Текст книги "Фальшивые друзья"

Автор книги: Ганс-Гюнтер Хайден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Что ты хочешь этим сказать?

– Представь себе, что ты молодой турецкий рабочий. Семьи у тебя нет. Подружки пока тоже нет. Вдруг ты видишь красивую девчонку. Подходишь к ней, заговариваешь. А она, наслышавшись об этих «ужасных турках», пугается и с криком убегает, но падает. Ты пытаешься помочь ей подняться, в это время появляется ее брат, или отец, или знакомый. На следующий день в шпрингеровской бульварной газетенке «Бильд», которую читают по всей стране, появляется заметка с огромным заголовком: «Молодой турок пытался изнасиловать немецкую девушку».

Тут я подумал: «А ведь Анна тоже иностранка. И кожа у нее с темным оттенком. Значит, и ее хотят выгнать из страны те, кто провозглашает лозунг «Иностранцы – вон!». Нет, Анна должна жить здесь, и Пауло тоже, и Марко, который продает овощи в лавке на углу!»

– Но ведь не только нацисты считают, что иностранцам не место в нашей стране. Многие думают так.

– Я и не говорю, что одни лишь нацисты ненавидят иностранцев. Но многие люди, рассуждающие подобным образом, уподобляются нацистам. Немало таких даже среди социал-демократов.

– В самом деле?

– Да, взять хотя бы моего отца. Он давно в социал-демократической партии Германии, по некоторым вопросам взгляды у него вполне правильные. Например, он решительно против атомного оружия. Но к иностранцам относится как шовинист. Вот такие дела. Понятно тебе?

– Да-да, – пробормотал я. Но мне хотелось подробнее узнать, что Вилли думает о таких людях, как те, с которыми связался я. – Что же делать с теми, кого ты называешь шовинистами? – спросил я.

– Обуздывать их надо, и как следует, – ответил он. – Или ты другого мнения?

– Нет, просто я подумал, что не всех их надо равнять с нацистами, может быть, кое-кто из них просто не понимает, что делает…

– Ничего подобного, – оборвал меня Вилли. – Отлично они все понимают. Или, по-твоему, кто-то участвует в безобразии, кончающемся убийством, не ведая, что творит?

Слова Вилли испугали меня не на шутку.

– А не можешь ты представить себе такую ситуацию, что человека запугали, заставив идти вместе с неонацистами?

– Что ты имеешь в виду? – рассердился Вилли. – Из твоих рассуждений можно сделать вывод, что сам ты выступаешь чуть ли не адвокатом нацистов. Одно я тебе хочу сказать: никакого сочувствия не заслуживают ни сами нацисты, ни те люди, что идут у них на поводу. Вторая мировая война унесла 50 миллионов жизней, я тебе уже говорил. Развязали ее фашисты. И если сегодня кое-кто принимается за прежние фашистские штучки, если забывает уроки прошлого, если отрицает преступления, совершенные когда-то, и пытается повернуть историю вспять, для такого человека нет никаких оправданий! – Вилли встал, сказал «будь здоров» и ушел.

Я знаю, Вилли, ты прав, твои высказывания справедливы. Только какое же место отвел бы ты мне в твоих рассуждениях, если бы знал историю моего грехопадения? Неонацисты просто-напросто сыграли на моей наивности, трусости, разыграли меня и купили по дешевке. А ведь я никакой не нацист!

Да, с самого начала разговора с тобой я знал, что и ты не сможешь мне помочь. Никто теперь не поможет мне…

* * *

Анна едет ко мне! Я пригласил ее на рождество к нам домой. Сначала хотел было отметить праздник один, здесь, в Вуппертале. Но ротная компания так надоела, Что такая перспектива показалась мне слишком унылой была идея снять комнату на пару дней. Но мои старики заартачились: раз уж считаешь девушку своей невестой, покажи ее родителям.

Я понимал, что для них знакомство с моей подружкой будет большим сюрпризом. Я же не поставил их в известность, кто она и откуда, и что она не немка, и что цвет кожи у нее не белый. Сообщил им только, что работает она медсестрой и зовут ее Анна.

Я собирался встретить Анну на вокзале в Кёльне и отвезти ее автобусом в Альсвайлер.

