Текст книги "Две параллельные (СИ)"
Автор книги: Галина Шатен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
– Маринка!
– Вернулась!
– Боже ты такая...
– Не чаяли тебя увидеть, – возле нее оказывается Артем, она смотрит ему в глаза и улыбается.
– Уж ты точно.
И в следующее мгновенье их губы сливаются в поцелуи, и поскольку я сижу довольно близко, то вижу, что это поцелуй с языком. Вилка падает из моих рук.
– Снимите номер! – кричат со всех сторон и хохочут. А у меня темнеет перед глазами. Мне кажется, что я сплю и вижу совсем плохой сон. Ужасный. Артем и Марина. Марина и Артем.
– Вот черт, – смотрит на меня Кира, а я не в силах больше это терпеть выбегаю из столовой, мимо счастливой пары.
Слезы просто душат меня. Мне нужно такое место, где никто не сможет меня видеть. Я бегу к выходу, где сталкиваюсь с завучем по воспитательной работе, она хмурит брови.
– Лапушка, через десять минут факультатив! – ее слова уже за моей спиной. Я нахожу на парковке свой горный велосипед, сажусь, давлю на педали и еду, в одно самое спокойное место на планете Земля. Я еду к маме. Сегодня я должна переступить свою фобию кладбища. Когда умерла мама, естественно я поехала на это кладбище. И когда я увидела, как маму поместили в яму и комья земли закапывали ее, я истошно закричала и убежала, а потом с неделю не могла говорить с тех пор я не могла пересилить себя и переступить границу. И вот я стою у черных кованых ворот, а за ними поле сеяных смертей. Я по-прежнему не могу преодолеть черту ворот. Я понимаю, что это глупо, но ничего не могу поделать с собой. Я сжимаю до боли прутья и из-за слез ничего больше не вижу. Артем целовал Марину, так словно у них отношения уже давно. Где-то с две недели, например. И от этого ещё больней. Правда оказалась, та, что я полюбила труса. Он ее целовал, так, как совсем недавно целовал меня. Это было слишком рано. Слишком больно. Я больше не хочу отношений. Больше ни один парень не заставит чувствовать себя такой униженной. Я больше никогда и никому не дам сделать мне больно. Я встаю с земли, когда слез уже не остается и отряхиваю джинсы на коленках.
– Прости мама, – тихо говорю я, глядя за ворота, – я обязательно к тебе приеду. До встречи.
Я вновь сажусь на свой велосипед и еду, но не как обычно, а делаю небольшой круг, чтобы ещё немного побыть наедине с собой. Вот виднеются крыши домов "Изумрудного", я подъезжаю к большой дороге, и по правую сторону стоят обшарпанные пятиэтажки. Это считается криминальный район. Мой папа говорил, что в молодости он жил в одном из таких.
Уже почти восемь и начинает смеркаться. За два дома до моего я застаю зрелище, от которого чуть не падаю с велосипеда. В забор нашей соседки, разломав беседку, въехала большая черная 'Инфините', которая тоже выглядит не лучшим образом. И это ' Инфините' машина моего папы! Что могло произойти!? Мой папа не пил, и прекрасно водил машину. Мое сердце сжимается в груди. От тревоги я бросаю велосипед и уже со всех ног мчусь к себе домой. Забегаю в зал и вижу мирно сидевшего в кресле папу, он о чем-то в полголоса переговаривается с бабушкой, рядом на ковре сидит мой братишка и играет в своих любимых солдатиков.
– Папочка! – огромный камень падает с моего сердца, и кидаюсь на шею к отцу. Целую и смотрю на него, – с тобой все в порядке? Я видела нашу машину в заборе.
– Со мной все хорошо, – спокойно говорит мой отец, гладя меня по волосам, – меня не было за рулем, когда это произошло.
– А кто был? – я смотрю на бабушку, ничего не понимая.
– У нас будет брат! – неожиданно выдает Лешка. Я округляю глаза насколько это возможно.
– Б-брат?
Папа вздыхает, аккуратно меня отстраняет и встает. Начинает ходить из угла в угол, это так всегда, когда он принимает важное решение.
– Нам надо поговорить, – говорит он, я устраиваюсь в его кресле, – помнишь, мы с твоей мамой пытались открыть программу 'Лучший путь'?
