355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Галина Манукян » Без боя не сдамся (СИ) » Текст книги (страница 3)
Без боя не сдамся (СИ)
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 13:53

Текст книги "Без боя не сдамся (СИ)"


Автор книги: Галина Манукян



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

* * *

Когда Алёша очнулся, патрульных рядом не было. До ушей донеслось чьё-то сопение. Алёша попробовал сесть. С первого раза не вышло. В щёлке глаз возникло по-алкогольному оплывшее, грязное лицо с розовым в дырочку, как недоспелая клубника, носом. Алёша сделал вторую попытку сесть – получилось. Всё болело. Он скривился, но не издал ни звука. Глаза раскрылись чуть больше, и к алкогольному лицу непонятного пола добавилось тело, одетое в сотню источающих вонь одёжек. Маленькое смрадное существо выразило сочувствие:

– Эк они тебя! Давай помогу, – и протянуло чумазую, заскорузлую руку.

Одолеваемый клопами и кошками, Алёша отлёживался на драном матрасе в подвале хрущёвки, куда его милосердно привел маленький, но совсем не юный бомж Жека. Тот был готов поделиться с гостем найденными объедками и водкой, но Алёшу тошнило, и он только качал головой и скрючивался над синим полиэтиленовым пакетом. Жека подгулявшим голосом рассказывал новичку о том, что нынешнему бомжу пропитаться всё труднее – народ пошёл жадный: не подает, разве что у церкви – но там конкуренция. Благо, никто теперь не подбирает десятикопеечные монеты – согнуться лень – а порядочному человеку на булку хлеба насобирать легче. Надо только места знать.

Запрокинув голову, Алёша смотрел подбитыми глазами на бетонный потолок подвала и вспоминал совсем недавно написанное сочинение к пьесе Горького «На дне» – его пятерка и философский лепет теперь ничего не стоили. В этой жизни важнее было знать, где подбирать монеты, где жирнее объедки. И вооружиться битой.

С труб свисала стекловата и старое тряпьё. Доносились утробные звуки канализации. Кошки жадно впивались зубами в собственные шкурки, вылавливая блох. На останках полосатого кресла восседал Жека, с аппетитом подкрепляясь водкой и обгрызенной кем-то шаурмой. «Ниже падать некуда», – стиснул зубы Алёша.

Но горизонты потенциального падения оказались гораздо шире, когда через несколько часов их навестил бородатый верзила. Жека залебезил, его голос стал тише и елейнее. Опытным глазом разглядев под сине-красными наплывами на лице Алёши новичка и, не стесняясь, обнюхав, статусный бомж многозначительно подмигнул:

– Сладкий.

– Спрос будет, – заискивающе вставил Жека. – Как синяки с хари сойдут.

У Алёши перехватило дух от возмущения.

– Да я себе его возьму, – с видом благодетеля заявил статусный и масляно улыбнулся Алёше: – Помоемся вместе, а, белёк?

Соскочив с матраса, будто не было боли в ребрах, Алёша схватил за горлышко валяющуюся рядом пустую бутылку и встал, полусогнутый, в оборонительную позицию. Хохотнув, бомжеватый верзила великодушно предложил новичку остыть и подумать до завтра, намекая на преимущества своего покровительства и возможность пойти по рукам, если что. Он ушёл, а Жека с укоризной взглянул на Алёшу:

– И тут на рожон лезешь. А надо приспосабливаться. Я тебя, что ли, кормить буду? Возвращайся лучше к маме и папе.

– Спасибо за совет, – тяжело дыша, пробормотал Алёша и выбрался из подвала. Вечернее солнце освещало незнакомый двор. Сгибаясь и придерживая рукой ноющий бок, Алёша побрёл прочь. Свернув на улицу, он обомлел, увидев собственное отражение в витрине: опухшее лицо с засохшей коркой крови по левой стороне, разукрашенное сизо-бурыми фингалами и ссадинами было не узнать. В разодранных на коленях грязных джинсах и вымазанной до неузнаваемости куртке, парень с перекошенным лицом мало чем отличался от киношных зомби. «И грим не нужен», – хмуро усмехнулся Алёша – зомби в витрине отозвался кривым оскалом.

Алёша шагал, потеряв ориентир. Куда? Зачем? Просто шагал, пока несли ноги. Во рту было отвратительно сухо, предательски завывал желудок. Над крышами показались тёмные маковки с золотыми крестами. Церковь. «Там попить можно», – вспомнил Алёша слова Жеки.