Я остановился перед цветочным киоском. Здесь обычно встречаются люди, которые потеряли друг друга в толпе большого города. И по вокзальному радио то и дело передают: «Господин такой-то, вас ждут у цветочного киоска перед входом в вокзал». Каждую субботу я делал здесь пересадку. А сегодня приезжает Анна! Любит ли она меня еще? Судя по письмам, любит. Но письма есть письма. Только вдруг она не приедет? Может испугаться встречи с родителями. Она, кстати, не знает, что я ничего им о ней не рассказал. Черт возьми, а надо было бы! Но теперь уже поздно.

В среду – сокращенный рабочий день, на четверг и пятницу приходится рождество, суббота и воскресенье – выходные. Подумать только – четыре с половиной нерабочих дня! На службу идти только в понедельник. Кстати, надо Анне как-то рассказать о наших с Йоргом делах. Сделаю это после рождества. В следующий раз.

Поезд прибывает на платформу 8а. Еще две минуты, Как отреагируют родители, если я предложу Анне переночевать в моей комнате? Ну наконец-то! Вот и поезд. Вагоны катятся мимо, мимо. Смотрю в окна. Где же Анна?..

Люди выходили из вагонов с чемоданами, коробками, рождественскими подарками. Эх, надо было бы купить букет цветов!

Из дверей вагона мне замахала тонкая девичья рука, Она! Конечно, это Анна!

Перрон был совсем пустой, когда мы пошли к дверям вокзала.

* * *

– Папа, позволь представить тебе. Это Анна.

– Негритянка? Э… я хотел сказать, здравствуйте, э… Анна. А что, фамилии у нее нет?

– Анна Манли. Но ты можешь звать ее просто Анна.

– Мать, иди-ка сюда скорей. Фрейлейн… э… Манки[4]4
  Отец искажает фамилию. Манки по-английски обезьяна.


[Закрыть] пожаловала к нам.

Мать вышла из кухни, вытерла руки о фартук, в удивлении уставилась на Анну. Потом взяла себя в руки, поздоровалась.

Я предупредил Анну заранее, что родители мои люди старомодные, могут встретить ее с известной предубежденностью, но пока вроде все шло нормально. Лучше, чем я предполагал.

Отец быстро понял, что Анна плохо говорит по-немецки, и начал подбирать оставшиеся в памяти крохи английского, приобретенного в плену у американцев.

– Хотите выпить что-нибудь?

Анна улыбнулась. Мой старик ей, кажется, понравился. Выпили по глотку за встречу. Анна пошла в ванную привести себя в порядок.

Едва за ней закрылась дверь, мать зашипела на меня:

– Мог бы предупредить заранее, что приведешь с собой негритянку. Так опозорить нас на старости лет!

Отец поддержал ее:

– Все ли ты обдумал как следует? Может, у вас не очень серьезная связь? Конечно, на рождество вы можете остаться, но…

– Во-первых, Анна не негритянка, она из Малайзии. Во-вторых, я не понимаю, что тут позорного. В-третьих, отец, у нас с Анной все вполне серьезно.

Родители смотрели на меня с недоумением. В их глазах можно было прочесть немой упрек: «И такой сюрприз ты преподнес нам в святой предрождественский вечер?» Когда Анна вернулась, они оба вновь обрели вид предупредительных, внимательных людей.

Какое лицемерие!

Обед прошел спокойно и без приключений. Родители подарили Анне кулон с цепочкой. Когда вечером запели перед елкой рождественскую песенку, вроде даже веселое настроение появилось. Анна была счастлива. Она чувствовала себя как дома. Я не хотел лишать ее этой иллюзии.

Старики держали себя в руках, и рождество прошло у нас преотлично. Так хорошо я давно уже не чувствовал себя дома, можно было бы сказать спасибо Радайну, отправившему меня в командировку, – иначе я с Анной

не познакомился бы.

Мы вдвоем обсуждали совместные планы на будущее. Решили уехать в Америку, чтобы никогда больше не видеть ни Йорга, ни этой нацистской клики. В качестве школьного учителя физкультуры я, наверное, смог бы там найти работу. Анна устроилась бы медсестрой. Купили бы маленький домик, было бы у нас двое детей. Если бы мне удалось продолжить учебу, со временем я приобрел бы более престижную профессию. Нерешенной проблемой оставался только наш совместный с Йоргом план бежать за границу.