Я медленно киваю, я была совсем маленькая, но знала, что суть программы заключалась в том, чтобы перевоспитывать трудных подростков, по средствам их проживания в обычной семье, научить взаимодействию и взаимовыручке.
– Сейчас у меня есть возможность помочь одному трудному подростку.
– Ты хочешь его поселить к нам? – спрашиваю я, – это он разбил твою машину?
– Да. Но, видишь ли, он был практически в отключке, но когда я его вытащил, он меня постоянно спрашивал, о том, пострадал ли кто-нибудь. При этом он сам сильно ушиб ногу. Понимаешь? Он был накачен наркотиком, но его волновало только это.
– Он ещё и наркоман, – говорю я.
– Каждый может отступиться, милая.
– А кто такой наркоман? – спрашивает Лешка.
– Никто, – отвечаю я. Отец на мгновенье замирает.
– Я понимаю, что все это коснется всех. Но это важно. Как говорила наша мама: ' В каждом человеке есть хорошее, даже в самом плохом'.
Это были и папины любимые слова, в которые он свято верил.
– А где он сейчас? – спрашиваю я, обдумывая, что может измениться в моей жизни. Она и так уже хуже некуда, и если можно помочь человеку, имею ли я права лишать его такой помощи?
– У Дениса лежит, после промывания, – отзывается папа и подходит к окну, – я ни в коем случае не возьмусь за это дело, если хоть один из вас будет против. Поскольку вы все будет увлечены в это дело. И я очень надеюсь на тебя, милая.
– На меня?
– Именно, ты можешь повлиять на кого хочешь своей добротой.
Папины слова мне льстят, но за него говорит его любовь ко мне. Я вовсе не была доброй, ну, чересчур точно.
– А я? – спрашивает Алеша, отец улыбается, глядя на него, наклоняется и берет его на руки.
– Ты больше всех, – говорит он. Я смотрю на бабушку, она смотрит на меня, затем выдыхает.
– Я не против, если ты, так веришь во все что сказал, значит этот парень того стоит, ты редко ошибаешься в людях.
– И я не против! – кричит весело Лешка у отца на руках.
Все смотрят на меня.
– Я не верю в него, но я верю в тебя, папа. Я тоже не против, – говорю я. Отец возвращает Лешку на ковер и смотрит на меня.
– А теперь, милая, пойдем в кухню. Нам нужно поговорить.
Я выхожу следом из зала в кухню. Папа уже стоит у окна.
– Ты сегодня сбежала со школы, мне стоит волноваться?
–Нет, – говорю я и смотрю на свои руки.
– Где ты была?
–У мамы
Отец поворачивается и смотрит на меня долго и печально.
– Ты собираешься сделать так ещё раз?
– Нет, папа, я думаю, что нет.
Отец раскрывает объятья, и я погружаюсь в них. Вот мой самый любимый мужчина на свете, который никогда не предаст меня и не сделает мне больно.
– Приготовь комнату для гостей на завтра, – просит меня отец, целуя в макушку – и помни о сострадании, соучастии и терпимости.
А мне уже не терпится в ванну и в свою желтую футболку, которую мне подарила Кира, с надписью на уровне груди 'Хочешь меня? Улыбнись!', и чтобы все, что произошло со мной сегодня, просто исчезло из моей памяти.
Микаэл
Я сегодня очнулся за решеткой, у меня жутко болит нога, и, кажется, даже слегка распухла. Я знал, что такой день когда-нибудь наступит в моей жизни, но не думал, что это произойдет настолько скоро.
Здесь воняет мочой, потом и ещё каким-то дерьмом. И я совершенно точно не помню, что совершил и за я задержан. Что-то должно было этому предшествовать. Я помню, как утром пошел в школу, после заехал за Эдо, мы с ним немного побеседовали, я ему рассказал о возвращение моих детских кошмаров, и что я хочу узнать, что произошло с моим отцом. На что мой друг сделал озадаченное лицо и сказал: ' Чувак, я с тобой ты же знаешь'. Затем мы поехали к моему двоюродному брату Давиду, который держал автомастерскую, я попытался у него хоть что-то узнать о смерти отца. Но он лишь покачав головой, сказал: ' Брось ты это все. Пусть прошлое останется в прошлом. Ты ведь знаешь я в братстве, и даже если бы что-то знал, все равно ничего не сказал'. Это могло, значит только одно, он знал, но никогда не скажет ничего, поскольку клялся молчать.