Увенчанные свинцово-серыми куполами мощные башни и стены из красного кирпича довлели над окружающими зданиями. Кривясь от боли, Алёша преодолел площадь и взобрался по ступеням собора. Алёша бросился к диспенсеру с водой, толкнув плечом проходящего мимо мужчину в рясе.

– Осторожнее, – пробасил тот.

Алёша извинился и дрожащими пальцами подставил пластиковый стаканчик под струйку чистой воды. Когда Алёша обернулся, невысокий плотный священник смотрел с сочувствием.

– Молодой человек, вам нужна помощь? – спросил он.

– Нет, – глянул исподлобья Алёша.

– Вы уверены?

– Мне не надо помогать! – резко ответил он и вышел из храма.

Алёша сел на одну из скамеек под кованым фонарём, отвернувшись от церкви и от проходящих мимо людей. Его снова вырвало. Алёша вытер губы рукавом и закрыл глаза, провалившись в мысли. В голове и груди всё налилось каменной тяжестью. Он думал только об одном: как найти чернявого патрульного и столкнуть его под поезд или утянуть за собой – на что хватит сил.

Чья-то рука опустилась на плечо. Алёша дёрнулся, готовый драться.

– Спокойно, спокойно, парень, – это был тот же священник.

Алёша зло бросил:

– Что? И здесь за скамейки платить надо?!

– Глупости какие! – Опешил тот. – Сядь, успокойся.

Алёша опустился обратно на скамью, а священник присел рядом и протянул ему влажный платок:

– Оботри лицо. У тебя кровь запеклась. Вот здесь, возле глаза.

Алёша опустил голову:

– Незачем.

Священник внимательно всмотрелся в собеседника:

– Что бы ты ни говорил, а помощь тебе, правда, нужна.

– Не надо меня жалеть.

– А я не жалею – говорю, что вижу. В Бога веруешь?

– В Бога? – состроил гримасу Алёша. – Да разве только в того, что придумал компьютерную игру, которую вы жизнью называете. Сидит там и играется, проходит человечками уровни, баллы набирает, навешивая пожёстче тем, кто слабее. Чпок! Отлично не получил? По голове ему. Заработал баллы? Хорошо. А другого в канаву. У него «жизней» уже не осталось. Отстой. Не интересно. Говорите, это кровь? – показал Алёша на лицо. – А, может, это просто графика…?

– Какая графика, тебе же больно, – ужаснулся священник. – О чём ты?

– А кому какая разница, что мне больно? Человечков много – семь миллиардов. Пусть одним или парочкой будет меньше. Может, вашему Богу баллов заработаю.

– Родителям твоим не всё равно…

– У меня их нет, – сверкнул глазами Алёша. – Я один.

– Мне не всё равно.

– С чего бы?

– Ты в храм пришёл. Сам. И я когда-то сам пришёл. Такой же потерянный. И ранен был хуже твоего. Не в уличной драке – в бою. Видел, как ребята, друзья мои, умирают, за чужие идеи сражаясь. Видел, как руки-ноги взрывом отрывает. И никому не нужен был, пока к Господу не обратился, пока не увидел, что есть другая жизнь, и смысл в ней есть, и свет, и радость. Поэтому мне не всё равно. Закрывать глаза на то, как рядом со мной душа страдает, не буду.

Алёша вдруг увидел натруженные, мозолистые руки священника: на правой не было указательного пальца. Беспалая кисть казалась неправильной, недосказанной, и оттого почему-то не лживой, будто покорёженная жизнью, она прошла проверку и врать не могла. Алёша медленно поднял голову:

– И какой же в ней смысл? В жизни?

– В том, чтобы мир делать светлее, лучше, начиная с самого себя. В том, чтобы душа к высшему, к Богу стремилась. Ведь столько тайн ещё нераскрытых. В том, чтобы научиться любить ближнего, как Господа – сильнее, чем себя, служить ему и отдавать больше, чем берёшь.

– Это слова просто… Люди так не живут. Они жестокие.

– В миру жестокие, потому что не любят, и оттого страдают, от Бога оторванные. Но бывает и по-другому.

– Где же это?

– Хотя бы в храме или в скиту нашем. Можешь сам убедиться, если захочешь.