Анна, я люблю тебя!

* * *

– Второе отделение – стройся! Равнение направо! Смирно! Вольно!

Звуки команд звонко резонировали, отражаясь от потолка. Команды отдавал я. Впервые. Как командир второго отделения второго взвода военных строителей 540-го саперного трубопроводного батальона. А взводным был у меня Винтерфельд. Опять этот Винтерфельд! Наверняка это он постарался заполучить меня под свое командование. Ведь он же говорил, что со временем я стану его заместителем.

Ну погоди, Винтерфельд! В конце концов я избавлюсь от тебя и твоих людей.

Мое отделение стояло передо мной, выстроившись по ранжиру. Почти все солдаты были старше меня, у некоторых дома остались семьи. На левом фланге возвышался великан Бройер, добродушный парень, работяга. За ним – Массман из Крефельда, подмастерье цеха, ответственный за склад строительной техники. Следующий – толстый Энтенер из Гуммерсбаха. Зиги Ринкес из Юлиха, с ним мы несколько раз ездили вместе домой, нам по пути. У Зиги двое детей. Далее – Шустер. Водитель Кёлер, инженер-измеритель, он тоже сначала записался на курсы унтер-офицеров, но потом элегантно смылся, сказавшись больным. Рядом с ним – Оффергельд, нервный малый. Бонгартц, каменщик из Кёльна, староста казармы. И наконец, коротышка Пфайфер, назначенный в роту совсем недавно.

У всех, кроме Пфайфера, были ефрейторские лычки на погонах. Кто знает, может, Пфайфер и оказался в выигрыше как рядовой – во всяком случае позже его не могли призвать на занятия резервистов.

Под ложечкой у меня ныло, когда я выполнял свои командирские обязанности, особенно на моей первой утренней поверке в качестве командира. Осмотрев своих ребят, я сказал:

– Шустер, выше голову! Что стоишь как мокрая курица?

Предстоял также контроль стрижек и причесок. Винтерфельд приказал, чтобы я вел учет замечаний. Десять фамилий появились у меня в блокноте после поверки. В числе записанных оказался и Шустер. Затем рядовые были отпущены, чтобы привести в порядок обмундирование и устранить отмеченные недостатки, а командиры отделений собрались у командира роты для обсуждения плана на день.

– Что касается причесок, унтер-офицер Крайес, – обратился ко мне лейтенант Винтерфельд, – прошу, чтобы завтра все были пострижены как следует. Да и сами вы могли бы показать солдатам пример. Ваша прическа тоже оставляет желать лучшего.

Так вот командир роты покритиковал командиров отделений, чтобы не умалять их авторитет в глазах рядовых, не подрывать дисциплину.

Итак, у меня появились две проблемы: собственная прическа и стрижка Шустера. А Шустер так гордился своей шевелюрой!

– Ефрейтор Шустер, – приказал я ему, – сегодня до 19.00 прошу явиться ко мне постриженным согласно уставу.

Приказ есть приказ, однако Шустер ответил:

– Крайес, что ты выпендриваешься? У меня прическа нормальная.

Мы решили проблему полюбовно. Я рассказал ему, что Винтерфельд и моей стрижкой недоволен, и мы договорились вместе поехать в парикмахерскую.

* * *

– Ну, старик, как твоя негритянская невеста в постели? – спросил меня Йорг.

– Придержи язык, а то получишь по зубам, – ответил я. – Кстати, откуда тебе известно…

– Уж если вы под ручку бродите по Альсвайлеру, вся деревня только об этом и говорит. Знаешь, что сказал молочник? «Раз Петер завел себе негритянку, значит, ему не хватает наших немецких девушек». Послушай, я думаю, ты совершаешь ошибку. Не стоило тебе связываться с негритянкой.

– Что ты болтаешь? – накинулся я на него. – Тебя совершенно не касается, с кем я гуляю. Могу завести себе хоть китайскую принцессу, если на то пошло.

– Ошибаешься, мой дорогой, ошибаешься. Ты нарушаешь закон чистоты расы. Думаешь, мы зря боремся за восстановление старых добрых порядков? А тебе взбрело в голову найти себе черную подружку-побрякушку.

