Текст книги "Зима была холодной (СИ)"
Автор книги: Галина Милоградская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
========== Глава 10 ==========
Сон был слишком сладким, чтобы пытаться прогнать его. Где-то на отголосках сознания, совсем далеко, свербела какая-то мысль, пытаясь пробиться сквозь сладкий зеленоватый туман, окутавший всё вокруг. Хотелось брести по нему, подхватывая пушистые хлопья, кутаться в него, упасть и кататься, блаженно зажмурившись… Что Алексис и сделала, раскинув руки. И тут же вздрогнула, резко просыпаясь, поняв, что именно не давало ей покоя во сне: рядом лежал Киллиан. Во сне он повернулся к ней, и хотя по-прежнему находился на расстоянии, но жар его тела чувствовался даже сквозь покрывало, в которое укуталась Алексис.
Утро уже наступило, сквозь неплотно закрытые ставни проникал серый, рассеянный свет. За окном шелестел дождь, мерно стучал по крыше, капал где-то на крыльце в забытое ведро. Было так хорошо, что выбираться наружу совершенно не хотелось. И, Алексис могла признаться в этом только себе, чужое дыхание и тепло за спиной значительно прибавляли этому утру уюта. Можно было на миг закрыть глаза и представить, что это Джон спит, укутавшись в одеяло, рядом. А внизу, на первом этаже, уже готовят завтрак, собирая поднос, чтобы отнести в их спальню. И что вот-вот Джон проснётся и обнимет, прижимая к себе так крепко, что захватит дух. А после поцелует туда, где заканчиваются волосы и начинается шея, и по коже побежит сотня колких мурашек…
Алексис представила себе это так ярко и отчётливо, что, снова открыв глаза, чуть не застонала – картина перед ней мало походила на спальню в «Трёх дубах». Разочарование было таким острым, что слёзы моментально обожгли глаза, и пришлось моргнуть, чтобы прогнать их.
Прошло четыре года, целых четыре года с того момента, как она получила весть о смерти Джона. «Пропал без вести при Чаттануге. Считается погибшим» – так значилось в официальном послании, которое доставил хмурый офицер, у которого с собой был не один десяток подобных писем. Алексис до сих помнила его лицо – рябое, красное, с тонким усиками над губой. И глаза – уставшие, серые. А потом перед взором запрыгали ровные строчки, написанные рукой армейского секретаря, и миссис Коули, матушка Джона, тоненько завыла где-то в холле, за спиной. Две похоронки – сначала отец, потом сын. И дом опустел. Остался без хозяев, без мужчин. Только перепуганные рабы да две женщины, поддерживающие сами себя.
Алексис вернулась к родителям спустя два месяца – не могла дальше наблюдать, как медленно сходит с ума миссис Коули. Как она бродит по поместью, как тень, огрызаясь на любую попытку помочь, разговорить. Алексис хотела жить. Именно тогда, в полумраке коридоров, среди покрытой чехлами мебели она поняла, что не желает хоронить себя заживо. Вот только осуждающий взгляд свекрови ещё долго стоял перед глазами. Что ж, свой вдовий крест она несёт с честью вот уже четыре года, едва ли кто-нибудь смог бы упрекнуть её в легкомыслии. И если бы не мерзкие слухи, распускаемые мистером Четтером, она до сих пор жила бы в Ричмонде.
Привычный хоровод мыслей, привычные сожаления – каждое утро начиналось с них, и каждый вечер ими заканчивался. Алексис ходила по кругу, как мул на мельнице, и никак не могла выбраться оттуда. Только последние два вечера, и за это следует благодарить мистера МакРайана, ей удалось заснуть без привычных сожалений. Смешно, конечно. Скажи кто-нибудь три дня назад, что она будет жалеть Киллиана МакРайана, не спать из-за него и, Матерь Божия! – положит его в свою постель, Алексис бы оскорбилась. А теперь она с удивлением понимала, что прониклась к этому нелюдимому мужчине сочувствием и готова смотреть на его поведение с большим снисхождением, нежели раньше…
Дождь продолжал шуршать, навевая дремоту, и если бы не затёкшие от лежания на одном боку мышцы и не желание распустить волосы, Алексис вновь провалилась бы в сон. Можно было, конечно, повернуться, но тогда проснётся Киллиан. И смутное, призрачное очарование этого серого утра развеется. Спроси её кто-нибудь, что именно казалось сейчас очаровательным, Алексис бы не нашлась с ответом. Но с грустью и каким-то трепетом подумала, что подобное утро больше никогда не повторится.
Внезапно Киллиан резко выдохнул и сел, опираясь на здоровую руку и обводя мутным взглядом комнату, видимо, в поисках оружия.
– Снова кошмар? – участливо спросила Алексис, глядя на него снизу вверх. Киллиан вздрогнул, явно не понимая, где находится. Моргнул, словно надеялся, что она пропадёт – со следом подушки на правой щеке, ясным взглядом и приоткрытыми губами, так и манящими к ним прикоснуться.
– Вы так и спали, не расплетаясь? – вопрос сорвался с языка прежде, чем он успел подумать. Алексис нахмурилась, поднесла руку к волосам, будто проверяя, надёжно ли закреплена на голове коса, и встретилась с насмешливым взглядом. Раздраженно выдохнула и поспешила подняться, тут же делая два шага назад, отступая как можно дальше от кровати и от Киллиана.
– Мне пора собираться в церковь, – сухо ответила она, заранее ёжась от мысли, что надо выйти на улицу в отхожее место.
– Оставьте, – отмахнулся Киллиан, удобнее устраиваясь на кровати, на которой теперь мог расположиться с комфортом. Алексис с лёгкой завистью наблюдала за тем, как он закинул руку за голову, подталкивая удобнее подушку. – Колум не станет проводить службу после бури – едва ли кто-то сможет приехать – дороги на дальние фермы наверняка размыло. Повезло ещё, если никто не пострадал.
– И что же теперь делать? – растеряно спросила Алексис, не уточняя, что речь идёт прежде всего о пребывании Киллиана в доме. Но тот понял всё сам.
– Если вы одолжите мне лошадь, я уеду к обеду, как утихнет дождь, – успокаивающе проговорил он. Стоило бы обрадоваться, но при мысли, что снова останется одна, Алексис внезапно стало грустно. Она накинула на плечи платок и вышла на крыльцо, глубоко вдыхая влажный воздух, напоенный ароматами земли и хвои. Он отрезвлял, выветривая из головы непонятные, несвойственные ей мысли. Киллиан должен уехать как можно скорее – это огромная удача, что никто до сих пор не прознал, что он здесь.
Прежде чем вернуться в дом, Алексис заглянула в амбар: проверить лошадь и убедиться, что крыша во время бури нигде не текла. И была крайне разочарована тем, что внутри тепло и сухо. Испытывая глухое, неосознанное раздражение, Алексис долго сражалась с колодцем, ворот которого заел и не хотел крутиться. Потом едва не поскользнулась на мокрых ступеньках и уже в доме собралась было возмутиться, что Киллиан не спешит собираться да так и замерла на пороге.
Он сидел на кровати, раздетый по пояс, и озадаченно разглядывал повязку, осторожно прощупывая её. Полностью поглощённый этим занятием, он даже не сразу заметил, как вошла Алексис, а как заметил, непринужденно кивнул на плечо, приглашая подойти ближе.
– Кажется, на этот раз швы держатся, – довольно заметил он, наблюдая, как она ставит ведро и медленно приближается. – Вы – большая молодец.
– Приходилось встречаться с подобными ранами, – рассеянно проговорила Алексис, с трудом проталкивая слова через пересохшее горло. Одно дело – перевязывать рану, спешно останавливая кровь, или накладывать шов, когда он метался в бреду. Другое – подойти и коснуться его плеча сейчас, средь бела дня, не в госпитале. Алексис склонилась над ним, радуясь, что Киллиан не смотрит на неё, разглядывая свои ладони, лежащие на коленях. Пробежав намётанным взглядом по перевязке, Алексис не удержалась, получив возможность открыто изучить плечо и спину сидящего перед ней мужчины.
Шрам, уродовавший правый бок, при свете дня казался ещё страшнее. Даже представить себе, что мог испытывать человек, получивший такой ожог, было жутко.
– Это было больно, – словно прочитав её мысли, ответил Киллиан. Алексис встрепенулась, выпрямляясь, чувствуя, как вспыхнули щёки. – Бочки стояли слишком близко, когда взорвался снаряд. Нас буквально залило кипящим маслом.
– Простите, я не хотела…
– Не стоит, – дёрнул уголком губ Киллиан. – Это давно в прошлом. Четыре года прошло. Я почти забыл.
– Не верю, – покачала головой Алексис. И рассеянно уточнила: – Четыре года?
– Битва при Чаттануге, слыхали? – Благо, Киллиан уже отвернулся, потянувшись за рубашкой, поэтому не заметил, как она побледнела. Поддерживать разговор далее не хотелось. Алексис молча помогла надеть рубашку и ушла к печке, присаживаясь перед ней и разжигая огонь. Вскоре на плите уже шипел чайник, вчерашние пироги, привезённые из города, заняли своё место на столе. И только когда Киллиан вышел из дома, она опустилась на стул, проводя дрожащей рукой по лицу. Почему она не думала о том, что Киллиан сражался с Джоном? Против Джона. Можно было легко представить, как они стоят друг напротив друга, с ружьями наперевес. Можно было, но не хотелось.
– У вас только одна лошадь, – заявил Киллиан с порога.
– Это вас удивляет? – прохладно осведомилась Алексис, разливая кофе по кружкам. – Простите, но мои конюшни остались в Вирджинии.
– И много там было лошадей? – внезапно заинтересовался он, усаживаясь за стол и подтягивая к себе кофе.
– Около сорока, – равнодушно пожала она плечами, протягивая тарелку с пирогом. Киллиан тихо присвистнул.
– Зачем держать столько лошадей сразу? Что вы с ними делали? Разводили?
– Нет. – Алексис осторожно сделала маленький глоток и мечтательно подняла глаза к потолку. – Три пары для выездов, несколько для прогулок, для срочных поездок, для участия в бегах… На самом деле, их вечно не хватало. – Она улыбнулась своим воспоминаниям. – Отец всегда выпрашивал у матушки деньги на новую лошадь. Иногда он проигрывал их в карты. Реже – выигрывал, часто дарил…
– А рабов ваш отец дарил? – тихо спросил Киллиан. Алексис вздрогнула, резко вырвавшись из сладких грёз.
– Нет, – ответила холодно, поджимая губы.
– Обиделись? – проницательно заметил он, качнув головой. – Зря. Вас многие будут спрашивать об этом. Стоит привыкнуть. На южан здесь смотрят с недоверием. И с завистью.
– Чему тут завидовать? – вырвалось у Алексис с горечью. – Тому, что ничего нет: ни дома, ни семьи, ни денег, ни вещей?
– Тому, что было, – веско заметил Киллиан, впиваясь в её лицо внимательным взглядом. – Вы росли в роскоши, не зная труда. Ваши руки, даже невзирая на то, что вы вынуждены работать, всё ещё мягкие и нежные, – при этих словах Алексис сжала их в кулаки, убирая под стол, – ваша кожа гладкая, не испещрена морщинами, а ведь в городе найдутся женщины, что моложе вас, а выглядят старше. Ваша спина не сгорблена, вы смотрите на мир свысока, словно заявляя, что вы стоите на несколько ступеней выше окружающих…
– Неправда! – возмутилась Алексис. – Неправда, мистер МакРайан! Я работала в госпитале с первых же месяцев, когда мой штат вступил в войну! И там, смею вас заверить, я не только зашивала раны. Я таскала раненых, помогала во время операций, несколько раз мне лично пришлось ампутировать конечности! Вы когда-нибудь резали ногу живому человеку, мистер МакРайан? А руку? После войны я работала гувернанткой, не самый тяжелый труд, скажете вы, но и там я от души вкусила все прелести того, что принадлежу к проигравшей стороне! Нет морщин, скажите вы? Это ли показатель того, что на сердце нет шрамов, а душа всё ещё юна? И я ни на кого здесь не смотрю свысока, – последние слова она проговорила дрожащим голосом, держась из последних сил, – я лишь не могу заставить себя смотреть спокойно на тех, кто лишил меня моей жизни – на солдат!..
Подскочив со стула, Алексис вылетела на крыльцо, хлопнув дверью, и поспешила обойти дом, опускаясь на скамейку на заднем дворе. В чём-то, возможно, Киллиан был прав – она выделялась среди местных женщин, как павлин в стае уток, но разве это была её вина? Алексис отчаянно хотела жить дальше, и, может, не стоило менять свою жизнь так круто, может, стоило остаться на Юге. Уехать в Атланту или Новый Орлеан. Там хотя бы подобных ей было достаточно, чтобы не казаться чужой. Но слухи, увы, страшная вещь, а Юг – по сути большой муравейник, в котором все всех знают. Она пыталась после Ричмонда жить в Чарльстоне, и в итоге попытка закончилась побегом сюда.
Прерывисто вздохнув, Алексис собралась было подняться, когда мимо прошёл Киллиан, пересёк двор, не обратив на неё внимания, или же сделав вид, что её здесь нет, и скрылся в амбаре. Желание и дальше жалеть себя моментально прошло. Вздёрнув подбородок, Алексис вернулась в дом и принялась за уборку. Спустя несколько минут за дверью послышалось ржание, пришлось выйти – всё-таки позволить ему уехать вот так, не сказав ни слова, было бы слишком невежливо. Тем более, для южанки.
Алексис вышла на крыльцо, отмечая, что постепенно светлеет, и в разрывах облаков уже мелькает голубое небо. Киллиан вёл её кобылу на поводу, старательно скрывая отвращение, которое ему внушала эта хилая лошадёнка. Он подошёл к крыльцу, перекинул перевязь через перила и тяжело поднялся по ступенькам, держа в руках шляпу.
– Я должен извиниться за резкость, – нехотя произнёс Киллиан. Было видно, что слова извинения даются ему через силу. – Я сказал, не подумав, и оскорбил вас.
– Неправда, – покачала головой Алексис. – Вы и впрямь думаете именно так. Спасибо за честность.
Они замолчали, думая каждый о своём. Потом Киллиан кивнул сам себе, словно соглашаясь с чем-то, и решительно проговорил:
– Спасибо за то, что заштопали. У вас лёгкая рука.
– Надеюсь, вы больше не будете ловить пули плечами, – слабо улыбнулась Алексис.
Киллиан усмехнулся и вдруг, резко наклонившись, поцеловал её. Опешив, Алексис застыла, позволяя его жестким губам сминать её губы, в то время как горячая рука легла на талию, прижимая к себе. Он впивался в неё решительно, крепко, лишая воздуха, заставляя голову кружиться, а сердце сходить с ума, бешено колотясь о грудную клетку. По телу разлилось тепло, от затылка до кончиков пальцев на ногах, и Алексис почувствовала, как слабеет, почти желает ответить, поддаться. Собрав всю волю в кулак, она резко оттолкнула Киллиана от себя и, замахнувшись, отвесила звонкую пощёчину.
– Что вы себе позволяете?! – выкрикнула она, тяжело дыша. Щёки пламенели, волосы растрепались, окружая голову светлым ореолом, а приоткрытые губы ярко алели, вызывая желание снова припасть к ним.
– Говорю вам спасибо, – небрежно пожал плечом Киллиан.
– Убирайтесь! – прошипела Алексис, делая шаг вперёд и вынуждая его спуститься с лестницы. – Неужели вы решили, что я… что со мной… Неужели я произвожу впечатление особы, которая…
Она задохнулась от возмущения, не в силах даже озвучить пришедшие на ум сравнения. Киллиан уже был в седле, и теперь смотрел на неё внимательно, словно впитывал каждую чёрточку разгневанного образа.
– Приношу извинения, если обидел вас, – произнёс он наконец, хотя в голосе его не было и капли раскаяния. Напротив, в глазах плясали искры веселья, сводя на нет все попытки извиниться.
– Да вы уедете наконец?! – взвизгнула Алексис, чуть подпрыгнув на месте. Киллиан не удержался, широко улыбнулся и приложил два пальца к полям шляпы.
– Мэм.
Лошадь коротко заржала и, повинуясь руке всадника, развернулась и потрусила по дорожке, разбрасывая комья жирной чёрной земли. Алексис стояла и следила, пока Киллиан не скрылся за поворотом. Потом медленно пошатнулась и тяжело оперлась о перила на крыльце. Её до сих пор трясло, мелкой противной дрожью. Внутри бурлило возмущение. На Киллиана, что решил, будто может так с ней обращаться; на себя за то, что позволила ему так думать. Губы пульсировали, а кожа вокруг горела, поцарапанная колючей щетиной. Алексис медленно поднесла к ним руку и провела пальцами, словно надеялась стереть поцелуй, который клеймом отпечатался в голове
========== Глава 11 ==========
Дорога петляла между высоких елей, иногда выныривая из лесного полумрака на яркие, освещённые участки. Кобыла неспешно трусила, всем своим видом показывая, что знает о недовольстве всадника и тоже не питает к нему особых симпатий. Хотелось скакать во весь опор, но ни силёнок у лошадки, ни сил у самого Киллиана на скачку не хватило бы. Приходилось неспешно преодолевать милю за милей, объезжая город по большой петле: наверняка в Колорадо нашлись бы люди, знавшие лошадь Алексис. А подставлять учительницу, ставшую невольной спасительницей, Киллиану не хотелось.
Перед внутренним взором всё ещё полыхал весенней зеленью возмущённый взгляд, и щека до сих пор горела, или же просто ему так хотелось думать? Усмехнувшись, Киллиан провёл ладонью по небритой коже, пытаясь разобраться: зачем он поцеловал её? Что заставило совершить поступок, который не просто заведомо был бы расценен, как возмутительный, но ещё и отодвинул бы Алексис на многие мили от него? Вот оно – то, в чём Киллиан мог с неохотой признаться самому себе – маленькая южанка слишком подобралась к его душе, чтобы позволить ей идти дальше. Пусть невольно, но она стала свидетелем слабости, которой Киллиан не хотел делиться ни с кем. И все эти вопросы о его семье, фотографическая карточка, так некстати попавшаяся на глаза… Киллиан хранил свои тайны слишком глубоко и тщательно, чтобы вот так просто вытаскивать их наружу под чужие взгляды. Пусть даже этот взгляд был ярким и завлекательным.
Лошадь недовольно фыркнула, когда Киллиан неосторожно дёрнул поводья, и продолжила неторопливый шаг, вновь погружая всадника в задумчивость. Колум давно твердил, что стоит подумать о новой женитьбе.
– Ты слишком привязан к семье, – любил повторять он долгими летними вечерами, когда они сидели на заднем дворе церкви, потягивая виски. – И ты не можешь долго быть один, тебе это вредит.
– Лучше бы сам женился, – беззлобно подшучивал Киллиан, гоняя по рту неизменный огрызок сигары. В ответ брат только красноречиво окидывал взглядом свою одежду и косился на церковь. Сколько раз между ними происходил этот разговор? Сотню, наверное, особенно после того, как они окончательно осели в Колорадо-Спрингс. Если бы только Колум знал… Если бы только догадывался, что пришлось сделать его маленькому Киллу, если бы только знал, что он сам спустил курок и убил собственного сына…
Боль уже не была такой острой, но всё равно пронзала, заставляя стиснуть зубы и зажмуриться. Об этом не знал никто. Когда на ферму приехали соседи, он уже похоронил свою семью под высоким раскидистым кедром, росшем на окраине их участка. Разгром, учиненный индейцами, не требовал объяснений. А вскоре и сам вдовец исчез из Мэна, присоединился к брату, что служил в армии. И долгие годы пытался забыть обо всём, вытравить не только воспоминания о смертях, но и о счастье тоже, потому что эти мысли были в сто крат больнее. Мысли о том, что потерял навсегда…
А теперь эта Коули. Смотрит исподлобья, как на белое отребье, морщит аристократический носик и поджимает губы. Поначалу хотелось поставить её на место. Осадить, чтобы вспомнила, что она не в Бостон приехала, чтобы здесь ходить, брезгливо приподнимая юбки. Но потом… Когда он встретил её утром, после ночи в салуне, в душе шевельнулась жалость. Выглядела изящная южанка уже не так изящно. И под глазами залегли синие тени. А после, когда увидел её в лохани, эта бледная кожа, округлые плечи и колени, торчащие из воды, обещающие большее, то, что скрыто под тонким слоем пены… Тогда в чреслах шевельнулось вполне определённое желание, и Киллиан не был святым, чтобы не признать, будто это желание было греховным.
А потом эта затея с попыткой заработать лёгких деньжат… Они думали, что наткнутся на навахо, кто знал, что в том лагере стояли шайенны? Из их отряда уцелел только Киллиан, и тому повезло, потому что свалился в кусты и откатился в узкую щель, затаившись. А потом весь день пробирался к дому, под вечер обессилев настолько, что забыл об Алексис напрочь. Впрочем, стоило признать: если бы не она, его, возможно, уже не было бы в живых.
И этот поцелуй был ни чем иным, как просто благодарностью за спасение жизни. Не более. Так думал Киллиан, подъезжая к церкви. Не глядя на распятие над дверью, он повёл лошадь к дому, чувствуя, как наваливается слабость – всё-таки долгие поездки пока были ему противопоказаны. Колум вышел на шум, когда Киллиан буквально сполз на землю, размашистыми движениями пытаясь привязать поводья.
– Что случилось, если ты набрался до вечера? – досадливо вздохнул Колум, спускаясь с крыльца и подходя к брату. Тот пошатнулся и буквально завалился на него, заставляя обхватить покрепче.
– Ты знал, что индейцы чертовски криворукие стрелки? – прохрипел Киллиан, пытаясь не потерять сознание.
* * *
Алексис честно пыталась забыть. Заполняла дни заботами в школе и действительно на время отвлекалась. Работа ей нравилась. Алексис всегда любила детей, а маленькие жители Колорадо-Спрингс оказались любознательными и истосковавшимися по знаниям. После школы, когда проверенные работы откладывались в сторону, Алексис шла в кафе или в бакалейную лавку, по дороге перебрасываясь парой-тройкой слов с жителями, к которым постепенно начала привыкать и которые уже не смотрели так недоверчиво при каждой встрече, всё чаще дружелюбно улыбаясь. Только Алексис ничего не могла с собой поделать, ища в каждом прохожем знакомую небрежную фигуру, в каждом взгляде – прищур бледно-голубых глаз.
А вечерами, когда темный лес обступал, оживая и наполняясь звуками, мысли возвращались к тому разу, когда она нашла Киллиана в амбаре, и Алексис снова и снова вскакивала, заслышав шорох. И разочарованно ложилась обратно, обнаруживая, что это всего лишь еноты.
Алексис не могла сказать, что это был единственный украденный у неё поцелуй. Нет, её целовали на балах и срывали тайком поцелуи на пикниках. Были и те влажные, жадные поцелуи, которые она мечтала забыть навсегда. Но поцелуй Киллиана заставил снова почувствовать себя живой, и этого Алексис забыть никак не могла. Он по-прежнему казался ей возмутительным типом с полным отсутствием манер, но что-то дрогнуло, приоткрыв завесу любящего мужчины, и тот взгляд, наполненный нежностью, тоже не желал выходить из головы. Как и голос. Пусть слова и не предназначались ей, но он эхом отдавался в голове.
Киллиан МакРайан принёс смятение в и без того смятённую душу, вызывая неоднозначные, слишком противоречивые эмоции. Почти неделя миновала с того дня, как он уехал. Лошадка появилась в амбаре на следующий день, видимо, её вернули ночью. «Мог бы хотя бы дать знать, что всё в порядке!» – с недовольством думала Алексис, сидя на крыльце и наблюдая, как солнце становится всё темнее, из ярко-жёлтого превращаясь в насыщенный оранжевый диск. Небо бледнело, полосами расходясь к горизонту, и над головой уже начинала появляться глубокая бархатная синева.
«Возмутительно!» – снова подумала она, раздражённо сметая крошки печенья с коленей. – «Я потратила на него столько сил и не заслужила простого: Всё в порядке, миссис Коули!»
Фыркнув, Алексис со стуком поставила кружку на ступеньку и поднялась, потирая затёкшую спину. Больше всего на свете ей не хотелось признаваться самой себе, что просто хочется увидеть Киллиана. Пусть даже издалека, главное, убедиться, что он жив и здоров. И ничего больше.
В воскресенье Алексис была полна решимости выспросить как можно больше у отца Колума, который, казалось, тоже всю неделю старательно её избегал. Нет, он не скрывался и всякий раз широко улыбался, приподнимая шляпу, но ссылался на дела, стоило Алексис остановиться. Что ж, сегодня после проповеди он точно никуда не денется! Поправив белоснежный кружевной платок на плечах, Алексис прищурилась и посмотрела в мутное зеркало над рукомойником. Волосок к волоску – медовая копна волос уложена в гладкую причёску, коса короной обвивает голову, а крохотные изумрудные серёжки не привлекают внимания, но подчёркивают изящную мочку уха.
Вздохнув, Алексис поправила брошь, державшую платок. Она скучала по возможности прихорашиваться, по предвкушению, что охватывало перед выездом в общество. Ей отчаянно не хватало двусмысленных взглядов и невинного флирта, шутливых хлопков веером по ладоням, что позволяли себе сжимать талию в вальсе чуть сильнее, чем допускали приличия. Хотелось готовиться к балу, выбирать платье и раздумывать над образом, который покорит всех в зале и заставит мужа с гордостью вести её вдоль гостей. А приходилось радоваться возможности надеть скромный кружевной платок и выехать на пикник в полумиле от города. Глухое раздражение, копившееся всю неделю, заворочалось, расправляя крылья.
– Сегодня я напомню отцу Колуму, что даже его невоспитанному брату не след забывать о приличиях! – заявила она своему отражению и вышла.
– Мередит! – Алексис окликнула Каннингов, когда они выпрыгивали из повозки шумным, звонким выводком разбегаясь по поляне.
– Алексис! – Поправив выбившийся кудрявый локон, Мередит улыбнулась, подбросив на руке младшую дочь, устраивая её удобнее. – Ты почему не заехала на этой неделе? Хотя о чём это я – у тебя наверное столько работы, тебе не до визитов…
Сказано это было простодушно и искренне, но Алексис стало стыдно. По правде сказать, свободного времени у неё было более чем достаточно, и, наблюдая за всеобщей суетой, царящей в городе, она испытывала острое чувство собственной никчёмности. Стоило урокам завершиться, Алексис провожала детей до забора, а потом неспешно садилась проверять работы. После – составляла план на завтрашний день, на неделю, на месяц. Убирала, расставляла парты и стулья, и всё равно приезжала домой в пять, самое большее – в шесть часов вечера. А после начинались: уборка по дому – одно и то же по кругу, – рассматривание вещей и попытки преобразить дом. И мысли. Мысли о войне, о родных, о слугах, о Киллиане… А теперь Мередит упрекает, что она совсем про неё забыла. Но ведь это правда, в личных переживаниях подруга и обещание напрочь вылетели из головы.
– Давай я приеду завтра! – пообещала Алексис. – Сразу после школы, как раз детей до дома довезу. Идёт?
– Ох, а тебе будет удобно? – забеспокоилась Мередит.
– Конечно!
Колокол мелодично зазвонил, созывая на службу, в церковь потянулись горожане. Голоса стихли, и только размеренная речь отца Колума звучала под сводами.
– Отец МакРайан! – Алексис, поправив платок, соскальзывающий с плеч, спешила к Колуму, пока он не затерялся в толпе прихожан. На этот раз уйти ему не удалось, пришлось ждать, сложив руки в замок и благостно улыбаясь. Но Алексис уже нельзя было купить на эту милую светлую улыбку. Она твёрдо решила вытащить из ирландца нужную информацию. Поэтому, подойдя к Колуму и убедившись, что поблизости не находится никого из горожан, Алексис сладко улыбнулась и стрельнула глазами из-под ресниц:
– Вы избегаете меня, отец МакРайан, – с мягкой укоризной заявила она, слегка надув губки. Колум нахмурился: образ кокотки не вязался с тем, что был создан в его голове и идеально подходил благочестивой миссис Коули.
– Вам показалось, Алексис, – мягко ответил Колум, стараясь смотреть поверх глубоких, ярко-зелёных глаз.
– Отчего же? – Она склонила набок голову. – Мне кажется, – и в голосе прорезались стальные нотки, – что ваш брат мог бы дать знать о своём состоянии хотя бы из соображений приличий и благодарности! А не заставлять меня выспрашивать у вас о нём!
Последние слова она буквально прошипела, подавшись вперёд и теперь стоя так близко, что Колум мог с лёгкостью разглядеть полукружия груди, соблазнительно видневшиеся сквозь молочное кружево. Что он и не преминул с готовностью сделать, надеясь, что никто не заметил его быстрого взгляда.
– С ним всё в порядке, – быстро проговорил Колум, отворачиваясь. Свежесть миссис Коули будила вполне приземлённые и низменные желания. – Он уже оправился от раны и шлёт вам заверения в искренней благодарности.
– Настолько искренней, что нет духу даже лично передать их? – пробормотала Алексис скорее для себя, но Колум услышал, и лицо его исказила хитрая улыбка.
– Вы прониклись судьбой Киллиана, как я погляжу, – осторожно заметил он, беря Алексис под локоть и отводя к дверям церкви.
– Д-да, – рассеянно ответила Алексис, погружённая в свои мысли. – Его семья… Что с ней случилось? – Она вдруг вцепилась в отца МакРайана взглядом, вынуждая первым опустить глаза.
– Их убили индейцы, – наконец ответил Колум. – Жену и двоих сыновей. Им сняли скальпы и оставили умирать. Киллиан пришёл слишком поздно.
Алексис тихо охнула – она подозревала, что Киллиан потерял семью, но что таким ужасным образом… Хотя мог ли быть обычный и привычный образ для смерти молодых людей и детей? В их время, кажется, смерть стала слишком привычной, входя в каждую семью, забирая без разбора.
– Я видела их фотографическую карточку, – медленно проговорила Алексис, качая головой. – Ужасная смерть.
– Я передам Киллиану, что вы справлялись о его самочувствии, – заверил Колум, глядя поверх её головы на прихожан, начинавших расходиться с пикника. – А впрочем, – он хитро улыбнулся, – вы можете поговорить с ним сами. Он сейчас в доме.
– Не думаю, что это уместно, – нервно улыбнулась Алексис, теребя узел платка. – Я просто хотела убедиться, что мои труды не пропали даром и мистер МакРайан не умер где-нибудь под сосной по дороге к вам.
– Поверьте, миссис Коули, он будет очень рад вашему визиту!
Алексис недоверчиво посмотрела на Колума, раздумывая над его словами. МакРайан усмехнулся про себя, окинув миссис Коули более внимательным взглядом. Лоб слегка нахмурен, губы стиснуты в линию, которая при всём желании хозяйки никогда не станет тонкой. Длинные пальцы неосознанно перебирают узелок на груди, касаясь небольшой брошки в форме гвоздики. Не будь он чтецом чужих душ, если Алексис не испытывает симпатию к его брату!
– Ступайте, Алексис, развейте своё беспокойство, – мягко кивнул в сторону дома Колум. Поколебавшись, Алексис вздохнула и обернулась к поляне, отыскивая глазами Каннингов. – Я скажу, что вы вернулись в город с кем-то из родителей, что вам понадобилось что-то в школе… Не волнуйтесь, если вас потеряют, я найду, что ответить.
Алексис ушла, поле перед церковью постепенно опустело, и Колум вошёл внутрь, принимаясь неспешно наводить там порядок: расставлял скамьи, раскладывал небрежно брошенные Библии, менял свечи. Уже в сумерках он вышел наружу, но не спешил возвращаться в дом. Задумчиво глядя на темнеющее небо, он вспоминал другое, в другом городе, в другой жизни…
* * *
Нью-Йорк, 1850 г.
У пивоварни было шумно: парни из «Гвардии Роача»* опять пытались заявить о себе, подняв на ножи нескольких ребят из «Уродских цилиндров» и теперь галдели у дверей, требуя Мясника. Колум наблюдал за ними из окон дома, расположенного напротив – третий этаж давал неплохой обзор. Ночь подходила к концу, и вскоре улицы должны были опустеть, точнее, неблагонадёжная часть жителей «Пятого квартала»** собиралась лечь спать, чтобы дать дорогу мелким воришкам, зазывалам и торговцам подпольными лекарствами. Зевнув, Колум отхлебнул из бутылки, которую держал в руках, шумно втянув воздух, и нахмурился: брат задерживался, и если он не влез в очередную передрягу, то наверняка пропадает у прачки из верхнего Малберри.
