмого железобетонного здания на Джи-стрит в северо-западной части столицы США, этот французский бюрократ управляет одним из наиболее противоречивых, но, по-видимому, необходимых учреждений в мире – Международным валютным фондом, сокращенно МВФ. Всякий раз, когда правительства пытаются получить помощь от банков и министерств финансов других стран вследствие того, что они не выплачивают долги и не могут преодолеть экономические кризисы без поддержки международного сообщества, они обращаются к Камдессю и 3000 служащим его всемирного финансового ведомства. Имея дело с шефом МВФ, занимающим свой пост вот уже десять лет, представители таких огромных стран, как Россия, Бразилия или Индия, являются всего лишь просителями. В результате переговоров, которые могут тянуться годами, им всегда приходится соглашаться на драконовские программы жесткой экономии и радикальное сокращение своих расходов на социальные нужды. Лишь тогда Камдессю подает документы о ссудах в миллиарды долл. под выгодные проценты на утверждение богатым странам-донорам, прежде всего Соединенным Штатам, Японии и Германии. И только после этого он добавляет свою подпись, санкционируя тем самым выдачу денег.

Однако вечером в холодный понедельник 30 января 1995 года эта испытанная процедура дала сбой. Примерно в 21 час Камдессю получил сообщение, заставившее его содрогнуться. Имея в своем распоряжении час-другой, он должен был принять на себя единоличную ответственность за предотвращение катастрофы, которую до этого считал крайне маловероятной. Напряженный до предела, он хватает бумаги и проходит через свой огромный, отделанный красным деревом кабинет в еще большее помещение. В этом конференц-зале, где обычно собираются двадцать четыре исполнительных директора для принятия решений по ссудам МВФ, Камдессю один сидит у телефона. «Я искал ответ на вопрос, который никогда прежде не возникал», – вспоминал он позднее[111]111
  Интервью в Вашингтоне, Ф.о.К., 6.2.1996.


[Закрыть]. Должен ли он нарушить правила МВФ и выдать самую большую ссуду за пятидесятилетнюю историю Фонда без условий, без договора и без согласия кредиторов? Камдессю протягивает руку к телефонной трубке, и полновластный директор крупнейшего кредитного учреждения в мире на несколько часов превращается в марионетку, за ниточки которой дергают те, кого он даже не знает.

Операция «Щит для песо»

Кризис начался, когда вашингтонские политики сделали перерыв на зимние каникулы. За четыре дня до Рождества мексиканское правительство объявило, что впервые за семь лет национальную валюту придется девальвировать и что песо будет стоить на 5 центов США (или на 15%) меньше, чем прежде. Во всем мире, особенно в крупных банках на Уоллстрит и связанных с ними взаимных фондах, среди управляющих частными инвестициями началась паника, поскольку в свое время они, считая, что Мексика, удовлетворив всем условиям МВФ и обеспечив внутри себя политическую и экономическую стабильность, приобрела репутацию страны, здоровой в финансовом отношении, вложили в ее государственные облигации, акции и облигации компаний аж свыше 50 млрд долл. Теперь же иностранные инвесторы, столкнувшись с резким снижением стоимости своих капиталовложений, стали в массовом порядке отзывать их из страны вслед за местными инсайдерами[112]112
  Лица, имеющие доступ к информации, не доступной широкой публике. – Прим. перев.


[Закрыть]. Всего за три дня песо потерял не 15, а 30% своей стоимости по отношению к доллару.

Для министра финансов США Роберта Рубина и руководителя аппарата сотрудников Белого дома Леона Панетты, как и для многих их коллег, рожденственские каникулы закончились, едва начавшись. Был сформирован Кризисный комитет из представителей всех правительственных органов, имеющих дело с внешней и экономической политикой, – от Федеральной резервной системы до Совета национальной безопасности. Над одним из важнейших проектов администрации Клинтона, а именно экономической стабилизацией страны, миллионы обнищавших граждан которой ежегодно пытались пробраться в Соединенные Штаты, нависла угроза краха. Поэтому Рубин и Панетта развернули спасательную операцию, которую «Вашингтон пост» вскоре окрестила «Щит для песо» (по очевидной аналогии с операцией «Щит в пустыне» во время войны в заливе)[113]113
  International Herald Tribune, 16.1.1995.


