Текст книги "Зима была холодной (СИ)"

Автор книги: Галина Милоградская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

========== Глава 7 ==========

1848 г., Ирландия, графство Уэксфорд

Глубоким багровым цветом полыхал закат. Один из тех, которые наблюдаешь, забыв обо всех делах. Из тех, что бывают только в середине лета. Июль в Уэксфорде выдался на удивление ясным: в меру мягким, в меру дождливым – идеальным для созревания урожая. Если бы было, где сажать. Ирландцы сгонялись с плодородных земель лендлордами, а те превращали пахоту в пастбища для коров и овец. Восстание, вспыхнувшее после картофельного голода и ужесточения законов королевы Виктории, было подавлено. И теперь по всей стране бывшие чартисты смотрели на пламенеющий закат, который для многих из них стал последним.

"… пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной…"*

Заунывное бормотание священника за стеной вызывало желание заткнуть его. Запихнуть свой ботинок прямо в глотку, глубоко, чтобы подавился. Чтобы кашлял и синел на глазах… Колум сжал кулаки и посмотрел на клочок неба, видневшийся через решетку. Они тоже были виноваты. Паписты. Те, кого всегда почитали и слушали; те, за кем шли. Разве не они, подкупленные протестантскими крысами из Лондона, на каждом углу вещали о том, что вооружённое восстание – зло? Не они ли внушали крестьянам, что следует подождать и склониться перед волей королевы?

– Горите в аду! – сквозь зубы пробормотал Колум и снова обратил свой взор на небо. Они проиграли. И теперь его ждёт ссылка в Австралию. Он готов. Но как быть с Киллианом? Брат, хоть и участвовал в движении, под внимание солдат пока не попал. Но это – временно. Как только утихнут основные волнения, и все зачинщики будут наказаны, армия и полиция обратят свои взоры на тех, кто был рядом. На родных и близких. А он… Колум бессильно кусал губы, – он будет в тысячах миль отсюда. И ничем не сможет помочь.

Небо тускнело, размывая краски, затих бормочущий голос, и только сдержанно всхлипывал О’Коннел, – тридцатилетний детина, отплывавший вместе с ним по утру. У него оставались здесь жена и трое детей, но брать их с собой в ссылку запрещалось. Если повезёт, семья пересечёт океан и соединится с ним позже. Если хватит денег, которых сейчас нет даже на кусок хлеба…

Мысли снова вернулись к Киллиану, и в сердце остро защемило. Как он будет, четырнадцатилетний мальчишка, сирота без средств к существованию. Кем он сможет стать здесь, в этой задыхающейся, задавленной стране? Куда пойдёт? Колум вздохнул, подняв глаза и замечая первую звезду. «Мама, ты слышишь? Прости меня, я не смог защитить брата. И себя не смог».

Эта ночь тянулась бесконечно. Без сна, прислушиваясь к звуку шагов стражи по коридору, к звяканью ключей, к перекличке вполголоса… Колум не заметил, как его сморил сон, но чутко проснулся, вздрогнув от шороха у двери камеры. В темноте дверного проёма показался чёрный силуэт, на пол легла полоска света и тут же исчезла – фигура прошмыгнула внутрь, опускаясь на колени и быстро подползая к Колуму.

– Надеюсь, ты не в кандалах? – прошептала фигура голосом Киллиана, и Колум дёрнулся. Он мог ожидать, что его захотят спасти друзья, но то, что брат будет рисковать собой настолько безрассудно… Злость вспыхнула так внезапно, что потушила радость от скорой свободы.

– Какого чёрта ты здесь забыл?!

– Мог бы сказать спасибо, – не обращая внимания на возмущение, Киллиан быстро расправлялся с верёвкой, которой были связаны цепь и обручи на руках. Кузнец лежал с лихорадкой, а найти хоть кого-нибудь, кто пожелал бы забить в кандалы участников восстания, в деревне не нашлось. Завтра, поутру, должен был приехать кузнец из соседней деревни, и после того, как каждый каторжанин получит свои браслеты, они двинутся по этапу в порт.

