Текст книги "Тройка неразлучных, или Мы, трое чудаков"

Автор книги: Гана Боржковцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Рассуждение пятое

Что вы скажете о нашем учителе Штёвичке? У нас он ведет физику. Так что, когда демонстрируют фильмы, нам никуда переходить не нужно.

Если он представляется вам красавцем, то я должна вас разочаровать. Если же Штёвичек вообще обманул ваши ожидания, тогда вы просто не заслуживаете, чтобы я знакомила его с вами. Он уже довольно пожилой, Мартин говорил, что ему уже тридцать шесть. У него небольшое брюшко, а лысина чуть ли не во всю голову. Но в голове у него кое-что есть. Перед контрольными по чешскому мы всегда просим его объяснить, где ставятся эти проклятые запятые. Чешский язык преподает не он, но, когда физик Штёвичек растолкует нам правила правописания, мы все понимаем, а Беранкова после удачного диктанта не преминет заметить: «Видите, все у вас выходит, если постараться».

Только она и не предполагает, как тут «постарался» Штёвичек. Он всегда предупреждает, чтоб ей мы об этом не говорили. Она бы рассердилась и была бы права. Переменки ведь даются для того, чтоб мы успели съесть свои завтраки, а не для занятий. Так что во время своих объяснений учитель Штёвичек часто напоминает: «Жуйте, деточки, жуйте!» Для учителя Штёвичка не то существенно, что пани Беранкова рассердится. Нет, он опасается, как бы не доставить ей неприятность. Отчего, по-вашему, она не вернулась в класс после той передряги с Ярдой? Потому что в коридоре ее встретил учитель Штёвичек и предложил – иди, дескать, покури, а я пока с ними займусь. Определенно. А отчего, по-вашему, он намекал Ярде, что не стоит понапрасну людей обижать? Конечно, он понимал, что прежде всего не нужно было так грубо оскорблять Ярду. Вы заметили, он ведь вовсе не настаивал на том, чтобы Ярда показал свою тетрадь? Притворился, будто верит, что тетрадку Ярда забыл дома, так же как и Вашек. А Вашек – самый способный ученика классе Пипа. Ставить их на одну доску никому бы и в голову не взбрело. Это мог изобрести только наш Штёвичек. Но Ярда и в самом деле кое-что знал. Не на четверку, конечно. Только если Беранковой сегодня необходимо было дать время прийти в себя, то Ярде именно сегодня важно было поставить четверку. Именно четверку и никакую другую отметку. Тройка его никак не порадовала бы, а пятерке он совсем бы не поверил. Об этом и говорить нечего. Усекли? Ну вот, поразмыслите-ка об этом на досуге.

И у тетушек бывают проблемы

– Не навестить ли нам тетушку, мама? – спрашивает Данка.

– Конечно, навестить, – торопливо спохватывается мама. – Наверное, неделя пролетела с тех пор, как мы видели ее в последний раз. Но почему же она сама нам не позвонила?

Взглянув на часы, мама стала набирать номер.

– Сейчас тетя еще на службе.

Но на службе тети не оказалось.

– В понедельник она выйдет на работу, – отвечает маме тетина секретарша Славка, – хотя мы все уговариваем ее, чтобы она не делала глупостей и посидела еще недельку дома, потому что ездить с такой рукой в трамвае…

– С какой рукой? – пугается мама.

Дети сгрудились у телефона, пытаясь угадать, что говорит Славка.

– Так она вам даже не сообщила, что сломала руку? Наверное, не хотела пугать. Нам она тоже сказала, что вроде ничего страшного. Собственно, она хотела прийти еще сегодня, но мы ее отговорили, пригрозив, что выставим ее отсюда.

Трясущейся рукой мама набирает тетин домашний номер.

– Привет, Мария, – отзывается тетя. – Как мило, что вы позвонили. Что поделываете? Все в порядке? Ах, рука? Да, сломана. В гипсе. Все нормально.

– И мы до сих пор ничего о тебе не знаем, – пугается мама. – Ты же там одна!

– Да чего звонить-то? Рука левая, пальцы из гипса торчат, так что, в общем, я все могу делать. Все время лежу на кушетке, пью кофе и почитываю детективы. Красота! Отдыхаю от редакции, а редакция от меня.

