Текст книги "Клошмерль"

Автор книги: Габриэль Шевалье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

Но чувство долга поддержало кюре Поносса. Потерпев поражение как ценитель, он дал себе слово взять реванш количеством выпитого и удивить своими подвигами горожан. Ведомый святой убеждённостью, он сделался завсегдатаем в кабачке Торбайона и запросто чокался то с одним, то с другим, отвечая шутками на остроты, хотя частенько в этих остротах солоно приходилось слугам господа бога. Кюре Поносс не обижался, и клиенты Торбайона, поклявшись хоть раз напоить его в стельку, без конца подливали ему вина. Но ангел-хранитель Поносса был начеку, не давая окончательно угаснуть светильнику разума в голове подвыпившего кюре и сохраняя осанку, приличествующую духовному лицу. В этой задаче небесному опекуну кюре Поносса помогала служанка Онорина. Долгое отсутствие хозяина заставляло её покидать дом, расположенный как раз напротив. Она пересекала улицу, и на пороге кабачка, как живой укор, возникала её суровая фигура.

– Господин кюре, – говорила она, – вас вызывают в церковь. Надо идти.

Кюре Поносс допивал вино и тотчас же поднимался. Онорина пропускала его вперёд и, прежде чем захлопнуть дверь, бросала испепеляющий взгляд на бездельников и пьянчуг, которые развращали её господина, злоупотребляя доверчивой мягкостью его натуры.

Эта система не вернула ни единой души господу богу. Но зато Поносс сделался истинным дегустатором и тем самым завоевал уважение виноделов Клошмерля, которые считали его человеком негордым, не докучающим нравоучениями и всегда готовым опрокинуть стопочку, как то подобает приличному человеку. За пятнадцать лет нос нашего кюре великолепно расцвёл и приобрёл внушительные размеры – теперь это был солидный нос настоящего обитателя Божоле; окраска его колебалась между фиолетовым цветом одеяний каноника и пурпуром кардинальской мантии. И этот нос внушал доверие всей округе.

Никто не может сделаться знатоком ни в каком деле, если нет у него к этому влечения. А влечение порождает потребность. Так случилось и с кюре Поноссом. Его ежедневная норма достигла двух литров, и он уже не мог без них обойтись, не испытывая мучений. Эти два литра никогда не туманили ему голову, но приводили в удивительно блаженное состояние, которое постепенно сделалось ему необходимым, ибо оно помогало ему переносить служебные неприятности, усугублённые неприятностями домашними.

Источником последних была Онорина, сильно переменившаяся с годами. Удивительная вещь: как только кюре Поносс замкнулся в строгом целомудрии, Онорина перестала к нему относиться с прежним предупредительным почтением, и все вдруг заметили, что набожность её покинула. Молитвы теперь заменил жевательный табак, потребление которого доставляло ей большое удовольствие. В подвале кюре Поносса хранилось неоценимое богатство – старые бутылки с вином, подаренные благочестивыми горожанами. Вскоре Онорина начала прикладываться к этим бутылкам; она пила всё без разбора, а потом частенько тыкалась носом в тазы и миски. Она сделалась сварливой, вела хозяйство кое-как и в довершение ко всему стала скверно видеть. В кухне она вела сама с собой странные разговоры, в которых сквозила угроза, и кюре Поносс больше не осмеливался туда заходить. Сутаны его были в пятнах, бельё без пуговиц, брыжи плохо выглажены. Жил он в постоянном страхе. Если когда-то Онорина доставляла ему радости и служила верой и правдой, то теперь, на склоне лет, она причиняла ему одни огорчения. И теперь тонкий букет изысканного вина более чем когда-либо стал необходимым утешением для клошмерльского кюре.

