Текст книги "Я еду на верблюде"

Автор книги: Галина Василевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Священные быки

От пирамиды Джосера мы идем дальше в пустыню. Мелкий песок набивается в сандалии, режет между пальцами. Хочется остановиться и вытрясти его. Но никто этого не делает, и я тоже не делаю, потому что бесполезно: через минуту снова повторится то же самое.

Впереди то в одном месте, то в другом возвышаются мастабы. Доходим до развалин древнего храма. Возле богатых гробниц, возле пирамид древние египтяне всегда строили храмы, чтобы было где молиться и приносить жертвы богам.

Есть храм – значит, здесь похоронена важная особа. Останавливаемся. Это Серапеум – кладбище священных… быков.

Я ни на шаг не отстаю от Клеопатры Андреевны, ловлю каждое ее слово. Мне кажется, что если я что-нибудь пропущу – это обязательно будет самым главным, самым важным, и я уже потом ничего не пойму.

Клеопатра Андреевна рассказывает про священных быков.

– Звали быка Апис. Он жил в храме, ему служили жрецы. Потому что Апис – это бог Птах, который в виде быка спустился на землю. Страна в те далекие времена делилась на области – номы. Каждый ном имел своего бога. Главным богом страны был бог главного города – столицы.

Богом Мемфиса был Птах, покровитель искусства и ремесел. А Мемфис являлся столицей. Значит, бог Птах в то же время был главным богом Египта.

Поэтому Апис – земное воплощение Птаха – считался священным. Не каждый бык мог быть Аписом. 28 его примет знали только жрецы.

Когда рождался Апис – народ радовался. Значит, будет счастье всем. Это же Птах отметил город своей милостью. Всю свою жизнь Апис проводил в храме, его пасли на специальном лугу, который находился рядом.

Когда Апис погибал, его бальзамировали, а мумию хоронили в подземной гробнице, хоронили так, как богов-фараонов. Потому что Апис, согласно верования египтян, – тоже бог. Умерла только его земная оболочка, а душа переходит в тело другого быка. Надо только найти этого другого. Жрецы Мемфиса отправлялись в путешествие по стране, чтобы отыскать его. Когда находили – украшали быка цветами и разноцветными лентами и вели в храм. Их сопровождала целая процессия. Люди пели и танцевали от радости, что Апис найден. Торжественная церемония продолжалась целую неделю.

…По наклонному ходу идем в склеп мумий Аписов. Построил его фараон Рамсес II. Темный коридор-туннель тянется почти 400 метров. Его удлиняли несколько раз. По обе стороны в скале высечены просторные помещения. В каждом стоит огромный полированный гранитный саркофаг, черный или красный. На стенах – иероглифы. По синему потолку – звезды, как ночью на небе.

Мы осматриваем стены, потолок, пустые саркофаги. Конечно, было бы интересней, если б тут лежал этот самый Апис с золотой маской на морде. Но быков нет, нет и драгоценностей, с которыми их хоронили. Потому что и до этих гробниц добрались грабители.

Откуда же теперь про Аписов знают люди?

– История жизни и смерти Аписов написана на стенах гробницы, – говорит Клеопатра Андреевна. – Кроме того, один неограбленный саркофаг сохранился до наших дней. Его открыли египтологи. Они и рассказали нам, что несколько тысячелетий назад быки считались священными животными и люди поклонялись им, как богам.

Как птица стала богом

Не только быки были священными в древнем Египте. Видели мы потом и мумии священных кошек, баранов, разных птиц и крокодилов. Но я расскажу только одну легенду, о которой мы услышали во время своего путешествия: о мудрой птице Ибис, о том, как ока стала богом.

Давным-давно люди, работая в поле, заметили, что там, где по полю ходят ибисы (птицы немного похожи на наших аистов) и выклевывают червей из молодых початков, кукуруза вырастает высокая и урожай дает большой.

А там, где ибисов нет, черви поедают кукурузу, и она гибнет.

