Текст книги "Байкальский экспресс"

Автор книги: Г. Касьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Пусть проверяют, – откликнулся Селивёрстыч. – Давай спать, Филипп. Утром всё видней будет.

Уложив поудобнее сено, я лёг и стал вспоминать события прошедшего дня. Мне хотелось по горячим следам – так принято выражаться у милицейских чинов – придти к каким-нибудь выводам. Но усталость брала своё, и единственный вывод, который я всё же успел сделать перед тем, как уснул, был таков: куда делся товар – и в самом деле никто не знает. Толкутся все вокруг поезда с пассажирами и ничего не могут понять...

И тут же заснул, будто в яму провалился.

* * *

Следующим утром, протерев наскоро ещё припухшие от сна глаза, мы заняли наблюдательные посты у щелей.

Зрелище было прекрасное: двор и дом были видны, как на ладони. В

сарае на первом этаже визжали поросята. По двору бродили куры. На крыльце сидел стражник с автоматом и лениво следил за куриными передвижениями.

Через некоторое время заскрипела дверь и выпустила из дома пацана с ведёрком и копарулькой в руке. Пытливо шмыгнув глазом в сторону сеновала, пацан направился в огород.

– Картошку рыть пошёл, – с гордостью сообщил Селивёрстыч.

– Эй!От дома далеко отойдёшь – сразу твоим братанам жопу драть буду, посулил вслед стражник. – А как поймаю – и тебе тоже.

– Знаю, – буркнул пацан, не оборачиваясь.

Вскоре вышла хозяйка с пойлом для поросят. Сойдя с крыльца, она поставила ведро, упёрла руки в бока и, как ни в чём не бывало, заговорила через запертую дверь с мужем. Что-то о возникших вдруг проблемах в хозяйстве.

– С арестованным разговаривать не положено, – лениво заметил на это стражник.

Почтенная женщина повернулась и мгновенно, единым духом выдала длинную тираду, краткий смысл которой заключался в том, что если ты караулишь, то карауль, а в чужие дела не суйся, бля... Стражник сплюнул и отвернулся.

– Я картошечки вам пошлю с лучком, и чаю горячего, – пообещала хозяйка, лаская взглядом дверь сеновала и огромный замок, висевший на ней. – Иван принесёт.

И ушла к поросятам.

– С лучком – это неплохо, – одобрил Селивёрстыч и почесал живот.

Все эти благопристойные и миролюбивые события никак не успокаивали мою мятущуюся душу. Здравый смысл подсказывал, что относительное миролюбие может лопнуть в любой непредсказуемый момент времени. И тогда... Чёрт знает, что может произойти тогда. Где пахнет большими деньгами, там гуманности нет.

И я, не дожидаясь картошки с луком, начал на всякий случай загружать свой трудолюбивый, изъеденный мыслями и анализом мозг. Подумать было о чём.

Ещё вчера умную мою голову посетила беспокойная мысль, касающаяся той идиотской версии, из-за которой Селивёрстыча и меня держат сейчас на сеновале. В соответствии с ней мы, якобы, причастны к исчезновению наркотиков. Дурь. Версия-то милицейская, но нынче выяснилось,

что бандиты придерживаются её тоже. Конечно, если Мудраков и Мущепако додумались до неё, то почему бы и лейтенанту Завалюхину, или как там его кличут в определённых кругах, не прийти к тем же выводам? В принципе ничего необычного в этом нет. Но если дотошно вникать в частности – необычное всё же выползает из мало заметной щели. Суть его, необычного, заключается в том, что для принятия такой версии надо знать очень подробно, что и как произошло на виадуке. Теперь прикинем, как это укладывается во времени. Подозрение пало на нас спустя примерно час после остановки поезда. А через шесть-семь часов сюда уже явились вооружённые люди и принялись допрашивать путевого обходчика... Что-то здесь не то, вам не кажется?

И только я успел это осмыслить, как из глубин моего серого вещества вылезло на поверхность некое воспоминание. И оно придало вдруг определённость всем расплывчатым мыслям. Я даже затрепетал... но не от радости, а скорее от ужаса. Почему я не припомнил этого раньше?

Я вспомнил, что вчера майор Мущепако дал указание омоновцам, побежавшим сюда сразу после моего исчезновения, пробежаться лишь до ближайшего километрового столба, после чего повернуть назад. А потом яростно сопротивлялся отправке сюда же наряда для моего задержания.

