Текст книги "Заложники Петра I и Карла XII. Повседневный быт пленных во время Северной войны"

Автор книги: Галина Шебалдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Через несколько дней русскому резиденту дали окончательный ответ: так как король не собирается заключать всеобщий картель, то и переговоры на границе не нужны, достаточно обменяться списками пленных. Судя по тону ответа Хилкова, он был в негодовании. Обвинив шведские власти в непоследовательности, князь не согласился и с приложенным списком русских пленных, так как, по его мнению, там были незнакомые имена, а размен шведских офицеров на русских купцов и крестьян посчитал невозможным вовсе, потому что последние оказались во владениях Швеции ранее начала боевых действий. Оскорбило его и то, что русских офицеров – представителей знатных семей приравняли к купцам и служителям, а его самого и его врача к крестьянам и слугам.

Но особенный эффект в Стокгольме произвело письмо канцлера Головина от 9 августа 1705 года. Он начал с того, что назвал предложения Королевского совета вздорными и несовместимыми с европейскими обычаями. В саркастическом тоне обычно очень дипломатичный Головин писал, что царь Петр лучше знает европейские обычаи и соответствует христианским ценностям, чем король Карл. Российские власти пошли дальше: спустя некоторое время по приказу Петра критика поведения шведских властей прозвучала при «нейтральных дворах» из уст российских дипломатов. Это заставило членов Оборонной комиссии в начале октября отправить послание Ф.А. Головину с обвинением в том, что у него «недостаточно оснований, чтобы писать ложь и памфлеты, и многие обращения к христианским и цивилизованным министрам страдают экспрессивностью и недоказательностью». Все эти события серьезно отразились на положении пленных. Раздражение русских властей по поводу несостоявшихся переговоров и размена привело к поспешной высылке резидента Книперкроны с семьей и прочих шведских офицеров из Москвы в середине июля 1705 года. А в начале октября (кстати, к этому времени Книперкрону вернули в Москву) резидента и генералов, кроме Долгорукого, выслали из Стокгольма.

В последующие годы тема массового размена поднималась еще несколько раз, но всегда находились какие-то препятствия, которые мешали перейти даже на уровень серьезного обсуждения деталей. Пожалуй, наиболее реальной и близкой к завершению была попытка массового размена весной 1709 года, накануне, как оказалось, Полтавской битвы. Этому предшествовал удачный обмен несколькими десятками человек с обеих сторон в конце 1708 года. Было принято решение, что провести обмен «глухо – количество на количество». Для этого в русскую армию было прислано как минимум 488 пленных шведов, а вместе с женами и детьми их количество составило 534 человека. Но согласования и переговоры затянулись, а затем наступили Полтава и Переволочна, которые принципиально изменили ситуацию с обменом.

После того как в Стокгольме узнали о катастрофе на Украине, члены Королевского совета гораздо более серьезно отнеслись к предложениям о мире и генеральном размене, которые привез из Москвы в августе 1709 года отпущенный «на пароль» из Москвы королевский секретарь Йозиас Цедергельм. Разумеется, они не могли дать окончательный ответ без королевских указаний, но выразили формальное согласие начать переговоры как можно скорее. В качестве жеста доброй воли они отпустили с Цедергельмом, возвращавшимся в Россию, двух русских офицеров: ротмистра Тисовского и капитана Дашкеева, не дожидаясь, как это обычно было, когда в России подготовят равночинцев.

Привезенные Цедергельмом шведские предложения были отвергнуты русскими властями по совершенно определенным причинам. Дело в том, что шведы предложили в случае, если будет не возможен обмен, выкупить пленных. Ссылаясь на французско-голландский картель (тот самый, что предлагался русскими в 1705 году), они составили следующие расценки: за генерала 800 рублей, за генерал-майора 160 рублей, за полковника 80 рублей, за подполковника 50 рублей, за майора 44 рубля, за ротмистра или капитана 40 рублей, за поручика 20 рублей, за корнета, прапорщика, адъютанта 15 рублей. Свое отношение к этому предложению Петр выразил в письме царевичу Александру Имеретинскому от 28 июля 1710 года, справедливо полагая, что оно станет известно не только русским пленным, но и шведским властям. Он написал, что коварные шведы хотят «нас в сем яко спящих, обмануть, дабы мы обрадовся алтынам, всю армею их им продали, и себе беду купили». Ни для кого не было секретом, что пленные с обеих сторон массово нарушали обещание «не воевать» и по возвращении на родину вновь поступали на военную службу.