Зато он обрёл другой род утешения с тех пор, как в 1917 году баронесса де Куртебиш окончательно поселилась в Клошмерле. Не реже двух раз в месяц он обедал в замке, за столом баронессы. Здесь его окружали вниманием, которое, впрочем, относилось не столько к нему самому, сколько к высокой идее, которую он представлял в этой глуши. («Он немного неотёсан», – говорила о нём баронесса де Куртебиш.) Но кюре Поносс в таких тонкостях не разбирался. Глубоко в сердце западали ему эти знаки внимания, оказанные, впрочем, весьма небрежно, так как в замке блюли дворянскую привычку ценить каждого по его рангу. Там, на склоне лет, когда наш кюре уже не ждал новых услад, он познал, что такое изысканная еда, поданная вышколенными лакеями, роскошь столового белья, хрусталь, серебро с фамильными гербами. Всё это приводило его в замешательство и в то же время восхищало. Таким образом, к пятидесяти пяти годам кюре Поносс познал прелести того общественного устройства, коему скромно служил своею проповедью христианского смирения, столь благоприятного для появления крупных состояний. В простодушном восторге размышлял он о том, как прекрасно оно, это хранимое Провидением устройство, если при нём могут столь пышно чествовать бедного деревенского кюре, взыскующего добродетели по мере слабых сил своих.

Только обедая в замке, он впервые понял, какие блага ждут праведников на небесах. Будучи не способен представить себе вечное блаженство без вещественных эквивалентов, заимствованных из земной жизни, он прежде смутно воображал, что пребывание в райских кущах будет наполнено бесконечным питьём вина Божоле и, поскольку грех в раю упразднён, законными утехами с прекрасными женщинами, оттенки кожи и объёмы которых можно будет менять по своему усмотрению. Единственный его опыт в этом роде – постылая связь с Онориной – пробудил в нём жажду перемен, игру воображения, стремление к дерзким экспериментам. Эти грехи дремали где-то в отдалённом уголке его сознания, куда он редко заглядывал. Если он хотел насладиться ими, то прибегал к одной уловке. Он говорил себе: «Предположим, что я на небе, и мне всё позволено». И небеса тотчас же наполнялись необыкновенно нежными округлостями, в которых можно было различать отдельные части тел самых привлекательных прихожанок. Созерцаемые сквозь лупу вечного воздержания, они казались увеличенными во сто крат силой волшебного миража. Обезопасив себя подобным образом, он наслаждался своими видениями, уже не думая о грехе. Они были столь пленительны, что погружали его в состояние некоего отвлечённого блаженства, которому он не находил никаких соответствий среди знакомых ему земных наслаждений. И поэтому, когда к шестидесяти годам возможности его требника подошли к концу, он стал потихоньку лелеять эти райские фантасмагории. Впрочем, Поносс не слишком злоупотреблял своими грёзами, ибо после них страдал от слабости и тягостного сознания того, сколь предосудительные стремления могут гнездиться в благочестивом мозгу.

И вот, с тех пор, как кюре Поносс начал регулярно посещать баронессу де Куртебиш, его представление о небесах стало более возвышенным. В его воображении они были обставлены и украшены так же, как покои замка де Куртебиш, самого роскошного жилища, какое он когда-либо видел. Радости вечной жизни оставались там теми же, но их сладость преумножалась красотой обстановки, благовоспитанным обществом, бесчисленной ангельской челядью, которая в безмолвии помогала избранникам вкушать восторги. Что касается обольстительных небесных дев, то они уже были не простолюдинками, а маркизами, принцессами и другими высокородными особами, которые умели с утончённой грацией перемежать духовные беседы плотскими утехами, с ангельской непорочностью беря всю инициативу на себя, так что праведникам не приходилось краснеть от стыда и умерять свой любовный пыл. В реальной жизни кюре Поносс никогда не мог полностью предаться своеволию чувства – этому препятствовали его щепетильность и унылые прелести его единственного предмета, от которого больше пахло мастикой, чем ароматами будуаров.

Таков был физический и духовный облик умудрённого летами кюре Поносса к концу 1922 года. Его рост, который на призывном осмотре исчислялся в сто шестьдесят восемь сантиметров, уменьшился под бременем годов до ста шестидесяти двух. В то же время обхват талии почти утроился. Он чувствовал себя недурно, если не считать одышки, кровотечений из носа, приступов ревматизма зимой и во все времена года – острых покалываний в области печени. Добрый кюре терпеливо переносил свои недуги, считая их карой за грехи, и мирно старился под сенью своей безупречной репутации, ни разу не омрачённой скандалом.

* * *

Однако продолжим нашу прогулку и, выйдя из церкви, повернём направо. Мы сразу же увидим угловой дом, стоящий у входа в «Тупик монахов». Это «Галери божолез», самый большой и самый посещаемый магазин Клошмерля. Здесь можно найти модные изделия, ткани, шляпы, готовое платье, галантерейные товары, изысканные бакалейные продукты, марочные ликёры, игрушки, домашнюю утварь. Тут можно заказать такие вещи, которые не встретишь в местных лавочках. Своей популярностью и процветанием этот великолепный магазин был обязан лишь одной особе.

На пороге «Галери божолез» стояла огненнокудрая Жюдит Туминьон. Руно её волос сверкало огнями, словно похищенными у небесных светил, и вся она, казалось, вышла из пламени. Профаны, имеющие глупое обыкновение всё упрощать, считали, что она рыжая, и неприязненно называли «рыжухой». Дело обстояло не так просто. Рыжие волосы бывают тусклыми, бывают кирпичного цвета, они могут иметь неприятный грязновато-серый оттенок и казаться пропитанными насквозь едким овечьим жиром. Но волосы Жюдит Туминьон напоминали красное золото и отливали желтизной мирабели, созревшей на солнце. Эта очаровательная женщина, с медовым пушком под мышками, была, по существу, блондинкой, но белокурый цвет её волос достиг своего апогея, ослепительного апофеоза самых тёплых тонов. Она была настоящей «венецианской блондинкой». Пылающий багрянцем тяжёлый узел волос украшал её голову, мягко ниспадая к затылку. От этих волос невозможно было оторвать взгляда. И пленённые взоры неизбежно останавливались на Жюдит, озирали её с головы до пят и повсюду находили пищу для восхищения. Увлечённые тайным смакованием, мужчины не всегда умели утаить его от своих жён, которым интуиция прозорливо указывала на преступную узурпаторшу.

Природа иногда любит делать чудеса – назло обстоятельствам, рангам, воспитанию и богатству. Она помещает создание своей божественной фантазии всюду, где ей только заблагорассудится, здесь она сотворит пастушку, там циркачку и, бросая людям своеобразный вызов, придаёт новую силу социальным переменам, готовит новые брожения, смешение сословий, новые торги между требованиями плоти и корыстью. Жюдит Туминьон являла собой одно из таких чудес, которые редко встречаются в столь абсолютной завершённости. Коварная судьба поместила её в центр Клошмерля и сделала приветливой коммерсанткой. Впрочем, это было лишь обманчивой видимостью, ибо её главная роль, таинственная и в то же время совершенно земная, сводилась к возбуждению плотских желаний. Хотя она была женщиной энергичной и темпераментной, её доля в общей сумме городских адюльтеров была ничтожной по сравнению с ролью возбудительницы страстей во всей округе. Эта лучезарная и пламенеющая весталка, подающая горожанам пример, поддерживала в Клошмерле огонь продолжения рода, выполняя предначертания неведомого языческого божества.

Жюдит Туминьон, бесспорно, была в своём роде шедевром. Обворожительные волны волос обрамляли широковатое, но красиво очерченное лицо. У неё были сочные и всегда влажные губы, развитые челюсти и безупречные зубы женщины, отнюдь не страдающей отсутствием аппетита. Чёрные глаза подчёркивали белизну лица. Трудно описать всю прелесть этого пьянящего тела. Его изгибы были рассчитаны на непогрешимую изощрённость глаза. Казалось, оно было создано содружеством Фидия, Рафаэля и Рубенса, ибо его формы были вылеплены с таким мастерством, которое совершенно исключало самую возможность изъянов и искусно подчёркивало завершённость творения, указуя верный путь Желанию. Груди круглились, как два прелестных холма, и взгляду повсюду открывались возвышенности, горки, заманчивые устья и сладостные лужайки, где охотно остановились бы в набожном благоговении пилигримы, чтобы утолить свою жажду у свежих источников. Но в эту благодатную страну не было доступа без особого пропуска, который получали немногие. Только взгляд властен был над нею витать, замечая затаённые уголки и лаская отдельные вершины, но никто не смел посягнуть на эти края. Кожа Жюдит была такой молочно-белой и шелковистой, что при взгляде на неё мужчины Клошмерля хрипли от волнения, обуреваемые желанием творить безумства.

Пытаясь отыскать в Жюдит изъяны и несовершенства, женщины в ярости ломали ногти и зубы о панцирь её безупречной красоты. Эта броня надёжно защищала душу Жюдит Туминьон, и на прекрасных губах её неизменно играла снисходительная улыбка. Она, подобно кинжалу, вонзалась в завистниц, которых почти никто не желал.

Женщины Клошмерля – во всяком случае, те, кто ещё мог рассчитывать на любовь – тайно ненавидели Жюдит Туминьон. Их ненависть была несправедливой и неблагодарной, так как все они были перед ней в неоплатном долгу. Под покровом ночной темноты, благоприятствующей подменам, они принимали дань от мужчин, которые пытались с помощью доступных средств окольными путями овладеть своим недостижим идеалом.

Магазин «Галери божолез» находился в самом центре городка, и мужчины Клошмерля чуть ли не ежедневно проходили мимо него. И почти ежедневно – открыто или тайно, цинично или лицемерно (в соответствии со своим характером, репутацией и общественным положением) – они созерцали олимпийскую богиню. Застигнутые внезапным голодом при виде этой праздничн плоти, они с удвоенной доблестью набрасывались дома на пресную похлёбку законной любви. В наскучившей домашней стряпне мысль о Жюдит Туминьон была душистым перцем и экзотическими специями. В ночном небе Клошмерля её чары сверкали ясным созвездием Венеры для всех горемык, затерянных в безлюдных краях, рядом с постылыми мегерам. Она сияла призывной Полярной звездой для молодых людей, умирающих от жажды в душной пустыне робости. От вечернего до утреннего звона церковных колоколов весь Клошмерль отдыхал, мечтал и трудился под знаком Жюдит, улыбчивой богини любовных объятий и честно исполненного супружеского долга. В награду за прилежание она наделяла мужчи утешительными иллюзиями. Благодаря этой чудотворной жрице ни один житель Клошмерля не оставался с пустыми руками. Щедрая чародейка согревала даже сонливых стариков. Нисколько не пряча спелые плоды своего тела, подобно Руфи, великодушно склонённая над дряхлыми Воозами, зябкими, беззубыми, с дрожащими голосами, она умела приводить их в слабый трепет, который немного утешал этих старцев, стоящих на пороге хладной могилы.

Хотите представить себе ещё яснее прекрасную коммерсантку в пору её расцвета и величия? Тогда послушайте рассказ сельского полицейского Сиприена Босолея, всегда уделявшего много внимания женщинам Клошмерля. Он уверял, что делает это только в интересах службы.

– Когда женщины спокойны – всё идёт, как надо. Но для того, чтобы они были спокойны, мужчины не должны лениться.

Говорят, что в этом отношении Босолей отличался недюжинным трудолюбием. Он всегда был готов сочувственно, по-братски протянуть руку помощи ослабевшим землякам, когда их жёны наглели и становились чрезмерно крикливыми. Впрочем, он держал в секрете маленькие услуги, оказанные добрым друзьям. Но послушаем лучше его простодушный рассказ.

– Когда эта самая Жюдит смеялась, сударь, она завсегда выставляла напоказ весь свой ротик. Зубки у неё были ровненькие да крепкие, а язычок такой аппетитный, что у вас аж слюнки текли, на него глядючи. Её приоткрытый мокрый ротик сразу наводил вас на всякие такие мысли. Да что ротик! Всё, что было у ней пониже, тоже многого стоило. Да, сударь мой, право слово, эта чёртова баба всех наших мужиков до болезни довела.

– До болезни, господин Босолей?

– Именно до болезни, сударь мой. А болели они от воздержания, потому как всё время удерживались от желания ухватиться руками за кой-какие её места. Эти места были у неё прямо-таки созданы для мужских рук, как ни у какой другой бабы на свете. Сколько раз я ругательски ругал её, чтобы отплатить за то, что она заставляет о себе слишком много думать. А поди попробуй о ней не думать после того, как её увидишь. Можно было лопнуть от злости, глядя, как она, будто бы невзначай, вертит у тебя на глазах своим задом, обтянутым юбкой, и суёт тебе под нос целый короб своих титек, пользуясь тем, что тут же торчит её болван Туминьон и нельзя оказать ни малейшего знака внимания этой чертовке. Когда она проносила мимо свои телеса, белые, пахучие да нежные, так я чувствовал, что просто помираю с голодухи, бес её задери!

– В конце концов, я перестал к ней ходить. Уж очень трудно было на неё глядеть. У меня потом голова ходуном ходила, как в тот раз, когда меня чуть не хватил солнечный удар. Это дело было ещё до войны, в тот самый год, когда так дьявольски пекло. Надо сказать, что солнце меня тогда пробрало по причине форменного кепи – от него голове чересчур душно. В такую жарищу и сушь нельзя пить вино крепче десяти градусов, если потом нужно выйти на жару. А я в тот день дёрнул у Ламолира пару бутылок старого винца градусов в тринадцать – четырнадцать. Он вытащил их из своего погреба и угостил меня в благодарность за одно дельце. Ведь нам, сельским полицейским, часто предоставляется случай оказывать всякие услуги. А это потом даёт возможность цепляться к человеку или оставлять его в покое, соответственно тому, нравится нам его физиономия или нет…

Но вернёмся к Жюдит Туминьон, королеве Клошмерля, которой мужчины платили дань своими вожделениями, а женщины глухой ненавистью, молясь денно и нощно, чтобы мерзкие язвы и выпадение волос поразили её бесстыжее тело.

Самой ярой противницей Жюдит Туминьон была Жюстина Пюте, предводительница добродетельных женщин Клошмерля, которая из своего окна легко могла наблюдать за чёрным ходом в «Галери божолез». Эта старая дева была самой непримиримой и неутомимой из всех ненавистниц Жюдит Туминьон, ибо она черпала великие силы в своём благочестии, а также в своём безысходном девстве, поставленном ею на службу всеблагой католической церкви. Прочно засев в неприступной цитадели своего целомудрия, Жюстина Пюте подвергала строгой критике городские нравы вообще и поведение Жюдит Туминьон в частности. Обаяние прекрасной коммерсантки, её звонкий голос и певучий смех ежечасно поражали в самое сердце старую деву. Прелестная Жюдит была счастлива и не скрывала этого. А такие вещи невозможно простить.

Звание официального владельца обольстительной Жюдит принадлежало Франсуа Туминьону, но её фактическим обладателем, которому она платила полной взаимностью, был судейский клерк Ипполит Фонсимань, высокий и красивый брюнет, с густой, слегка вьющейся шевелюрой. Даже в будни он носил манжеты и изысканные галстуки, каких никто, кроме него, в Клошмерле не имел. Будучи холостяком, он жил на полном пансионе в гостинице Торбайона.

Однако следует рассказать о том, каким образом Жюдит Туминьон оказалась во власти преступной любви, доставлявшей ей сильное и частое наслаждение, что хорошо отражалось на цвете её лица и благоприятствовало хорошему настроению. Слепец Франсуа Туминьон только выгадывал от благополучия своей жены. Завидный покой, которым он наслаждался дома, был оплачен ценой бесчестья. Увы, в бурлящем содоме людской суеты обстоятельства часто складываются самым безнравственным образом.

Жюдит была дочерью бедных родителей, и с юных лет ей приходилось зарабатывать на жизнь. Для неё это не составляло большого труда, так как она была девицей красивой и разбитной. В шестнадцать лет она покинула Клошмерль и поселилась в Вильфранше у своей тётки. Сначала Жюдит была служанкой в кафе, затем в отеле, а потом продавщицей в различных магазинах. Везде и повсюду она оставляла неизгладимый след. Её путь был усеян жертвами. Почти все её хозяева собирались бросить своих жён и торговлю, чтобы уехать с ней, прихватив одну лишь чековую книжку. Но все эти почтенные дельцы были безобразно пузаты, и она гордо отвергала их домагательства, ибо физически не могла сочетать денежные расчёты с любовью, считая, что последняя должна быть беспримесной и воплощаться в образе красивого юноши. Эта брезгливость определила её дальнейшее поведение. Прежде всего, она желала быть страстно любимой. Она хотела любви, которая не имела ничего общего с любовью отеческой или сентиментальной. Темперамент Жюдит заставлял её забывать о богатстве ради упоительной страсти. В её жизни не было дня без любви, хотя всё это оканчивалось горьким разочарованием. К двадцати двум годам она уже успела переменить нескольких любовников и пережить ряд мелких увлечений.

В 1913 году, в полном расцвете красоты, она снова появилась в родном городке и сразу же вскружила всем голову. Более всех влюбился в неё Франсуа Туминьон, которого называли сыном «Галери божолез», потому что он был бесспорным наследником этого богатого магазина. Франсуа Туминьон тотчас же покинул свою невесту, миловидную Адель Машикур, и стал досаждать прелестной Жюдит, предлагая ей руку и сердце. Жюдит в это время горевала, размышляя о разрыве со своим последним возлюбленным. То ли ей улыбнулась перспектива отбить у соперницы жениха, то ли она просто захотела устроить наконец свою судьбу, но Франсуа Туминьон получил согласие. Адель Машикур, ставшая вскоре Аделью Торбайон, не могла простить ей такую обиду. Нельзя сказать, чтобы покинутая невеста жалела о своём первом женихе (Артюр Торбайон явно превосходил красотой тщедушного владельца «Галери божолез»). Но женщины никогда не прощают подобных обид, и они полностью занимают досуги провинциальной жизни. Гостиница Торбайона стояла напротив «Галери божолез», и это соседство способствовало неприязни давних соперниц. Обе женщины осматривали друг друга с ног до головы по нескольку раз на день, в надежде обнаружить в красоте соперницы какие-нибудь изъяны. Злопамятство трактирщицы неминуемо вызывало ответное презрение со стороны владелицы магазина. Глядя друг на друга, обе принимали томные позы счастливых и удовлетворённых женщин, – позы, крайне лестные для их мужей. Они как бы хвастались друг перед другом своими альковными тайнами.

Мать Туминьона умерла в год свадьбы сына, и Жюдит стала полновластной хозяйкой «Галери божолез». Она обладала коммерческой жилкой и значительно увеличила торговые обороты магазина, которому могла посвятить всё своё время, так как Франсуа Туминьон её ни капельки не отвлекал. Он оказался до жалости хилым и неловким и вдобавок ко всему приводил Жюдит в отчание своей чисто птичьей быстротой. У Жюдит появилась привычка раз в неделю ездить либо в Вильфранш, либо в Лион (якобы по торговым делам). Война сделала Франсуа окончательно бессильным и в довершение всего превратила в алкоголика.

В конце 1919 года в Клошмерле появился Ипполит Фонсимань. Он обосновался в гостинице Торбайона и немедленно занялся поисками необходимых дополнительных удобств. Проще всего было бы их искать у хозяйки гостиницы, но этому мешала подозрительность Артюра Торбайона. Ипполит Фонсимань стал ходить в «Галери божолез» за мелкими покупками с регулярностью, достойной восхищения. Покупая поштучно, он постепенно приобрёл восемнадцать металлических застёжек. (Эти застёжки-кнопки предпочитали носить холостяки, лишённые женской заботы.) Глядя на такие застёжки, сострадательные особы обычно говорят: «Вам бы следовало жениться, сударь». А находчивые молодые люди галантно отвечают: «На такой женщине, как вы, мадам…» В глазах красивого клерка светилась восточная нега. Эти глаза произвели неотразимое впечатление на нашу Жюдит и воскресили в ней пылкость юных лет, обогащённую опытом, который приходит только со зрелостью.

