Текст книги "Заложники Петра I и Карла XII. Повседневный быт пленных во время Северной войны"
Автор книги: Галина Шебалдина
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
IV.
Мир
30 августа 1721 года уполномоченные представители России и Швеции в небольшом шведском городке Ништадт [64]64
Ныне финский Усикаупунки.
[Закрыть]подписали мирный договор, в 14 пункте которого судьба военнопленных определялась следующим образом: «С обеих сторон военные пленники, какой бы нации, чина и состояния ни были, имеют тотчас по воспоследованной ратификации сего мирного трактата без всякого выкупа, однако ж когда всякий наперед либо во учиненных каких долгах, или разделку учинит, или в платеже оных довольственную и справедливую поруку даст, из плена освобождены, на совершенную свободу выпущены и с обеих сторон без всякого задержания и в некоторое уреченное по расстоянию мест, где оные пленники ныне обретаются, пропорциональное время до границ с надлежащими подводами безденежно по возможности выпровождены быть».
Этим договором Россия и Швеция не просто провозгласили свободу пленных с обеих сторон, но и перечислили основные условия отпуска и принципы организации отправки их на родину.
В России все пункты Ништадтского мира вступили в действие после его ратификации 9 сентября 1721 года. Приблизительно в это время ратификация произошла и в Швеции. Но пленникам вновь пришлось ждать: власти обоих государств спешно разрабатывали и утверждали дополнения и уточнения по конкретным статьям. В частности, Петр после совещания с сенаторами 16 октября 1721 года приказал:
– тех, кто принял православие и принес присягу на верность, не отпускать на родину;
– тех, кто в плену женился на русской подданной, но веру православную не принимали, отпускать сроком на один-два года, и, если они не вернутся, считать жен свободными от мужей;
– отпускать на родину всех, кто не поступал на личную службу;
– тех русских, кто будет удерживать у себя шведов и препятствовать их освобождению, наказывать.
Вся эта дополнительная деятельность была связана с конкретными обстоятельствами пребывания пленных, а также обозначила некоторые проблемы, с которыми пришлось им столкнуться при возвращении домой. За тем, чтобы все условия мирного соглашения соблюдались в полном объеме, тщательно следили уполномоченные представители. Работу Фельдткомиссариата в этот момент возглавил специально присланный шведским правительством барон Герман Цедеркрейц. Но на деле большую часть практической деятельности взял на себя сын бывшего шведского резидента в России Томас Книперкрона (полный тезка отца). Конкретные вопросы, связанные с выездом из мест ссылки, решали ольдерманы. В частности, организацией возвращения рядовых пленных из Сибири занимался капрал Брур Роламб, а задерживаемых по тем или иным причинам офицеров – ротмистр Георг Стернгоф.
С русской стороны после отъезда генералов интересы пленных представлял майор Григорий Фустов, но основная нагрузка легла на Военную коллегию в Санкт-Петербурге, которая организовывала все стадии отъезда и контролировала соблюдение всех оговоренных условий. При необходимости для решения спорных и сложных вопросов прибегали к помощи Сената и самого Петра.
Порядок отъезда был достаточно четко организован и довольно однотипен для России и Швеции. На местах пребывания пленных местные власти или сами пленные формировали группы, списки которых передавались в соответствующие инстанции. На основании этих списков выделялось необходимое количество транспортных средств и денег на дорогу, а также начиналась процедура оформления необходимых документов. Сформированные группы после соответствующего приказа отправлялись в столицы Санкт-Петербург и Стокгольм, но не только. Каролины, особенно в первые месяцы после заключения мира, когда поток возвращающихся домой был большим, получали отпускные документы еще и в Москве. В Швеции полномочиями выдачи отпускных документов русским были наделены также губернаторы прибалтийских областей. Обязательной процедурой для всех пленных была проверка на соответствие условиям отпуска на свободу. Если никаких поводов для задержания не обнаруживалось, пленник получал выездной паспорт и мог следовать на родину.