Я схватил Йорга за ворот мундира:

– Возьми свои слова обратно, не то плохо будет!

– Отпусти, мне дышать нечем!

– Я нашел тот единственный вариант, которого мне не хватало, свинья ты поганая!

– Поосторожнее, старик. Я тоже имею право высказать свое мнение.

– Дрянь ты! Ты пытаешься меня шантажировать! Но заруби себе на носу: это не какая-нибудь интрижка. Мы с Анной хотим уехать за границу, чтобы избавиться от всех – и от тебя, и от таких, как ты!

– Отлично, дело твое. Можешь ехать куда хочешь, но сперва мы должны выполнить наш с тобой план. И никаких гвоздей. Отпусти меня.

Мне бы тогда быть побдительнее, не доверяться его словам. Сколько уже раз он подводил меня! И на кой черт я ему дался? Он просто хотел оказать на меня давление, на меня, слабовольного, хотя сам уже был у Винтерфельда на подозрении как слабак, опасающийся ответственности за действия, которые могут привести в тюрьму. «Знаешь, Петер, я всегда хотел бы бороться честно», – однажды сказал он мне. При чем тут честная борьба, Йорг, когда ты по отношению ко мне ведешь себя как провокатор? Все это одно лицемерие. Достаточно того, что тебе представляется правильной, честной и необходимой составной частью борьбы убийство вьетнамцев, живущих в общежитии для эмигрантов.

Ты и Анну убьешь, если она попадется тебе под руку, А потом будешь говорить, что сделал это для моей же пользы. Что ты, мол, выполнял поручение, что это необходимо для сохранения чистоты немецкой расы, для борьбы с коммунистами и тому подобное. Послушай, Йорг Мантлер, удирать нам с тобой придется вместе, поскольку мы вместе творили противозаконные дела, и ты еще нужен мне, чтобы я смог оправдаться. Но потом – концы врозь.

Привет тебе, Петер!

Ты, конечно, удивишься, получив это письмо. Но я тебя не забыл.

Знаешь, что самое интересное? Я тоже сижу в тюряге. Правда! Если у тебя дела обстоят и посложнее, чем у меня, то все же факт остается фактом: виновные гуляют на свободе, а мы с тобой сидим за решеткой. Тебя они обвиняют в убийстве, мне вменяется в вину то, что я участвовал в демонстрациях за мир, будучи в форме бундесвера. Друзья оказали мне отличную поддержку. Из 80 человек нашей роты 60 подписали заявление протеста против моего ареста.

Петер, старина, ты знаешь, как Радайн прореагировал на сообщение в газете «Актуэлле», когда один из наших товарищей открыто выразил свою солидарность с моими действиями? Он заявил, что реакция в бундесвере на то, что произошло, приблизила его к движению в защиту мира. Вчера вечером ребята из ОДС организовали демонстрацию перед казармой. Вот уж когда господам офицерам пришлось поплясать! Всех солдат распустили по казармам на час раньше. Здорово? Конечно, прибавилось тех, кто нам симпатизирует.

Петер, я рассказываю все о себе да о себе. А ведь твои дела куда хуже, чем мои. Но и в твою защиту кое-что удалось сделать. Мы обсудили обвинения, предъявленные тебе. Знаешь, сперва я растерялся, когда услышал твою историю и узнал о том, что тебя упекли в кутузку. Теперь я понимаю, почему ты меня все расспрашивал о поджоге в общежитии для иностранцев. И я был дураком, когда заявил, что всех этих типов и тех, кто имеет с ними дело, надо стричь под одну гребенку. Я же не знал всех обстоятельств твоей связи с ними. Извини, старик.

Но не унывай! Они, конечно, хотят упечь тебя подальше.

Однако дела твои обстоят все же не так плохо, как хотелось бы кое-кому. Чтобы помочь тебе, мы, конечно, должны знать некоторые подробности.

Не будешь возражать, если я попрошу свидания с тобой, когда позволят обстоятельства? Или, может быть, напишешь мне? Дай о себе знать, потому что без твоего согласия я, конечно, никаких действий предпринимать не буду.

Будь здоров

Вилли.

Вилли, старина, спасибо, что ты не забыл меня. Ты всерьез думаешь, что ОДС может помочь мне? В твоем деле все гораздо проще, а мое такое запутанное. И противники такие сильные. Ты говоришь – напиши. Что написать? Лучше попроси, чтобы тебе разрешили свидание со мной. Да, пока не забыл, вот что я написал бы тебе еще:

Дорогой Вилли!

Спасибо за твое письмо. Конечно, мне была неприятна твоя реакция на мои вопросы. Но я понимаю, что иначе и быть не могло. Конечно, ты ни в чем не виноват, только сейчас поздно говорить об этом. Столько всего произошло за последнее время! Жизнь заставляет меня по-иному взглянуть на многие вещи. Недели две назад я зашел в нашу библиотеку. Собственно, у меня не было планов взять какую-нибудь книгу, зашел просто так.

На журнальном столике обнаружил подшивку газеты «Байернкурир», полистал ее. Газету выписывает командир и оставляет в библиотеке. Я знаю, сейчас ты хотел бы спросить, почему я пошел в библиотеку, если всегда ограничивался чтением «Боте».[5]5
  Дешевое издание для военнослужащих


[Закрыть] Знаешь, с какого-то времени я стал размышлять над прочитанным, точнее, меньше доверять тому, что пишут в газетах. Стал сопоставлять прочитанное. Но вернемся к библиотеке. На полке лежали книги, какие я видел у Йорга. Были книги о Гитлере, в том числе сборники документов. Стояли там тома «Причины второй мировой войны», «Аэрофотосъемка операций войны» и другие. Трудно представить себе, что такие вещи разрешают печатать в ФРГ.

Но факт есть факт. Печатают и распространяют, в том числе по библиотекам.

Мне вспоминается наша офицерская столовая, в которой висит портрет Германа Геринга. «Мы чтим в его лице не рейхсмаршала, – говорил наш начальник, – а командира эскадрильи времен первой мировой войны». Теперь я понимаю, что имел в виду Винтерфельд, когда внушал нам: «Бундесвер – отличная школа для всех нас».

Да что писать, к чему все это? Никакой пользы от моей писанины. Поздно!

К черту начатое мною письмо! Лучше пообедаю тюремной баландой. Всего, о чем думаешь, не напишешь, а еда сейчас – единственное удовольствие. Кормят три раза в день. Точно по расписанию.

* * *

Первые две недели я отлично справлялся со своей новой ролью командира отделения. Да и особенно трудных заданий не было. Мое отделение отрядили на мытье и мелкий ремонт автотранспортных средств. Сам я сидел с другими командирами отделений на солнышке или в офицерской столовой.

Потом подошла очередь регулярного обмена опытом, что было довольно скучной процедурой. На пятницу наметили совещание, но я заранее радовался, потому что с 13.00 должен был заступить на унтер-офицерское дежурство. Мысленно я уже был в комнате дежурных, когда вошел лейтенант Винтерфельд и сразу же приступил к делу.

– Как вы, возможно, уже замечали, – сказал он, – в нашем взводе есть, кстати, как и в других частях и подразделениях бундесвера, опасные политические смутьяны, которые распространяют идеи хаоса и беспорядка. С одной стороны, они твердят о демократических правах солдат и требуют, например, снижения цен в солдатских буфетах. С другой – они умело манипулируют доверчивостью товарищей, проводя свою агитацию в пользу движения за мир в рамках так называемого Объединения демократически настроенных солдат, которое является коммунистической организацией, управляемой из Москвы…

На что нацеливался Винтерфельд, к чему хотел подвести нас своим рассказом?

– Но мы не остаемся безучастными, – продолжал он. – Сегодня мы им покажем. При обходе помещений после обеда мы проверим, не мешает ли этим красавцам их политическая деятельность выполнять обязанности по уборке, заправке постелей, соблюдению чистоты и порядка, содержанию в должном состоянии оружия. Если найдем непорядок, виновные не получат увольнительной и смогут как следует выспаться и подумать, стоит ли и впредь так же вести себя. Это, конечно, не исключает и более жестких наказаний. Чтобы у нас не было недоразумений, скажу сразу: в первую очередь я имею в виду ефрейторов Мюллера, Херманна, Бонзака и Бартельса. Думаю, мы понимаем друг друга. А теперь перейдем к следующим пунктам нашей программы на сегодня…

Бартельс? Да ведь это же Вилли!

Стало быть, при обходе казармы Винтерфельд решил поймать его. Не знаю, как родилась моя следующая мысль, но я вдруг подумал: это дело не пройдет. Надо выручать Вилли. Можно взять его проверку на себя и, даже если обнаружится что-то не то, заявить: «Все в порядке, ефрейтор Бартельс». Чем дольше я продумывал этот план, тем беспокойнее становилось на душе. Итак, я собирался, вопреки приказаниям прямого начальника, покрыть «опасного политического смутьяна» и коммуниста, которым якобы управляют из-за границы.

Время тянулось медленно. Я еще и еще раз продумывал детали плана. Надо было действовать быстро и первым войти в комнату Вилли.

Но мои благие намерения и трехчасовая подготовка к выполнению этого плана не увенчались успехом. Винтерфельд, очевидно, тоже преследовал вполне определенную цель, а посему разработал свой план. Вопреки обыкновению он первым поспешил в комнату третьего отделения и сразу же подошел к кровати Вилли.

Я так растерялся, что совсем забыл, что надо ведь проверять и других. Только когда ефрейтор Бонзак в третий раз повторил, что к проверке готов, я пришел в себя. Вилли я помочь уже не мог ничем, но Бонзаку – мог, ведь он тоже значился в винтерфельдовском списке. Я быстро проверил пуговицы на его гимнастерке и рубашке, личную посуду… Отметил, что все в норме. Слава богу, хоть что-то сделал полезного. А Вилли угодил в ловушку, поставленную Винтерфельдом, хотя у него всегда все было чистым, аккуратным. Проверяющий надел белые перчатки и провел пальцем по совку складной саперной лопаты, принадлежавшей Вилли.

– Завтра утром доложите о результатах проверки дежурному унтер-офицеру, – приказал Винтерфельд Бартельсу и бросил в мою сторону многозначительный взгляд. – Тогда посмотрим, отправитесь вы на субботу и воскресенье домой или будете учиться содержать в порядке свое место и личные вещи.

Когда мы выходили из помещения, я старался не встречаться взглядом с Вилли.

* * *

– Неплохое ты нашел себе занятие, – услышал я над самым ухом и отпрянул от стола дежурного, за которым дремал. Голос принадлежал Вилли. – Как тебе служится с голубым аксельбантом, господин старший надсмотрщик?

– Слушай, брось. Я же не по своей охоте несу унтер-офицерское дежурство.

– Может, скажешь, что не по своей охоте записался и на унтер-офицерские курсы?

– Я уже сам понимаю, что это занятие не для меня, – попытался я объяснить Вилли.

– Ага, вот как! А чем ты занят сейчас?

– Да ничем. А что я должен делать, по твоему хитрому разумению? – Вилли начал действовать мне на нервы. Я-то хотел выручить его, а он вместо благодарности делает из меня чучело. Если бы он знал о наших с Йоргом делах, о краже оружия и поджоге, о том, что через несколько дней мы хотим бежать, он не задавал бы таких глупых вопросов.

– Ладно, ладно. Я ничего плохого не хотел сказать. Но завтра тебе вновь предстоит контроль, это будет повторный контроль личных вещей Бартельса.

Вилли говорил, подражая манере и голосу Винтерфельда. Он имитировал лейтенанта так похоже, что я рассмеялся.

– Послушай, Вилли, скажи мне честно. Сегодня утром Винтерфельд назвал вас зачинщиками беспорядков, подстрекателями и так далее. Чем вы занимаетесь? И что такого противозаконного числится на твоем счету?

– Да ничего. Во всяком случае ничего, что могли бы считать противозаконным такие типы, как твой Винтерфельд. С ОДС ты немножко знаком. О Мюллере и Бонзаке тоже знаешь. Так что, по-твоему, мы делаем? Подрываем основы бундесвера? Показать, как это делается?

Я навострил уши: неужели Вилли хочет расколоться, открыться?

– Алло, Москва, Москва! Товарищи, вы слышите меня? – Вилли говорил в свои часы как в микрофон. – Я хотел бы говорить с Генеральным секретарем. Секретарь у аппарата? Отлично. Хочу спросить, когда я должен взорвать бомбу завтра: в 10 часов 13 минут или в 10 часов 14 минут, дорогой товарищ? Что? В 9 часов? Тогда я должен прервать разговор и поспешить в нашу подпольную лабораторию. Конец передачи! Конец!

Вот теперь ты видишь, Петер, как это просто делается. – И Вилли так посмотрел на меня, что я готов был поверить: действительно, он получает приказы из Москвы. – Слушай, Петер, все, что тебе рассказывают о русских, о красных, – чепуха! Я не делаю ничего противозаконного. Но те, кто сидят наверху, рассказывают вам сказки и водят вас за нос.

– А зачем ты устроил мне урок с разъяснением, что к чему? Разве что-нибудь изменилось в результате твоих усилий?

– Да, – ответил Вилли спокойно. – Кое-что изменилось. Теперь я могу говорить с тобой как с человеком, а не как с солдатом-автоматом. Два месяца назад такой разговор с тобой был бы невозможен. И еще: многие ребята подписали Крефельдское воззвание. Они хотят разоружения. Кое-какие подписи мы собрали перед казармой, выступая в штатском. Пусть кто угодно рассказывает тебе, что мы оказываем на людей, подписывающих воззвание, какое-то давление. Ничего подобного. Многие помогают нам собирать подписи. Двое из унтер-офицеров нашего батальона подписали его. Может, и ты подпишешь, раз уж мы подошли к этой теме? – Вилли полез в свой внутренний карман и вытащил какой-то листок. – Вот это воззвание. У тебя впереди целая ночь, чтобы изучить его. – Он положил листок на стол и пошел к выходу. – Кстати, чуть не забыл! Завтра в восемь утра ты должен меня проконтролировать, и если что-нибудь будет не в порядке, мне не разрешат увольнение на конец недели.

Вилли был прав, у меня впереди целая ночь. Хорошо, что завтра суббота и при назначении на увольнение не должна стоять вся рота. Списки на увольнение – не проблема, можно как-нибудь устроить.

Я взял в руки листок, который оставил Бартельс.

Огляделся. Нет, меня никто не видел. Я развернул бумажку.

«Атомная смерть угрожает всем нам, – было написано в воззвании. – Надо бороться против размещения в Европе новых американских ядерных ракет». Далее следовал ряд имен противников ядерного «довооружения», которые были мне неизвестны. Генерала Бастиана я, правда, знал, о нем говорил Вилли, да и по телевидению я его видел. Пастора Нимёллера, деятеля евангелической церкви, тоже знал. А остальные? Неужели все они коммунисты? Нет, были среди них представители «зеленых» и молодые демократы.

«Крефельдское воззвание к федеральному правительству» – гласил заголовок. Там, где оставлено место для подписей, было напечатано: «Мы обращаемся к федеральному правительству с призывом отменить решение о размещении ракет «Першинг-2» и крылатых ракет на территории ФРГ; мы призываем федеральное правительство в будущем занимать такую позицию, которая не вызывала бы по отношению к нашей стране подозрения, что она проводит политику гонки вооружений, направленную на подготовку ядерной войны, угрожающей всему миру, и в первую очередь европейским народам».

Я не понял, что опасного было в этом воззвании. Некоторые унтер-офицеры его подписали. Чего же ради должен я подсиживать Вилли, чтобы он не мог уйти в увольнительную и заниматься сбором подписей дальше?

Я сам себе удивлялся. Что со мной происходит? Неужели я могу самостоятельно принимать решения? Раньше я во всем слушался Винтерфельда и Радайна. Они уже считали меня своим.

Когда я готовил реферат, решил посоветоваться с Вилли. И это решение было правильным. Неужели я опять между двух огней? А вдруг Вилли не прав? Человек ведь не всегда во всем прав. К тому же Вилли коммунист. Можно ли доверять ему сполна? Может быть, в отношениях со мной он руководствуется всего лишь тактическими соображениями?

Да нет, он парень откровенный. Йорг, например, при каждом удобном случае подчеркивает, что относится ко мне по-товарищески, но на самом деле ни о каких товарищеских отношениях с ним не может быть и речи. У Йорга и у Вилли совершенно разное отношение к товарищам. Ах, Вилли, Вилли, заставил ты меня думать! Пожалуй, придется прочитать Крефельдское воззвание еще один раз. Да и пастор Нимёллер его подписал. А что, собственно, плохого, если и я подпишу его?

Голова у меня раскалывалась, такие мысли мне раньше на ум не приходили. И я вдруг ясно увидел перед собой картину: вот я встаю и подписываю это воззвание. Правда, кроме подписи, надо указать профессию. А что у меня за профессия? Военнослужащий. Студент?

Нет, в моем личном деле черным по белому записано: ефрейтор. Так и напишу. А теперь спрячу листок в нагрудном кармане.

Дежурный солдат в караулке еще похрапывал, когда я подписывал и прятал бумагу. Да и незачем ему было видеть это.

Ночью я спал плохо, просыпался при каждом шорохе, видел во сне Радайна и Вннтерфельда – они пытались отнять у меня Крефельдское воззвание, выставляли меня перед строем солдат как опасного террориста, показывали всем мои часы, из которых, как из репродуктора, доносились какие-то слова, переданные из Москвы.

Когда Вилли явился с докладом, что его личные вещи и место готовы для осмотра, я вышел невыспавшимся и в плохом настроении. Посмотрел, сказал: «Все в порядке, можешь брать увольнительную и отправляться домой». Когда он проходил мимо меня к воротам, я сунул ему листок с моей подписью. Только не надо больше дискуссий и поучений. Достаточно того, что я подписал крамольное воззвание. Утром мне пришла в голову мысль: а может, я сделал ошибку? Ну почему, почему меня все время гложут сомнения?

В отличие от Вилли, который стремился домой, я после дежурства к родителям не поехал. Не поехал и к Анне во Фрайбург. Мне надо было подумать, поразмышлять. Скоро мы с Йоргом удерем отсюда. Может, все пройдет удачно.

Я сидел в баре и размышлял. Нажал кнопку музыкального автомата, и зазвучала песня Хосе Фелисиано: «Слушай, как идет дождь, и с каждой каплей я слышу тебя…» С каждой каплей я слышал, что с моей стороны было ошибкой записаться на курсы унтер-офицеров, что вообще мне в бундесвере не место. Надо было выбрать какой-нибудь другой путь.

«Нам надо сломить человека, чтобы сделать из него солдата бундесвера», – сказал как-то командир роты. И это было и остается основным принципом воспитания в бундесвере. Этот путь я выбрал? Лучше бы я оставался простым сапером! Сидел бы себе под чьим-либо началом. А теперь, пожалуй, придется сидеть за решеткой. Сорваться, что ли, в Америку? Потом ко мне приедет Анна. Но наверняка между США и ФРГ есть соглашение о выдаче военнослужащих, которые сбежали во время прохождения военной службы. И значит, американцы выдадут меня боннским властям.

А что полагается за кражу оружия и поджог? Я же не убийца, меня могут обвинить только в пособничестве. Собственно, можно предъявить солдату обвинение и в том случае, если он стрелял по демонстрантам. Первый выстрел – предупредительный. Фельдфебель Визнер как-то говорил нам: «Сначала по ногам, потом в воздух. Никто ничего не докажет». Эти слова были им сказаны как бы мимоходом, но на самом деле – это явное подстрекательство к убийству. Визнера никто не собирается упрятать за решетку.

* * *

– Унтер-офицеры – ко мне! Командир роты пригласил нас в свое служебное помещение. Вам представился случай показать, чему вы научились, – сказал он. – Мы получили чрезвычайное по важности и срочности задание. В деревне Хаспе, это неподалеку от Гуммерсбаха, чепе. Там отравили колодец с питьевой водой. Надо проложить запасной водопровод, это примерно шестьсот метров. Сегодня к вечеру водопровод должен работать. Иначе людям будет нечего пить. Командует операцией капитан Климчек. Два отделения выделяются для прокладки трубопровода и монтажа скважины. Почетное задание, господа. Вспомним, как ваши старшие товарищи работали в Бохуме, когда там десять с лишним лет назад очищали пруд от ядовитых отходов. Газеты тогда писали о нашем батальоне.