Алёша молчал. А священник, словно угадывая его мысли, добавил:

– Жизни лишиться или вернуться к своей теории о компьютерной игре ты всегда сможешь. Но, может, тебе любопытно посмотреть, как живут люди иначе?

Алёша сглотнул и пожал плечами.

– Ну, решай. А пока пойдём, поедим чего-нибудь. Матушки в Свято-Екатерининском соборе очень гостеприимные, наверняка уже стол накрыли в трапезной. Я есть хочу ужасно. А ты? – улыбнулся в бороду священник и протянул Алёше руку.

Глава 9. Храм

Вика была вспыльчивой, наглой, эгоистичной, но отходчивой. В первые минуты она порывалась уехать, зато потом, когда с извинениями за «глупых баб» и уговорами остаться поспешила хозяйка и её муж, а следом притащилась жена главы, Курдючиха, сам глава и симпатичный молодой завклубом с древнеславянским именем Святозар, Вика сменила гнев на милость. Маша не могла уехать в любом случае – её ждала работа, а остальным было, по сути, без разницы. Скандал в магазине обернулся приглашением выступить на местном празднике.

На следующий день, возвращаясь с прогулки к серебряному источнику, Маша с друзьями пошли за Никитой по самому короткому пути к дому Семёновны. Они поднимались в гору по горбатой, извилистой улице, окаймлённой выцветшими заборами, за которыми виднелись простенькие постройки. То тут, то там над оградой нависали ветви с сочными желто-красными яблоками, синими, лопающимися от сочности сливами, зеленоватыми ещё грушами – протяни руку и угощайся. Вскоре показалась малюсенькая кирпичная церковь, возвышающаяся над лужайкой, любовно усаженной неприхотливыми цветами. Церковный участок окружал ровный, тщательно подогнанный, не в пример соседним, дощатый забор. Высокие деревянные двери церкви были распахнуты.

Маша вытянула голову, чтобы рассмотреть чёрные фигуры внутри. Она так старательно вглядывалась, что Вика спросила:

– Чего там интересного?

– Да так, ничего, – пробормотала Маша, не отрывая глаз от мужчин в рясах.

– Поклонника высматривает, а то перестал, болезный, за ней следить из кустов, – хихикнул Юрка и получил тычок в спину.

Никита прищурился и процедил:

– Терпеть их не могу: понавыдумывали всякого. Бесы им везде видятся. А у самих фиг тараканы в голове стадами…

Убедившись, что кроме московских туристов его никто не видит, Никита саданул что есть мочи ботинком по калитке. Её перекосило. Юра тоже наподдал кроссовкой по заборчику рядом.

– Что вы делаете?! – всплеснула руками Маша. – С ума сошли?! Никита, я вообще не пойму, чего ты так на них взъелся?

– Лицемеры они все. Говорят одно, а делают другое. Ненавижу!

Маша лишь пожала плечами. Они уже почти обогнули церковный двор, когда люди в рясах появились на бетонных ступенях крыльца. У Маши ёкнуло сердце. Она смотрела во все глаза, но знакомого лица не увидела: там был лишь убеленный сединами старец с окладистой бородой, плотный невысокий священник и двое долговязых монахов. Они чинно обсуждали что-то. Их слова до туристов не долетали.

– Слушай, какие они укутанные в жару! – обратила внимание Катя.

– Меня бы под дулом автомата не заставили сейчас надеть черное платье с длинным рукавом, да ещё и шапку такую нахлобучить, – сказала Вика.

– Она скуфья называется, – пробормотала Маша.

Антон присвистнул:

– Опа, а ты у нас знаток по монахам?!

– Да нет, – смутилась Маша, – в интернете прочла.

Друзья удивлённо посмотрели на неё, и Юрка уже без смеха добавил:

– Марусь, а ты не загоняешь? Из-за того пацана что ли? На кой чёрт тебе монах?

– Не из-за него… Это так, от нечего делать, – Маша сорвала с ветки, свисавшей прямо над её головой, теплое румяное яблоко и подмигнула Юре: – Хочешь?

– Не хочу, – буркнул Юра. – Ты лучше монаху своему предложи, соблазни его, как Ева Адама. Змею подогнать, чтоб ему в штаны залезла или так справишься?