Позже к семи часам мы приехали в клуб, где к нам присоединились ребята из братства...а потом я открываю глаза в клетке, словно животное.
– Эй, парень, на выход! – приказывает голос с оттенком металла и отпирается моя дверь. Мне надевают наручники и ведут под конвоем в комнату с железной дверью. Внутри голые бетонные стены, стол, по обе стороны которого расположены недлинные лавочки, на окне решетка. Похоже, что я серьезно влип. Меня сажают на одну и скамеек и оставляют одного. Сама атмосфера давит на меня. И мне становится страшно. Мне страшно, что без меня пропадет моя мама, чтобы не говорило братство, им на всех было плевать. Мне страшно, что без меня кто-то может обидеть мою сестру. И мне страшно, что я мог сделать то, за что сам себя не смогу простить никогда. Я мог убить.
Я кладу голову на ладони и закрываю глаза. В этот момент разносится скрип металлической двери, я поднимаю глаза. Передо мной стоят двое: один плотный с большим животом одет в униформу полицейского, у него гладкая лысина и второй подбородок, его глаза слегка выпучены и водянисто-голубые, кажется, что смотрит сквозь тебя. И мне не по себе от этих глаз. Второй мужчина высокий и подтянутый, на нем черный дорогой костюм. Его пышные усы скрывают верхнюю губу, а волнистые волосы опускаются по шеи, у него приятное лицо, его серые глаза за стеклами очков смотрят с каким-то сожалением и грустью. И от этого мне тоже не уютно.
– Та-акс, – говорит Страшные-Глаза, и стучит по столу пальцами. Усатый отходит в дальний угол, – И как же вы гражданин-товарищ докатились до такой жизни? Как твое имя? Фамилия?
Мое сердце вот-вот остановится. Что, черт возьми, я натворил!? И почему я ничего не помню, я выпить-то и успел только одну кружку пива. В моей голове какие-то глупые отрывки из услышанных ранее рассказов ребят, побывавших в отделении. 'Нужно все отрицать', ' Требовать адвоката!' ' У тебя есть право на звонок'... Все это мешается в кашу в моей голове.
– Я несовершеннолетний, – тупо говорю я, сам не знаю почему. Полицейский смотрит на мужчину в углу, тот слегка качает головой.
– Мы можем вызвать твоих родных?
Я думаю о своей маме, меньше всего я хочу ввязывать ее в эту историю. Тем более, пока я сам не узнаю, в чем суть этой истории.
– Мне нужен адвокат и звонок, – говорю я.
– Юра, смотри, какая молодежь просвещенная пошла, – хохочет служитель закона, – а мне нужен отпуск и путевка на Мольдивы. Давай мечтать вместе?
Я смотрю на свои руки.
– Что я сделал? – спрашиваю я.
– Однако, – удивляется полицейский – Ты ничего не помнишь, верно?
Я отрицательно качаю головой.
– Ну что ж, в тебе было столько наркотиков, что это не удивительно, – замечает Страшные-Глаза, – ты надрался и почувствовал себя Брюсом Всемогущим и, сев в чужую машину разбил ее в хлам о забор и беседку одной милой пожилой леди.
– Машину? – как идиот переспрашиваю я.
– Да-да, дорогущую машину вот того милого мужчины, который стоит в углу, и въехал прямо в забор его милой соседки.
– Она жива? – я до боли сжимаю кулаки и поддаюсь слегка вперед. Страшные-Глаза смотрит на меня словно изучает, он поджимает губы, и я очень боюсь узнать, то, что он может мне сказать. Но я твердо уверен, что готов ответить за все.
– Я хочу поговорить с ним наедине, – неожиданно подает голос Усатый из угла, Страшные – Глаза быстро бросает на него взгляд. Я понимаю, что, скорее всего, сейчас меня будут бить, я бы точно избил за свою 'Инфинити', не удивлюсь, если в очереди за дверью та милая пожилая соседка, чью беседку я разломал, судя по всему. Если, она конечно жива, на что я тоже очень надеюсь.
– Пожалуйста, – любезно говорит полицейский, интересно, сколько он получил на лапу, думаю немало, судя по костюму, этот чувак купается в деньгах.