Весь этот процесс занимал довольно длительное время, так как на каждом этапе возникали трудности, вызванные как объективными, так и субъективными причинами. Остановимся на некоторых из них более подробно. Первая, объективная трудность была связана с удаленностью некоторых мест ссылки военнопленных. Например, каролины в Сибири узнали о заключении мирного договора только через несколько месяцев: в Солевычегодске плакат с условиями мирного договора обнародовали 5 октября 1721 года, в Соликамске – 27 октября, а в Тобольске – только 5 ноября. Но получение этого долгожданного известия еще не означало, что пленные могут немедленно покинуть место ссылки; необходимо было дождаться дополнительных решений центральных и местных властей. Только 20 декабря 1721 года новый сибирский губернатор князь М.А. Черкасский подписал указ о том, каким путем отправлять каролинов, сколько денег и лошадей выдавать на дорогу.
Первыми на родину отправились офицеры и их семьи. Хотя официального деления групп на офицерские и рядовые не было, но, вероятно, в этом случае определенную роль сыграло более свободное положение офицеров в ссылке. Возвращение основной части рядового состава растянулось на долгие годы и сопровождалось большими трудностями. Там, где ольдерманы заранее озаботились составлением списков рядового и унтер-офицерского состава каролинов, проблем удалось избежать. Например, капрал Б. Роламб еще в 1720 году составил список пленных, которые работали на металлургических заводах, расположенных южнее Верхотурья. Эта предусмотрительность помогла им без задержки отправиться домой. Столь же удачно прошло возвращение на родину рядовых, которые работали на строительстве новой русской столицы Санкт-Петербурга. И все же большая часть рядовых и гражданских пленных, как шведских, так и русских, вернулась на родину значительно позже своих командиров. Этот факт хорошо заметен по тому, когда рассматривались в правительственных инстанциях их прошения о материальных выплатах за годы, проведенные в плену. В частности, документы некоторых русских пленных попадали в соответствующие инстанции уже после смерти Петра I, во время правления Екатерины I, Петра II и даже Анны Иоанновны.
Очевидно, что каролины из центральной части России вернулись домой раньше, чем их товарищи, возвращающиеся из Сибири. Русские пленные «выходили из плена» быстрее своих визави, что объясняется не какой-то особой расторопностью шведских властей, а всего лишь меньшим их количеством и малой удаленностью мест ссылки. Основной поток пленных с обеих сторон пришелся на конец 1721 – первую половину 1722 года.
Шведские и русские власти много времени потратили на согласование организационных вопросов. Особенно ожесточенными были споры о финансовом обеспечении. В соответствии с исторической практикой предполагалось, что все расходы, связанные с отъездом, должно нести отправляющее правительство. Но русские власти, понимая, какой неподъемный груз может лечь на государеву казну, заявили протест. Представители Фельдт-комиссариата, лучше представляя реальную обстановку, чем стокгольмские власти, предложили сохранить это требование только для рядового состава военнопленных. Потребовался целый ряд специальных консультаций, чтобы взять за основу следующий порядок: прогонные деньги до Москвы и Санкт-Петербурга выделяет русская казна, а все прочие расходы несет шведское правительство.
Довольно скоро обнаружилось, что каролинам катастрофически не хватает денег: чем дальше они продвигались на запад, тем острее ощущался их дефицит. Часть офицеров имела собственные средства или занимали их по дороге, но для большинства пленных дорога домой оказалась серьезным испытанием. Кроме естественных трудностей, связанных с преодолением многокилометрового пути, в дороге возникали и сложности субъективного характера. Они были связаны с отношением к шведам местных властей и населения. Очень остро стояла проблема снабжения транспортом. Пленные в один голос жаловались, что, отказывая в выдаче им лошадей, население просто вымогало взятки. Но нельзя не принимать во внимание то, что пленных было очень много, а возможности жителей ограниченны, и, следовательно, возникающие затруднения вполне могли носить реальный характер. Жаловались каролины и на то, что жители скрывали от них продукты или искусственно завышали их стоимость. Фельдт-комиссариат не раз выражал обеспокоенность произволом охраны, которая устраивала бесконечные обыски жалкого имущества каролинов, что грозило обернуться для них потерей последнего. Не случайно, что в этот период выросла смертность среди пленных. Барону Цедеркрейцу пришлось неоднократно обращаться к русским властям для того, чтобы исправить ситуацию.