– Но тебе наверняка что-нибудь нужно. А мне сегодня никак не выбраться. Я к тебе пришлю хотя бы детей, хочешь? Или это тебя утомит?

– Нет, серьезно, я вовсе не на смертном одре, а только на кушетке – валяюсь с уголовным романом в руках. Ну, могут ли они меня утомить? Конечно, пусть приходят.

– Тогда бегите, – говорит мама.

– А ты никак не можешь?

– Ты забыла, что сегодня пятница?

В самом деле, сегодня пятница. В пятницу к нам обычно приходит пани Файтова – делать вид, будто она производит уборку. Если она управится со всем и уйдет пораньше, что случается очень редко, мама после нее еще целый вечер заканчивает уборку. Если же она застревает надолго, то доводить уборку до конца маме приходится в субботу, до обеда. В искусстве уборки пани Файтова, наверное, никогда особенно не преуспевала, а теперь к тому же она и стара. Но у нее ужасно маленькая пенсия, и маме неловко давать ей пятьдесят крон просто так, как милостыню. Может, пани Файтову это обидит. Она ведь не нищенка.

«А ты не могла бы давать ей вместо пятидесяти крон за уборку шестьдесят за учинение беспорядка?» – часто предлагает папа, который не выносит болтовни пани Файтовой. Но особенно на этом не настаивает.

– Но ведь нужно же ей с кем-нибудь поговорит, – заступается мама.

Действительно, пани Файтова целыми днями сидит в своей комнате совершенно одна. Папа знает об этом. Тут ничего не поделаешь. Пани Файтова – это рок. Главным образом мамин. Потому что все остальные в конце концов всегда куда-нибудь исчезают.

– Придется тебе отдуваться одной, – неуверенно произносит Данка.

– Ну, ничего, – отвечает мама.

– Тогда мы пошли. Но мы быстро вернемся. Ты потерпи ее немножко…

– Вот и славно. Только не летите как оглашенные, а я уж как-нибудь выдержу. И не забывайте смотреть по сторонам.

– Будем, будем смотреть в обе стороны, – убеждает маму Марьянка.

– На все пять сторон света, – вставляет Данка, и Марьяна бросает на нее укоризненный взгляд.

Мама еще раз выглядывает в окно. На улице очень тепло, солнце светит так ярко, что мама несколько сдается.

– По крайней мере, ты, Пип, возьми шапку, – произносит она немножко смущенно, – чтоб снова не заболели уши.

Когда-то, в раннем детстве, у Пипа действительно однажды было воспаление среднего уха.

– Но, мама… – протестует он, только Данка пресекает его возражения.

Она берет шапку из маминых рук и решительно нахлобучивает Пипу на голову. И так же решительно за первым поворотом дороги снимает ее, засовывая в карман. При этом даже не смотрит на Марьяну. Марьяне этот поступок, конечно, не по душе, поэтому Данка, обращаясь в пространство, объясняет:

– Еще встретится кто-нибудь.

– Ну да, – подхватывает Пип с такой признательностью в голосе, что Марьяна предпочитает промолчать.

У тети на диване лежит раскрытый детектив, а на пепельнице дымит сигарета. Тетя ужасно много курит. Но всюду чисто прибрано, хотя рука у тети, наверное, болит, когда ей приходится чем-нибудь заниматься. Из гипсовой повязки торчат одни пальцы, как будто они не ее, а чьи-то чужие. Пальцы у тети очень тонкие.

– Я так и думала, что вы сегодня позвоните.

Тетушка любит племянников, но немножко подтрунивает над ними. Так только, самую малость, вовсе не обидно. Но довольно часто.

– Как же ты догадалась? – спрашивает Данка.

– Да вот пришло в голову, что сегодня вы про меня обязательно вспомните, ведь мы уже довольно долго не виделись.

– А мы пришли помыть тебе посуду, – выпаливает Данка.

В кухне грязной посуды предостаточно, но картина не такая уж страшная, посуда аккуратно сложена стопками. А на тарелочке – булочки с сервелатом и для каждого – корзиночка со взбитыми сливками. Это угощение тетя приготовила специально для них. Может, она хотела бы еще немножко почитать? Вдруг она остановилась на самом интересном месте?

– Может, нам лучше прийти чуть попозже, когда ты прочтешь еще одну главу?