В течение последующих лет тема массового размена пленными серьезно не обсуждалась, за исключением Аландского конгресса, который проходил на одноименных островах с мая 1718-го по октябрь 1719 года, но и тогда решения принято не было. Вместе с тем точечный размен с той или иной степенью интенсивности происходил в ходе всей войны. Иногда он имел адресный характер, но чаще всего это был обмен по соответствию чинов и рангов «чин на чин».

В качестве примера можно привести историю обмена капитана князя Бабичева, поручика Каханцева и солдата Севастьяна Иванова, которые в июле 1711 года вернулись из плена с условием-«паролем», что вместо них отпустят шведов-разночинцев. Вскоре русские власти подобрали подходящие кандидатуры «из больных и старых шведов»: капитан Кноблук, поручик Халиндер и солдат Реббес. Но граф Пипер и другие генералы предложили другого кандидата – капитана Штена, который в конечном итоге вместе с остальными и отправился на родину. На этом примере хорошо заметны все этапы и особенности процесса: принципы отбора кандидатур, обязательность осмотра и утверждение уполномоченными представителями.

Проявляя повышенную заинтересованность в возвращении какого-либо пленника, русские или шведские власти шли на определенные уступки, которые иногда оставались неоцененными обратной стороной. Так, для того, чтобы ускорить возвращение выходцев из знатных семей королевских секретарей Цедергельма и Дюбена, шведское правительство в 1710 году отпустило иностранцев на русской службе майоров Страуса и Пиля. Свое недоумение по поводу того, что русские не сделали ответного хода, королевские советники выразили в специальном мемориале в Правительствующий Сенат 5 июня 1711 года, но ни в 1711-м, ни в последующие годы, вплоть до 1720-го, эта история так и не получила своего логического завершения.

Существовала еще одна возможность освободиться из плена. Это так называемый отпуск «на поруки» или отпуск «на пароль», который теоретически предусматривал временность пребывания на свободе с целью выполнения определенного задания, но на деле означал полное освобождение. Среди тех, кто получал это право, были в большинстве случаев старшие офицеры, представители аристократии и высокопоставленные статские служители. Обе стороны надеялись, что они используют высокопоставленных родственников и свои мощные связи для решения особенно сложных проблем, например инициирования переговорного процесса, обмена определенных лиц и т.д. Так произошло в случае с упомянутым секретарем Й. Цедергельмом, когда он сразу после Полтавы повез царские мирные предложения в Стокгольм.

Стремясь хотя бы на время вырваться из неволи или ускорить решение какого-либо вопроса, пленные с обеих сторон часто проявляли инициативу и выражали желание выступить в качестве посредников для ведения переговоров. Такая ситуация, в частности, возникла весной 1710 года, когда в Швеции активно обсуждалось «очередное коварство русских», которое заключалось в том, что, вопреки подписанному соглашению о сдаче гарнизона Выборга, весь его состав был взят в плен. В конце августа князь Хил ков развил бурную деятельность: он побывал на приеме у члена совета графа Вреде и предложил отпустить его в Россию на определенный срок для ведения переговоров об отпуске гарнизона и семьи резидента Книперкроны. В качестве гарантии он был готов оставить свое имущество. Но этого оказалось недостаточно для шведских властей, и попытка князя вырваться из плена не удалась.

В ряде случаев причины, по которым пленный просился «в отпуск», а это, конечно, были не рядовые люди, носили личный характер. В 1711 году барон Стакелберг и уже известный нам секретарь Цедергельм просили канцлера графа Г.И. Головкина отпустить их, так как «много сродников умерло за время их плена и дела пришли в упадок». За это они предлагали провести переговоры о размене «знатных русских». Опасаясь, что они не вернутся, Петр отказал им, а вот квартирмейстера Г. Спарре, кригс-фискала К. Лампу и поручика А. Поссе тогда же и с той же целью отпустил.