Но, как оказалось в дальнейшем, не меньшие проблемы ожидали пленных во время ожидания выездных документов. Не только русские власти, но и шведское правительство не смогли справиться с огромным потоком возвращающихся каролинов. Денег, поступавших из Стокгольма, было мало, а ожидание документов могло затянуться на несколько недель.
Проживание в столичных городах обходилось очень недешево. Сами пленники записали в дневниках, что в это время квартира в столице стоила от 60 копеек до 1 рубля в месяц, на питание уходило 3—4 копейки ежедневно, а ведь нужно было еще покупать одежду, лекарства и прочие необходимые вещи. Плачевное состояние находившихся долгие месяцы в Москве и Санкт-Петербурге каролинов могли наблюдать многие иностранцы. Камер-юнкер Ф. Берхгольц записал в дневнике: «Все они… в таком бедственном состоянии, что и сказать нельзя… Бедные старые офицеры, которые оказали столько услуг отечеству и расстроили свое здоровье, с трудом пришедшие сюда из отдаленных губерний, как-то: Астрахани, Сибири и т. д., и истратив по пути все, что еще имели, должны ждать еще несколько недель, даже, может быть, несколько месяцев, для получения нужных им паспортов, – и все только от того, что некому об них заботиться… их скорее можно принять за нищих, чем за офицеров».
Пытаясь каким-нибудь образом улучшить ситуацию, Королевский совет даже хотел изъять необходимую сумму из компенсации, которую Россия должна была выплатить Швеции по условиям Ништадского мира [65]65
По условиям Ништадтского мира Россия должна была выплатить компенсацию в размере 2 млн. ефимков за утерянные шведами балтийские провинции.
[Закрыть], но решение так и не было принято. В результате Цедеркрейц и Книперкрона значительно превысили сумму ассигнованных средств, занимая деньги у московских купцов и банкиров. На помощь приходили иностранцы, тот же герцог Голштинский не только раздавал деньги, но и довольно часто приглашал пленных на обеды в свой дом. Даже царь Петр несколько раз выдавал бывшим противникам одежду и небольшие суммы денег.
Русские власти, особенно в первые месяцы после начала выезда пленных, тщательно разбирали «дело» каждого каролина. Особенно их интересовало, менял ли он вероисповедание и поступал ли на русскую службу. Несколько недель чиновники собирали сведения с мест. В конечном итоге после изучения всех выписок принималось решение: отпустить домой или задержать. При благополучном исходе дела бывший пленник получал в полиции паспорт и мог ехать на родину.
Одной из частых причин задержки с отъездом на родину были долги. Но со временем русские власти, столкнувшись с большим количеством должников, которые не могли сию минуту «очиститься», значительно смягчили первоначальную установку. С середины 1722 года на документах все чаще стала появляться резолюция: «Денег не возвращать, отпустить в отечество». Столь же гуманно поступали и шведские власти. И все же появились спорные дела о возврате пленными долгов. Например, ротмистр Курк в 1722 году подал жалобу на имя русского императора, что в 1710 году перед отъездом из Стокгольма в Москву ротмистр Олимпий Толбузин занял у его матери 9 рублей 20 алтын, пообещав, что отдаст деньги ему в Москве, но до сих пор этого не сделал.
Дополнительное внимание властей потребовалось, когда встал вопрос о возвращении пленных, отбывавших наказание за какое-нибудь преступление. Например, ротмистру Г. Стернгофу пришлось оплатить штрафы тех, кто занимался незаконным корчемством. А Томас Книперкрона принял активное участие в судьбе капитана Г.Ф. Гюнтерфельта и фенрика М. Синклера, находившихся в тюрьме за убийство шведского дезертира, поступившего на русскую службу. Дополнительные усилия потребовались и для освобождения русских пленных из шведских тюрем.