[Закрыть].

Три недели непрерывных переговоров с мексиканским правительством, казалось, привели к решению проблемы, по крайней мере временному. Президент Мексики Эрнесто Се-дильо пожертвовал своим министром финансов и пообещал в кратчайшие сроки исправить финансовую ситуацию в стране. Президент Клинтон объявил, что его администрация поддержит Мексику гарантиями займа в размере до 40 млрд долл. Никто не должен был опасаться, что Мексика не сможет расплатиться с иностранными кредиторами.

К немалому удивлению Кризисного комитета, заверения Клинтона оказалось недостаточно для того, чтобы разрядить атмосферу; на самом деле обстановка продолжала ухудшаться. Теперь инвесторы не просто подозревали, что из Мексики утекают доллары, они это знали. Более того, было неясно, действительно ли Клинтону удастся получить обещанные им деньги от нового и враждебного ему республиканского большинства в Конгрессе. И хотя Мексиканский центральный банк ежедневно покупал песо на полмлрд долл., обменный курс по-прежнему полз вниз. Для Мексики это представляло серьезную угрозу, поскольку она внезапно оказалась неспособна расплачиваться за импортируемые товары. Это было проблемой и для Соединенных Штатов, где тысячи рабочих мест зависели от того, как идут дела у южного соседа. Остальной же мир, судя по всему, пока не испытывал озабоченности в связи с обвалом песо.

12 января ситуация кардинально изменилась. В тот самый день, когда Клинтон и Седильо объявили о финансовом взаимодействии, началось ужасающее развитие событий, возможность которого едва ли кто-то допускал. На всех главных фондовых биржах мира от Сингапура до Лондона и Нью-Йорка по меньшей мере дюжина национальных валют одновременно оказалась под давлением. Польский злотый обесценивался с той же скоростью, что и таиландский бат и аргентинский песо. Инвесторы во всех прогрессирующих странах Юга и Центральной Европы с так называемыми «развивающимися рынками» вдруг принялись распродавать акции и облигации. А поскольку они тут же обменивали вырученные суммы на твердую валюту – доллары, марки, швейцарские франки и иены – обменные курсы валют, в которых были деноминированы ценные бумаги, стали падать вместе с ценой этих бумаг. Это происходило в странах, не имевших никаких взаимных экономических связей, таких как Венгрия и Индонезия. Впервые в истории центральных банков Юго-Восточной Азии их главы собрались на совещание. Подгоняемые развитием событий, за которые не несли никакой ответственности, они были вынуждены искусственно поддерживать курс своих валют, повышая ставки рефинансирования, чтобы успокоить инвесторов. Аргентина, Бразилия и Польша последовали за ними.

Начиная с 20 января, с конца четвертой недели кризиса, доллар тоже перешел в свободное падение. Даже весьма почитаемый в банковских кругах за свои стальные нервы Алан Гринспен, председатель Совета управляющих Федеральной резервной системы, предупредил Сенат, что «всемирное бегство капитала» в сторону качественных валют, таких как иена и марка, угрожает «всемирной тенденции движения к рыночной экономике и демократии». Вместе с членами администрации Клинтона он убедил Конгресс одобрить предложение президента и предоставить Мексике необходимые гарантии займа. И вновь обстановка на несколько дней успокоилась, и кризис доверия в быстро прогрессирующих странах Юга и Востока, казалось, близился к концу, пока не настал тот самый холодный последний понедельник января[114]114
  Financial Times, 26.1.1995.


[Закрыть].