В начале марта 1711 года Густав Спарре отправился в Швецию вместе с княгиней Ириной Григорьевной Трубецкой (урожденной Нарышкиной) и тремя ее дочерями, кригс-фискал Каспер Лампа с женой Головина Василисой и сыном Сергеем. Арвид Поссе должен был выехать вместе с супругой Александра Имеретинского.

К тому времени, когда они добрались до Стокгольма, многое произошло: царевич Имеретинский умер, а князь Долгорукий сбежал. Кстати, эти обстоятельства дали основания шведским властям не возвращать отпущенных на шесть месяцев вышеназванных офицеров, что вызвало бурю возмущения в Санкт-Петербурге.

Обязательным условием отпуска на определенный срок (как правило, шесть месяцев) было составление специального документа, который подписывали представители высших воинских или гражданских рангов из пленных (от трех до пяти человек), выступая гарантами того, что пленник вернется. Но подавляющее число пленных с обеих сторон нарушали обещание вернуться, что грозило большими осложнениями для тех, кто за них поручился. Так, за отпущенных на шесть месяцев в Швецию полковника Вахмейстера и подполковника Брёмсена поручились и в конечном итоге подверглись наказанию полковники Ельм, Рамшверд, Лешерн и Морат. Руководители Фельдт-комиссариата К. Пипер и К.Г. Реншельд 11 февраля 1714 года обратились к канцлеру Головкину с письмом, в котором просили «заступить» за этих офицеров перед Его Царским Величеством и освободить их «из смрадной тюрьмы», так как они уже пострадали за этих «грубых злодеев». Несколькими месяцами ранее, пытаясь предотвратить подобный исход, граф Пипер писал в Швецию, чтобы там ускорили возвращение Вахмейстера и Брёмсена, но, как позже говорил Брёмсен, «король приказал нам остаться». Трагическое окончание всей этой истории можно найти в мемуарах камер-юнкера герцога Голштинского Фридриха Берхгольца. Уже после заключения Ништадтского мира на одном из обедов у герцога, который был известен своим подчеркнутым вниманием к бывшим пленникам [60]60
  Повышенный интерес герцога Голштинского объяснялся не реализованными, но вполне законными претензиями на шведский престол как племянника Карла XII. Сын его Карл Петер Ульрих, будущий российский император Петр III, был одновременно внуком Петра I и Карла XII.


[Закрыть], присутствовал полковник Морат, который был среди поручившихся за подполковника Брёмсена и провел, как оказалось, шесть лет в тюрьме.

Проблема невозвращения пленников к положенному сроку была настолько острой, что Петр не раз обращался к графу Пиперу, а через него и к королевским советникам с угрозами о прекращении отпуска военнопленных. И действительно, с течением времени русские все реже и реже отпускали каролинов «на пароль» или «на поруки».

Для некоторых пленных был еще один способ освобождения – отпуск на родину по просьбам «особых» лиц. Царь Петр охотно отпустил на свободу тех каролинов, за которых просили коронованные и высокопоставленные особы иностранных государств. Как правило, такое освобождение происходило без каких-нибудь дополнительных условий и особых задержек: как только пленного «находили», его тут же отправляли в Москву или в Санкт-Петербург, а оттуда домой. Так, были удовлетворены просьбы прусского короля, майнцского курфюрста, ганноверского курфюстра, брауншвейгской герцогини Софии и пр. Среди просителей было немало частных лиц, в частности баварский барон Эйхгольц, баронесса Ингрен из Карлсбада и другие иностранцы, так как в шведской армии служили подданные практически всех европейских стран.

Удивительно, но были случаи, когда русские отпускали пленных по просьбе шведского короля. В октябре 1713 года Карл XII обратился с просьбой об отпуске зятя его генерал-адъютанта поручика Ганса Фридриха Цабелтица. Поручик был пленен под Полтавой и содержался в Вологде. Высочайшим повелением была дана резолюция: «Отпустить без размена». Ранее по просьбе шведской королевы (бабушки) был отпущен из России жених одной из ее придворных дам ротмистр Розенган.