– Денис, я тебя прошу, сними с него наручники – неожиданно морщится Юрий, и на мое удивление браслеты исчезают с моих рук. Страшные-Глаза выходит, а я тру свои запястья.
– Ты впервые здесь? – спрашивает меня Юрий, я, молча, киваю, думая, что у него здоровые кулаки, судя по большим рукам, – тебе страшно?
Я никогда не был трусом и не собирался им становиться. Я был готов ответить за свои действия.
– Делайте что задумали, – говорю я.
Мужчина удивлено поднимает брови.
– А что же, по-твоему, я задумал?
–Побить меня.
Мужчины выдыхает и качает головой, он смотрит на свои руки.
– Так было бы легче, не так ли? – спрашивает он.
– Да, – честно отвечаю я. И мы замолкает на минуту.
– Я против насилия, оно не ведет к результату.
Я вспоминаю своих должников, и их испуганные лица.
– Еще как ведет, – усмехаюсь я, хотя мне совсем не смешно.
– Насилие порождает насилие, – как заклинание произносит Юрий – Ты состоишь в банде?
– Ничего не слышал о бандах,– пожимаю я плечами. Он указывает на мою тату, которая на левом плече в виде тени волка, воющего на невидимую луну. В братстве такая была у всех. Я вновь пожимаю плечами, на этот раз молча.
– Как тебя зовут? – спрашивает Юрий
Я на мгновенье задумываюсь, какое имя мне ему сказать.
– Микаэл, – отвечаю я.
– У тебя есть родные?
– Мама и сестренка.
– Отец?
– Под землей, – мрачнею я.
– Что с ним случилось?
– Чувак, он умер, – я запускаю руки в волосы, – иначе, что ему ещё там делать?
– Ты понял мой вопрос.
–Его убили, – нехотя отвечаю я.
– Кто?
Я лишь пожимаю плечами, как можно ответить на вопрос, на который не знаешь ответ.
Мужчина встает на ноги и начинает выверять пол большими шагами от стенки к стенке. А я чувствую легкое облегчение, и слегка расслабляюсь. Я смотрю на железную дверь, только бы я смог смыться, залечь на дно. Но я понимаю, что в данных обстоятельствах это просто нереально.
– На сколько меня посадят? Спрашиваю я, от его хождений начинает кружиться голова, да и ушибленная нога начинает ныть. Он останавливается, смотрит на меня и садится снова напротив.
– Ты никуда не сядешь, – говорит он. От удивления у меня пропадает дар речи.
–Не сядешь, – повторяет он более уверенно.
– Чувак, у меня нет денег, и тем более их нет у моей мамы.
– Лапушка Юрий Викторович – говорит мужчина.
– Чего?
– Меня зовут Юрий Викторович.
– Денег все равно нет, – хмурюсь я. Серьезно, у этого человека в дорогом костюме фамилия Лапушка? Серьезно? Тем временем он закусывает нижнюю губу и задумчиво смотрит в сторону.
– Слушай, Микаэл, вот что я тебе скажу, а ты подумай. У тебя существует два выхода из этой..эм...комнаты. Либо твое дело передается моим давним другом в руки инспектора по делам несовершеннолетних, либо ты решишь поучаствовать в одной программе.
– В программе? – не понимаю я.
– Да, видишь ли, я доктор психологических наук, и довольно успешный бизнесмен. Мне жаль мою машину, все же деньги на нее я зарабатывал тяжким трудом, но еще больше мне жаль тебя...
– Мне не нужна ваша жалость.
– Я в этом не сомневаюсь, – грустно вздыхает профессор психологических наук, – но хочешь ты того или нет, ты разлагаешься как личность, ведя такой образ жизни.
– Какой второй вариант? – снова хмурюсь я. Он замолкает, закусывает губу.
– Ладно, – говорит он, – суть программы в том, что тебя помещают на месяц в незнакомую семью, в другую среду, так сказать, и ты учишься жить без своих темных дел ...если понадобиться, программа будет включать и лечение от наркотиков.
– Я не принимаю, – говорю я, и вижу сомнение в его глазах, и в принципе его можно понять, я был накачен наркотой со слов инспектора. И я не я, если не узнаю, кто меня так подставил.
– В общем, чтобы программа пришла в действо, нужен толчок. Этим толчком должен будешь быть ты.
– Вы промахнулись, профессор, – качаю я головой.