Все засмеялись, а Маша раздражённо выкрикнула:

– Да перестаньте уже! Что вы ко мне привязались?! – она в сердцах швырнула яблоко на землю и быстрым шагом пошла вперёд.

«Не случайно мы вышли к церкви», – решила Маша. Ей вдруг показалось, что оказавшись там, она найдет хоть один из ответов на свои вопросы, сможет почувствовать что-то, увидеть реальность другого – его мира, такого далекого, шедшего параллельно с её собственным, но никогда не соприкасающегося.

Во дворе хозяйка развешивала бельё на веревки, натянутые между двумя кряжистыми абрикосовыми деревьями. Маша подошла к ней:

– Лидия Семёновна, я спросить хотела…

– Спрашивай, – сказала женщина, щурясь от солнца.

– А сегодня служба будет в церкви?

– Вечерняя? Да, будет. В шесть часов.

– Спасибо, – ответила Маша, – а сейчас сколько?

– Да уже, почитай, половина.

Не говоря ни слова, Маша устремилась в домик. В поисках подходящей одежды она переворошила всю сумку, вытянув блузку с длинными рукавами и светло-голубую юбку, едва прикрывающую колени. Когда она перед зеркалом пыталась стянуть пониже джинсовую юбку, недовольно морща носик, в дом зашли подруги.

– Катюш! – взмолилась Маша. – Дай мне твой сарафанчик, а? Тот, с красными узорами.

– Бери, только ты в нем утонешь.

– Спасибо, спасибо, спасибо, – Маша кинулась на шею Кате и зацеловала её в щеки.

Та даже смутилась:

– Какая ты любвеобильная сегодня!

Маша скрылась в комнате. Когда через несколько минут она вышла во дворик, ребята её не узнали – в длинном белом сарафане с красными и чёрными фольклорными узорами поверх тонкой, как паутинка, батистовой блузки, с рыжей косой, змейкой спускающейся по плечу до самого пояса, в белых балетках, улыбающаяся, как дошкольница, она была трогательной и непривычной.

– Хорошо так, да? – сияла Маша.

Антон аж привстал:

– Не то слово! Марусь, тебе ещё платочек на голову и в сказку «Морозко».

– Ой, точно! Платочек…, а где ж его взять? – спохватилась Маша.

Вика надула губы и пренебрежительно сказала:

– Ничего хорошего! В клушу деревенскую превратилась.

– Ты завидуешь, – хихикнула Катя, – тебе, чтоб так выглядеть, надо тонну косметики нанести, а Машка сама, как цветочек. Кстати, цветочек, а ты куда намылился в таком виде? В сказку «Морозко»?

Маша покраснела:

– Да я так, пройдусь по-быстрому.

– Выйду на улицу, гляну на село? – подмигнула Катя.

Юра скептически посмотрел на Машу:

– В церковь она собралась. Раз монах на шорты не ведется, надо его сарафаном искусить… Не понятно, что ли?

Маша закусила губу, чувствуя себя не в своей тарелке.

– Она в таком маскараде, небось, решила стриптиз-шоу перед попами устроить, – громко захохотала Вика. – Новая участница Пусси[5]! Я этого не пропущу!

– Нет, никакого маскарада, – насупилась Маша. – И уж тебя мне в провожатые точно не надо. Я сама пойду.

Катя поднялась из-за стола:

– У меня платка нет, а шарфик шифоновый могу дать.

– Дай, пожалуйста.

* * *

После вчерашнего поступка послушника к восхищению внешностью парня, к любопытству и интересу Маши добавилось уважение. Он был иным, совсем не похожим на тех молодых людей, которые её окружали. Маше захотелось хоть что-то сделать так же, как он, стать на шажок к нему ближе.

Она зашла в полутёмное помещёние церквушки, освещённой лишь маленькими пятнышками свечей и лучами солнечного света, падающими на стены из узких окошек-бойниц под куполом. Ещё неделю назад Маша сама бы посмеялась над собой, как Вика и Юра, но сейчас все её существо замерло в ожидании.

Он тоже сюда приходит, чувствует тот же сладковатый запах воска, ладана и свежеобработанного дерева, видит побеленные стены, лица святых в золотом облачении, со сверкающими нимбами над головами, слышит этот скрип половиц. Маша робко обошла залу, рассматривая иконы, и стала в центр, прямо под купол.