Была одна группа пленных каролинов, которая получила возможность уехать домой до окончания войны. Это – жители прибалтийских провинций. Удачные военные операции русских войск в данном регионе в 1710—1711 годах закончились присоединением новых территорий. Петр начал отпускать местных уроженцев из плена, особенно если они обещали подумать над предложением о поступлении на военную или гражданскую службу к новому правителю. Так поступили упомянутый А.С. Пушкиным в поэме «Полтава» генерал В.А. Шлиппенбах и полковник барон Нирот. Впоследствии они много сделали для того, чтобы вызволить из плена и пристроить на новую службу своих соотечественников лифляндцев и эстляндцев.

На этом фоне неоднозначные чувства вызывает жесткая позиция шведских властей, в первую очередь самого Карла XII. Ни хлопоты, ни слезные прошения и увещевания родственников не смогли поколебать его непреклонности – ни в коем случае не отпускать русских генералов. Вместе с тем со временем он все же несколько «смягчился» и разрешал приезд «в гости» в Швецию родственников пленных и близких друзей.

Много усилий к освобождению брата приложили известные дипломаты и политики петровского времени князья Долгорукие. Под их давлением царь согласился выделить из казны довольно крупную сумму для выкупа из плена Якова Федоровича. Весной 1708 года через иностранных купцов и русских посланников в Берлине и Гааге в Амстердам было переведено 10000 ефимков. Но эта сумма оказалась меньше необходимой, и Долгоруким пришлось самим искать деньги, которые, вероятнее всего, предназначались для некоего высокопоставленного лица в качестве благодарности за услуги определенного рода. Но задержки и возможная огласка напугали его, он пошел на попятную, и обмен не произошел.

Но пожалуй, самыми трагическими были попытки освобождения царевича Александра Имеретинского. Положение царевича Александра было особым. Шведы выделяли его как представителя одной их царствующих династий. Королевские советники по заступничеству вдовствующей королевы и принцессы Ульрики-Элеоноры часто соглашались на удовлетворение его просьб. Например, ему разрешили совершать прогулки в королевском саду, дали согласие на приезд родственников, священника и слуг, удовлетворили просьбу о предоставлении учителя французского языка и преподавателя фортификации. Он получал книги из дома и работал над изготовлением грузинского шрифта. Ходили слухи о том, что он был запросто вхож в королевский дворец и бывал на приемах.

Его отец, царь Арчил II, без устали писал письма во все инстанции: к русскому царю и шведскому королю, королеве-бабушке и принцессе, министрам и царедворцам, – с одной просьбой: освободить его единственного оставшегося в живых сына. Но судьба была жестока к нему и к царевичу: все запланированные обмены срывались. Последний по времени вариант обмена, согласованный к концу 1710 года, казалось, был самым надежным. Шведские и русские власти приняли решение о размене царевича Александра и князя Трубецкого на графа Пипера, а Головина и несколько офицеров на фельдмаршала графа Реншельда. В конце осени 1710 года царевича и прочих генералов отправили ближе к границе в сторону Або вдоль побережья Ботнического залива, где и должен был произойти обмен.

Достигнув небольшого города Питео, пленные вынуждены были задержаться по решению местного губернатора графа Лёвена, который ссылался на свирепствующую в регионе чуму. Огорченный промедлением, недомогавший царевич Александр не вынес нервного напряжения и 3 февраля 1711 года скончался в возрасте 37 лет. Хилков писал в отчете, что царевич болен был 32 дня и «мора здесь нигде нет» и что губернатор Отто Вильгельм Лёвен, «мстя за то, что его дети на Руси в неволе», задержал всех, после чего принц «впал в великую печаль и из той печали припали те его болезни».

Но это еще не конец истории. Даже мертвый царевич продолжал оставаться заложником большой политики, военного противостояния двух держав; несколько месяцев русские власти не могли добиться отпуска его тела на родину. Отец его, царь Арчил Вахтангович, не перенес горя и умер в 1713 году.

Одним из самых безнадежных на первый взгляд казался размен содержащихся в плену резидентов. Тем не менее в 1707 году Петр отпустил Томаса Книперкрону на родину, в последний момент подстраховавшись и оставив в России его жену и трех дочерей [61]61
  Эта предосторожность не помогла, Книперкрона не вернулся, а в 1715 году умер.