Колум молчал. Боялся сорваться, наговорить лишнего и поставить под угрозу свободу. Свою и остальных братьев-чартистов. О’Коннел судорожно срывал верёвки, разом обретя решительность и собранность. В коридоре было тихо. Солдат из стражи лежал тут же, на полу, у входа в соседнюю камеру. Под его головой разливалось, поблескивая в свете фонаря, тёмное пятно.

– Где остальные? – спросил Колум. – Надо освободить всех.

– Нет времени, – тревожно прислушиваясь, ответил Киллиан. – Надо уходить.

– Но… – начал было О’Коннел, но в этот момент раздался крик на улице, и Киллиан, не медля, рванул к выходу. За дверью было относительно спокойно, но в воротах мелькали силуэты и слышались крики.

– Где остальные? – повторил Колум, проверяя пистолет, снятый с мёртвого солдата. Киллиан молчал, и брата поразила страшная догадка: – Ты пришёл один?

– Потом, – процедил мальчишка, сосредоточенно вглядываясь в темноту. У дальней стены что-то звякнуло в темноте, и через верх перебросилась верёвка.

– Быстро! – коротко скомандовал Киллиан, в очередной раз за эту ночь удивляя старшего брата собранностью и сосредоточенностью. Колум рванул вперёд, Киллиан следом. Перемахнув через стену, они остановились, ожидая О’Коннела. Грохнул выстрел, и тот, едва перекинув ногу, выгнулся, беззвучно хватая ртом воздух, и тяжело перевалился с другой стороны на землю.

– Скорее, уходим, – поторопил Колума голос. Он с удивлением посмотрел на невысокую, округлую фигуру священника. Доки чернели далеко впереди, и пока они бежали, Киллиан коротко рассказал свой план.

– Там, в порту, стоит судно «Томас Джефферсон», через час оно отплывает в Америку. Я купил места, нас ждут.

– В Америку? – несмотря на усиливающиеся звуки погони за спиной, Колум споткнулся и замер, изумлённо глядя на младшего брата.

– Да, – нетерпеливо качнул каштановой чёлкой Киллиан. – А теперь давай скорее, если хочешь успеть.

Они бежали со всех ног, чувствуя, что лёгкие вот-вот разорвутся. Порт приближался, и гордые очертания корвета уже вырисовывались в рассветном небе, когда святой отец вдруг вильнул в сторону, спешно объясняя, что их мешки сложены на другом складе. Киллиан послушно нырнул следом, а Колум замешкался, как раз вовремя, чтобы успеть разглядеть чёрные тени, отделившиеся от соседнего склада.

– Засада! – крикнул он, вскидывая пистолет. Ночную тишину разорвали звуки выстрелов. Киллиан выскочил, как заяц, пригибаясь, держа на спине два увесистых мешка. Не сговариваясь, они свернули в сторону от дока, углубляясь в лабиринт складов и зданий, петляя и запутывая новую погоню. Рассвело, и уже можно было разглядеть дощатый настил под ногами, когда братья снова увидели море. Корвет медленно выходил в море, поднимая паруса, рассекая серую гладь. Переглянувшись, Киллиан и Колум бросились вперёд, не чувствуя боли в ногах, не обращая внимания на крики и выстрелы за спиной. Киллиан прыгнул первым, Колум – следом, погружаясь в воду и из-за холода не сразу почувствовав обжигающую боль в плече.

Вынырнув, он первым делом оглянулся, находя брата, и только после этого погрёб к корвету. Там уже заметили беглецов и выбросили верёвки. Уже на палубе, закутанные в одеяло, с кружками рома в руках, они смотрели на удаляющийся берег Ирландии, понимая, что больше никогда его не увидят.

– Священник предал нас, – глухо сказал Киллиан, опустив голову. – Я доверился не тому.

– К чёрту, – бодро воскликнул Колум, хлопнув младшего брата по плечу. – Пусть все паписты горят в аду! А мы плывём к свободе и новой жизни!