– Я так не думаю, – говорит он, – но выбирать только тебе.
Я на мгновенье задумываюсь. ' Тюрьма эта такое дерьмо, где тебя в один день могут отрахать во все дырки несколько чуваков', именно эти слова Размика из братства, отсидевшего за решеткой три года, всплывают в моей голове. И они не внушают оптимизма.
– Какая семья? – неохотно спрашиваю я.
– Моя.
– Ваша? Вы будете наблюдать за мной как за чертовым хомячком? Что у вас для меня, клетка с колесом?
– У меня нет такой большой клетки, – вполне серьезно разуверяет меня Юрий Викторович, – но у меня есть дом, достаточно большой, и одна комната уже подготовлена для тебя.
– Ваш дом? – удивляюсь я.
– Именно.
Мне на мгновенье кажется, что передо мной сидит сумасшедший. Но если у него ключи от моей свободы, мне пофиг, пусть это будет, хоть Чак Норрис.
– И что я буду делать в вашем доме?
– Ты будешь членом моей семьи.
Мне кажется, что мне слышится, но нет, он сказал именно это.
– У меня есть семья.
– Я в этом не сомневаюсь. И я не прошу от нее отказываться.
Наступает минутное молчание.
– А вам от этого что? – спрашиваю я.
– Что?
– Что вы будете иметь с этого?
– Видишь ли, я оптимист по жизни, и я верю в исправление человека...некоторых людей. Я вижу в тебе много хорошего. Ты даже сам не видишь этого. И просто губишь себя. Так что, отвечая на твой вопрос, могу сказать так, хочу сделать мир чуть лучше.
– Я полон дерьма, – предупреждаю я.
– В каждом человеке есть хорошее, даже в самом плохом, – говорит он и снова встает, – а теперь нам нужно связаться с твоими родными и составить договор.
– Какой договор?
– В случае неудачи или бегства, или нарушения правил, ты возвращаешься в тюрьму и отсиживаешь свой срок, – выдыхает профессор и протягивает мне руку, – надеюсь, его не нужно будет применять.
Я, молча, пожимаю его сильную руку.
Потом через час приезжает мама, она смотрит на меня с большим осуждением, в ее глазах лишь слезы, и я готов на все, чтобы осушить их. Она внимательно выслушивает профессора, уже при его друге Страшные-Глаза. И говорит, что ей нужна минута с сыном.
– Что ты наделал? – дает она мне весомый подзатыльник, – разве это мое воспитание? Разве так ты чтишь папин прах?
– А что? Я продолжаю его дело, – говорю я и снова получаю подзатыльник. Моя мама скрещивает руки на груди и демонстративно отворачивает. Я глубоко вдыхаю и подхожу к ней. Обнимаю за плечи, она разворачивается и плача обнимает меня.
– Твой папа никогда не был наркоманом. И я надеюсь, тебе хватило ума согласиться с этим профессором.
– Ма, я не уверен, что это хорошая идея, – снова подзатыльник, на этот раз более легкий.
– Микаэл, послушай меня хоть раз. Если выпадает что-то хорошее в твоей жизни, держись за это двумя руками. Этот человек, то самое хорошее.
– А как же вы?
– Сынок, поверь, с нами ничего не произойдет.
После мама подписывает договор, и мы едим домой за моими вещами. Перед домом София играет с девочками в резиночки. Увидев меня, она подбегает.
– Ты хромоногий и вонючий, словно БОМЖ, – говорит она.
–Ты очень милое создание, – говорю я, касаясь пальцами ее щеки. Я захожу домой, буквально на пять минут. Принимаю душ и смываю всю грязь с себя. На моей правой ноге огромный синяк, который заставляет ныть всю ногу. Я быстро кидаю свои вещи в пакет. Вот в один пакет и помещаюсь весь я. Это даже забавно.
На улице возле черной девяносто девятки стоит Юрий Викторович, тихо переговариваясь с мамой, она смотрит на землю и кивает. Рядом стоит София, и явно не понимает что происходит.
– Ты готов? – спрашивает Юра. Я сажусь на приситки перед сестрой и раскрываю руки.
– Иди, обними брата, – говорю я.
Она недоверчиво смотрит на меня, но выполняет мою просьбу. Я целую ее и крепко к себе прижимаю.
– Будь умничкой и слушайся маму. Если что звони. Азис, ты меня поняла?
Софи кивает и теребит мои волосы.
– Ты уезжаешь?
– Да, кянк.
– Надолго?
– Не успеешь глазом моргнуть, уже здесь буду.
– Я займу твою кровать! – говорит София, смеется и отбегает к притихшим подружкам, чтобы продолжить свои игры.
– Благослови тебя Господь, – крестит меня мама и целует в лоб. Мы садимся в машину. Я оглядываю салон.
– Тяжело после шика к простоте привыкать? – спрашиваю я, устраиваясь поудобнее. Профессор заводит машину.
– Мне не привыкать, – отзывается он, – тем более ко всему в этой жизни нужно уметь приспосабливаться.
И я согласен, он чертовски прав.
– Я надеюсь, ты понимаешь, что тебе нельзя в течение месяца поддерживать контакты со своим районам – говорит он и мы, пересекая большую дорогу, въезжаем в 'Изумрудный'. Неудивительно.
– А как же школа? – спрашиваю я.
– Ты ходишь в школу? – удивляется профессор – И как успехи?
–Думаю, они могут вполне вас удивить – отзываюсь я. Юрий Викторович закусывает нижнюю губу, затем мельком смотрит на меня.
– Я постараюсь сделать так, чтобы тебя перевели в нашу школу.
– Ну-ну, – говорю я, мне совсем не прельщает мысль об учебе бок о бок с мажорами, но выхода не было.
Неожиданно мы останавливаемся.
– И так, а теперь некоторые правила проживания в моей семье. У нас в доме существует правила, которые все члены семьи должны выполнять. Первое никакой ругани в доме, у меня маленький крайне впечатлительный и любопытный ребенок в доме, никаких приставаний к моей дочери...
– Проф, я не могу отказать девушке.
Он сурово смотрит на меня. Я поднимаю руки.
– О`кей, о`кей. Но я просто боюсь, что она не сможет устоять против этого, – я показываю на свое лицо. Профессор качает головой и продолжает:
– Каждый выполняет обязанности по дому, которые распределяет моя теща. Ты так же, как моя дочь иногда будешь помогать в кафе. Если будет что-то еще по ходу, я скажу, – он снова начинает движение, и вскоре мы подъезжаем к высокому кирпичному забору, за ним виднеется большой кирпичный двухэтажный дом.
Я не спешу выходить.
– Добро пожаловать – говорит Юрий Викторович и, открывая дверь, выходит из машины. Калитка широко распахивается и оттуда пулей вылетает мальчишка с растрепанными волосами и виснет на шеи Юрия.
– Па-апа! – кричит он во все горло. Может этот Юра не так часто видеть своих детей, потому что ощущение именно такое. Я выхожу из машины и прислоняюсь к бамперу. И в этот момент в проеме калитки появляется девушка. Ее цвета молочного шоколада волосы собраны в небрежный пучок, ни грамма косметики на лице, ее серые миндалевидные глаза, похоже на профессорские, как и пухлые губы. На ней растянутые спортивные штаны и необъятная футболка желтого цвета, с надписью на груди: ' Хочешь меня? Улыбнись!'. Под мышкой она держит футбольный мяч.
– Привет, пап, – говорит она и целует профессора. Он с особенной нежностью заправляет ей выпавшую прядь волос. Он обнимает своих детей и разворачивает их ко мне.
– Познакомитесь, это Микаэл и он будет жить с нами некоторое время. Это Алексей и Маргарита, мои дети.
Я вижу, с каким любопытством они меня изучают, и я не отстаю от них. А в моих ушах звучит песня: ' Чита-Грита Чита – Маргарита...', затем я, смотря на ее надпись, начинаю улыбаться. Меньше всего ей подходит это женственное имя. Ее будут звать Чита. От сегодня и в веки веков.
Маргарита.
Черт, я, кажется, краснею под его взглядом и дурацкой ухмылкой. Надо признать, что когда речь шла о трудном подростке в нашем доме, я его себе представляла иначе. В моем уме это был парень немногим старше Алешки. А этот Трудный Подросток стоит на голову выше меня, весь из себя. Признаюсь, что очень привлекательный: красивые шоколадные глаза, хорошо контрастируют с его смуглой, словно легкий загар, кожей, узкие губы дополняют волевой подбородок, а нос с небольшой горбинкой, не портит, а лишь прибавляет мужественности образу. У него широкие плечи и накаченные руки, словно он с трех лет ходил в спортзал. Вид довольно суровый, но неглубокий шрам на правой скуле, и над левой бровью, говорит о том, что этот парень не из металла, а также как и я из плоти и крови.