[Закрыть]. Зачем русские власти сделали это? Скорее всего, причина заключалась в том, о чем Хилков неоднократно предупреждал Москву: Книперкрона, как и сам русский резидент, был источником разведывательной информации. Он, по заявлению князя, был главным вражеским агентом, имевшим широкую шпионскую сеть, на содержание которой тратил большие средства, приходившие из Стокгольма. Чаще всего именно от него шведские власти узнавали о нарушениях и проблемах в содержании пленных каролинов, что автоматически приводило к ужесточению политики по отношению к русским пленным.

Между тем дело об отпуске самого Хилкова стояло на месте. Королевские советники предпочитали отмалчиваться на все предложения царя, который, например, объявил о своей готовности обменять резидентов уже через неделю после начала войны. Лишь один раз шведы сделали встречное предложение, В октябре 1709 года Цедергельм привез из Стокгольма имя кандидата, который мог бы стать визави резидента при обмене. Им должен был стать государственный секретарь, философ и литератор Олоф Гермелин. Узнав об этом, Андрей Яковлевич с гневом написал совету о том, что они не только задерживают его отъезд [62]62
  Он имел в виду, что Книперкрона уже вернулся в Швецию.


[Закрыть], но и решили разменять на человека, которого «на Руси нет». В дальнейшем все возникающие время от времени варианты возможного отпуска русского резидента Хилкова не имели никакого серьезного развития.

Для всех форм отпуска существовали особые и общие процедуры, которые проводили местные власти, а контролировали уполномоченные представители пленных. В частности, отбор кандидата на обмен обязательно сопровождался врачебным осмотром, так как обе стороны не хотели отпускать на свободу молодых и здоровых пленников. И Петр, и Карл выпустили специальные указы, которые предписывали выбирать тех, кто «постарей и поплоше». Например, капитана Меландера отпустили в Швецию в 1717 году, так как у него была «французская болезнь» [63]63
  Сифилис.


[Закрыть], а на ногах – незажившие раны.

И все же спустя некоторое время пленные научились обходить это требование. Осмотр в Правительствующем Сенате подробно описал в своих мемуарах поручик Густав Абрахам Пипер, племянник графа Пипера. Последнее обстоятельство и, конечно, необыкновенная удачливость помогли ему не только уехать из Тобольска в Москву в 1713 году, но и под чужим именем выставить свою кандидатуру на обмен. «Получив приказание явиться в Сенат на осмотр, мы вспомнили совет коменданта казаться как можно более жалкими». Для большего впечатления автор «одел тулуп, подпоясался грязным полотенцем, счесал волосы на лицо». Кроме того, «опираясь на палку, я хромал», – писал Пипер. И результат был достигнут – в июле 1715 года он вернулся на родину.

Было еще одно обязательство, которое нарушали все пленные, оказавшиеся на свободе. Это было обещание не поступать вновь на военную службу, которое фиксировалась подписью на специальном реверсе. Иногда, в частности со шведских пленных, в присутствии пастора брали устное обещание. Вот как выглядел стандартный реверс, в данном случае подписанный 14 октября 1714 года Я.Ф. Лихтенбергом, отпущенным на родину по просьбе курфюрста бранденбургского: «Понеже его царское величество меня ниже имянованного по высочайшей милости освободить изволили, того ради в глубочайшей подданости за оное благородство реверзуюсь сим, что, пока я жив, против его царского величества и союзников его служить не буду, но ныне выказанную мне высокую милость всегда с благожеланием напоминать буду». Иногда складывались трагикомические ситуации, как это произошло с англичанином полковником Джеймсом Прендергастом. Он был взят в плен под Нарвой, но заявил шведским властям, что оказался там только из любопытства. При помощи английского резидента в Швеции Робинсона в 1703 году ему удалось освободиться с обещанием не воевать против Швеции. Но спустя некоторое время он вновь оказался на русской службе и был захвачен в плен шведской эскадрой. В прошении Карлу XII он пожаловался, что был вынужден нарушить обещание «из бедности». Любопытно, но шведские власти его вновь отпустили.