* * *

Колум резко открыл глаза, чувствуя себя полностью отдохнувшим. Вроде бы прилег на полчаса, а сил – словно проспал всю ночь. Но почему опять этот сон? Всякий раз, когда должно случиться что-то нехорошее, ему снится побег из Ирландии. Колум нахмурился, сел на кровати и посмотрел в окно. Обед подходил к концу, и миссис Коули наверняка заждалась своего помощника. Колум поморщился – он не хотел сближаться с учительницей. Что греха таить – она была прелестна сверх меры, остра на язык и, для представительниц своего пола, приятно умна. Но больше всего в ней притягивало другое – она была такой же – отверженной. Потерявшей мир. Прибитой сюда морем под названием Война. Она привлекала, притягивала к себе, вызывая вполне определённые желания, которых он должен был всеми силами сторониться. И Колум пытался, со всем рвением, свойственным его душе. Но отказать в помощи не мог.

Пыль была везде – кружилась в воздухе, забиваясь в нос, оседала на голубом платье и волосах. Оглушительно чихнув, Алексис решительно отставила в сторону метлу и вышла на крыльцо. Уборка школы шла второй день, и завтра заведение уже готовилось принять своих учеников. После воскресного обхода, составления списков и сведения воедино всех расписаний, родители пятнадцати мальчишек и девчонок согласились отдать своих чад. Пять дней в неделю, с девяти до часу, отныне дети будут посвящать занятиям. На школьном дворе – вытоптанной и утрамбованной площадке, уже стояли столы и лавки, сверху – ящики с учебниками. Из помещения вынесли всё, чтобы навести последний лоск.

Само здание стояло в конце улицы и примыкало к жилому двухэтажному дому. За двором начинался луг, и отсюда отлично просматривалась дорога, ведущая к церкви, и сама церковь. Горы синели за лесом, прячась в туманной дымке. Поставив ладонь козырьком, Алексис высматривала отца Колума, который обещал помочь и повесить грифельную доску. Её привезли вчера из Денвера, дилижансом – подарок от города новой учительнице. Но сначала надо было всё же завершить уборку, поэтому, глубоко вздохнув, Алексис вернулась к метле.

– Надо же, я и забыл, как чисто здесь может быть, – заявил Колум, появившись на пороге спустя полчаса. В руке он держал деревянный ящик с инструментами. Алексис разогнула спину и подняла на него глаза. Он как чувствовал, дождался, когда она домоет пол, успев два раза сходить к колодцу за водой.

Помещение было небольшим, всего-то тридцать квадратных ярдов, и места здесь хватало только на восемь столов в два ряда и учительский стол. Одно окно выходило на луг, второе – на улицу, по которой сейчас медленно брела собака. Ряд крючков для одежды у входа, да небольшой стеллаж напротив учительского стола для учебников и тетрадей – вот и вся скудная обстановка.

– Уже не ждала вас сегодня, – не сумев скрыть укор в голосе, произнесла Алексис. Она устала и чувствовала нарастающее раздражение. На пыль, на жару, на пот, что струился по спине, скапливаясь на пояснице в поясе нижних юбок. На Колума, что казался таким свежим и отдохнувшим, в то время как она, вместо того, чтобы поражать джентльмена лёгкостью и нежностью, стоит и дышит тяжело, как ломовая лошадь.

Колум, засучив рукава, подошёл к дальней стене, примеряясь и доставая рулетку. Алексис прислонилась к стене, скрестив руки на груди. Наблюдать за отцом МакРайаном было приятно, его движения, отточенные, уверенные, были исполнены покоя и силы. Наверное, это грех – любоваться священником, но Алексис не чувствовала за собой вины. Отец МакРайан с его белозубой улыбкой на загорелом лице, с сильными руками, от которых с трудом можно было оторвать взгляд, с завитками светло-русых волос на плечах, вызывал мысли отнюдь не благочестивые. Но настолько невероятные, что, оставаясь на грани фантазии, они казались совершенно безобидными.

– Вы слышали, что сказал мистер Макги вчера? – решила прервать затянувшееся молчание Алексис, когда поняла, что созерцание влажной рубашки на спине отца Колума переходит все границы.

– Нет. – Колум поднял доску и внимательно на неё посмотрел. – Что-то приятное, надеюсь?

Он откровенно смеялся над ней, и Алексис это нравилось. Нравилось это чувство сопричастности и того, что не надо притворяться и можно говорить правду, зная, что та не шокирует.

– Он заявил, что мозг женщин слишком слаб, чтобы понять такие науки, как математика или логика. А вот правописание он считает вполне себе женским предметом, заявив, что писать письма – самое что ни на есть женское призвание.

– Разве он не прав? – хитро улыбнулся Колум, посмотрев на Алексис через плечо. Луч солнца скользнул в дом, упал на лоб преподобного отца и отразился в его ярких голубых глазах. Алексис преувеличенно небрежно пожала плечами. Ей было хорошо. Рядом с отцом Колумом ей всегда было спокойно и хорошо, возможно, потому что метущаяся душа искала покоя рядом со священником, или (об этом ей не хотелось думать) потому что он был слишком привлекательным, чтобы задумываться над тем, что и как говорить в его присутствии. Слишком много великолепных джентльменов знавала мисс Каннинг, а после и миссис Коули, чтобы теряться. Скорее, флирт настолько въелся в неё, что получался неосознанно, чем иногда приводил хозяйку в смущение.

– Прав, конечно, – притворно насупилась Алексис, отделившись от стены и подходя к Колуму. – Вот только разве может мужчина его склада ума знать, сколько на самом деле требуется женщине денег, чтобы вести хозяйство.

– Вы хотите научить местных девочек подобному? – нахмурился отец Колум.

– Нет, что вы! – со смехом воскликнула Алексис. – Я лишь хочу рассказать им, что они могут узнать немного больше, чем хочется их родителям.

– Знаете, – Колум наконец приладил доску к вбитым гвоздям и теперь отошёл в сторону, слегка прищурившись и оглядывая свои труды, – я бы на вашем месте не рисковал смущать умы местных мисс.

– Вы излишне суровы! – покачала головой Алексис, но продолжать спор не стала. Она уже успела понять, что на Юге к женскому образованию относились гораздо проще, чем в остальных штатах. Что не уставало удивлять, особенно после стольких разговоров о свободе от аболиционистов, которые Алексис слышала в гостиной янки, у которого работала после войны.

– Само то, что дети будут ходить в школу, – победа. Стоит порадоваться ей и не пытаться перешагнуть через голову.

– Не верится, что занятия наконец начнутся, – сказала Алексис спустя час, когда все столы и лавки заняли свои места, и помещение наконец приобрело вид класса. – Я иногда забываю цель своего приезда.

– Думаю, скоро вы будете мечтать о каникулах, – улыбнулся Колум. Они сидели на крыльце, пили кофе, сваренный на небольшой печке, и смотрели на Пайкс-Пик. Сейчас вершина горы горела всеми оттенками красного и розового, принимая вечерние солнечные ванны.

– А вы ходили в школу, преподобный?

– Нет, нас обучал местный священник, – сказал Колум. – Чтению, письму, математике. И, конечно, было много разговоров о религии. Очень много, – протянул он, улыбнувшись. – Киллиан любил слушать истории о Боге и Христе.

– А вы? – Алексис склонила голову, разглядывая его профиль. – Вы с самого начала знали, что будете священником?

– Конечно, – ровно кивнул Колум. – Я продолжил путь преподобного отца Барры. Он был прекрасным проповедником.

– Уверена, вы не хуже.

Они замолчали. Здесь, на заднем дворе, было тихо. Слышно было, как скрипят колёса ветряного насоса, стоявшего неподалёку, да в кустах впереди щебетала птичья мелюзга, укладываясь спать.

– Здесь очень красиво, – задумчиво проговорила Алексис. – Но не так, как дома.

– Скучаете? – сочувственно посмотрел Колум. Алексис кивнула. Конечно, она скучала. По густым лесам и влажному воздуху, по запаху воды и мягким склонам предгорий, покрытых зеленью. Тяжело вздохнув, Алексис повернулась к Колуму.

– А вы? Вы ведь из Ирландии, какая природа там?

– Другая, – в свою очередь вздохнул Колум. – Бескрайние пустоши, бурные горные реки, скалы и холодное море… Суровый край. И прекрасный.

– Да уж, забросило нас, – невесело ухмыльнулась Алексис, поднимаясь и отряхивая подол платья. – Пора собираться, завтра первый учебный день. Хотелось бы выспаться. Если получится, потому что от волнения я наверняка не смогу сомкнуть глаз.

– Уверен, у вас всё получится. – Колум поднялся следом. – А от волнения заварите ромашку с мятой.

Этот совет помогал всю неделю, без мяты и тысячелистника Алексис едва ли смогла бы спокойно сидеть в классе и находиться среди громких весёлых детей, радовавшихся всему подряд: началу занятий, солнцу и тому, что можно встречаться с друзьями каждый день. Август подходил к концу, но детей не огорчало, что занятия начались раньше положенного. Поэтому в вечер пятницы Алексис с удовольствием забралась в кровать, радуясь, что поутру не надо будет ехать в школу. Потушила свет, оставив одну свечу на тумбочке, и теперь наблюдала, как дымится отвар. Глаза постепенно слипались, и Алексис хотела было отставить кружку и тушить свет, когда на заднем дворе послышался шум. Сон моментально пропал. Алексис выпрямилась и осторожно взяла в руки винтовку. Прикосновение холодного металла придало уверенности, хотя снаружи снова стало тихо.

– Это еноты, – вслух произнесла Алексис, успокаивая себя. – Просто парочка енотов забралась в амбар. Завтра придётся собирать разбросанное сено и…

Шум повторился, заставив подпрыгнуть на кровати. Решительно поднявшись, Алексис накинула на плечи шаль, нырнула в туфли и, проверив ружьё, зажгла лампу.

Во дворе было темно и тихо. На земле лежали резкие чёрные тени, лёгкий ветерок шуршал листвой. Крепче обхватив ружьё, сжимая в другой руке лампу, Алексис пошла к амбару, чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди. Она ступала почти бесшумно, подбираясь к распахнутой двери. У входа пришлось остановиться – от волнения и страха подкашивались ноги. А вдруг это медведь? Или… индеец? Даже представлять подобное было страшно, поэтому, выдохнув, Алексис подняла было лампу, когда до её слуха долетело отчётливое ругательство.

– Не двигайтесь, я буду стрелять! – крикнула Алексис в темноту, ставя лампу под ноги и поднимая винтовку. – Выходите немедленно! Я не шучу, я выстрелю!

– Не стреляйте, – раздался хриплый, надтреснутый голос. Опустив винтовку, Алексис подняла лампу и шагнула внутрь, вытягивая шею и пытаясь разглядеть пришельца.

– Матерь Божия! – вырвалось у неё, когда это наконец удалось. Киллиан лежал на полу, прислонившись к столбу, подпиравшему крышу, и тяжело дышал. Света лампы было недостаточно, чтобы разглядеть всё как следует, но окровавленные руки и пятно, расплывающееся на груди, сразу бросалось в глаза.

____________

*Псалом 22: 1:4. Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня.

========== Глава 8 ==========

Киллиан дышал тяжело и часто, и в пляшущем свете керосиновой лампы его лицо, покрытое бисеринками пота, казалось бледным, почти серым. Алексис, повесив лампу на крюк над его головой, опустилась на колени, боясь дотронуться до окровавленной груди. С каждым вздохом рубашка сильнее пропитывалась кровью.

– Вы сможете дойти до дома? – Алексис, взяв себя в руки, смотрела строго и серьёзно. Два года в госпитале не прошли даром – она знала, что делать.

– Я останусь здесь, – просипел Киллиан. – Не хочу испачкать чистые полы.

– Не говорите ерунды! – возмутилась Алексис. – Я не оставлю вас истекать кровью в амбаре! Поднимайтесь!

– Оставьте меня в покое! – Киллиан смотрел на неё с неприязнью, и Алексис уже собиралась ответить колкостью, когда поняла – ему больно. Очень больно и, наверное, страшно, но он ни за что этого не покажет.

– Я помогу. – Она смотрела серьёзно, прямо в почерневшие глаза. Киллиан слабо кивнул, сделал попытку приподняться, и тут же рухнул, зашипев сквозь зубы.

– Соберитесь. – Алексис надеялась, что голос её не дрожит. Запах крови, неровный свет, сдавленные стоны – слишком уж всё это напоминало госпиталь и то, что хотелось забыть. Чужую боль, чужие страдания, чужую смерть.

– Упрямая женщина! – процедил Киллиан. Дыхание стало прерывистым, он закатил глаза, слегка приоткрыв рот. Подождав пока успокоится, Алексис оперлась на колено, обхватила Киллиана за спину, закидывая руку себе на плечо, и начала подниматься. Зашипев, он попытался встать, хватаясь за её талию и цепляясь за шаль. Медленно, осторожно они пошли через двор, несколько раз останавливаясь, чтобы передохнуть – причём, неизвестно, кому больше нужен был перерыв. Когда они достигли порога, по лицам обоих струился пот, и Алексис, с трудом втащив Киллиана, буквально уронила его на шкуру перед камином. И выпрямилась, чувствуя, как подрагивают от напряжения мышцы. Он, кажется, от удара потерял сознание, но сейчас это было даже хорошо – не так отвлекало. Поставив на ещё тёплую печку чайник, Алексис зажгла две лампы и расположила их с двух сторон от раненого. Он лежал на боку, и худшие подозрения подтвердились, стоило посмотреть на спину – пуля осталась внутри.

Ополоснув руки, Алексис вновь вернулась к Киллиану, подложила под голову свёрнутый коврик. Руки мелко подрагивали, Киллиан лежал, не двигаясь, когда края рубашки разошлись, открывая пропитавшуюся кровью бандану, прижатую к ране. Набрав полную грудь воздуха, Алексис отняла влажную ткань. Выдохнула тихо и очень медленно. Оглянулась на печку, где уже зашумела вода.

Алексис давно заметила за собой странную особенность – чем страшнее и хуже становится мир вокруг неё, тем больше она собирается, и тем сложнее вывести её из равновесия. Вот и сейчас, глядя на лежащего на полу Киллиана, она поднялась, плотно перевязала шаль крест-накрест на талии, и принялась готовиться к операции. Голова работала чётко, ясно, перед глазами вставали другие раненные, но тогда рядом всегда был врач и набор медицинских инструментов! А сейчас? Чем извлечь пулю? Щипчиками для сахара? Алексис нервно усмехнулась, прикусила губу, раздумывая. Метнулась к столу, открывая плетёную корзинку с рукоделием. Пинцет нашёлся на дне, перепутанный обрывками ниток – серебряный, с изящно изогнутыми кончиками, которыми так удобно было брать крохотные бусинки. Положив его в кипящую кастрюльку, Алексис вздохнула, пытаясь унять дрожь. Страшно. Всё это – страшно. Что будет, если он умрёт? Бросив быстрый взгляд на Киллиана, Алексис нахмурилась. Почему он пришёл сюда? Почему не к брату? Эгоистичная мысль о том, что это Колум должен был сейчас быть на её месте, быстро погасла, оставляя после себя неприятный осадок. Да, Киллиан МакРайа– не подарок, но разве она может спокойно смотреть на то, как он истекает кровью?

Киллиан очнулся, когда Алексис уже разложила приготовленные инструменты на полотенце и поставила рядом бутылку виски, найденную среди его запасов.

Он молча следил за её сосредоточенными приготовлениями, и Алексис вздрогнула от неожиданности, встречаясь с ним взглядом.

– Я надеялась, вы не придёте в себя до конца, – с сожалением проговорила она.

– Надеетесь, что я больше не очнусь? – через силу проговорил Киллиан.

– Напротив, – хмуро ответила Алексис. Руки вдруг стали влажными и липкими. – Надеюсь, вы уйдёте на своих двоих, и мне не придётся закапывать вас во дворе.

Губы скривились – от насмешки или попытки скрыть боль – было неясно. Но это послужило сигналом к тому, что пора приступать к делу. Решительно выдернув пробку из бутылки, Алексис протянула её Киллиану, приподняв ему голову и помогая сделать большой глоток.

– Вы тоже, – сипло сказал он, отдышавшись. Алексис замотала головой. – Надо. Вы так побледнели, словно… собираетесь упасть в обморок. На меня. Не то, чтобы я против…

Горло обожгло, на глазах выступили слёзы. Прижав ладонь ко рту, Алексис зажмурилась, чувствуя, как внутри разливается тепло. Открыла глаза, отставила бутылку и взяла в руки ткань, принимаясь промокать рану. Ошмётки кожи, кровавое месиво с осколками кости– с каждым новым движением Алексис стискивала зубы, словно сама была сейчас на месте Киллиана. На этот раз он молчал и, когда она склонилась над ним с пинцетом, возвёл глаза к потолку, крепко сжав рукой кобуру, висевшую на поясе.

Громкий крик пронзил тишину. Киллиан застонал сквозь зубы и дёрнулся, но Алексис надавила ему на грудь, заставляя оставаться на месте. Вслепую, на ощупь, принялась пробираться внутрь, пока металл не столкнулся с металлом. Из плотно зажмуренных глаз Киллиана текли слёзы, он мычал, но всё ещё удерживался на грани сознания. Наконец Алексис обхватила пулю и, вытащив, отбросила в сторону, принимаясь промокать непрерывно кровоточащую рану. Потом выдохнула и после секундного промедления плеснула виски. Новый крик, полный боли, резанул по ушам.

– Надо зашить рану, – умоляющим тоном проговорила Алексис. Киллиан молча кивнул. По его лицу струился пот, теряясь в спутанных волосах. Он стиснул челюсти, но мучительный стон всё равно прорвался, когда в кожу вошла игла.

«Потеряй сознание, ну, пожалуйста!», – молила про себя Алексис, делая новый стежок. Но Киллиан дотерпел до конца и только тогда провалился в спасительное забытье. Заметив, что он обмяк и задышал тихо, еле слышно, Алексис выдохнула от облегчения и прислонилась к холодному камню камина, устало вытягивая ноги. С момента, когда она встала с постели, до этой самой секунды едва ли прошло два часа, а казалось – сутки. Она чувствовала себя совершенно разбитой, а ведь ещё столько всего предстояло сделать! Убрать, осторожно стянуть остатки рубашки, стащив с плеча уцелевшую подтяжку. Расстегнуть широкий пояс кобуры, положить его вместе с револьвером на стол. И снова опуститься на колени, опуская руки в тёплую чистую воду в тазу.

Алексис осторожно промокнула кожу вокруг раны, потом провела по груди, стирая пот и пыль, по узкому бледно-розовому шраму, пересекавшему грудь. Сполоснула ткань и снова обтёрла, наблюдая, как покрывается мурашками его кожа и съёживаются соски. На правом боку жуткий ожог, словно кто-то смял гладкую скатерть на столе, да так и оставил её скомканной. А ниже, почти у самого края полоски рыжеватых волос, начинавшихся у пупка, выглядывал рваный порез, совсем белый – шраму было много лет, и он успел разгладиться. Взгляд невольно скользнул дальше, следуя за дорожкой волос, скрывавшейся в брюках. Смутившись, Алексис отвернулась – разглядывание наполовину обнажённого мужчины, пусть даже тот ранен и находится без сознания, не делает ей чести и говорит о распущенности. Да, именно так и сказала бы няня, поджав губы и сложив руки на обширной груди.

Но любопытство взяло верх, и Алексис вернулась к разглядыванию. Кожа у Киллиана была белой, кажется, даже белее, чем её, но там, где заканчивалась рубашка и начиналась шея, темнела смуглая полоса загара. Густая щетина отдавала рыжиной, и ресницы бросали длинные острые тени на щеки, покрытые редкими веснушками. Алексис поспешила достать цветастое одеяло, то, что принадлежало хозяину дома, и сейчас было убрано в дальний сундук, и накрыть им Киллиана до подбородка. Под голову положила свой свёрнутый в несколько раз вязаный капор, потом поднялась и окинула дело рук своих критическим взглядом. Вздохнула и стянула сапоги, убрав их подальше к двери. И только тогда погасила лампы и забралась в кровать, подложив руку под голову и глядя на спящего. Его дыхание было отчётливо слышно в обступившей тишине, и под его звук Алексис уснула, не забыв задуть свечу.

А Киллиан начал тлеть. Медленно поднимаясь от груди, жар захватывал шею, пробирался выше, полыхая пламенем в глазах, пока не захватил разум, заставляя блуждать в лабиринтах памяти.

Холодный камин за его спиной вдруг вспыхнул жарким пламенем, и комната задрожала, начиная неуловимо менять очертания. Вместо угрюмой мрачности – светлые стены, выкрашенные голубой краской. Окна спрятались за занавесками, и он точно знал – там, за дверью – озёрный край, так похожий и не похожий одновременно на родную Ирландию. Киллиан слышал знакомый до боли смех, будто переливчатые колокольчики на шубе Даиди*. Его тянуло туда, тянуло всем сердцем, но Киллиан стоял. Не торопился, прислушиваясь, наслаждаясь давно забытым покоем. Мимо с криками промчались дети: пятилетний Кенион, как всегда растрёпанный, прячущий ярко-голубые глазищи под каштановой, как у отца, чёлкой, и трёхлетний Девин – точная копия светловолосой матери.

Киллиан протянул руки, чтобы коснуться их макушек в привычном жесте. Провести по мягким вихрам, прижать за головы к себе. Мальчишки взвизгнули, заливисто расхохотались и, вырвавшись, убежали на кухню, к маме.

– Ты поздно сегодня, – улыбнулась она, стоя в дверях, в платье цвета весенней зелени – она всегда любила зелёный – в жёлтом переднике с вышивкой по подолу, вытирая руки цветным полотенцем.

В груди защемило. Так больно, что стало тяжело дышать. Любимое лицо поплыло, смазываясь, скрываясь за пеленой. Киллиан поднял руку, пытаясь протереть глаза, и тут же охнул – плечо пронзила боль, будто раскаленный прут снова побывал в ране… Слепящая боль, запах собственной жареной плоти, скрип зубов и вкус крови от прокушенной щеки…

Нет… нет… не эти воспоминания он хотел сейчас видеть… пусть это горячечный бред, но Киллиан сам должен был решать, с кем разделить его. Перед глазами полыхнуло, и до ушей донёсся далёкий звук грома, с каждым ударом сердца всё больше напоминавший канонаду. Ноздри защипало от пороха, глаза запорошило дымом – грохот пушек давил на уши, вызывал желание пригнуться, упасть, вжаться в землю, закрыв голову руками….

Нет… нет…

– Нет! – крикнул он громко, не открывая глаз. Алексис испуганно села, не сразу разобрав, что случилось. На ощупь нашла свечу и попыталась её запалить, вздрагивая от каждого резкого крика. Наконец свет брызнул в стороны, прогоняя тени. Киллиан метался по шкуре. Одеяло лежало рядом, сброшенное, скомканное. Соскользнув с кровати, Алексис поёжилась от холода, накинула шаль и опустилась на колени, прикладывая ладонь ко лбу. Он горел, дышал сухо и часто, а глаза под плотно сомкнутыми веками непрерывно дрожали, мечась из стороны в сторону.

– Нет! – зло и громко выкрикнул он и вдруг широко распахнул глаза, глядя на Алексис в упор и не видя её.

– Т-ш-ш, – зашептала Алексис и осторожно погладила его по щеке. – Всё хорошо.

Повязка промокла от крови, наверняка от излишне резких движений какой-то из швов разошелся, и теперь необходимо было всё начинать заново. Раздражённо выдохнув сквозь зубы, Алексис собралась было подниматься, чтобы поставить греться воду, когда Киллиан поймал её за руку, заглядывая в глаза. И она дрогнула, замерла, не в силах отвести от него взгляд – столько нежности сейчас плескалось в этих прозрачных ледяных озёрах. Он смотрел пытливо, жадно, будто хотел наглядеться впрок. Алексис осторожно потянула руку, и Киллиан нахмурился:

– Мэр, не уходи.

– Я никуда не уйду, – мягко ответила Алексис, гадая, кого же сейчас может видеть перед собой Киллиан. Давнюю подружку? Женщину, что была когда-то очень дорога? Судя по мольбе, с какой он смотрел сейчас на неё, даже слишком дорога.

– Прошу, – он прерывисто вздохнул, покорно разжимая цепкую хватку. – Мэр, ты правда здесь? Настоящая?

– Я здесь, – прошептала Алексис и отвернулась – будто он мог видеть её слёзы!

А он улыбался, неотрывно следя за ней, за светлыми волосами, рассыпавшимися по плечам, за уверенными движениями, когда она зажигала печку и ставила воду. Он тревожно не сводил с неё глаз, боясь, что сомкнёт их хоть на мгновение – и она исчезнет. Снова растворится в лабиринтах памяти, оставшись там бесплотным призраком.