Вскоре пришел батюшка – тот самый, невысокий, с большим, умным лбом и внимательными глазами. Маша сразу прониклась к нему симпатией, ей хотелось поклониться, как делали рядом стоящие старушки, но она смутилась и просто стояла, взволнованная, как перед первым свиданием. Появились два монаха. При виде чёрных ряс сердце заколотилось – но того, кого она так жаждала увидеть, среди них не было.

Батюшка начал читать молитвы, то переходя на речитатив, то растягивая фразы, из которых Маша могла понять только десятую часть. Какой-то проникновенный, красивый голос, от которого кожа сама покрывалась мурашками, вторил батюшке. Кто пел, Маша не видела. Она неумело крестилась и повторяла поклоны за местными женщинами, подчиняясь странной мистерии однообразных движений. Мир преображался, и она, будто в омут, ныряла в тёмные, неизвестные ей воды, чувствуя, что, наверное, в них утонет.

Служба окончилась. Маша вышла из церкви тихая, словно заколдованная, и долго смотрела на горы, вдруг показавшиеся ей совершенно другими, не замечая пристального, жгучего взгляда, жадно следящего за нею с бокового входа храма.

Глава 10. Хлеб да вода – мужская еда

На исповеди Алёша покаялся в недавней невоздержанности, выслушал рассказ отца Георгия об Иове, который поклялся не смотреть на женщин, дабы сохранить в чистоте путь свой, и, получив отпущение греха, успокоился. Впрочем, ненадолго – до следующего дня, когда он снова ненароком увидел отливающие медью рыжие волосы – казалось, такие могут быть только у вечно танцующих принцесс в диснеевских мультфильмах. Девушка с друзьями вывернула со стороны «Медвежьего камня», видимо возвращаясь из похода. Не останавливаясь, она собрала локоны в хвост и натянула кепку. Черноволосый парень рядом с ней что-то рассказывал, жестикулируя и гримасничая, а она смеялась так заразительно, что хотелось улыбнуться и прислушаться к чужим шуткам. «Ерунда всё это», – сказал себе Алёша, но к сердцу откуда-то из глубины поднялось волнение. Сворачивать в сторону было поздно и глупо. Он уставился под ноги и пошёл прямо.

Смех прервался. Внезапно. Как недоигранная фортепианная трель. Быстро шагая, Алёша услышал голос парня: «Ты чего?» и её тихое, но все равно звонкое, колокольчиковое: «Всё нормально. Что там дальше?» И Алёшино сердце снова предательски ёкнуло.

Туристы остались за спиной, можно было вздохнуть спокойно, но отчаянное желание обернуться, чтобы посмотреть на нее ещё раз, засвербело во всем теле. Алёша нахмурился и не обернулся, вскипая раздражением на самого себя. Во всем должен быть смысл. В желании видеть испорченную девчонку смысла не было.

* * *

С большим холщовым мешком на плече Алёша зашел в светлую, недавно совсем поставленную братьями трапезную, – отдать собранный на пригорке шиповник. Отец Никодим назначил ему новое послушание – не сложное, но трудоёмкое – насобирать для скитской братии трав и ягод на зиму: чаи заваривать, лечить, кого понадобится. Благо, природа щедра была на богатства, рассыпала алые ягоды шиповника и боярышника на склонах, усеивала полезными травами горные полянки. Фундук, яблони, груши – чем не сокровища? Уже и сочный, кисло-сладкий кизил созревал в лесу на горе – вот-вот урожай собирать надо будет. А какое из него варенье делал брат Филипп! Пальчики оближешь!

Сейчас он, румяный, полноватый, с проседью в каштановой бороде, закатав рукава, с удовольствием месил тесто. Пухлое, ароматное, податливое, оно казалось живым.

Брат Филипп, по правде говоря, был поваром от Бога. Ранее, в мирской жизни, ещё когда служил коком на круизном лайнере, пристрастился Филипп к героину. Бросить не сумел, пока к Богу не обратился. Лишь молитва да братья помогли. А жену потерял, детей чужой человек усыновил, да и вообще жизнь покатилась в самые тар-тарары. Уже трезвым пытался Филипп к мирским делам вернуться, но не выдержал – ушёл обратно в монастырь. Он потом рассказывал Алёше: «Знаешь, зайду в метро, как в подземелье, там люди какие-то пластиковые, не настоящие. А в монастыре душа радуется, светится будто. Богу служу, братьям, и в этом моё предназначение. Уже пятнадцать лет почти…».