Незадолго до 8 вечера 30 января руководителю аппарата сотрудников Белого дома Панетте позвонили два человека: новый министр финансов Мексики Гильермо Ортис и лидер республиканского большинства в палате представителей Ньют Гингрич. Мексиканец сообщил, что его страна исчерпала свои долл.ые резервы и находится при последнем издыхании. Если бегство капитала не будет остановлено, сказал Ортис, он будет вынужден ограничить конвертируемость песо и одним ударом положить конец болезненной десятилетней интеграции Мексики в мировой рынок. Сообщение Гингрича было едва ли более оптимистичным. Он объяснил своему политическому оппоненту из Белого дома, что в обозримом будущем большинства в Конгрессе в пользу мексиканского займа не предвидится и что президенту придется взять всю ответственность на себя.

В итоге у Клинтона и его команды, рассказывал впоследствии Панетта, не осталось иного выбора, кроме как прибегнуть к своему «Плану Б». Кризисному комитету пришлось использовать 20 млрд долл., имевшихся в распоряжении президента на случай чрезвычайных обстоятельств, и запросить помощь из других финансовых источников. Первый призыв о помощи поступил в штаб-квартиру МВФ на близлежащей Джи-стрит. Начались часы тревоги для Мишеля Камдессю.

В результате беспрецедентных усилий, затраченных шефом МВФ на протяжении двух предыдущих недель, ему удалось выбить для Мексики из своих принимающих решения органов 7,7 млрд долл. – максимально допустимую сумму, оговоренную уставом Фонда. Но все понимали, что этого не хватит и для спасения Мексики от банкротства потребуется еще как минимум 10 млрд.

Однако следовало ли употребить доверенные ему деньги таким образом? Было совершенно ясно, чего хотят американцы и мексиканцы и на чем они настаивают; но было ли в интересах многих других вкладчиков, включая Германию, Францию, Великобританию и Японию, добавить к чрезвычайной серии кредитов еще 10 млрд долл.? Времени на предусмотренные правилами консультации не оставалось. В Бонне и Париже было 3 часа утра, а решение надо было принять в ту ночь. Наутро о провале плана Клинтона стало бы известно в Конгрессе.

И опять, вспоминает Камдессю, он подумал о предостерегающих «звонках из ведущих нью-йоркских банков и от управляющих инвестиционными фондами», имевших место в предшествующие дни[115]115
  Интервью в Вашингтоне, Ф.о.К., 6.2.1996.


[Закрыть]. Если бы рухнул мексиканский рынок, никаких отсрочек больше бы не было. Страх перед подобными кризисами в других развивающихся странах вызвал бы цепную реакцию, которая, возможно, закончилась бы всемирным крахом.

Камдессю поочередно дозвонился до девяти представителей правительств в исполнительном комитете МВФ, находившихся в то время в Вашингтоне. Всем им он задал один и тот же вопрос: «Должен ли, по вашему мнению, директор МВФ при чрезвычайных обстоятельствах действовать абсолютно независимо?». Все ответили утвердительно и выразили Камдессю свое доверие. Тогда он единолично принял решение, о котором Клинтон узнал незадолго до полуночи, по возвращении в Белый дом с приема. Француз, нарушив все правила Фонда и поставив на карту свой пост и репутацию агентства, проинформировал Клинтона, что МВФ готов предоставить еще 10 млрд, то есть всего 17,7 млрд долл.

На аналогичный риск вскоре пошел Эндрю Крокет, директор Банка международных расчетов (БМР) – всемирной ассоциации центральных банков. В штаб-квартире БМР в Базеле было уже утра, когда правление Федеральной резервной системы США сделало Крокету запрос о том, примет ли его банк участие в соглашении по поддержке. Крокет ответил, что да, примет, но что максимальный взнос, который когда-либо обсуждался в БМР, составляет 10 млрд долл. Для звонившего из Вашингтона этого было достаточно[116]116
  Financial Times, 16.2.1995.


[Закрыть].