Непростым было возвращение каролинов, которые поступили на русскую службу и принесли присягу. Принятый 21 октября 1721 года именной указ обязывал тех, кто поступил на гражданскую или иную службу, «дорабатывать урочные годы». Русские власти были заинтересованы в том, чтобы они оставались в России, что подтверждает царский манифест, появившийся на свет уже в самом конце войны и обещавший им ряд привилегий. Когда же стало понятно, что желающих не так много, как хотелось бы, власти стали искусственно затягивать освобождение этой категории каролинов. В особенно тяжелом положении, как свидетельствуют многочисленные источники, оказались солдаты и офицеры трех немецких драгунских полков, которые сразу после пленения под Переволочной перешли на русскую службу. К описываемому периоду они служили в Астраханском гарнизоне. Пытаясь заручиться поддержкой шведского правительства, их представители 15 июня 1722 года подали через Книперкрону заявление, что «вступили они в русскую службу из-за тяжелой участи и вреда Швеции не нанесли, а в основном воевали с калмыками». После этого последовали многочисленные ходатайства представителей Фельдт-комиссариата и Королевского совета в Сенат и Военную коллегию, но они долгое время не приносили положительных результатов. В конце концов их все же стали отпускать на родину, хотя и очень медленно; к концу 1725 года около 500 драгун ожидали освобождения.
Но особенно много усилий со стороны шведских властей потребовало возвращение военных и гражданских пленных, которые были в частном владении, а таких было довольно много. Несмотря на то что в дополнениях к Ништадтскому миру было приказано под угрозой штрафа отпускать военнопленных, их владельцы явно не торопились этого делать. Потребовались новые распоряжения. Одним из первых был сенатский указ от 11 февраля 1723 года «Об отправке в Швецию пленников, живших у помещиков». Появлению этого документа предшествовали неоднократные жалобы барона Г. Цедеркрейца на то, что некоторые помещики, пытаясь оставить пленных у себя, подвергали их насильственному крещению «уже после заключения мира». Шведские пленные, к слову, были практически в каждой дворянской семье, в том числе у высшей аристократии. Примеры говорят сами за себя. Князь Меншиков отобрал паспорта у семерых музыкантов, находившихся у него «в партикулярной службе», дворянин Синявин отпустил две семьи, «а денег и писем в дорогу не дал». Граф Апраксин «приказал 40 человек гнать 700 (!) верст и стегать кнутом». Нарушения были настолько очевидными, что грозили вызвать неудовольствие в Швеции.
Пытаясь разрядить обстановку, русские власти 6 марта 1723 года ужесточили ответственность частных лиц за утаивание каролинов – «некрещеных отпускать под угрозой потери движимого и недвижимого имущества». Но и эта мера не оказала заметного влияния, о чем сообщалось в мемориале шведских представителей от 25 апреля этого же года. Рассмотрев это заявление, Сенат принял решение о проведении тщательного расследования, которое, впрочем, принесло мало результатов: большинству помещиков удалось доказать, что пленные давно приняли православие и живут у них добровольно.
Посол в Стокгольме М.П. Бестужев-Рюмин 18 ноября написал в Санкт-Петербург, что шведские министры проявляют недовольство по поводу неудовлетворительной деятельности русских властей по освобождению военнопленных. Сенат и сам Петр отнеслись к этому известию очень серьезно, и 20 января 1724 года вышел указ Его Императорского Величества об освобождении всех категорий пленных, кроме тех, кто находился на службе. Данное распоряжение не касалось перешедших в православную веру пленных, если не было доказано, что они были принуждены к этому силой и уже после подписания мирного договора.
Не исчезали проблемы у пленных и после возвращения на родину. Первое и главное, что их интересовало, – это скорейшее получение жалованья, которое им не доплатили во время их пребывания на чужбине. Просили они и о выдаче определенной компенсации «за полонное терпение». А купцы просили хотя бы частично возместить понесенные убытки, которые, как правило, были результатом конфискации их имущества. Потери их могли быть довольно большими, о чем, например, свидетельствует прошение от новгородского посадского человека Елисея Федорова, у которого были изъяты в шведскую казну личные иконы и товары. Среди них были иконы и меха, железо в прутьях и слитках, холсты и шубы, хрустальная и медная посуда и даже лимоны. Всего на сумму 4157 рублей 4 алтын 2 деньги».
А когда он, разоренный, как писал, «без остатку», вернулся домой, то выяснилось, что в его отсутствие дому был нанесен ущерб стоявшими на постое солдатами Преображенского полка. Мало того, после них там жил некий водочный мастер, который регулярно избивал его жену. Обратившись с челобитной к царю, Федоров попросил дать ему в качестве возмещения таможню и кабак «на крутецком яму» на пять лет и позволить «вино курить». Петр за «его великое разорение и полонное терпение» удовлетворил просьбу.
Иногда в качестве вознаграждения за годы, проведенные в неволе, власти могли пожаловать бывшего пленника повышением по службе. В 1711 году в Канцелярию Правительствующего Сената явился прапорщик Никита Меньшиков и рассказал, что в 1705 году в одном из боев был взят в плен в Колывани, откуда его отправили в Стокгольм. Находился он там шесть лет и «принимал великую нужду».
В июле 1711 года ему посчастливилось бежать вместе с князем Я.Ф. Долгоруким. Члены Сената «приговорили его, Никиту, за его полонное терпение написать в капитаны» и дать ему соответствующее жалованье.
Вот как выглядел столь долгожданный документ, который давал право пленному на возвращение домой к родным и близким: «По указу Всепресветлейшего и державнейшего Петра Великого императора и самодержца всероссийского и прочая, и прочая, и прочая. Объявитель сего его королевского величества шведского адъютант Барсфельт родом из Тюренгена, который в прошедшую войну был взят в плен. Ныне по учиненному с короной шведской вечного мира отпускается в свое отечество. Оного везде пропускать без задержания. А ежели он пожелает жить в российском государстве где-нибудь в какой службе или у кого в услужении, ему по этому указу дается в том воля. Но явиться ему и записаться надлежит, а не записавшись в российском государстве не жить. Дан в Москве 26 апреля 1722 года. Иван Лихарев, секретарь Семен Попов № 1860. 1724. 27 июня. Сей указ в московской полицмейстерской канцелярии об отъезде явлен и записан №89». Шведский паспорт русских пленных был практически идентичен по содержанию.
V.
Мозаика
История Северной войны не сохранила, да и не могла сохранить, имена всех, кто был в плену. И все же некоторые из тех, чья деятельность в суровых условиях военного времени сыграла большую роль в жизни пленных и оставила заметный след в истории России и Швеции, достойны особого упоминания…
Тайная война резидента Хилкова
Незаслуженно мало написано о том, как сложилась судьба князя Андрея Яковлевича Хилкова после того, как он оказался заложником большой политики и провел долгие годы в плену в Швеции. С XIX века по справочникам и энциклопедиям «гуляют» даже неверные дата и место смерти русского резидента. В Энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона, Большой советской энциклопедии, не говоря уже о прочих, написано, что А.Я. Хилков умер в 1718 году в Вестеросе, что является абсолютной неправдой [66]66
См., например: Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона. T.XXVII. Розавен – Репа. СПб., 1899. С. 199; Русский биографический словарь. Т. XVIII. Фабер – Цяшювский. СПб., 1901. С. 321.
[Закрыть]. Вместе с тем есть немало данных о том, что это событие произошло в Висингсборгском замке на острове Висингсё 7 ноября (8 ноября по шведскому календарю) 1716 года и стало результатом обострения водянки. А в 1718 году, на который ошибочно ссылаются авторы, его тело доставили в Санкт-Петербург и по приказу царя захоронили в Александро-Невской лавре. Такое невнимание и «легкомыслие» потомков хотелось бы исправить – ведь князь Хилков много сделал и для своих товарищей по плену, и для Отечества.
Обстоятельства того, как представитель одной из аристократических русских фамилий стольник князь А. Я.Хилков оказался в Швеции, уже известны, как, впрочем, и то, что по приказу короля Карла XII русский резидент был арестован, а его имущество конфисковано. В этом нет ничего удивительного; точно такая же участь постигла шведского резидента в Москве Томаса Книперкрону. Впоследствии власти обоих государств, особенно шведские, будут тщательно придерживаться принципа взаимности в режиме содержания резидентов. Дополнительным фактором, усугубившим положение Хилкова, стало то обстоятельство, что король объявил его ответственным за решения царя, как, впрочем, и за все проблемы, которые возникали у пленных каролинов в России.
С началом войны объем работы русского резидента стал очень большим – от его активности зависела судьба более сотни интернированных гражданских лиц. «Великая теснота, нужда и печаль» требовали принятия незамедлительных мер. Во-первых, следовало получить официальное разрешение от шведских властей на переписку с Москвой. Практически все, что Хилков пробовал отправлять на родину до этого, изымалось и оседало в архивах Кансли-коллегии. Во-вторых, наладить процесс перевода и получения денежных средств из России. В-третьих, добиться возможности для себя и прочих пленников, среди которых было несколько состоятельных купцов, самостоятельно совершать покупки.
В середине февраля 1701 года, получив соответствующие указания от короля, шведские власти разрешили переписку с Россией. Благодаря этому до нас дошло довольно много писем Андрея Яковлевича, после прочтения которых перед нами предстает удивительно деятельный человек. Очевиден и тот факт, что не все письма приходили в Россию легальным путем; со временем Хилков нашел тайные каналы и способы передачи информации, в том числе разведывательного характера, в Москву. Кроме того, с 1701 года он начал широко применять шифр – «секретную цыфирь» и симпатические чернила, пользоваться которыми его научили в Посольской канцелярии еще до отъезда [67]67
Шифр, которым снабдили русских дипломатов в Посольском приказе в конце XVII – начале XVIII века, а именно Хилкова (Стокгольм), Измайлова (Копенгаген), Матвеева (Лондон), был одинаков. С 1707 года, с приходом нового руководителя дипломатической службы, графа Г. И. Головкина, шифр меняется и усложняется.
[Закрыть]. Уже в ноябре в его письмах Ф.А. Головину появляется приписка с указанием, что его письма надо «поджаря смотреть» между строчками и пустой частью листа [68]68
Симпатические чернила были сделаны на основе квасцов и при нагревании проступали на поверхности листа. Неслучайно некоторые письма резидента имеют довольно «поджаренный» вид.
[Закрыть].
В первые месяцы после ареста одним из официально разрешенных шведами каналов отправки писем из Швеции в Россию было посольство Бранденбурга в Стокгольме. Именно туда Кансли-коллегия передавала русские письма после внимательного прочтения. Но наиболее интересная информация о русских пленных, о делах в Швеции и о планах противника приходила в Москву по тайным каналам через Данию. В 1700—1707 годах Россию там представлял Андрей Петрович Измайлов. На его имя стекалась информация из всех источников: от армянских и русских купцов, от шведского королевского церемониймейстера Спарвенфельда и от всех остальных, кто не остался равнодушным к тяжелой участи пленных. Нередко письма писали практически «на деревню дедушке» – так, как это было в феврале 1701 года, когда Измайлову из датской канцелярии переслали письмо, подписанное по-русски «отдать московскому послу». Автор его – купец из Устюжны Железнопольской Митрофан Антипин сын Орлов написал из Стокгольма о том, «какая Хилкову теснота и какие делают триумфы и как нас ругают».
Решающая роль купцов в передаче писем и организации поступления денег, скорее всего, и была причиной того, что Хилков неоднократно обращался в совет с просьбой не высылать «купеческих» людей из Стокгольма. В письме Головину он высказывается совершенно определенным образом, что если их «вышлют… то невозможно будет тебе писать, и так пишем в великом страхе».
С самого первого дня в плену материальное положение самого резидента и его штата было очень непростым: конфискация денег, серебра и мехов больно ударила по его финансовой состоятельности.
Несмотря на все попытки, он так и не смог вернуть их в полном объеме. В 1705 году он написал в Москву, что все «деньги и серебро переделано в их деньги», а чуть ранее он заметил, что часть «соболей и парчей венбцких взяла на себя королева старая (бабушка Карла XII – Гедвига-Элеонора Шлезвиг-Гольштейн-Готторпская. – Г. Ш.)».В конечном итоге его настойчивость и помощь Спарвенфельда привели к тому, что в мае 1707 года Штате-контора выплатила ему компенсацию за утраченное имущество – 2967 далеров.
Описывая свое бедственное положение, Хилков писал на родину, что уже много месяцев ест только «хлеб и кислый напиток», и жалобы его от письма к письму становились все более горькими и пространными. Со временем это привело к ответному ужесточению положения шведского резидента Книперкроны, который в первые годы плена не испытывал практически никаких трудностей. Его осГавили жить в палатах, расположенных между Тверской и Малой Никитской улицами, сохранили имущество, позволили выезжать на церковные службы и навещать своих соотечественников. Но уже в сентябре 1704 года Книперкроне объявили «в приказе», что, если к ноябрю Хилкову не вернут вещи, «шведский двор продадут».
Материальное содержание резидентов и их штата было обязанностью государств, интересы которых они представляли и защищали, даже находясь в плену. Россия и Швеция по-разному справлялись с этой задачей: Шведы – довольно успешно [69]69
Известно лишь несколько эпизодов, когда Книперкрона просил свое руководство не задерживать его жалованье.
[Закрыть], а у русских властей было немало проблем. А между тем помощь соотечественникам и содержание большого количества людей в своем доме требовали постоянного притока средств. При Хилкове постоянно жили переводчик, два писца, священник, семь-восемь слуг, Повар, управитель, а также соотечественники – военные и купцы. Состав мог меняться, но численность (от 12 до 25 человек) неизменно оставалась высокой. «А при мне 25 душ есть и пить хотят», – писал он в Москву 18 ноября 1702 года. Тогда напряженность ситуации в связи с нехваткой средств была отчасти решена после того, как Хилкову выдали жалованье Книперкроны, которому русские власти выдали такую же сумму в Москве. И все же для того, чтобы выжить самому и прокормить всех, живущих у него, резиденту приходилось постоянно занимать деньги. К началу 1703 года его долг составлял более 6000 ефимков и продолжал расти с каждым месяцем. Круг его заемщиков был очень широк. Среди них были и генералы-пленники, и соотечественники, и иностранцы [70]70
Например, если в октябре 1703 года он был должен царевичу Александру Имеретинскому 200 ефимков, то к началу декабря его долг вырос до 800 ефимков. Тогда же он занял у «купецких людей шведов» 1500 ефимков и у московского купца Ивана Шапкина 1300 рублей.
[Закрыть].
Князья Хил ковы были хотя и древним, но небогатым дворянским родом и не принадлежали к российской аристократии, как Долгорукие или Трубецкие: собственные возможности резидента были очень ограниченны. Родственники князя, братья Юрий и Михаил Яковлевичи, после того, как из Швеции стали приходить письма с просьбой заложить «последние деревни», чтобы оплатить векселя, стали бить тревогу. Они обратились к царю с просьбой о предоставлении князю Андрею прибавки к жалованью в 200 рублей. Но и это не помогло резиденту выйти из бедственного положения. Обращаясь к Ф.А. Головину, он писал, что близок к полному разорению, а нищета «в самой гроб меня гонит». А между тем деньги необходимы были не только на поддержание определенного образа жизни, но и на оплату услуг шпионов и «нужных» людей, почтовых расходов, в общем, на все, в чем нуждается дипломат в чужой стране, даже находящийся там на положении пленного. Он специально обращал внимание русских властей на то, что его визави регулярно получает из Стокгольма крупные суммы и тратит их в разведывательных целях, нанося ущерб России.