– Нет, дети. Детектив я могу взять когда угодно, а вы редкие гости. Кроме того, с детективом не поговоришь, а я люблю поболтать.

– У меня идея, – сообщает Пип. – Переселяйся к нам! Нас так много, ты постоянно могла бы болтать с кем-нибудь. А потом по пятницам у нас всегда пани Файтова.

– Но от нее ты бы тут же сбежала, – замечает Данка. – Мы, например, всегда так делаем.

– Нет, из этого ничего не выйдет, – отвечает тетя. – Дня через три вы все спятили бы. А пани Файтову отвезли бы в смирительной рубашке. Меня трудно выносить долго. Я со странностями.

– Ни с какими не со странностями, – вмешивается Пип, – уж если ты странная, то, выходит, любой правильный человек с приветом.

Марьяна, которая напускала воду в мойку, поворачивается и смотрит на тетю. Пип прав. Если тетя у них странная, то тогда все в порядке. В тете им нравится вообще все. И то, что она читает детективы, и курит, и что такая маленькая и худенькая. Марьяна вздыхает. Она тоже хотела бы носить брюки и свитер, как тетя, только… уж лучше об этом не думать. Марьяна решительно сыплет порошок в воду.

– Пип совершенно прав, – замечает она, словно мимоходом.

– Нет, не прав, – отвечает тетя. – Чудаковатые люди хороши только издали. А когда познакомишься с ними поближе – они очень раздражают. Эти чашки, Пип, можешь складывать одну на другую на самую высокую полочку. Иначе там не поместятся тарелки.

– А вы с мамой ссорились, когда были маленькие? – спрашивает Данка.

– Да нет, пожалуй. Иногда только, но нервы друг другу не портили.

– А мама и тогда постоянно была чем-то озабочена? – вы спрашивает Данка, которая не может представить себе неозабоченную маму.

– Часто. Например, она все время думала о том, не страшно ли ночью нашей дворничихе, когда она внизу остается одна и ей не с кем словом переброситься.

– Как пани Файтовой, – выпаливает Пип.

– Да, как пани Файтовой. Но знаете, ваша мама умела бесподобно всех передразнивать. Особенно мальчишек, которые за ней ухаживали.

– И много у нее было поклонников?

– Много.

– Больше, чем у тебя? – спрашивает Пип.

– Больше.

Марьяна смотрит на тетю и быстро начинает тереть щеткой кастрюлю, поднимая страшный шум.

– Знаешь, она подшучивала над теми мальчишками, которые ухаживали за ней, а не за мной, – объясняет она Марьяне и подает ей грязные столовые приборы.

– А когда вы были совсем-совсем маленькие? – скороговоркой спрашивает Марьяна.

– Тогда мы ездили на каникулы к бабушке. Мы жили у нее с июня до октября и там же ходили в школу.

– Здорово было?

– Здорово. Несмотря на страшных гусей. Они почему-то с особенным удовольствием прогуливались перед школой, и мы ужасно их боялись. В одной руке мы держали портфель, а в другой – прут, но лучше бы их не трогать. Мы надеялись, что гуси тоже понимают, что мы только для виду их пугаем, просто так. Что мы не хотим их рассердить. Но однажды ваша мама всерьез вывела их из себя. Шли мы в школу, стараясь не привлекать внимания гусей. Однако уже издали почувствовали, что они о чем-то спорят меж собою и шипят друг на дружку. И только потом разглядели, что они окружили какого-то карапуза, а он ревет в три ручья и отгоняет их, размахивая руками. Я замерла на месте, но вдруг что-то ударило меня по ногам. Это был портфель, а ваша мама, размахивая свободной рукой, будто дубиной, бесстрашно отгоняла гусей, а другой прижимала к себе ревущую девчонку, словно сверток. Я помчалась к школе, отворила ворота и захлопнула их перед самым гусиным носом, тогда мы все спрятались в школьном дворе.

Старший брат хотел было отвести девочку домой. Но, представьте себе, когда он открывал ворота, оказалось, что гуси все еще никуда не ушли и грозно вытягивают шеи. Только Пепик их не испугался. А мы обе спрятались в классе, за самой последней партой, и никак не могли выбраться оттуда. И знаете, что сказала ваша мама? Что там, на улице, она гусей вовсе не боялась. Я спросила ее, не забыла ли она, что они щиплются. «Я забыла, что они там есть», – ответила она.

– Молодец мама! – воскликнул Пип, как будто он всю эту картину только что увидел собственными глазами. Марьянка от волнения забыла даже вытащить руки из мойки.

– И ты у нас молодчина, – говорит она, обращаясь к тете. – Ты же ведь бросилась открывать им ворота, забыв, что гуси щиплются.

– Я только прошмыгнула мимо, – оправдывалась тетя и про бормотала про себя что-то вроде: «Как с тем Супчиком…»

– С каким еще Супчиком? – спрашивает Данка.

Тетя смотрит на нее отсутствующим взглядом. Чистую чашку, которую она хотела поставить на верхнюю полку, тетя в растерянности ставит обратно на стол, и Марьянка так же машинально сует ее в мойку. Она знает, о ком вспомнила тетя.

– Ах да, с тем… – догадывается Данка.

– Да, с тем, – кивает тетя. – Я вам уже рассказывала однажды, что настоящее его имя Борживой?

– Ты даже не говорила нам, что его фамилия Супчик, – сознается Марьянка.

– Серьезно? Борживой Супчик. И в общем, эта фамилия подходила ему.

– Как же выглядит человек, если он Борживой Супчик?

– Словом, нечего ему пускаться во всякие рискованные предприятия, потому что он непременно провалится. У него еще были такие очечки… Я говорила вашей маме и папе, что добром все это не кончится, и оказалась права. Немцы уже шли по его следу…

– …И кто-то должен был его прятать, – добавляет Пип.

– Да. А я добилась только того, что от меня даже скрыли, что он у них прячется.

– Зато потом у папы с мамой было к кому вернуться, – быстро вступается Марьянка. – Они, когда из тюрьмы вышли, у тебя ведь жили? Да?

Тетя кивает.

– И снова я открывала двери, – продолжала тетя, – когда уже все было кончено. Но Борживоя ваша мама под мышкой не вынесла, как ту малышку.

– Немцы его убили, – говорит Пип.

Тетя снова кивает.

– И даже если Борживой выглядел смешно, он был очень хороший, – продолжает мальчик.

– Да, очень.

Пип раскраснелся:

– И наши тоже.

Тетя поддакивает и здоровой рукой вешает полотенца. Пип не видит ее лица, а Данка – видит.

– Но ты не могла не опасаться за нашу маму, – энергично заявляет она. – Ты должна была ее предупредить, что это плохо кончится, если знала об этом. Ты бы перебралась к ним, если бы догадывалась, что он у них. А ты думала, что они тебя послушались и переправили его куда-нибудь.

– Но они не переправили, – уточняет довольный Пип.

Данка не слушает его:

– Конечно, тебе важнее было сохранить нашу маму, чем его, хотя он и был превосходный человек.

Марьянка согласно кивает. Пип молчит, размышляя. Тетя, взглянув на него, начинает искать чистую чашечку, которая куда-то загадочно исчезла. Марьянка тем временем выпускает воду из мойки.

– Вы всю посуду мне перемыли, – удивляется тетя. – Очень мило с вашей стороны. Пойдемте посидим в гостиной.

И вдруг наступает молчание.

– Ты лучше расскажи, как мама сердила взрослых, когда была маленькая. Ведь она же сердила, правда? – снова начинает допытываться Данка.

– Ты же знаешь, что сердила, – говорит, улыбаясь ей, тетя. – Особенно из-за шапок. У нашей мамы от этого мог случиться разрыв сердца.

– Из-за шапок?

– Ну да. Шапки мы должны были носить почти круглый год, не только зимой. Ваша бабушка придерживалась такого мнения, что шапки – просто необходимая принадлежность костюма или куртки. И гулять без шапки просто никак невозможно. Ну, приблизительно, как без юбки. Однако ваша мама считала, что ей шапки не идут, и вбила себе в голову, что носить их не станет. Из-за этого постоянно возникали неприятные ситуации. Ваша бабушка разрешала эти ситуации энергичным приказом надеть шапку – и все. А ваша мама, едва выйдя за порог, тут же запихивала ее в портфель. Так, ко всеобщему удовольствию, продолжалось довольно долго, пока нашей маме, вашей бабушке, однажды не пришло в голову посмотреть на нас из окна.

– Крик, наверное, поднялся?

– Да еще какой! Но ваша мама так и не надела шапку, которая была ей не к лицу. Так что и после этого скандала она совала шапку в портфель – только уже отойдя подальше, за углом.

Пип с Даккой переглянулись. Тетя подмигнула им, а вслух произнесла:

– Знаете, я проголодалась, пока вы так прилежно трудились. Пойдемте чего-нибудь перекусим.

Оказывается, в холодильнике у нее был припасен превосходный холодный пудинг.

– Только вот мы опять перемажем тебе все тарелки, – огорчилась Данка.

– Вот и прекрасно. Значит, у вас снова появится предлог прийти ко мне, чтоб их вымыть.

Дети одеваются в прихожей. Им еще не хочется домой, но уже мучает совесть. Пани Файтова, конечно, уже ушла, и на сей раз они не помогли маме пережить ее визит. Потом у них такое чувство, что, пожалуй, возвращаться им еще рановато. Почему-то им кажется, что тетя уже не вернется к начатому детективу. Скорее всего, закурит сигарету и будет думать о вещах, о которых лучше не вспоминать, а забыть. Но разумеется, не о том, как они с мамой прятали шапку в портфель…

– Тетя, серьезно, было бы гораздо лучше, если бы ты переселилась к нам.

– И могла бы напоминать маме про ее шапку, – добавляет Пип. – Мы тоже не хотим их носить… Если бы ты ей объяснила…

– Лучше не надо, Пип. По-моему, у меня уже нет никакого права кому бы то ни было объяснять, как себя вести. Всякому – свое. Разные люди по-разному смотрят на вещи, понимаешь?

– Но пятнадцать градусов выше нуля – это ведь для всех одинаково или нет?

– Я понимаю. – Тетя ободряюще улыбается Пипу.

Дети машут ей. Конечно, она не варит кофе и не читает детектив. Стоит у окна и смотрит им вслед.

– Пип! – вдруг окликает она мальчика, хотя ребята почти свернули за угол.

Все трое оборачиваются.

– Я напомню маме про шапку! – кричит она ему и исчезает.

– Я так и знал, – говорит Пип.

Рассуждение шестое

Вы, наверное, когда-нибудь слышали о реке Стикс, через которую переправляли мертвых. Выйдя на другом ее берегу, они уже ни о чем не помнили. Вот я и думаю, что такая же река забвения разделила шапочку мамы и шапочку Пипа. Истории этих шапочек очень похожи, правда? Но мама о своей шапочке уже ничего не помнит. Вам не кажется, что и с нами когда-нибудь тоже произойдет нечто подобное? Что и мы забудем обо всем, пережитом сейчас, а запомним только деление, умножение и всякую ерунду? Потому что именно это обычно застревает в памяти взрослых. А о самом главном они забывают. Как будто кто-то провез их по реке Стикс или как будто она сама разлилась в них, поделив сознание на две половины, одна из которых не признает другую. Когда это случается, как на ваш взгляд? Когда человек идет на первое свидание? Или когда ему исполняется двадцать лет? Или же когда завершается определенная историческая эпоха? Я знаю, история – это непрерывный процесс. Но вы слышали, о чем нам рассказывала тетя. Иногда исторические события развиваются слишком бурно; порой они замедляют свой ход, а иногда снова разыгрываются вовсю, и в души людей вселяется страх. Особенно если у них дети. Потому что в такие времена с ними может стрястись что угодно. Да, правда. Может. Тогда люди забывают обо всем. Реку забвения, видимо, никак не обойти. Возможно, именно ради детей каждый должен ее одолеть. Вы заметили, что тетя о каких-то вещах помнит больше, чем наша мама? Для тети реки забвения не существует, потому что у нее нету детей. А я вот хотела бы, чтоб у меня были дети, но чтоб я ничего не забывала о детстве. Может, для этого достаточно записать свои мысли? Хотя бы самые главные? И не забывать перекладывать листок с записями мыслей из старой юбки в новую.

Когда-нибудь, находясь на ином берегу, я отыщу свой листок в кармане и напомню себе, что: 1) неважно, если надует в уши, потому что ушам легче выдержать порывы ветра, чем обидные насмешки (поэтому взрослым не стоит настаивать весной, чтоб дети надевали теплые шапки); 2) очень важно самому попробовать преодолеть то, чего ты страшишься, иначе этот страх останется на всю жизнь и будет стыдно, что ты даже не попытался себя перебороть (конечно, не стоит настаивать на том, чтоб дети непременно сторонились участия в исторических событиях!).

Но вот это последнее условие невыразимо тяжело выполнить. Так что об этом я, может, и забуду, даже если запишу на листке.

Велосипеда Павла нет. Не хотите ли взять велосипед Карличка?

– Ярда у директрисы, – сообщает Анежка. – Беранкова обещала, что велик будет найден.

– Она тебе сказала, как это произойдет? – интересуется Тонда.

– Сказала. Сказала, что никто из нас не смеет разговаривать с Ярдой до тех пор, пока он не признается.

– Но это ерундистика, – спокойно возражает Вашек.

– Конечно, ерунда, – вмешивается Андула. – Если с ним не разговаривать – как же он признается? Молчанием ничего не поправишь.

– Скорее, разговорами, правда, Андула? – нежным голоском тянет Катя.

Всем известно, что Андула долго молчать не может.

– Я, собственно, тоже думаю, что это неправильно, – рассуждает Анежка. – Не разговаривать с Ярдой мы сможем и потом.

– Когда это потом?

– Когда докажем, что он украл велик, – отвечает Анежка.

– А как же мы это докажем?

– Просто найдем у него велосипед. По-моему, он спрятал его около дома.

– Правильно, – соглашается Катя. – Ярда ведь большой дурак.

Пип уже несколько раз оглядывался, на двери. А что, если Ярда появится вдруг… Не вечно же он будет торчать в директорской… Пипу не по душе эти разговоры. Он подымается. Если встать и начать еще за дверью что-нибудь громко объяснять Ярде, то остальные вовремя прекратят болтовню.

Но он сталкивается с Ярдой уже в дверях. Ярда отпихивает Пипа, и Пип локтем врезается в шкаф так, что шкаф гудит.

– Не считай ворон! – в ярости вопит Ярда.

Анежка медленно идет к своей парте.

– Что у нас по истории? – бурчит-Вашек, копаясь в портфеле и уже ни на кого не обращая внимания.

Пип потирает ушибленный локоть. Ярда садится за свою парту.

– Ни в какую исправилку я не пойду, – говорит он, как будто сообщая эту новость своим грязным кедам. – Никому не дам себя в обиду.

– В исправительных домах воспитатели никого не бьют, – изрекает Вашек, которому известно обо всем на свете.

– Воспитатели, может, и не бьют, – ворчит Ярда.

– Да, не бьют, это я твердо знаю. – Вашек уже снова роется в своем портфеле.

– А какую тетрадку ты забыл сегодня? – любопытствует Андула.

Но у Пипа такое впечатление, что Вашек и Ярда говорили на разных языках.

– Я этому не верю, – заявляет Марьянка. – Ручаюсь, что нет велика ни у забора, ни за Ярдиным домом. Так они этот велосипед никогда не отыщут.

– Но ведь Ярда взял велик, чтоб кататься, – задумчиво произносит Пип.

Он любит высказывать всякие соображения, из-за чего мальчишки в школе тоже смеются над ним. Но теперь девочки ждут, что брат скажет еще.

– Он только хотел на нем немножко поездить, – продолжает Пип. – И потом – он очень нетерпеливый.

– Так-то оно так… – хочет о чем-то напомнить Марьянка, но Пип прерывает ее:

– Дома, наверное, за ним никто не смотрит. А Ярда знает, что остальные ребята вечером сидят дома. Не так рано, как мы, но где-нибудь после восьми, да? Так что, если бы он выехал покататься в девять, он бы уже никого не опасался встретить. А если бы мы попались случайно…

– Он всыпал бы нам горячих… – заканчивает Марьянка.

– Даже если бы нас было трое? – задиристо спрашивает Данка.

– А может, он был бы даже рад… – неуверенно предполагает Пип. Марьянка смотрит на брата:

– Рад тому, что мы его изловили?

– А мы бы его не ловили. Этот велик мы как будто нашли брошенным.

– Ну да, – возражает Марьянка. – Если бы он подождал, пока мы это ему растолкуем. А то…

– Ну… нас ведь никто не заподозрит в том, что мы этот велик украли. Или заподозрят? Думаю, нет, – рассуждает Пип. – Мы же пока ни у кого ничего не брали? (Брали или не брали? Думаю, нет.) А Ярде так не хочется в исправительный дом… – добавляет он, словно для ясности.

Девочки ждут, что он скажет дальше. Конечно, кому охота идти в исправительный дом?

– Его там мальчишки бить будут, – добавляет Пип. Верно. Только вот нам приходится быть дома в шесть – ничего не поделаешь. Собственно, большой беды тут нет. Они ведь не горят желанием непременно поймать Ярду на велике Павла. Собственно, Данка даже не сомневается, что Ярда не побоялся бы посоветоваться с ними. Значит, попробовать все-таки можно. А если его встретят другие…

– А что, если снова пойти к тете? – вдруг предлагает Данка.

– В девять?

– В девять поздно. Но у нее, конечно, уже набралась грязная посуда, наверняка ее много – и тетя позвонит нашим, предупредит, что мы задержимся.

После обеда мама объявила всем, что под вечер к ним наконец-то придет настройщик, чтоб посмотреть пианино, и Пип удачно сообразил:

– А раз так, то, может, нам опять пойти помочь тете? Конечно, им подвернулся очень удобный случай, что правда, то правда. У мамы не будет времени ехать к тете. И забрать их от нее она не выберется тоже. Ведь настройщик приходит поздно. И ему нужно время.

– Хорошо, – соглашается мама и тут же поднимает трубку телефона.

– Прекрасно, – говорит тетя, – я только на секунду спущусь вниз в магазин, куплю сосиски.

– Лучше не надо. Пипу ночью было плохо.

– Но после сосисок у него все пройдет.

Дети вышли от тети и где-то на лестнице запропастились. Она стоит у окна, чтоб еще раз помахать им, и никак не может дождаться, когда они спустятся. Она-то думала, что они помчатся как сумасшедшие! Ведь она все так прекрасно устроила. Через полчаса она позвонит Марии и скажет, что они немного заболтались. Бедняжки, ведь пройтись одним в темноте – это для них настоящее приключение.

Наконец-то они появились!

– Пока! – кричит тетя ребятишкам. – Смотрите под ноги и не налетите на трамвай.

Они тоже машут ей, но выглядят как-то уныло.

– Ну, бегите-бегите! – подбадривает их тетя. – Я маме позвоню, не беспокойтесь.

Долго еще она смотрит им вслед… «Мария – удивительный человек, – думается ей, – но, когда дело касается этих троих, она просто теряет голову».

– Конечно, не годится обманывать маму, – произносит Марьянка. – Даже если бы не было так поздно. Она нам позволяет гулять только по парку.

– Да там прямо так и есть, будто в парке, – смущенно отзывается Пип. – Там столько крапивы!

– А ты отыщешь их дом в темноте, Пип? – спрашивает Марьянка. Она подхватила Дану, которая споткнулась в темноте, и потом – как бы чего не случилось – уже не отпускала ее.

Данка не протестует, и теперь они идут, держась за руки. Местность здесь чем-то напоминает деревню, но в потемках ничего толком не разберешь. У девочек такое впечатление, будто это страшно далеко от улиц, по которым они обычно ходят. Но Пип уверен, что Ярде до школы лишь немногим дальше, чем им. Фонарей нигде не видно. Может, они тут и есть, но зажечь их забыли. Вокруг – ни души. Да и хотелось ли им повстречать кого-нибудь? Как отгадать, кто в этих краях живет? Теперь споткнулся Пип.

– Пип, – шепчет Данка, словно в этих краях нельзя говорить громко, – здесь только один дом, а?

– Да нет. Больше. С той, с другой стороны есть ограда, а вокруг растет крапива.

В пустынной тишине вдруг послышались голоса. Троица на мгновение призадумалась, а может, испугалась? Если испугалась, то не слишком. Потому что это определенно детские голоса, и явственней других раздается голос Анежки, насмерть разозленной:

– Да это же был совершенно новый мяч! Пусть она мне его вернет! Это же воровство!

– Так ты зайди завтра к ней и возьми.

– Спасибо за совет! – сердится Анежка. – Только вы тоже пойдете со мной.

– Ну, если ты так любезно нас об этом просишь, – усмехается Миша. – Мяч-то твой.

– Вы еще теперь скажете, что я принесла его ради своего удовольствия.

– Но швырнула его ты сама.

– А ты должен был ловить!

– А я тут не ради спортивных соревнований. И с тобой соревноваться не стану.

– А я, наверное, здесь развлекаюсь, да? И к чему мне из-за вас лишаться нового мяча?

– Из-за нас не надо. Ты лишилась его из-за Павлова велика.

– Ну вот, теперь уже нет велика и одного нового мяча, – деловито подводит итог Анежка.

– И то и другое – во владении семьи Комареков! – У Анежки от гнева прерывается голос.

– Это безусловно доказано только про один мяч, – вмешивается Тонда.

– А о велике нам известно столько же, сколько и прежде, – замечает Вашек.

– Нечего было забрасывать мяч в петрушку, тогда мы могли бы еще немножко поискать велосипед, – спокойно заявляет Катя.

– А тебя это не касается, слышишь? – выходит из себя Анежка. – Я бросила, потому что ты сказала, будто слышишь чьи-то шаги. Мы же так договорились!

– Но ведь кто-то шел. Правда, из-за этого вовсе не обязательно швырять мяч в огород пани Комарековой.

– Это она только говорит, что у нее там петрушка посажена, а я ни одного ростка не видела.

– Для петрушки еще рано, – деловито сообщает Вашек.

– А я о гвоздь куртку разорвал, – грустно признается Павел. – Теперь мне еще за эту дырку влетит.

– А мне за то, что поздно приду ужинать.

Незамеченные девочки и Пип, пользуясь темнотой, отступили куда-то вглубь на несколько шагов. Подождали еще немного, пока голоса удалились.

– Они тоже устроили вылазку, – шепчет Пип. – Только очень рано.

– Правильно, – подтверждает Данка. – Ярда умнее, чем они. И это нам известно.

И все-таки неожиданная встреча приободрила их, дети уже не чувствуют себя заброшенными и одинокими. Темнота уже не такая чернющая. Пип еще некоторое время ведет их вперед, а потом останавливается возле какого-то забора. Чувствуется, что забор ветхий, за ним приветливо светится одно окно.

– Здесь! – шепчет Пип.

Да, это здесь. Забор из реек на незнакомой улице, освещенное окно. А что дальше? Как долго им придется ждать? И вообще – чего они дожидаются? А что, если Ярда этот велосипед вообще не… – приходит в голову Пипу. – И зачем, собственно, мы в это дело впутали тетю? Зачем наговорили, что нам охота одним пройтись по темной улице? По глупости. Неужели мы всерьез думали, что в такой тьме Ярда катается на велосипеде? Нет, нигде даже намека нет на то, чтобы он этим занимался». Кругом – тишь. Или им только мерещится, что они кого-то караулят на этой незнакомой улице? И может быть, они вовсе и не лгали тете, а забрели сюда случайно, но теперь пора бы вернуться домой.

– А может, вернуться? – шепчет Марьянка.

Пип с Данкой с признательностью поворачиваются к ней. И в то же мгновение отчетливо слышат тяжелые шаги; прохожий с таким напряжением переставляет ноги, что все трое одновременно представляют себе старого-старого человека, который с трудом ходит и тяжело дышит. И тут же распахиваются двери недавно такого приветливого домика и чей-то противный голос ворчит:

– Ну, скоро ты там? Долго мне еще ждать?

Бедняга дедушка явно споткнулся, что-то тяжелое свалилось у него с плеч и рассыпалось по земле.

– Ну, что ворон считаешь, раззява? Надо под ноги смотреть! – заорал кто-то, потом послышались чьи-то грузные шаги и раздался совершенно отчетливый звук основательной затрещины.

Трое сидящих за забором ребят испуганно вздрогнули и услышали, как «дедушка» ответил голосом Ярды:

– Тяжело, а вязанка почти развалилась.

– Вот теперь и собирай ее в потемках как знаешь. Не стану я выстуживать дом, коли ты не умеешь даже дров принести.