Из Тихорецкого монастыря брат Филипп перешёл вслед за отцом Георгием сюда – дальний скит поднимать, да так и остался. Сначала совсем было тяжко – они поселились возле разрушенной церкви, потерявшей в веках имя, в сараюшках в заброшенном хуторе станицы Залесской – ни печи, ни кровати: только лес вокруг. Это теперь скитское хозяйство чуть ли не больше станичного будет: огороды раскинулись – взглядом не охватишь, коровы молока столько дают, что и скитским хватает, и в главный монастырь отправляют. Покинутый когда-то храм зажил новой жизнью, побеленный, восстановленный с большой любовью и тщанием. Скит разросся скоро, словно Божьей рукой ведомый.

Несмотря на то, что вроде бы и не положено было скитским предаваться гурманству, нет-нет, да брат Филипп принимался кудесничать по-своему. На Святую Пасху пёк пахнущие мускатом и кардамоном куличи по старинным, невесть откуда разведанным рецептам. В Рождество из простой снеди творил разные деликатесы. Каждый день, приговаривая: «Хлеб – дар божий, отец-кормилец», доставал брат Филипп из русской печи воздушные, с аппетитной хрустящей корочкой караваи.

Алёша громко поздоровался:

– Доброго дня, брат Филипп. Я шиповник принес. Куда его?

– Сейчас, мой хороший, сейчас, – улыбнулся тот. Окунул кисти в таз с водой и обтёр их вафельным полотенцем.

Монах достал большую деревянную раму, на которой была натянута мелкая сетка, и вышел на улицу, поманив за собой послушника. Там Филипп приладил раму на крючки, торчащие из стены, и указал:

– Вот сюда рассыпай, под солнцем быстро просохнет.

– Угу, – кивнул Алёша и занялся делом. По вискам парня струились капельки пота.

– Бог в помощь, – сказал брат Филипп. – Квасу хочешь?

– Да.

Через минуту Филипп протянул Алёше большую кружку с ярким подсолнухом на боку:

– Угощайся.

– Спасибо.

Алёша быстро осушил кружку и вернулся к работе. Брат Филипп любовно смотрел на послушника, думая, что и его сыну сейчас почти столько же. Как обычно, Алёша снова измазал в чем-то подрясник – наверняка на траве сидел. У ног его крутился пёс Тимка, только Алёша ничего, кроме шиповника, не видел и с застывшим выражением лица высыпал красные ягоды из мешка, разравнивая их затем рукой на сетке.

– Дружочек, – сказал Филипп, – все ли с тобой ладно?

– Да, брат Филипп, – буркнул Алёша.

– Что-то на тебе лица нет. Ты не болен? Может, сказать отцу Георгию?

– Нет! – Алёша резко обернулся. – Не надо…

– Друг мой, – не унимался брат Филипп, – ты как закончишь, зайди ко мне на кухню, потолкуем. Не убегай только.

– Ладно, – бросил послушник, продолжая своё дело.

* * *

Когда Алёша вновь зашел в трапезную, она уже наполнилась кисловато-тёплым ароматом чуть схваченного жаром теста.

– Управился? Присаживайся.

– Мне в сад надо. Сливы собирать.

– Сейчас пойдёшь, – ласково сказал брат Филипп. – Садись, я тебя чаем угощу.

Послушник сел на край длинной скамьи. Монах подал чаю и неровный ломоть белого хлеба. И себе налил в большую коричневую кружку.

– Скажи, брат Филипп, ты счастлив? – вдруг спросил Алёша.

– Конечно, – кивнул Филипп.

– А почему?

– Ну как же, – развёл руками улыбающийся монах, – я делаю то, что мне по душе. Я ничего ни от кого не требую и не жду, Господь и так мне всё дает. А я ему благодарен. За жизнь благодарен, за тело моё, – брат Филипп пошевелил носками ног в грубых ботинках и покрутил кистями рук, – вишь, какое хорошее, что я с ним не делал, а оно всё работает! Чудны дела твои, Господи! Глянь, в какой я теперь кухне тружусь. И за неё благодарен. Слышишь, как птички поют на деревьях? Меня радуют. И за них я благодарен Господу. А благодарность – та же любовь. Господь любит меня, а я его.

Алёша вздохнул и отставил кружку:

– Это хорошо.