В стране было много голодных людей. Чтобы не умереть с голоду, они ловили ибисов и съедали их.

Один умный крестьянин, поля которого перестали давать урожай, потому что голодные люди уничтожали ибисов, пошел к фараону и сказал:

– Прикажи людям, чтобы не трогали ибисов. Иначе все мы умрем от голода. Нет птиц – нет кукурузы, И скоро всем нам нечего будет есть.

Под страхом смерти фараон приказал не трогать птиц.

Но голодные думали иначе: какая разница, от чего умереть – от плетей фараона или от голода? И все равно ловили птиц и ели их.

Тогда фараон позвал к себе самого мудрого советника и сказал ему:

– Придумай что-нибудь.

Советник думал, думал и придумал.

– Если люди не боятся смерти, надеясь на лучшую загробную жизнь, надо устрашить их наказанием после смерти.

– Как? – спросил фараон.

– Прикажи изловить самого большого ибиса, сделай из него мумию и покажи народу. Потом пусть скульптор сделает статую красивого юноши с головой ибиса. Тоже покажи ее народу и скажи, что это бог мудрости. Назови его Тот. Потому что это действительно мудрая птица, которая совершает мудрые дела.

Обрадовался фараон.

– Да будет так. Я скажу: «Кто убивает ибиса, тот поднимает руку на бога мудрости, и вечное тому будет проклятье».

Смерти голодные люди не боялись, а вечного проклятья испугались. Перестали они убивать и поедать ибисов, а начали поклоняться им.

«Ушебти»

Папа сдержал слово. Обедали мы в отеле Мена Хауз, который находится у подножия больших пирамид. Этот отель арабы считают самым шикарным и самым экзотическим, потому что нигде во всем мире нет другого такого отеля, который бы находился в пустыне. Пусть себе считают. Для меня главное, что еще раз увижу пирамиды.

В отеле нам рассказали, что во время последней мировой войны здесь находился штаб английской ближневосточной армии, и именно здесь встречались Рузвельт и Черчиль.

Меня те встречи не интересуют. Меня теперь больше интересует то, что происходило тысячи лет назад. Из всех наук, какие есть на свете, самой интересной мне теперь кажется археология. Хоть сегодня я готов взять в руки лопату и копать, копать, не обращая внимание на жару, чтобы откопать засыпанный город или найти еще что-нибудь, чего еще никто никогда не находил.

Мы ели протертый суп, в котором не плавало ни единой крупинки, потом мясо, нарезанное тонкими ломтиками и политое каким-то необычным соусом.

– Тебе нравится мясо? – спросил у меня папа.

– Мясо как мясо, – безразлично ответил я, глядя в окно на пирамиды.

– Это мясо верблюда.

– Ты нарочно заказал?

– Дома же ты никогда такого не попробуешь, – улыбнулся папа.

После его слов у меня совсем пропадает аппетит. Я отодвигаю в сторону тарелку и начинаю жевать желтые финики и запивать их водой с апельсиновым соком. Вообще финики я не очень люблю, но эти – не сушеные – ароматные и вкусные.

Я жую финики и думаю про пирамиды, про Мемфис, про священных быков. Никогда не поверил бы, если б кто-нибудь дома сказал, что буду думать про каких-то там быков. А вот думаю. Я вспомнил, что в кармане моем лежит маленькая фигурка, которую папа купил в Мемфисе. Достал ее, начал разглядывать. Фигурка напоминает запеленатую куклу с мужским лицом и длинной узкой бородой. Она сделана из серого пористого камня, и кажется, будто пролежала в земле много столетий.

– Ушебти, – сказал араб, когда продавал.

Что такое «ушебти», я не знаю. Разглядываю фигурку и думаю, что, наверное, это какой-нибудь талисман, если с такой гордостью произносил это слово продавец.

– Это талисман? – спрашиваю я у папы.

– Не совсем, – отвечает он. – Может, кто и считает «ушебти» теперь талисманом, а вообще это фигурка – ответчица.

Я не знаю, что такое «ответчица», и папа рассказывает мне о том, что сам вычитал в книжках.

Когда умирал фараон – бог на земле, – никто не говорил даже, что он умер, а говорили – «ушел в горизонт». И вот на том свете, который находится где-то «в горизонте» царствует бог мертвых Осирис. Там такая же жизнь, как на земле, только вечная. И там есть поля, которые надо обрабатывать. И там выращивают урожаи. Но, чтобы обработать поле и вырастить урожай, и там надо трудиться.

И когда Осирис, забыв или проглядев, что перед ним фараон – это значит, тоже бог, – вдруг прикажет ему идти работать, тогда фараон вместо себя пошлет на работу «ушебти», фигурку-ответчицу, которых положили в гробницу великое множество. У каждой фигурки его лицо, лицо фараона.

Прикажет Осирис землю копать – есть «ушебти» с лопатой. Прикажет воду носить – наготове «ушебти» с ведрами. Когда-то фигурки вырезали из дерева ушебти. Поэтому их так и назвали. Потом фигурки стали вытачивать из камня, а название «ушебти» так и осталось.

А еще раньше, когда не были придуманы «ушебти», мертвый фараон забирал с собой в «вечную жизнь» рабов. Их убивали.

«Хорошо, что придумали «ушебти», – думаю я, мне жалко людей, которых убивали только потому, что умер их властелин.

Так вот что такое «ушебти». И вот почему папа сразу купил фигурку, как только увидел ее. Он знал, что она означает. Конечно, наша «ушебти» не была в гробнице фараона. Ее сделали теперь. Но ничего. У меня есть «ушебти», и я знаю, что это такое.

«Чистим-блистим»

В тот день туристы, к которым мы присоединились, больше никуда не собирались идти, и мы поехали в гостиницу, предварительно договорившись, что завтра утром встретимся с ними возле Каирского музея.

Мы приняли холодный душ.

– Если ты не ляжешь отдохнуть, я не пойду с тобой гулять по Каиру, – сказал папа.

Что мне оставалось делать? Пришлось лечь.

На стене висел ящик, похожий на радиоприемник.

Это конденшен. Он подает в комнату охлажденный воздух. Конденшен был включен, и из него веял легкий ветерок.

Я нажал другую кнопку. Подул холодный ветер.

– Замерзнешь, – сказал папа.

– Хм, – не поверил я. – В Африке – и замерзну!

Я лег так, чтобы ветер дул мне в лицо, и закрыл глаза.

– Как хочешь, – сказал папа и прилег на своей кровати.

Я вспомнил школу, моего друга Витьку, попробовал представить себе, что он сейчас мог бы делать. В одном я был уверен – он не лежит в постели, не отдыхает.

Я лежал и думал, что как раз в эту минуту, когда я валяюсь в постели, на улице, возможно, происходят какие-то важные события. А я их не увижу. Может, по улице пройдет, нет, не пройдет, промчится на легкой колеснице… древний фараон. Египет – страна сказки. Тут все может случится, как в сказке. Мальчишки, конечно, побегут за ним следом. Взрослые окаменеют от неожиданности. И всюду: на улицах, в домах – будут одни каменные статуи. Статуя бежит, статуя спорит с соседкой, статуя молится…

А что, если бы я вдруг стал фараоном? Мчался бы я в колеснице по городу или несли бы меня рабы на высоких носилках под шелковым балдахином, а вокруг меня стояли бы рабы с опахалами и махали, махали, чтобы мне не было жарко… Нет, рабов я не хочу. Я бы сам махал опахалом, как веером…

Снова я стал думать о чем-то не о том. Это у меня привычка такая с детства. Как начну фантазировать, так заберусь в такие дебри, что забуду с чего и начинал.

Мне стало холодно. Я уже думал, что не выдержу и сдамся: совсем выключу конденшен. Но тут с улицы донесся крик и звон меди. Может, в Каире так сзывают на цирковое представление? Я хотел спросить у папы – папа спал.

Тогда я подумал, что ничего не случится, если на несколько минут выйду на улицу, погляжу, что там происходит, и сразу же вернусь обратно.

«Что я, в конце концов, маленький?» – подзадоривал я самого себя, уже идя по коридору отеля.

У стен длинного коридора, как в музее, стояли рыцари в доспехах и держали в руках копья. А в конце коридора во всю стену было зеркало. В нем я увидел курносого мальчишку с белыми волосами, который с решительным видом шагал мне навстречу.

Через минуту я был на улице, на набережной Нила. Под окнами нашего отеля стоял человек с большим медным кувшином. В другой руке он держал медную кружку, которой ударял по кувшину. Никто к нему не подходил, никто ни о чем не спрашивал. Человек постоял, заглянул в кувшин, тот, наверное, был почти пуст, потому что человек спустился к реке, зачерпнул в кувшин воду, потом снова поднялся на улицу и начал предлагать ее прохожим. Кое-кто останавливался, пил, давал за воду монету и шел дальше.

Продавец увидел, что я смотрю на него, подошел и протянул кружку. Я покачал головой, мол, не хочу пить. Тогда он показал рукой на отель, из которого я только что вышел, предлагая пойти вместе с ним. Я понял, что он хочет, чтобы я взял деньги, думая, что у меня нечем заплатить.

У меня действительно не было с собой денег. Но если б даже и были, я не стал бы пить грязную воду из реки. Ведь я видел, где он брал. Но продавец не отходил от меня, а идти в отель я не мог, потому что боялся, что он пойдет за мной. И я пошел по набережной. Араб шел следом. Может, он просто решил идти в эту сторону, потому что впереди зазеленели деревья, и, значит, там была тень. А где тень, там не так жарко.

Набережная тянется через весь город. Нил делит его на две части. Я подошел к высокой развесистой пальме. Под пальмой спит египтянин, спит, наверное, давно, потому что солнце повернуло и уже светит ему в лицо. Человек открыл глаза, оглянулся, поискал, куда убежала тень, переполз за ней следом и снова захрапел.

А вокруг ходят люди, спокойно обходят его, стараясь не наступить на босые ноги, которые выглядывают из-под галабии.

Проезжают трамваи, со всех сторон их облепили люди. Держатся за двери, за раскрытые окна и, кажется, просто за стенки. Только развеваются под ветром длинные полосатые галабии. И на автобусах такая же картина – не видно ни окон, ни дверей. Продавца воды уже нет поблизости. Я и не заметил, когда он исчез. Значит, можно возвращаться домой. Я повернул назад, как вдруг…

– Чистим-блистим! – доносится из конца аллеи. – Чистим-блистим! Чистим-блистим! – Все ближе, ближе.

К мужчине, который сидит на скамье и читает газету, подбегает мальчик в полосатой серой от пыли галабии. Через плечо у него перекинут длинный ремень, на ремне висит деревянный ящик со щетками и бутылочками.

– Чистим-блистим, сэр! – обращается он к мужчине.

Человек вовсе не собирался чистить свои ботинки, они у него чистые. Но ему, как видно, стало жаль маленького чистильщика, который целый день в такую жару бегает по городу, предлагает свои услуги, чтобы заработать несколько пиастров. И он согласился.

Мне захотелось узнать, откуда мальчику известны русские слова. Я подумал, что, возможно, его научил кто-либо из работников нашего посольства, который постоянно чистит у него ботинки. А может быть, он услышал их от какого-нибудь случайного туриста. Это «чистим-блистим» понравилось ему и осталось в памяти.

Я остановился недалеко от маленького чистильщика в тени какого-то большого куста и стал внимательно наблюдать за ним.

Мальчик поставил ящик на землю, достал из него щетки и ваксу и, сказав: «шуруй-шуруй!», взялся чистить ботинки.

Он, пока работал, все о чем-то говорил с человеком. Я прислушался. Говорили они по-английски. Я немного понимаю этот язык, потому что мы изучаем его в школе. И вот здесь, в Каире, прячась в тени пышного куста, я впервые пожалел, что относился к иностранному языку не так, как следовало бы.

Не потому пожалел, что хотел послушать, о чем они говорят, нет. Просто мне самому хотелось поговорить с мальчиком. Он был не таким курчавым, как мальчик в аэропорту, продававший кока-колу. Но и у него короткие черные волосы немного завивались. Я дал себе слово, что когда вернусь домой и снова пойду в школу, то буду так изучать языки, что даже четверка никогда в моем дневнике не появится.

Мальчик почистил ботинки, получил плату, повесил ящик на плечо и направился… прямо ко мне. Во время работы он ни разу не взглянул в мою сторону, и я думал, что он меня не видит. А вот же видел.

Я стал внимательно разглядывать куст, возле которого стоял, будто только этим и занимался все это время. Мальчик остановился возле меня, сказал:

– Чистим-блистим, сэр!

– Я не сэр, а Миколка, – сказал я точно так же, как говорил в аэропорту, и поглядел на чистильщика.

Большие черные, как сливы, глаза с удивлением смотрели на меня.

– Рашен?! – обрадовался мальчик.

– Йес, – ответил я по-английски.

Мальчик засмеялся. И я засмеялся. Он снял с плеча ящик, перевернул его – получилась удобная табуреточка, предложил мне сесть на нее, а сам сел на землю, скрестив по-турецки ноги.

Показывая на свою грудь, мальчик сказал:

– Абду.

Я закивал головой, поняв, что это его имя.

Мешая русские и английские слова, я спросил у Абду, откуда он знает русский.

– Школа, – ответил Абду по-русски.

– Ты изучаешь русский язык?

– Ага.

Как все просто. А я и не думал, что в Каире в школах изучают русский язык.

– Во всех школах у вас изучают русский язык? – спросил я.

– Нет. Я учусь – читаю и пишу, – похвастался Абду. – А папа не ходил в школу. И мама не ходила. Не умеют читать, не умеют писать.

– А почему они раньше не учились? – спросил я.

Он удивленно посмотрел на меня.

– Революция.

Мне стало стыдно: как же это я забыл. Ведь у нас тоже до Октябрьской революции дети простых людей не могли учиться.

– Мой папа строит Асуан, – сказал я, чтобы как-то перевести разговор.

– Добра-добра, – закивал он головой.

Точно так, как говорил в аэропорту маленький продавец кока-колы.

– Теперь у тебя каникулы? – спросил я.

Абду кивнул головой.

– И ты всегда во время каникул чистишь обувь?

Он снова кивнул головой.

– Помогаю папе.

– Твой папа тоже чистит обувь?

– Нет.

Абду немного подумал. Глаза его загорелись, он взял меня за руку и сказал:

– Сук. Пойдем. Там брат и папа.

Я начал отказываться, сказал, что мне надо в отель.

– Близко, – уговаривал меня Абду. – Мы быстро. Сук.

Что такое Сук, я не знал. И мне так не хотелось расставаться с новым другом, что я согласился.

Сук – старый базар

Мы пришли на базар. Только потом я понял, что это базар. А сначала думал, что мы оказались на окраине города, в старой его части.

Так оно и было: старый город и старый базар.

Кривые узкие – только и разъехаться двум арбам – улочки застроены просто невероятным образом.

Был домик из темного камня и глины. В кем стало тесно хозяину, и он надстроил что-то на крыше. Его не интересовало, как будет выглядеть и надстройка и все строение. Лишь бы ему было удобно. Потом еще надстроил, потом еще. И вот стоят такие удивительные дома в три, в четыре этажа с причудливыми балконами, с полотняными козырьками над окнами от солнца и с мачтами телевизионных антенн на самом верху.

Абду вел меня по узкой улочке, где продавали изделия из кожи: в витринах стояли синие, красные, коричневые пуфы с тисненными на них золотом пирамидами, верблюдами и профилями головки царицы Нефертити. Сумки, чемоданы разных размеров. Пахло выделанной кожей и чем-то горелым.

Потом Абду повернул в другую улочку, где торговали золотыми вещами, бусами, браслетами. Потом, как мне показалось, мы пошли обратно, только по другой тесной улочке. В окнах всюду были выставлены ковры.

Тут продают. Тут и делают то, что продают.

Наконец Абду остановился возле маленького магазинчика, над дверями которого висели разные медные вещи. Он начал быстро-быстро о чем-то говорить с мальчиком, который был чуть побольше его, с такими же короткими, не очень курчавыми волосами. Я догадался, что это и есть его старший брат.

– …Руси, Асуан, – закончил разговор Абду, показывая на меня.

Мы вошли в магазин.

Чего там только не было! На полках стояли пузатые блестящие кувшины, в которых продают воду на улицах, подносы, чайники, кофейные сервизы. С потолка свисали кувшины с длинными узкими горлышками. Точно такие, как на рисунках в книжках про Хоттабыча. Ими были увешаны все стены.

Из боковушки вышел мужчина.

Абду что-то сказал ему. Я разобрал только слово «Асуан». Мужчина приветливо пригласил меня пройти в дом.

Так я познакомился с семьей Абду, с его братом Сулейманом и отцом, которого звали Абдарады Мохаммед Тимби.

Мы сидели в мастерской среди листов меди и еще не совсем готовых кувшинов. На маленьком низком столике – чашечки с густым черным кофе.

Хозяин курил кальян – длинную изогнутую трубку, сделанную таким образом, чтобы дым, прежде чем попасть к курильщику, проходил через холодную воду.

Абду был у нас переводчиком. Отец Абду спрашивал у меня про Асуан: был ли я там, что видел. Я ответил, что еще не был, но еду туда, что папа мой работает там уже два года.

Отец Абду сказал, что Асуан – это свет (он показал на лампочку под потолком), это хлеб, это богатство для всех. И он рад, что видит сына человека, который строит Асуан. Он встал и торжественно двумя руками пожал мне руку.

Когда появлялся покупатель, Сулейман выходил в магазин, а потом снова возвращался к нам.

Отец что-то сказал Абду по-арабски. Тот обрадовался и кивнул мне головой в сторону магазина.

– Пошли.

Мы вернулись в магазин. Абду подвел меня к небольшому прилавку. Под стеклом там лежали каменные жуки. Тут были и маленькие, с нашу копейку, и большие, размером в кулак.

Я разглядывал жуков и удивлялся: для чего они?

– Скарабей, – сказал Абду.

Он взял маленького жука и положил мне на палец. Потом перевернул его и показал на брюшке высеченные иероглифы.

– Это тебе, на счастье.

Я поблагодарил и положил подарок в карман. Я еще не знал тогда, что такое скарабей.

Абду провел меня еще в одну комнатку, где на полу и на столике лежали куски камней.

– Гранит, мрамор, песчаник, – говорил Абду, показывая на камни.

Некоторые камни, уже немного обработанные, напоминали своими очертаниями жуков.

– Сулейман делает, – похвалился Абду.

Услышав свое имя, Сулейман вошел в комнату. Он взял камень, взял резец и показал мне, как он делает жука. А Абду объяснял:

– Скарабей должен быть таким, словно его только что достали из гробницы…

– А зачем? – не понял я.

– Ведь это же скарабей.

Абду посмотрел на меня, как на чудака. Потом, вспомнив, что я только что приехал в их страну, рассказал мне притчу про скарабея.

Я перескажу ее, возможно, не слово в слово, а так, как запомнил.