Тогда Рубин и Панетта хладнокровно приступили к выполнению «Плана Б». В 11.15 утра, поспав всего лишь четыре часа, президент их страны произвел сенсацию во время обращения в вашингтонском «Марриотт-отеле» к ежегодному собранию губернаторов штатов. Клинтон объявил, что с помощью МВФ, БМР и правительства Канады, но без предварительного одобрения Конгресса, организован заем на сумму более 50 млрд долл. в поддержку потрясенной кризисом страны к югу от Соединенных Штатов. Теперь, добавил он, Мексика выплатит все свои долги.

Затем менее чем за двадцать четыре часа полдюжины человек, действуя вне всякого парламентского контроля, воспользовались деньгами налогоплательщиков индустриального Запада, чтобы запустить крупнейшую программу кредитной помощи с 1951 года, уступающую по масштабам только плану Маршалла, с помощью которого США поддержали послевоенную реконструкцию в Западной Европе. Камдессю, не скупясь на превосходные степени, обосновывал этот дерзкий ход от имени всех, кто внес в него свой вклад. Мексиканское дело, объяснял французский гражданин мира, возглавляющий МВФ, «было первым крупным кризисом нашего нового мира глобальных рынков». Он просто был вынужден действовать, невзирая на цену. Иначе «разразилась бы настоящая всемирная катастрофа».

Тем не менее многочисленные критики интерпретировали многомиллиардную сделку совершенно иначе. Риммер де Вриз, экономист нью-йоркского инвестиционного банка J.P. Morgan, не принимавшего участия в мексиканском буме, открыто охарактеризовал последний как «вызволение спекулянтов из беды»[117]117
  International Herald Tribune, 2.2.1995.


[Закрыть]. Норберт Вальтер, главный экономист Deutsche Bank, заметил, что «непонятно, почему налогоплательщик должен еще и обеспечить инвесторам высокий доход (по мексиканским долгам)»[118]118
  Интервью 29.1.1996.


[Закрыть]. Биллем Бюйтер, профессор экономики Кембриджского университета, заключил, что операция в целом является не чем иным, как «подарком богачам от налогоплательщиков»[119]119
  International Herald Tribune, 2.2.1995.


[Закрыть].

Это обвинение, конечно, не опровергает аргументов Камдессю, Рубина и их коллег. Ибо мексиканское дело было как операцией по предотвращению катастрофы (возможно, наиболее смелой в истории экономики), так и бесстыдным ограблением налоговой казны стран-доноров в пользу богатого меньшинства. Естественно, признал Камдессю, спекулянты нагрели руки на этом многомиллиардном кредите, «но мир в руках этих парней».

Мексиканский кризис с редкой отчетливостью высветил сущность нового мирового порядка в эпоху глобализации. Как никогда раньше, главные действующие лица продемонстрировали силу, с которой глобальная экономическая интеграция изменила структуру власти в мире. Правительство сверхдержавы США, когда-то всесильный МВФ и все европейские центральные банки казались ведомыми невидимой рукой, когда они склонились перед диктатом более могущественной силы, сдерживать разрушительную мощь которой они оказались более не в состоянии, а именно международного финансового рынка.

От Бреттон-Вудса к свободной спекуляции

На мировой сцене на фондовых биржах, в банках и страховых компаниях, в инвестиционных и пенсионных фондах появился новый политический класс. И от него уже не избавиться ни правительствам, ни корпорациям, ни тем более рядовым налогоплательщикам. Действующие в мировом масштабе торговцы валютой и ценными бумагами направляют непрерывно растущий поток свободного капитала и могут тем самым приносить счастье или горе целым странам, что они и делают, в значительной степени избегая государственного контроля.