Вскоре заметили, что по четвергам, в тот самый день, когда Жюдит садилась в автобус, идущий в Вильфранш, Фонсимань неизменно куда-то укатывал на своём мотоцикле и неведомо где проводил весь день. Горожане обратили внимание также на то, что прелестная коммерсантка стала очень часто совершать велосипедные прогулки. Она это делала якобы из гигиенических соображений, но забота о здоровье всегда увлекала её на дорогу, ведущую прямиком в лесок Фон-Муссю, прибежище влюблённых Клошмерля. Жюстина Пюте обнаружила, что с наступлением темноты, в то время как Франсуа Туминьон попивал винцо в кабачке, юный клерк проскальзывал в «Тупик монахов», к чёрному ходу «Галери божолез». Наконец, злые языки утверждали, что не раз встречали клерка и коммерсантку на одной из улиц Лиона, изобилующей гостиницами. После этого никто уже не стал сомневаться в опале Франсуа Туминьона.

Эти бесстыжие проделки тянулись более трёх лет, и к осени 1922 года обитатели Клошмерля утратили к ним интерес. Горожане долгое время предвкушали трагедию или хотя бы семейный скандал и теперь, убедившись в полной безнаказанности прелюбодеев, окончательно перестали судачить об этой истории. Во всей долине единственным человеком, который ни о чём не догадывался, был сам Туминьон. Он сделал Фонсиманя своим ближайшим другом, постоянно затягивал его к себе и безудержно хвастал перед ним своей Жюдит. Дело дошло до того, что сама Жюдит запротестовала. Она заявила мужу, что молодого человека видят у них слишком часто. Рано или поздно об этом станут болтать досужие языки.

– Болтать? Но о ком? О чём? – спросил Франсуа Туминьон.

– Ну… Фонсимань… и я… Сам понимаешь, что тут можно наговорить. Эта противная Пюте с удовольствием раззвонит повсюду, что Фонсимань мой любовник.

Эта мысль показалась Туминьону невероятно комичной. Он воображал, что знает свою супругу лучше, чем кто бы то ни был. Уж кто-кто, а его жена никогда не имела склонности к этим занятиям. Больше того, она их не выносила и не раз говорила ему об этом. И Туминьон обратил свой гнев против пакостных клеветников:

– Если ты поймаешь хоть одного – веди его ко мне немедля. Он будет иметь дело со мной!

О всемогущий случай! Именно в эту минуту в комнату вошёл Ипполит Фонсимань. Франсуа Туминьон встретил его с радостью:

– Послушайте, господин Ипполит, я вам сейчас сообщу забавнейшую штуковину. Говорят, вы спите с Жюдит!

– Я?.. – начал заикаться клерк, чувствуя, что багровеет.

– Франсуа, прошу тебя! Франсуа, не говори глупостей! – воскликнула Жюдит, чтобы как-то сгладить неловкость, и залилась стыдливым рурумянцем.

– Дай же мне сказать, чёрт возьми! – упрямо кричал Туминьон. – Не так уж часто можно посмеяться в этом краю остолопов. Так вы забавляетесь с Жюдит? Ну и потеха!

– Да замолчи же, наконец, Франсуа! – повторила неверная супруга.

Но Франсуа завёлся. Он продолжал гнуть своё:

– Скажите, господин Ипполит, ведь вы считаете Жюдит красивой женщиной? Не так ли? А какая там она женщина?! Ледышка она, да и только. Если бы вы смогли её расшевелить, я был бы вам только благодарен. Не стесняйтесь! Я вас оставлю одних – мне надобно заглянуть к Пьешю. Пользуйтесь случаем, господин Ипполит! Постарайтесь доказать, что вы искуснее меня.

И перед тем, как закрыть двери магазина, он снова распорядился:

– Всякого, кто посмеет болтать напраслину, посылай ко мне. Ты меня поняла, Жюдит?

Никогда ещё прелестная коммерсантка не любила красавца клерка с таким пылом. Так было заключено соглашение, основанное на доверии и давшее долгое счастье сразу трём существам.