Брат Филипп посмотрел на него обеспокоенно и добавил:

– Что-то на тебе лица нет, – заметил брат Филипп. Его взгляд вдруг коснулся сбитых костяшек на руке. – Ты не подрался часом ни с кем?

Алёша возмущенно вскинул глаза:

– Нет! – и опять замолчал.

– Алёша, чтоб ни случилось, ты за веру держись, за молитву. Вот представь: шторм, моряки должны хвататься за поручни, чтоб по палубе пройти. А молитва и вера может удержать крепче любого поручня, только не отпускай. Тут только первые десять лет тяжело.

– Знаю, – снова вздохнул послушник.

– Ну ладно, не хочешь, не говори, – сказал монах. – А если передумаешь, я тебя выслушаю всегда. А лучше к наставнику своему, отцу Георгию, пойди, исповедуйся. Не стоит тяжкие думы в себе держать.

– Спасибо, брат Филипп, – пробормотал Алёша, вставая со скамейки. – Пойду я.

– Иди, иди.

Алёша быстрым шагом направился к саду, подхватив пластмассовое ведро. Уже в саду, собирая тёмно-синие, подернутые сероватым налетом сливы, он подумал: «Всё проходит. И это пройдёт».

Но рыжеволосая девушка, как на грех, попадалась ему на глаза снова. И каждый раз в первый миг встречи с коротким вздохом на Алёшу обрушивалась странное чувство. Радость? Почему? Радоваться было решительно нечему. Алёша раздражался и мучился от непонимания: откуда такая одержимость ею? Разве он не видел других женщин, девушек, девчонок: местных или приезжих, красивых или обыкновенных. Но почему, почему возникает это желание видеть именно её, слышать звонкий, немного детский голос с мягким «л», похожим на «в». Она так и говорила неправильно, забавно: «пваншет» и улыбалась. Постоянно улыбалась: то развязно, то смущенно, то мило, то насмешливо.

Всё в ней было искушением, особенно мирские песни в забытом планшете, они безжалостно растолкали задремавшую память о том, чем Алёша дорожил ранее в трудном, неприветливом мире. Всколыхнулась в душе страстная жажда ритмов, аккордов, тоска по богатству мелодий и голосов. И в голове сама собой рождалась музыка, а с нею волнение и необъяснимая неудовлетворённость…

* * *

Во время вечерней службы Алёша, как обычно, пел на хорах и снова увидел её – только другую совсем, скромную, притихшую, в полупрозрачной светлой косынке, узелком завязанной под нежным подбородком, в длинном, до пят, платье. Она стояла по центру, зачарованно глядя на отца Георгия, крестилась как-то размашисто, неумело, но старательно, кланялась до земли. Её юное, не тронутое косметикой лицо освещал свет, падающий из оконцев, и каким-то чудом блудница преобразилась в ангела. Сердце Алёши забилось сильно, нарушая все обеты. На секунду ему показалось, что красивее он никогда ничего и никого не видел.

Когда служба окончилась, Алёша украдкой выглянул из боковой дверцы, страстно желая видеть её ещё. Он представить себе не мог, как живёт это существо из параллельного мира, что движет ей. Удивление и недоумение растворяли все недобрые мысли о рыжеволосой девушке, и неведомое чувство поглотило его с головой.

Глава 11. Кошелёк

– Ты здесь, Алёша? – голос отца Георгия вырвал послушника из раздумий.

– А? – спохватился тот, поворачиваясь к наставнику.

Священник улыбнулся, глядя на солнце, расплескавшее по небу красно-жёлтые краски:

– От такого заката и, правда, глаз не оторвать…

– Да, батюшка, – кивнул Алёша. Не заметил бы игумен, что вовсе не на закат он засмотрелся, а на удаляющуюся вверх по улице фигуру девушки.

– Я, собственно, чего хотел, – сказал священник, – там калитка покосилась и ограда возле неё, словно какой-то шалопай на кривой козе въехал. Ты бы приладил.

– Хорошо.

– Ящик с инструментами под скамьей в ризнице.

– Найду.

– Вот и ладно. Мы с братьями в скит пойдем, а ты задержись. Думаю, много времени не займёт.

– Да, батюшка. Благословите.