Операция «Щит для песо» стала лишь особенно ярким примером действий такого рода. Все чаще и чаще политики и электораты по всему миру видят, как анонимные действующие лица денежных рынков берут на себя управление их экономикой, вследствие чего политике остается лишь роль беспомощного стороннего наблюдателя. В сентябре 1992 года, когда несколько сот управляющих банками и фондами последовали примеру финансового гуру Джорджа Сороса, поставив миллиарды на девальвацию фунта стерлингов и итальянской лиры, Английский и Итальянский банки не смогли предотвратить падение обменных курсов, хотя и потратили почти все имевшиеся у них резервы долларов и немецких марок на покупку своих национальных валют. В конечном итоге правительства обеих стран были вынуждены выйти из экономически выгодной для них Европейской валютной системы (ЕВС) с ее фиксированными курсами обмена.

В феврале 1994 года, когда Федеральная резервная система подняла ставку рефинансирования, в результате чего на фондовом рынке США начался резкий спад, правительству в Бонне вновь оставалось только наблюдать, как немецким компаниям внезапно пришлось платить более высокие проценты по их займам, несмотря на то что инфляция была низкой, а Bundesbank ранее установил низкую минимальную ставку ссудного процента, что фактически обеспечило коммерческим банкам доступ к довольно дешевым деньгам. Годом позже, весной 1995, правительства Германии и Японии проявили бессилие на глазах у своих электоратов, когда доллар упал до рекордно низких отметок в 1,35 марки и 73 иены, поставив на колени их экспортные производства.

С тех пор многочисленные главы правительств, загнанные в угол неуязвимыми дилерами, предаются беспомощным заклинаниям и бесплодной ругани. Так, в апреле 1995 года британский премьер-министр Джон Мейджор посетовал на абсолютную неприемлемость того, что происходит на финансовых рынках «со скоростью и размахом, угрожающими выйти из-под контроля правительств и международных организаций»[120]120
  International Herald Tribune, 3.4.1995.


[Закрыть]. Его бывший итальянский коллега Ламберто Дини, которому довелось побывать управляющим центральным банком, соглашается, что «нельзя позволять рынкам подрывать экономическую политику целой страны»[121]121
  International Herald Tribune, 3.4.1995.


[Закрыть]. А президенту Франции Жаку Шираку видится предосудительным весь финансовый сектор; не долго думая, он охарактеризовал его касту торговцев как «СПИД мировой экономики»[122]122
  The Economist, 7.10.1995.


[Закрыть].

В действительности же заговор, о котором так много говорят, вовсе таковым не является. Нет никакого картеля жадных до прибыли банкиров. Нигде не собираются интриганы в укромных задних комнатах, дабы ослабить валюту страны или подтолкнуть фондовый индекс. То, что происходит на финансовых рынках, подчиняется вполне понятной динамике, которую сделали возможной сами правительства наиболее развитых индустриальных стран. Еще с начала 1970-х они, встав под знамя доктрины спасения через полностью свободные рынки, систематически старались смести все барьеры, когда-то позволявшие регулировать потоки денег и товаров через границы, а следовательно, и управлять ими. Теперь же, подобно растерянному ученику чародея, они жалуются, что духи, которых они и их предшественники вызвали к жизни, им больше не подвластны.

Освобождение денег от государственного контроля началось в 1973 году с отмены фиксированных курсов обмена валют ведущих индустриальных стран. До той поры действовали правила Бреттон-Вудской системы, получившей название от деревни в горах штата Нью-Гемпшир, где в июле 1944 года представители стран – победительниц во второй мировой войне собрались и учредили международный финансовый порядок, обеспечивавший стабильность на протяжении почти тридцати лет. Цены валют стран-участниц привязывались к доллару, в то время как эмиссионный банк США со своей стороны гарантировал обмен долл. на золото. В то же время сделки с валютой контролировались официальными органами, так что в большинстве стран требовалось получать разрешения на обмен и перевод крупных сумм. В этой системе виделся ответ на хаотическое развитие событий 1920-х и 1930-х годов, которые привели к бессистемным национальным ответным мерам, протекционизму и в конечном счете к войне.

Однако быстро растущие промышленность и банки рассматривали такие бюрократические ограничения как механизм сдерживания. В 1970 году Соединенные Штаты, Федеративная Республика Германии, Канада и Швейцария отменили контроль над перемещениями капитала. Плотина была прорвана. «Спекулянты», то есть дилеры, оценивающие валюту в соответствии с различными возможностями капиталовложений, стали договариваться о курсах обмена между собой, и система фиксированных курсов развалилась.

Это означало, что все остальные страны, сохранившие контроль, попали под давление. Их крупные корпорации жаловались на прекращение доступа к иностранному капиталу с выгодными ставками процента. В 1979 году сняла последние ограничения Великобритания, годом позже за ней последовала Япония. Об остальных позаботились МВФ и Европейское Сообщество. Направляемые твердой верой в способность не скованной никакими ограничениями экономики повысить благосостояние, правители ЕС начали в 1988 году движение к единому рынку. В ходе этой «величайшей программы дерегулирования в истории экономики» (как ее назвал председатель Еврокомиссии Петер Шмидхубер) Франция и Италия тоже освободили циркуляцию денег и капитала в 1990 году, а Испания и Португалия продержались до 1992 года.

То, что страны «большой семерки» решили внедрить в собственных экономических зонах, они постепенно распространяли и на остальной мир. МВФ, в котором эти страны имеют решающее слово, был для этого идеальным инструментом. Где бы властелины МВФ ни предоставляли займы в последние десять лет, они повсюду ставили условие, чтобы соответствующая валюта стала конвертируемой, а страна – открытой для международных перемещений капитала.

Целеустремленная политика и законодательство правительств, в основном избранных демократическим путем, постепенно соорудили ту автономную систему «финансового рынка», которой политологи и экономисты начали приписывать некую высшую власть. Сейчас нет ни идеологии, ни поп-культуры, ни международной организации, ни даже экологических проблем, которые связывали бы страны мира более тесно, нежели электронная сеть глобальных денежных машин банков, страховых компаний и инвестиционных фондов.

Погоня за прибылью со скоростью света

Эта глобальная свобода позволила бизнесу мировой финансовой индустрии взлететь за последние десять лет до заоблачных высот. С 1985 года объем сделок с иностранной валютой и международными ценными бумагами вырос более чем в десять раз. Согласно данным Банка международных расчетов, в настоящее время в среднем за день меняет хозяина валюта на сумму примерно в 1,5 триллиона долл. Эта сумма – цифра с двенадцатью нулями – почти эквивалентна годовому объему производства экономики Германии или суммарным затратам всего мира на сырую нефть в четырехкратном размере[123]123
  Последние данные БМР по ежедневным сделкам, основанные на исследованиях, проведенных в 1994 г., дали цифру в 1,25 триллиона долл. С тех пор финансовые эксперты наблюдали ежегодный рост на 15 %, так что барьер в 1,5 триллиона, вероятно, к настоящему времени уже достигнут.


[Закрыть]. Сделки с акциями, корпоративными займами, казначейскими облигациями и бесчисленными специальными контрактами (так называемыми деривативами) осуществляются в объемах того же порядка.

Каких-то десять лет назад был один рынок для немецких государственных облигаций во Франкфурте, один – для британских акций в Лондоне и – один для фьючерсов[124]124
  1. Валюта, купленная или проданная по курсу, который котируется на определенную дату в будущем. 2. При инвестировании – контракты на продажу и поставку товара в определенное время в будущем. – Прим. перев.


[Закрыть] в Чикаго; каждый действовал в рамках отдельного законодательства. Сегодня все эти рынки напрямую связаны друг с другом. Все текущие цены на любой фондовой бирже могут быть в любой момент запрошены в любой части света и могут спровоцировать покупку и продажу по ценам, которые, в свою очередь, немедленно передаются по всему земному шару в виде определенного числа битов и байтов. Поэтому возможна ситуация, когда падающие процентные ставки в США повышают цены акций на другом конце света, например в Малайзии. Если американские государственные облигации падают в цене, инвесторы вкладывают деньги в иностранные акции. Точно так же цена германских государственных облигаций может вырасти, если центральный банк Японии снизит цену на займы токийским финансовым домам: эти дешевые кредиты в иенах, превращенные в марки и инвестированные в немецкие ценные бумаги с более высокой процентной ставкой, гарантируют абсолютно безрисковую прибыль. Именно поэтому всякий, кто хочет занять деньги или мобилизовать капитал, будь то правительство, корпорация или строительный подрядчик, немедленно включается во всемирную конкуренцию со всеми остальными соискателями кредитов. Не перспективы немецкой экономики и не Bundesbank определяют ставку процента на рынке капиталов Германии. Все теперь зависит от суждений профессиональных умножителей денег, которые, как пишет «Экономист», двадцать четыре часа в сутки участвуют, подобно некоей «армии, вооруженной электроникой», в гонке в поисках лучших в мире финансовых возможностей.

В своей работе охотники за прибылью перемещаются со скоростью света в глобальной сети данных со многими ответвлениями, в этакой электронной Утопии, еще более замысловатой, чем сложные математические расчеты, лежащие в основе индивидуальных сделок. От долларов к иенам, от иен к швейцарским франкам и, наконец, опять к долларам: всего за несколько минут валютные дилеры могут перескакивать с одного рынка на другой, от одного торгового партнера в Нью-Йорке к другому в Лондоне или Гонконге, конечным результатом чего могут стать миллионные сделки в трех разных местах. Точно таким же образом управляющие фондами зачастую в течение нескольких часов перераспределяют миллиарды, принадлежащие их клиентам, между совершенно разными инвестициями и рынками. Достаточно телефонного звонка или нажатия клавиши, чтобы превратить, к примеру, облигации федерального правительства США в британские облигации, японские акции или турецкие государственные облигации, деноминированные в немецких марках. Помимо валюты объектами свободной торговли через границы уже являются свыше 70 000 различных ценных бумаг – фантастический рынок с бесконечными шансами и рисками.

Максимальной эффективности в работе с этим потоком информации достигают частные дилеры. Один из них – 29-летний Патрик Слаф, который вместе с более чем 400 коллегами безвылазно просиживает по десять часов в сутки в огромном торговом зале инвестиционного банка Barclays de Zoete Wedd, работая со швейцарскими франками (или, для краткости, просто «свиссами»).

Его рабочее место – скромный на вид терминал шириной три метра в тускло освещенном зале, посреди гула голосов и выкрикиваемых поручений. Три экрана и два динамика, установленных за небольшой рабочей поверхностью, непрерывно снабжают его новыми визуальными и акустическими данными. Вверху справа расположен четырехцветный экран агентства Reuters, лидера на рынке финансовой информации. Ежегодные доходы Reuters, прошедшей путь от обычного агентства новостей до главного организатора электронной торговой площадки, превышают миллиард марок. С помощью специальных кабелей, спутниковых каналов и собственного суперкомпьютера в лондонском квартале Доклендз Reuters соединяет Слафа с 20 000 финансовых домов и со всеми основными фондовыми биржами мира[125]125
  Интервью представителя агентства Рейтер Питера Томаса, Лондон, 25.1.1996.


[Закрыть].

На экране одновременно высвечиваются три последних предложения на покупку и продажу «свиссов», максимальные и минимальные обменные курсы всех валют за последние несколько часов и самые свежие новости валютного мира. Одновременно Слаф может, набрав код, связаться с любым другим дилером и немедленно заключить сделку. Но ему нельзя полагаться только на это; он должен еще и следить за ценами, которые два его независимых брокера сообщают ему по громкоговорителю. Каждую пару минут он сам выставляет котировки по телефону либо с помощью клавиатуры. Если другой брокер-клиент хочет заключить с ним сделку, вскоре последует звонок.

Люди – охотники за ценами состязаются с электронными торговыми системами, производимыми Reuters и конкурирующей с ней EBS, принадлежащей одному международному консорциуму банков. Эти системы тоже ставят котировки и сразу же анонимно передают их на мониторы. При этом Слаф, работая в режиме реального времени или он-лайн, всегда может увидеть на расположенном слева от него экране EBS максимальную цену покупки и минимальную цену продажи франков в долларах или марках, сделанные внутри этой системы. Действительно важные цифры – постоянно меняющиеся третий и четвертый десятичные разряды – выделяются черным на желтом фоне. Если Слаф щелкает клавишей «покупаю», компьютер высвечивает имя предлагающего сделку и автоматически выполняет соединение.

В этот четверг января 1996 года «рынок очень нервозен», жалуется Слаф. Прежде чем приступить к работе, он изучил ежедневный обзор, подготовленный внутренней аналитической службой. Решающим событием будет совещание директоров Bundesbank во Франкфурте. Если они решат еще больше понизить процентную ставку, то доллар и франк, наверняка, снова поднимутся. Но вряд ли немцы смогут это себе позволить; гора их долгов слишком высока, и страх Bundesbank перед инфляцией – постоянный фактор в валютном бизнесе. Поэтому этот аналитик полагает, что процентная ставка останется неизменной. Исходя из этого, Слаф ставит на сильную марку.

Через полчаса он проверяет рынок, покупая «70 марок» за «575 свиссов» у швейцарского банка UBS. Пользуясь электронным пером, он вводит сделку на высокой скорости в местную систему точками на терминале: 70 миллионов марок за франки по курсу 0,81 575 франка за марку. Вскоре у него срывается громкое «Твою мать!»: цена успела упасть на одну сотую сантима, и на текущий момент он проиграл 7000 франков. Но «Буба» – так профессионалы называют Bundesbank – на его стороне. Германские процентные ставки остаются неизменными. Марка на подъеме, и через несколько секунд его проигрыш превращается в выигрыш вдвое большего размера. Действуя наверняка, Слаф немедленно продает и на минутку расслабляется.

Свою не самую спокойную на свете работу он определяет как «интеллектуальная азартная игра на высоком уровне с железными правилами». При этом, однако, он понимает, что является не более чем рядовым пехотинцем под огнем рынка. «Даже крупнейшие игроки» – например, нью-йоркский Citibank – «не в состоянии манипулировать рынком по своему усмотрению. Рынок для этого слишком огромен».

Вместе с тем валютный дилинг имеет то преимущество, что в расчет берется только настоящее время. Что до коллег Слафа на другом конце зала, то они, напротив, работают с деривативами. Они имеют дело с будущим, или, точнее говоря, с ценами акций, облигаций или валют, которые большинство участников рынка прогнозирует, к примеру, на три месяца, на год или на пять лет вперед. Их продукты называются свопами, фьючерсами и опционами. Ежемесячно происходит их обновление на рынке. Их всех объединяет то, что их цена является «производной», основанной на ценах, уплачиваемых сейчас или позднее за реальные ценные бумаги и валюту.

Например, для того чтобы ставить на немецкую экономику, вовсе не обязательно напрямую покупать немецкие акции. Клиент может подписать фьючерсный контракт на немецкий фондовый индекс – контракт, который в качестве премии обещает выплату разницы, если индекс поднимется выше согласованного уровня. На этот случай банк должен, в свою очередь, прикрыть себя с помощью контрконтракта или собственного пакета акций. Клиент при желании тоже может подстраховать себя опционами против колебаний обменного курса марки и покрывать выплаты краткосрочных процентов банку процентами по своим долгосрочным вкладам, и наоборот. Замечательная особенность таких сделок состоит в том, что они отчуждают риск падения курса или невыплаты долгов от покупки реальных ценных бумаг или валюты. Сам риск становится предметом торговли.