Хилков считал, что у его визави в России гораздо больше возможностей для тайной работы: в 1705 году он с горечью писал о том, что с трудом находит деньги, чтобы платить «проведывальщикам», в то время как «Книперу платят 5000 ефимков ежегодно». Чтобы передавать новости в Стокгольм «мимо русской канцелярии» и остаться в Москве «для шпионства», Книперкрона, по мнению Хилкова, даже просил свое правительство не разменивать его.
Столь же нерегулярно получали свое жалованье и сотрудники резидента, которые вместе с ним испытали все трудности плена, а кое-кто уже не вернулся на родину. В 1708 году умер подьячий Малороссийского приказа Василий Богданов, а в 1709 – переводчик «со свейского языка» Вилим Абрамов. После их смерти резиденту пришлось не только срочно искать им замену, но и первое время (до 1713 года) выплачивать жалованье новым сотрудникам из своего кармана. Новым подьячим-секретарем стал пленник Федор Герасимов, а функции переводчика полностью перешли Алексею Манкиеву. Второй канцелярист Иван Чередьев, потомственный подьячий и особенно доверенный сотрудник Хилкова, вернулся в Россию с телом Хилкова в 1718 году [71]71
Его отец был подьячим, он сам обладал хорошим почерком и часто привлекался Хилковым для шифрования писем. По возвращении ему было выплачено недостающее жалованье и «за полонное терпение» 200 рублей, и он был зачислен в Сенат подканцеляристом.
[Закрыть].
Несмотря на все трудности и лишения, князь Хилков всегда помнил о царском наказе «проведывать, что у свеян происходит», и его разведывательная активность держала шведские власти в постоянном напряжении. Практически все его письма содержали информацию, которую можно смело назвать шпионской. Спектр сведений, поступавших от него, был чрезвычайно разнообразен: от того, какую одежду «нынче» носят при шведском дворе, до передвижения войск и прочих военных приготовлений. Хилков высылал в Москву всю печатную продукцию, попадавшуюся ему в руки, в том числе, переводы «ис печатных авизов» [72]72
Газеты, новостные листки и пр.
[Закрыть]шведских и прочих европейских, передавал даже слухи, делая при необходимости оговорку по поводу их возможной недостоверности. Едва переступив границы Шведского королевства, Хилков внимательно осматривал все вокруг, тщательно фиксируя все, что в преддверии военного конфликта могло быть интересно Петру. В частности, он заметил оборонительные сооружения острова Ваксхольм, прикрывавшие Стокгольм, а находясь в ставке короля в ожидании ответной аудиенции, услышал, что «Каролус» планирует начать выступление из Голштинии через две недели и к нему присоединятся 15000 лифляндцев [73]73
Он был принят Карлом 18 августа, то есть речь идет о выступлении 1—2 сентября.
[Закрыть].
С началом Северной войны его информация стала еще более разнообразной; ее внимательно изучали в Посольском приказе и передавали царю. Благодаря ей в Москве узнавали множество важных и интересных деталей. Например, то, что во время сражения шведов с отрядом Огинского 16 декабря 1700 года генерал Реншельд был ранен, а в битве со шведами 19 июля 1701 года «короля польского ранили из пушки». Кроме сообщений из газет Хилков передавал сведения, поступавшие к нему от рядовых русских пленных, которые были заняты на коронных работах. Так, от посадских людей, работавших весной 1701 года в стокгольмской гавани, он узнал, что шведы через «курляндские земли» отправляют «24 корабля с 10000 войска» в Польшу. Хилков понимал, что Москву особенно интересуют данные о военной силе и передвижении противника, и поэтому отправлял всю информацию, которая попадала к нему в руки. Нередко он делал специальные оговорки, выражая сомнение в достоверности тех или иных сведений.