– Очень приятно, – я вспоминаю, что обещала папе быть вежливой.
– А ты играешь в футбол? – спрашивает в свою очередь мой брат и его голубые глаза загораются от перспектив.
– Уж получше девчонки, – он смотрит прямо на меня. А Лешка смотрит на него недоверчиво.
– Рита не девчонка, – выдает мой брат, – девчонки противные, а она моя сестра!
– Напомни, и мы поговорим с тобой позже на эту тему, я объясню, что они бывают не такие уж и противные...
– Ну-с, пройдемте в дом – кашляет мой папа.
В доме нас встречает бабушка, она слегка хмурит брови и напускает строгость во взгляде.
– Это Анна Ивановна, моя теща и хозяйка в доме, – представляет ее мой папа. Микаэл явно с интересом оглядывает мою бабушку. И затем смотрит на меня, словно что-то сверяя.
– И твой надзиратель, – добавляет тем временем бабушка и смотрит на наручные часы – ужин будет готов через 15 минут.
– Рита, может, ты пока покажешь Микаэлю его комнату? – предлагает мне папа.
– Конечно, – отзываюсь я и иду по направлению к лестнице, он, молча, следует за мной.
– Значит, это ты разбил папину машину? – говорю я, чтобы заполнить тишину, но тут же, жалею об этом, нашла что сказать!
– Ага, – неохотно отзывается он – так значит ты действительно девчонка?
Я останавливаюсь на лестнице и поворачиваюсь к нему.
– Не поняла.
–Забей, – говорит он и проходит мимо меня, пожалуй, слишком близко, чем мне бы хочется. Ты должна ему сострадать, говорю я сама себе, и, делая глубокий вдох, следую за ним.
– Эта дверь? – указывает он.
– Нет, это ванна, – отвечаю я, однако это его не останавливает, и он уже открывает дверь, осматривает и присвистывает.
– У меня зал и то меньше...А это что за херня? – он показывает на утреннее расписание приема душа. Эта идея пришла мне в голову сегодня утром, чтобы не возникало толкучки у дверей ванны. И теперь мне не кажется, что это такая уж хорошая идея.
– У нас не ругаются, – говорю я.
– Но это правда херня, – отзывается он, – я и душ не меньше сорока минут вместе, а здесь по 15 минут на каждого.
– Ты можешь вставать раньше, и мы с тобой поменяемся местами... – я осекаюсь, потому, что он смотрит на меня как на чокнутую.
– Ну уж дудки, – говорит он, – кто успел – того и тапки.
Я не знаю, что на это ответить, поэтому я поворачиваюсь и указываю на противоположную стенку.
– Вот твоя комната, ближе к углу, а рядом Лешкина.
–А где твоя? – спрашивает он, демонстративно опускает глаза на мою грудь, словно опять читает надпись на футболке, его правая бровь приподнимается. Я закусываю нижнюю губу.
– Она за углом – как можно непринужденней говорю я, а щеки предательски начинают полыхать. Этот парень должно быть в детстве принял таблетки хамства и, похоже, до сих пор был под их воздействием.
– Буду. Знать, – бархатным голосом говорит он и открывает дверь комнаты для гостей. На стенах белые обои с красными маками, кровать располагается напротив балконной двери, по правую сторону от кровати шкаф, по левую письменный стол со стулом.
– Как тебе? – спрашиваю я.
–Очень...ээ...женственно, – говорит он, я снова закусываю губу. И в моей голове прокручивается словно мантра, одни и те же слова: ' Терпимость. Сочувствие. Соучастие'.
– Черт, это клево, детка! – говорит мне Кира на следующий день в лицеи.
– Ничего клевого, – отрицаю я, – он наглый, такое чувство, что он хозяин в доме, а не мы. И он...
– Сексуален? – предполагает Кира, я смотрю на нее и выдыхаю. Не могу я сказать, что она не права.
– И еще он будет учиться с нами, – меняю направление темы я.
– Здесь с нами? – восклицает Кира и прижимает папку в руках к груди, затем мечтательно закатывает глаза, – Зек среди просторов Лицея Изумрудный...это захватывает!
– Он не...
В этот момент нам на встречу идут девочки, Марина и ее приспешницы Аня, Арина, Аля, проще говоря, 3А. Марина довольно сильно задевает меня плечом и у меня выпадает папка из рук.
– Полегче, – говорит Кира, Марина, не обращая на нее внимание, смотрит на меня и ухмыляется.
– Лапуш, ты даже не представляешь, как я по тебе скучала.
– Предпочитаю любовь на расстоянии, – говорю я и наклоняюсь за папкой.
– Я смотрю, у тебя голосок появился, но ничего это спесь быстро пройдет...Ты ведь не думаешь, что у Темы были к тебе чувства?
– Ты ничего не знаешь о нас, – говорю я, непроизвольно сжимая кулаки.
– Я знаю, что он просто тебя жалел, – продолжает она, и слегка наклоняется ко мне, нарушая личное пространство, – даже в его сторону не смей смотреть, поняла?
– Может еще и в коридоре не дышать? – вмешивается Кира, Власова переводит свои удивительной красоты глаза на нее и ведет плечиком, затем по-царски задрав голову, удаляется со всей своей свитой.
–Вот же стерва, – говорит Кира и смотрит на меня, – ты в порядке?
Я качаю головой, я явно не в порядке, до этого дня Марина меня не замечала, и меня, вполне, это устраивало. И я думала, что весь детский сад остался в средней школе.
– И Артем с ней, – замечаю я грустно.
– Ну, с ней и ее шавки, – говорит мне Кира и обнимает меня за плечи одной рукой, улыбаясь, – зато у тебя дома свой собственный зек, а это в сто раз круче.
– Он не зек, – отзываюсь я, улыбаясь, и мы спешим на урок, до которого остается ровно минута.
Позже на своем спортивном, в кавычках, дополнительном факультативе, я из зала наблюдала за тем, как наша руководитель Алиса Алексеевна выбирает из девочек Ларису, чтобы удачно поставить очередную пьесу, на этот раз это была 'Бесприданница'. А мне хочется закрыть глаза и уснуть, я устала за сегодня, да и настроения не было совершено. В основном этот факультатив интересовал творческих натур, и надо сказать они верили, во все что творили.
Наш руководитель молодая девушка, наверно 25 лет, высокая и тонкая словно жердь. Ее пшеничного цвета волосы подстрижены совсем коротко, и оттого, карие глаза выделяется еще ярче на белоснежной коже. К своей работе она относилась крайне серьезно, когда будто мы ставили пьесы не в школе, а, по меньшей мере, в театре на Таганке.
Сейчас читали монолог из 4 действия, диалог между Ларисой и Кандашовым. Последнего играл Рома Абремер из 10 'А'. Он был среднего роста, среднего телосложения, с темным хвостиком за затылком и глазами цвета шампанского, и у него здорово выходит. Впрочем, на мой взгляд, и у девчонок, тоже неплохо выходит Лариса, но Алиса всех бракует.
И тут наши взгляды пересекаются с моим руководителем. О, нет. Не просто нет, а нет, нет, нет.
– Риточка, а ты чего забилась в углу? Давай на сцену!
– Я не играю, – отзываюсь я, не двигаясь с места. Но упрямая Алиса показывает мне на сцену. Мне ничего не остается, как взять у нее сценарий и встать рядом с Ромой. Он мне ободряюще улыбается, а я опускаю глаза в текст и начинаю:
– Я сейчас вся на Волгу смотрела: как там хорошо, на той стороне! Поедемте поскорей в деревню!
– Вы за Волгу смотрели? – спрашивает Рома в роли Кандашова, – а что с вами Важеватов говорил?
– Ничего так – пустяки какие-то, – отвечаю я-Лариса и выдыхаю, потому что мне здесь не место,– меня так и манит за Волгу, в лес...Уедимте, уедемте отсюда!
Мы смотрим на Алису, пока она что-то помечает в своих бумагах, затем поднимает глаза и улыбается.
– Ну, вот и наша Лариса! – говорит она.
Я в шоке перевариваю только что услышанные слова и смотрю на Рому, который уже не Кандашов, а ученик 10 'А'. Он мне мягко улыбается.