Скоро сумерки мягко опустились на Залесскую, подсинив белые стены храма, окрасив в густые сизоватые тона все, что радовало днём ярким колером. Станица потемнела, будто художник плеснул в каждую краску на палитре берлинской лазури, перемешав, перепутав детали картины. Алёша работал не спеша. Он прислушивался к тому, как мычат загнанные в хлева коровы, как заливается где-то мелкая, должно быть, но голосистая собака. Из какого-то двора доносилась музыка. Заядлое тымц-тымц – совсем не то, что он слушал из динамиков крошечного компьютера. Снова вспомнился «пваншет», и Алёша чуть заметно улыбнулся.

Закончив выправлять калитку, он подхватил ящик с инструментами и вошёл в церковь. На включенный электрический свет потянулась внутрь суетливая мошкара. Алёша отмахнулся от нее и прикрыл дверь. Он поставил тяжёлый ящик обратно под покрытую лаком деревянную скамейку и поискал глазами ключ.

Странный звук привлёк его внимание. Шаги? Кого это принесло, на ночь глядя? Алёша выглянул из ризницы и застыл – в дверях храма стояла она – та самая. Рыжая девушка остановилась в нерешительности, явно робея и чувствуя себя не в своей тарелке. Она была ничуть не похожа на ту едва одетую насмешницу, какой он увидел её впервые. В искреннем смущении она казалась совсем девочкой. Изумительно красивой, милой, как героиня русской сказки, в длинном сарафане с красными и черными узорами, вьющимися по белой ткани. Тонкий платок, небрежно наброшенный на голову, съехал, и под светом ламп её волосы показались ещё более насыщенными, почти красными. Они чуть распушились и, как легкий нимб обвевали макушку, окружали красноватым облачком длинную, расплетающуюся косу. «Пришел красный одуванчик…» – подумал Алёша. Ему захотелось улыбнуться, но он себе не позволил.

Девушка смущённо потупилась:

– Извините, я заметила свет. Думала, здесь кто-то другой…

– Только я.

Она вздохнула и произнесла:

– Мне жутко неловко, но я знаю, кто заборчик сломал. Когда мы шли днем мимо… В общем, как бы, это был один из нас…

Алёша неожиданно для себя хмыкнул:

– Колодец. Обрыв… А теперь вы решили испытать на прочность ещё и наш забор?

Девушка удивлённо взглянула на него:

– Нет, это не я…

– И то слава Богу!

Она прикусила губу и вытащила из-за спины кошелёк.

– Но я бы хотела возместить ущерб… Потому что это неправильно…

Алёша оторопело смотрел, как она достает ровные, будто только что отпечатанные купюры из красного кошелька. Увидев его взгляд, девушка смутилась ещё больше:

– Этого мало, да?

Еле сдерживая улыбку, Алёша строго проговорил:

– Деньги вас не спасут. Не всё покупается. Придется отработать…

Она совсем растерялась:

– Я не умею… чинить…

– Тогда на картошку, – совершенно серьёзно сказал Алёша.

– На картошку…? – широко раскрылись её глаза.

Глядя, как невероятно очаровательное и совершенно огорошенное существо хлопает ресницами, а потом вдруг наполняется решимостью, Алёша не смог удержаться от смеха. Хохоча, он кивнул на купюры в её пальцах:

– Ничего не надо. Спрячьте деньги. Я уже починил. Спите спокойно.

– У меня, похоже, дурная привычка – всё делать не к месту, – её голос стал ниже, и трогательная детскость в лице сменилась холодностью. – Не надо, так не надо… Извините, что побеспокоила.

Она резко развернулась, взметнув косой и подолом сарафана, и сделала шаг к выходу. Обиделась? Алёша перестал смеяться. За долю секунды он испытал изумление, непонимание, раздражение. Осталось лишь необъяснимое желание задержать её. Как угодно. Хоть сплясать.

– Я видел вас на службе, – сказал он. – Вы в первый раз?

Она обернулась, будто знала, что он захочет её остановить.

– Да.

– И каковы впечатления?

– Красиво. Необычно, – она подошла ближе, обвела глазами расписной купол, побеленные стены: – А поют где-то там?

– Да. Там есть клирос.

– Почему-то не видно не динамиков, ни микрофонов…

– С такой акустикой они не нужны, – ответил Алёша, стараясь не рассмеяться снова и отмечая про себя: «Может, ещё и светомузыку сюда…? Оказывается, глупости могут быть забавными. И совсем не бесят…»


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю