Текст книги "Волк среди волков"

Автор книги: Ганс Фаллада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 68 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]

^{ГЛАВА СЕДЬМАЯ}
ДУШНАЯ ЛУННАЯ НОЧЬ

1. АМАНДА И ФРАУ ГАРТИГ ПОНЯЛИ ДРУГ ДРУГА

Порывисто дыша, стояла Аманда Бакс в кустах. Тайный советник гнусавил сдавленным старческим голосом на самых высоких нотах:

– Что это, господин Мейер, какой у вас нынче голос? Вы верещите точно баба!

Голова Мейера-губана высунулась из окна.

– Это просто оттого, господин тайный советник, – пояснил он, – что я со сна. Во сне я всегда верещу!

– Мне-то все равно, – сказал старец. – Главное, чтобы ваша жена потом поверила, что верещали вы, а не кто другой. У меня тут письмо, господин Мейер.

– Так точно, господин тайный советник, все будет исполнено в наилучшем виде.

– А вы не спешите, молодой человек! Успеете еще, над вами не каплет. Письмо отдадите моему зятю!

– Так точно, господин тайный советник. Завтра же утром, как только он со станции приедет.

– Ну нет, это не годится. Вы отдадите при жене, а письмо-то деловое, понятно, господин Мейер?

– Так точно, господин тайный советник. Тогда я передам его…

– Да подождите же, юноша! Это ничего, что кровать скрипит! Кровать, верно, скрипит просто от скуки! А?

– Так точно, господин тайный советник.

– Ну то-то. И простудиться вы не простудитесь у открытого окна, вы ведь к прохладе привыкли. Оказывается, вы нагишом спите, господин Мейер?

– Господин тайный советник, я…

– Скажите лучше, так точно, господин тайный советник, это ведь ваш любимый ответ? Вы думаете, я в темноте не вижу? Я вижу в темноте не хуже кота, понятно?

– Очень уж жарко, господин тайный советник, извините…

– Конечно, извиняю, сын мой. Что тебе нынче вечером жарко, это я вполне извиняю. Свозить ты не свозил, а потом еще выпил как следует – конечно, станет жарко!

– Господин тайный советник!..

– Что тебе нужно от тайного советника? Знаешь что, сын мой, я передумал. Прикажу-ка я отнести письмо моему Элиасу, боюсь, что тебе завтра так намылят голову, где уж тут помнить о письме…

Мейер повторил умоляющим тоном:

– Господин тайный советник…

– Значит, покойной ночи, господин Мейер, и лучше надень-ка ты ночную рубашку, мне почудилось, будто я сейчас видел Аманду в парке…

Старик, шаркая, удалился, Аманда стояла в кустах, и сердце у нее отчаянно колотилось. Она знала всегда, что ее Гензекен – порядочная дрянь и бегает за каждой юбкой. Но она надеялась, что сможет удержать его, если всегда будет у него под рукой… Оказывается, счастье не для нас!

Коротышка Мейер все еще стоял у окна. Он еще раз жалобно заныл:

– Господин тайный советник… – Словно тайный советник мог тут чем-нибудь помочь или что-нибудь изменить тем, что он все-таки доверит ему письмо.

Со своего места Аманда отчетливо видела Мейера, он лежал на подоконнике. Господи, какой он глупый, ее Мейер! И как ей не везет с парнями! Непременно – или дурак, или шляпа… Да и толку от них никакого. Почему так получается? Ей стало грустно.

Женщина в комнате завозилась, зашептала. Гензекен повернул голову и оборвал ее:

– А ну заткнись!

Аманда обрадовалась: раз он так дерзок с той, значит, не больно ею дорожит. С ней, Амандой, он не посмел бы так обращаться, она задала бы ему перцу. И все-таки ей ужасно хотелось узнать, кто же эта другая – она не из замка, все тамошние на молитве.

– Одевайся же скорее! – снова донесся голос Гензекена. – Сейчас заявится Аманда и будет чертов скандал. Только этого мне еще не хватало!

Аманда чуть не расхохоталась. Глуп как всегда. Скандал-то стоит у него под окошком, да он не видит его, ничего не замечает. Гензекен всегда задним умом крепок! Но бабе этой она охотно бы надавала по роже – всем деревенским пора бы знать, что она гуляет с Гензекеном. А уж о здешней челяди и говорить нечего!

Та, в комнате, кажется, в самом деле поторапливалась: Аманда слышала, как там топают. Вот ее голова появилась рядом с головой Мейера.

– Закрой же наконец окно и зажги свет. Я своей одежи никак не найду… – сказала она сердитым шепотом.

(Кто бы это? Когда так шепчут, разве угадаешь?)

– Шш!.. – прошипел Мейер столь громко и яростно, что даже Аманда за кустом вздрогнула. – Не можешь заткнуться? Если я зажгу свет, поймут, что я не сплю!

– Кто поймет-то? Твоя Аманда?

(Не Гартиг ли? Ну, уж это безобразие! У самой восемь ребят, а отбивает у девушки ее дружка! Нет, этого Аманда так не оставит!)

– Кто – это тебя не касается! Сейчас же выкатывайся отсюда!

– Но моя одежа…

– Не зажгу я никакого света! Плевал я на твою одежу!

С бранью вторая голова исчезла.

Аманда была теперь почти уверена, что это Гартиг. Но только почти, не совсем. Спешить ей некуда. Гензекена она успеет уличить. Сначала надо поймать эту бабу! Поймать во что бы то ни стало! Аманда готова всю ночь простоять тут! Никуда та не денется, либо в дверь, либо в окно, а выйдет. Значит, терпение!

Чудно, однако: после того как Аманда на молитве так взбеленилась, теперь, когда оснований было гораздо больше, она никак не могла по-настоящему разозлиться. А особенно на Гензекена. Как был дураком, так и остался, и если за ним не присматривать, он наделает кучу глупостей. Но и та женщина не вызывала в ней настоящей злобы. Аманда сама на себя дивилась. Может, ярость еще придет, когда она узнает, кто эта нахалка, и поговорит с ней. Тут она еще, наверное, разойдется. Пусть та не воображает, будто Аманда позволит отнять у нее что ей принадлежит.

И вот она стояла и ждала – то терпеливо, то нетерпеливо, смотря по тому, какие мысли приходили ей на ум. Пока наконец не без удовольствия увидела, что неведомая гостья, бранясь, вылезает из окна; не без удовольствия, ибо раз соперница вынуждена лезть в окно, значит Гензекен не больно ею дорожит. Она не имеет над ним власти. Уж если ему лень даже входную дверь отпереть…

Женщина не задержалась для нежного прощания, она даже ни разу не оглянулась, а прямиком пошла к дому, выходившему углом во двор.

«Ладно же», – подумала Аманда Бакс и устремилась следом. В комнате управляющего с шумом захлопнули окна, и это все же разозлило Аманду. Ибо, если господину управляющему Мейеру понадобилось закрывать окна в такую душную ночь, значит он больше не желает принимать гостей – и Аманда отнесла это на свой счет.

– Эй, Гартиг, подожди-ка! – крикнула она.

– Ты, Мандхен? – спросила жена кучера, отыскивая глазами Аманду. – И напугала же ты меня! Спокойной ночи. Мне надо идти. Я спешу.

– И я с тобой! – заявила Аманда и поспешно зашагала рядом с Гартиг через двор к дому кучера. – У нас одна дорожка!

– Разве? – спросила фрау Гартиг и пошла медленнее. – Да уж ты с утра до ночи на ногах, такую барыне нелегко найти!

– И меня не так легко повалить, как иных прочих, – ответила Аманда многозначительно. – Ну, беги себе, муженек-то небось заждался.

Но Гартиг остановилась. Это было посреди двора. Справа тянулись свинарники, из которых временами еще доносился шорох (по случаю духоты двери хлевов были раскрыты настежь), слева – навозная куча. Женщины стояли так, что Аманде был виден свет в квартире кучера на одном конце двора, лицо же фрау Гартиг было обращено в другую сторону: там, в окнах у Мейера, теперь тоже горел свет – и то, что он все-таки зажег лампу, рассердило ее.

– Какая я тебе Мандхен! – запальчиво бросила наконец Аманда после довольно долгого молчания.

– Я могу называть тебя и фройляйн Бакс, если тебе больше нравится, миролюбиво предложила Гартиг.

– Да, зови фройляйн, – я еще барышня, и могу делать что хочу.

– Конечно, можешь, – согласилась жена кучера. – Такую птичницу, как ты, любая барыня с радостью возьмет.

– Ну что ж, будем говорить или не будем? – крикнула Аманда сердито и топнула ногой.

Гартиг молчала.

– Я ведь и с мужем твоим могу на этот счет поговорить, – продолжала Аманда угрожающе. – Слышала я, как он последний раз диву давался, почему у тебя ребята такие пестрые!

– Пестрые? – рассмеялась Гартиг, хоть и несколько принужденно. – Такое скажешь, Мандхен, просто удивительно!

– Не смей называть меня Мандхен! – гневно заявила Аманда. – Не желаю я этого!

– Я могу сказать и фройляйн Бакс.

– Ну, так и зови! И вообще постыдилась бы, замужняя женщина, а у девушки дружка отбиваешь!

– Я же не отбила его у тебя, Мандхен, – умоляюще сказала Гартиг.

– Нет, отбила! И потом, если у женщины восемь ребят, неужели она не сыта?

– Господи, Мандхен! – продолжала Гартиг вполне миролюбиво. – Ты не знаешь, каково бывает замужним! В девушках-то думаешь – все будет иначе…

– Пожалуйста, брось эти разговорчики, Гартиг! – угрожающе прервала ее Аманда. – Мне ты очков не вотрешь!

– Когда у тебя есть постоянный, – с готовностью пояснила Гартиг, воображаешь, что все в порядке. А потом вдруг так чудно делается…

– Чудно? Нечего мне голову морочить!

– Господи, Мандхен, да не морочу я, ведь и ты небось знаешь, как бывает иной раз чудно, по всему телу будто муравьи ползают, нигде места себе не находишь, и хочется, чтобы все шло побыстрее, точно и ждать невтерпеж, – а потом вдруг замечаешь, что уже чуть не четверть часа стоишь как дура с ведром картофельных очистков для свиней.

– Ни до каких очистков мне дела нет, – ответила Аманда Бакс неприязненно. Однако ее неприязнь вовсе уж не была так сильна, она говорила скорее задумчиво.

– Нет, конечно же нет! – поспешно согласилась Гартиг. И добавила, уже немного осмелев: – Ну, а у тебя – очистки для кур…

Но птичница даже не заметила этой наглости.

– На то у тебя муж есть, – сказала она с вновь пробудившейся суровостью, – когда тебе чудно становится. И нечего нам дорогу перебегать.

– Но ведь, Мандхен, то-то и есть, что наперед не знаешь! – горячо воскликнула Гартиг.

– Чего наперед не знаешь?

– Да что собственный муж тут не поможет! Знай я девушкой все, что знаю теперь, никогда бы я замуж не пошла, истинный бог!

– Это в самом деле правда, Гартиг? – спросила Аманда Бакс в глубокой задумчивости. – Разве ты своего мужа совсем не любишь?

– Господи, ну конечно, люблю – он очень ничего. И человек хороший. Ну, а та-а-ак – нет. Уж давно нет.

– Значит, Гензе… управляющий Мейер тебе милее?

– Господи, Мандхен, чего ты только не выдумаешь! Ведь я же сказала, не отниму я его у тебя!

– Выходит так, будто он начал, да? Мейер начал? – разгневанно настаивала Аманда.

Гартиг помолчала, обдумывая ответ. Все же она решила сказать правду.

– Нет, Мандхен, не буду я тебе брехать. Я первая захотела – а мужчины… они сразу чуют. Да он и выпивши был к тому же…

– Так, и выпивши он был! Да уж не заливай! А говоришь, он тебе не нравится?

– Понимаешь, Мандхен, я сама не знаю, только когда по телу будто что-то ползает и любопытство берет…

– А ты не смей! – И Аманда в заключение принялась ее отчитывать, однако гораздо мягче, чем предполагала вначале. Ведь в конце концов она понимала Гартиг…

Но Аманде пришлось замолчать.

На дворе показались, друг за другом, три фигуры: впереди – мужчина, потом женщина, затем опять мужчина.

Осторожно ступая, прошли они в темноте через двор, не проронив ни словечка, а Гартиг и Аманда Бакс стояли, выпучив на них глаза.

Когда первый мужчина поравнялся с ними, он приостановился и спросил резко и властно:

– Кто тут?

Одновременно на обеих женщин упал свет электрического фонарика, вспыхнувшего в руках женщины (луна только что взошла, да и конюшни заслоняли ее свет).

– Я, Аманда, – спокойно ответила Аманда Бакс, тогда как жена кучера невольно закрыла лицо руками, словно пойманная на месте преступления.

– А ну, живо по домам и спать! – сказал передний, и все трое беззвучно проследовали мимо женщин – через двор и за угол дома, где жил управляющий; а Гартиг увидела, что, пока они с Амандой пререкались, свет уже снова погас…

– Это кто же такие? – спросила жена кучера опешив.

– Мне кажется, это была барышня, – задумчиво промолвила Аманда.

– Барышня? Среди ночи? Да еще с двумя мужчинами? – ужаснулась Гартиг. В жизни не поверю!

– Тот, сзади, может быть, лакей, – соображала Аманда вслух. – Переднего я не знаю. Он нездешний – я и голоса его никогда не слышала.

– Чудно… – сказала Гартиг.

– Чудно… – сказала Бакс.

– И какое ему дело, что мы здесь стоим? – громко спросила Аманда. – Сам нездешний, а спать посылает!

– Вот именно! – отозвалась, как эхо, Гартиг. – А барышня спокойно разрешает ему командовать.

– Куда только они пошли? – спросила Аманда и уставилась в конец двора.

– Может быть, в замок? – заметила Гартиг.

– Еще что? Чего ради они пойдут отсюда? Зачем барышне черный ход? усомнилась Аманда.

– Тогда остается только дом управляющего, – осторожно нащупывала почву Гартиг.

– Я тоже подумала, – призналась Аманда. – А что им там делать?.. Чудно… идут гуськом, и так тихо, точно от всех прячутся.

– Да, чудно, – согласилась Гартиг. – Что, если нам посмотреть?..

– Тебе пора идти к мужу! – строго остановила ее Аманда Бакс. – Если кто и заглянет в дом управляющего, так это я.

– Но мне до смерти хотелось бы узнать, Мандхен…

– Ты должна называть меня фройляйн Бакс. И потом – что ты наплетешь мужу насчет того, где ты пропадала? А твои дети?

– Ох… – равнодушно вздохнула Гартиг.

– И вообще, ты моего Ганса оставь в покое! В другой раз это тебе так не пройдет! Если я тебя еще застану…

– Нет, нет, Мандхен, клянусь тебе! Но ты мне завтра расскажешь…

– Спокойной ночи! – отрезала Аманда Бакс и зашагала к темному дому управляющего.

Жена кучера все-таки постояла на том же месте, с завистью глядя ей вслед. Она думала о том, как хорошо живется таким вот незамужним девушкам, а они этого не ценят. Потом тихонько вздохнула и направилась домой, где ее ждал детский крик и, наверно, уже рассерженный муж.

2. В ДОМЕ ТАЙНОГО СОВЕТНИКА ЛОЖАТСЯ СПАТЬ

После потрясения, пережитого фрау фон Тешов во время вечерней молитвы, она почувствовала глубокую потребность в отдыхе. Ничего она больше не желала ни видеть, ни слышать, только поскорей бы лечь в постель.

Поддерживаемая с одной стороны своей подругой, фройляйн Юттой фон Кукгоф, с другой – лакеем Элиасом, добралась она, пошатываясь, до большой, в три окна, спальни, обставленной красным деревом. Фройляйн фон Кукгоф раздела дрожавшую и всхлипывавшую приятельницу, и вот она лежала на широкой кровати красного дерева, маленькая, точно девочка, с высохшей птичьей головкой, в белом чепчике на жиденьких космах и в белой шерстяной кофточке крупной вязки.

– Господи боже мой, Ютта, как ужасен этот мир! – причитала она. – Боже, прости меня за то, что я осуждаю, но какая бессовестная молодежь! Ах, что скажет Лених? А тем более суперинтендант Кольтерьян?

– Всякая вещь на что-нибудь да годится, Белинда, – изрекла Ютта с премудрым видом. – Ты, главное, не волнуйся! Тебя все еще знобит?

Да, фрау фон Тешов все еще знобило. Фройляйн фон Кукгоф позвонила. Лакею Элиасу было приказано налить в кухне две грелки.

Лакей уже хотел уйти.

– Ах, Элиас!

– Что угодно, барыня?

– Скажите кухарке, пусть еще вскипятит мне чашку мятного чая. Да… и покрепче. И пусть положит побольше сахару. Да… ах, боже!

– Слушаюсь, барыня.

Лакей хотел уйти.

– Ах, Элиас!

– Что угодно, барыня?

– Пусть она лучше сварит мне глинтвейн, мятного чаю не нужно. Мятный чай вызывает отрыжку! Только без воды, одно красное вино. В красном вине и так много воды. Ах, боже, и немного мускатного ореха. И одну гвоздичку. И очень много сахару. Не правда ли, Элиас, вы скажете все как надо?

– Слушаюсь, барыня!

– И… ах, Элиас, еще минутку! Пусть прибавит чуточку рому – мне, правда, очень нехорошо, – немного. Но, конечно, чтобы вкус чувствовался не так уж мало, Элиас, понимаете?

Лакей Элиас – ему почти семьдесят, и он совсем облысел – понимает. Он ждет еще несколько мгновений, затем делает попытку удалиться, но слабый голос еще раз возвращает его от самой двери:

– Ах, Элиас!

– Что угодно, барыня?

– Ах, Элиас, пожалуйста, пойдите-ка сюда… справьтесь на кухне… но как будто это не от меня исходит, а так, между прочим…

Лакей Элиас ждет молча. Вероятно, барыне опять очень худо, она едва в силах говорить. Надо бы в самом деле поскорее принести ей глинтвейну, но он еще не может заказать его, у хозяйки еще что-то на сердце.

– Элиас, спросите – но только как будто между прочим, что она… ну да вы знаете… легла спать?.. Да, спросите, только между прочим…

В течение еще нескольких минут больная чувствовала себя очень плохо, и фройляйн фон Кукгоф пришлось немало потрудиться; она успокаивала подругу назидательными изречениями и благоразумными уговорами, грела ее холодные руки в своих, гладила голову. Но вот появляются грелки и глинтвейн, крепко благоухающий ромом; уже один запах живительно действует на фрау фон Тешов. Сидя на кровати и строго поджав губы, выслушивает она сообщение о том, что «та» вышла.

– Хорошо, Элиас. Мне очень грустно. От души желаю вам доброй ночи, Элиас. Я едва ли смогу заснуть.

При этих словах Элиас выражает на своем лице подобающую скорбь и, тоже пожелав доброй ночи, уходит.

Он усаживается в вестибюле. Ему еще надо дождаться тайного советника, чтобы снять с него сапоги. Затем его рабочий день окончен.

Но ожиданием старик Элиас не тяготится, у него есть занятие. Он вытаскивает из кармана толстый, когда-то коричневый, а теперь ставший почти черным, бумажник и длинный список номеров, фамилий, слов. Из бумажника он извлекает пачку побуревших банкнот, развертывает список и начинает сравнивать, вычеркивать, делать пометки.

У старой барыни сегодня неприятный вечер, а у лакея Элиаса приятный: ему сегодня удалось купить еще пять старых с красной печатью коричневых кредиток мирного времени, по тысяче марок каждая.

Подобно множеству немцев, главным образом стариков, на глазах у которых происходят дьявольские чудеса инфляции, не хочет и Элиас верить всеобщему обесцениванию. Ведь что-нибудь же должно остаться человеку, который свыше пятидесяти лет усердно откладывал; не может этого быть, чтобы водоворот поглотил все.

Самый обыкновенный здравый смысл подсказывает, что «настоящие» деньги довоенного времени так и должны остаться настоящими. Это подтверждает и надпись на кредитном билете, что он-де подлежит обмену на золото в государственном банке. А золото всегда останется настоящим. Ненастоящие деньги – это, конечно, те, которые выпущены во время войны и, уж конечно, после войны. Еще во время войны обман начался с полотняных рубашек из бумаги и кожаной обуви из картона.

Когда старик Элиас почуял первые признаки инфляции, он начал скупать кредитные билеты в тысячу марок. Всегда найдутся люди, нуждающиеся в деньгах, и банкноты ему перепадали. Всегда найдутся люди, не умеющие так ловко все обмозговать, как старик Элиас. Верно, до Элиаса доходили слухи, будто государственный банк в Берлине уже не обменивает эти банкноты на золото. Но это, конечно, блеф, это для дураков. Просто государственный банк сбивает цену на собственные билеты, чтобы сэкономить золото. Но Элиас не дурак, он не собирается отдавать банку свои кровные денежки по дешевке. Он выждет, ждать он может – и настанет день, когда он все-таки получит за них золото, – в точности как на них напечатано.

Так старик Элиас начал собирать кредитки – вначале это было просто капиталовложением. Затем оказалось, что и тут – целая наука, и Элиас познал на склоне дней все радости коллекционерства (не подозревая о том).

Существовало столько разнообразных коричневых банкнот в тысячу марок! Правда, сразу же выяснилось, что годятся только те, на которых красная печать. А все с зеленой – выпущены уже в военное и послевоенное время, их ни в коем случае не следует брать! Но существовали банкноты с одной красной печатью и с двумя красными печатями. Банкноты без полосатых водяных знаков и банкноты с голубой полосой слева и с голубой полосой справа. На одних имелось восемь подписей, на других девять, а на некоторых расписалось даже десять человек! Затем попадались банкноты с буквами A, B, C, D или с семизначными и восьмизначными цифрами. Все тот же банкнот, те же картинка и надпись – и вместе с тем какое бесконечное разнообразие!

Старик Элиас записывает и сравнивает, он уже давно собирает не просто коричневые банкноты в тысячу марок, он собирает особенности, различия, варианты. Его большая круглая лысая голова багровеет. Он сияет, найдя новую разновидность, которой не имел до сих пор! Он твердо уверен в том, что различия – это тайные приметы, сделанные знатоками для знатоков. Они непременно что-нибудь да означают: кто сумеет их истолковать, загребет кучу золота!

Пусть старый барин смеется над ним. Как ни хитер его господин, а в этих тайнах он ничего не смыслит! Он верит всему, что ему наплетут чиновники в банке, всему, что напечатано в газете. Старик Элиас не так доверчив – зато он уже сейчас богаче своего хозяина, у него больше ста тысяч марок. Золотом! Деньгами, которые все равно что золото.

Сегодня ему очень повезло. Среди его приобретений – три совсем новеньких банкнота. Один из них – 1876 года. Старик и не подозревал, что существуют такие старые кредитные билеты в тысячу марок, самая старая у него 1884 года. О, надо будет еще очень и очень подумать, стоит ли менять и этот – в тот день, когда Элиас будет менять бумажки на золото! Они так красивы, эти банкноты с величественными фигурами, изображающими, как говорят, Промышленность, Торговлю и Транспорт.

– Промышленность, Торговля и Транспорт, – шепчет он, взволнованно разглядывая банкноты.

«Тут все, над чем трудится народ, – соображает он, – только сельского хозяйства нет, это очень жалко!»

На что ему золото? Ведь сто тысяч золотом нельзя же таскать на себе. Только страху за него натерпишься, а эта бумага так красива!

И он счастлив, старый лакей! Осторожно складывает он банкнот за банкнотом, прежде чем спрятать их обратно в бумажник. Берлин и его банкнотные станки вгоняют людей в горячку, которая становится все более мучительной, – а ему эти станки дали счастье, большое счастье! Прекрасные банкноты!

Глинтвейн оказал свое действие. Фрау фон Тешов ожила; она сидела, обложенная подушками.

– А не почитаешь ли ты мне, Ютта? – сказала она своей подруге.

– Из Библии? – с готовностью спросила фройляйн фон Кукгоф.

Однако сегодня вечером предложение это оказалось неуместным. Вечерняя молитва с обращением грешницы не удалась. Поэтому и Библия и ее бог попали в некоторую немилость.

– Нет, нет, Ютта, – нужно же нам когда-нибудь сдвинуть с мертвой точки нашу работу над Гете!

– С удовольствием, Белинда, дай, пожалуйста, ключи.

Фройляйн фон Кукгоф были выданы ключи. На верхней полке гардероба, среди шляп, лежал тщательно запрятанный прекрасный тридцатитомный Гете, переплетенный в полукожу, – подарок фрау фон Тешов ее внучке Виолете фон Праквиц ко дню конфирмации. Конфирмация Виолеты уже давно состоялась, но работы уйма, трудно даже предугадать, когда ей можно будет, наконец, вручить этот подарок.

Фройляйн фон Кукгоф извлекла из шкафа седьмой том: «Лирика I».

Он как-то странно распух. Рядом с книгой фройляйн фон Кукгоф положила на стол ножницы и бумагу.

– Клей, Ютта, – напомнила фрау фон Тешов.

Подруга поставила на стол и баночку с клеем, открыла книгу и начала читать в указанном месте стихи о «Золотых дел подмастерье».

После первой же строфы фрау фон Тешов одобрительно закивала головой.

– На этот раз нам повезло, Ютта!

– Подожди радоваться, Белинда, – возразила фройляйн фон Кукгоф. Цыплят по осени считают.

И она прочла вторую строфу.

– Прекрасно, прекрасно, – снова кивнула фрау фон Тешов; последующие строфы она также нашла достойными похвалы.

Пока они не дошли до строк:

Малютка-ножка стук да стук.

Как мил на ней чулочек!

Подвязка – из моих же рук

Подарок, мой дружочек.

– Постой, Ютта! – воскликнула фрау фон Тешов. – Опять, – жалобно продолжала она. – Как тебе кажется, Ютта?

– Я же тебе сразу сказала, – заявила фройляйн фон Кукгоф. – Не перестанет кот мышей ловить.

– И это называется министр! – возмутилась фрау фон Тешов. – Ничем не лучше теперешних! Как ты находишь, Ютта? – Однако она не стала ждать ответа. Приговор был произнесен. – Заклей его, Ютта! Заклей хорошенько вдруг девочка прочтет!

Фройляйн фон Кукгоф уже начала с помощью бумаги и клея налеплять пластырь на непристойное стихотворение.

– Немного же от него осталось, Белинда, – сказала она и взвесила том в руке.

– Какой позор! – возмутилась фрау фон Тешов. – А еще классик! Ах, Ютта, лучше бы я купила девочке Шиллера! Шиллер гораздо возвышеннее, он не такой плотский.

– Вспомни старинную поговорку, Белинда: нет быка без рогов. И Шиллер не для молодежи. Вспомни-ка «Коварство и любовь», Белинда. И потом эта ужасная женщина, эта Эболи…

– Верно, Ютта. Мужчины все такие. Ты не представляешь, как я намучилась с Хорст-Гейнцем.

– Да, да, – сказала Кукгоф. – Свинья любит свою лужу. Ну, читаю дальше.

Слава богу, следующим шло стихотворение о спасительнице Иоганне Зебус. Все это, конечно, было очень возвышенно. Но совершенно непонятно, почему поэт все время называет Иоганну «прелесть».

– Не хватало, чтобы он еще написал «красотка Ганхен», не правда ли, Хорст-Гейнц?

Тайный советник только что вошел. Весело ухмыляясь, смотрел он на работу этих двух сухоньких старушек.

– «Ганна» – вероятно, показалось ему слишком банальным, – заметил, подумав, тайный советник. Он ходил по комнате в носках и в жилете, держа в руках книгу.

– Но отчего же «прелесть»?

– Я думаю, Белинда, это вроде уменьшительного – вам не кажется, Ютта? Лицо тайного советника было совершенно серьезно, и только морщинки в уголках глаз вздрагивали. – Перси-Персик-Прелесть – тоже не совсем пристойно, а?

– Заклеивай, Ютта, заклеивай! Что, если у девочки появятся такие мысли! – взволнованно воскликнула фрау фон Тешов. – Ах, от стихов совсем ничего не остается! Ноги этой Бакс не должно быть в моем доме, Хорст-Гейнц. Выгони ее немедленно!

– Единственно, что я сделаю, так это немедленно лягу в постель. И кроме того…

– Я ухожу, – пробурчала Кукгоф. – Дайте мне только запереть Гете.

– Кроме того, ноги Бакс уже нет в доме. Я видел эту девицу недавно в парке.

– Ты отлично знаешь, что я имею в виду, Хорст-Гейнц.

– А если я знаю, что ты имеешь в виду, так тебе незачем мне это повторять, Белинда. – И продолжал с угрожающим покашливанием: – Фройляйн фон Кукгоф, обращаю ваше внимание на то, что я сейчас снимаю брюки.

– Не торопи ее, Хорст-Гейнц, должна же она мне пожелать спокойной ночи!

– Я уже иду. Спокойной ночи, Белинда, и не думай больше о сегодняшней молитве! Спи спокойно. Подушки удобно лежат? Грелки?..

– Фройляйн фон Кукгоф! Очередь за кальсонами, а затем я предстану перед вами в одной рубашке! Вы же не захотите, чтобы прусский тайный советник в одной рубашке…

– Хорст-Гейнц!

– Сейчас ухожу! Спи крепко, Белинда, спокойной ночи, а порошки…

– Перси-Персик-Прелесть! – завопил тайный советник. Он был уже в рубашке, но не решался сбросить этот последний покров… – Каждый вечер та же комедия с этими старыми наседками! О женщины! – воскликнул он.

– Желаю вам спокойной ночи, – с достоинством процедила фройляйн фон Кукгоф. – И подумать только, что господь бог создал людей по образу своему и подобию… давно это было!

– Ютта! – нерешительно запротестовала фрау фон Тешов против такой клеветы на ее Хорст-Гейнца, но дверь за подругой уже захлопнулась, и как раз вовремя.

– А что же произошло на молитве? – спросил тайный советник, нырнув в ночную сорочку.

– Пожалуйста, не уклоняйся, Хорст-Гейнц, рассчитай эту Бакс завтра же.

Кровать мощно вздохнула под тайным советником.

– Это твоя птичница, а не моя, – заметил он. – Ты скоро потушишь свет? Я спать хочу.

– Ты знаешь, что мне нельзя волноваться, а когда такая особа начинает нахальничать… Мог бы, кажется, хоть раз исполнить мою просьбу…

– Она стала нахальничать на вечерней молитве? – осведомился тайный советник.

– Она развратная, – заявила фрау фон Тешов в бешенстве. – Вечно лазит к управляющему в окно.

– Мне кажется, и сейчас она тоже лазила, – заметил тайный советник. Вероятно, твоя вечерняя молитва еще не успела подействовать, Белинда.

– Ее нужно прогнать. Бакс неисправима.

– А тогда начнется опять история с твоей птицей. Ты же знаешь, как обстоит дело, Белинда. Ни у одной еще не было так мало убыли в цыплятах, и столько яиц мы тоже не получали. И корма она изводит меньше, чем все другие.

– Оттого, что у нее шуры-муры с управляющим!

– Верно, совершенно верно, Белинда!

– Просто она получает гораздо больше корма, чем показывает!

– А нам это только на руку, ведь это же зерно нашего зятя! Нет, нет, Белинда, она отличная работница, и у нее легкая рука. Я бы не стал рассчитывать ее. Какое нам дело, чем она занимается ночью!

– Но в доме не должно быть греха, Хорст-Гейнц!

– Она же к нему ходит, в контору, а не он к ней в людскую!

– Хорст-Гейнц!

– Ну как же, Белинда, ведь правда же!

– Ты отлично знаешь, что я имею в виду, Хорст-Гейнц! Она такая развратная…

– Верно, – согласился тайный советник, зевая. – В сущности так всегда бывает. Дельные люди хотят жить по-своему. Этого прохвоста Мейера, ее дружка, можешь часами пинать в задницу, он становится от этого только вежливее…

Грубых слов в устах своего мужа фрау фон Тешов старалась не замечать. Она сделала вид, что не слышит слова «задница».

– Скажи Ахиму, чтобы он его выгнал. Тогда я могу оставить Бакс.

– Если я скажу господину зятю, чтобы он выгнал своего служащего, задумчиво проговорил старик, – так он наверняка не расстанется с ним до конца своей жизни. Но утешься, Белинда, мне кажется, дружок Аманды завтра и так вылетит… А если нет, я его немножко похвалю, и ему тут же придется укладывать чемоданы.

– Сделай это, Хорст-Гейнц!

3. УПРАВЛЯЮЩИЙ МЕЙЕР НАПИВАЕТСЯ

Большинство людей имеет склонность приписывать собственные ошибки другим: в рассказе о страусе, от страха прячущем голову в песок, вероятно, нет ни слова правды, однако, истинная правда то, что многие люди, перед лицом приближающейся опасности, закрывают глаза, а затем утверждают, что ее не существует.

Управляющий Мейер, после ухода фрау Гартиг, лишь потому зажег свет, что ему хотелось чего-нибудь выпить. Отчаянная головная боль после пьянства, неудачный разговор с тайным советником, на чье расположение он всегда мог рассчитывать, приближение мстительницы Аманды – все это не пробудило в нем ничего, кроме желания пропустить стаканчик. Он жаждал «выкинуть все это дерьмо из головы».

Оградив окна от вторжения Аманды, он, ища сорочку, постоял некоторое время среди хаоса своей захламленной комнаты с развороченной постелью и раскиданной повсюду одеждой. Такой же хаос царил у него и в голове, к тому же лоб изнутри колола резкая боль. Какие-то обрывки мыслей выступали из мрака и уносились раньше, чем он успевал схватить их. Он знал, что дома у него выпить нечего – ни коньяку, ни водки, ни даже бутылки пива – но, когда у человека такое самочувствие, всегда должно найтись что-нибудь, надо только мозгами пораскинуть.