Почему? Боялся ночного нападения? Да он знал заранее, что меня и без омона здесь возьмут! И не хотел, чтобы омон помешал этому...

А я, дурачок, удивлялся вчера, почему криминал всё время держит инициативу в своих руках. Понятно теперь, почему.

Вот после этого я затосковал. Если майор – предатель, то дела наши совсем плохи. В тоске я валялся на сене, жевал траву, потом сидел,

подперев умную голову кулаками, но ничего путного не придумал. В отчаянии поднялся и стал ходить по сеновалу, приглядываясь к брусу, из которого были сделаны стены, и пробуя его наощупь. Селивёрстыч молча наблюдал за мной и вдруг сказал:

– Не там щупаешь. Есть пара гнилых досочек вот здесь, внизу, да они на галерею выходят. Как из дыры-то полезешь, так он от пуза из автомата и нашпигует...

Конечно, я немедленно опустился на колени и стал молча исследовать указанное гнилое место. И выяснил, что не очень оно и гнилое. Но если, собравшись с силами, пнуть по этому месту хорошенько, то доски могут и отскочить. А могут и удержаться...

– М-да, – сказал я и поднялся на ноги.

– Не бери в голову, Филипп, – сказал Селивёрстыч. – Не стоит на рожон переть. Пока доски отдерёшь – подстрелят. Даже ночью не промахнутся.

Я выслушал этот совет молча.

Вскоре на двери нашей загремел замок, она со скрипом отворилась и в темницу торжественно прибыл завтрак. Поздний. Или обед. Но ранний. А может, и то и другое, если судить по количеству прибывшей пищи. Бедного Ивана, копавшегося недавно в огороде, буквально перекосило под тяжестью вставленных один в другой судков и кастрюль. За его спиной маячил вчерашний знакомый – рябой, с автоматом поперёк живота. По другую сторону виднелась фигура пониже, не в меру коренастая, на толстых слоновьих ногах. И тоже с автоматом. Как только Иван зашёл, дверь затворили и в пробой вставили замок.

Ну, поели мы за прикрытой дверью на славу. У меня точно за ушами треск стоял. И за этим треском я не услышал, о чём вели негромкий разговор отец и сын. Разобрал только, что двое остались здесь, а четверо ночью ушли. И более ничего не уловил из их беседы. А когда мы остались одни, я поинтересовался, ковыряя в зубах соломиной, что нового на воле. О чём поведал Иванушка?

Поведал он о двух событиях, не спеша разъяснил Селивёрстыч. Одно произошло перед утром: в четыре двадцать пять в сторону тридцатого километра прокатила мотодрезина с прицепом. Вероятно, с группой поддержки. В это глухое время у Ивана безошибочно сработал рефлекс человека, с рождения живущего на железной дороге: чуть загремели рельсы – услышал, проснулся, засёк время – и опять спать. А до нас звук не дошёл, утонув в шуме Шарыжалгая.

Второе событие имело место утром, когда Иван рыл на огороде картошку. С возвышавшейся почти сразу за огородом скалы, покрытой чахлыми сосенками, кто-то через оптику разглядывал дом и усадьбу. Скалу ту я помнил прекрасно, и прекрасно знал, что влезть на неё со стороны железной дороги или из пади практически невозможно. Козы, правда, лазят... Но козы, если на спор, и на Джомолунгму влезут, причём без всякого снаряжения. С одними рогами и копытами.

– А он видел того наблюдателя? – осторожно спросил я.

– Нет. Где ж там его увидишь?

– А почему решил, что через оптику?

– Два раза зайчик блеснул. Когда по морю мимо нас катер или баржа идёт, команда так же вот берег разглядывает. Зайчик блеснёт и ускочит. А на скале кто может сверкать? Козы все без очков ходят.

– И без оптических прицелов, – добавил я.

– Шутишь? – спросил Селивёрстыч и слегка помрачнел.

Я не ответил. Я сел на корточки и рассеянно уставился на сумку, набитую тряпьём, которую старик подкладывал себе под голову.

Дело в том, что наблюдатель на скале сильно менял ситуацию. Как это ни покажется странным – он упрощал её. Впервые с тех пор, как заварилась эта каша, я, кажется, понял, из чего она варится. А если понял, то, в принципе, мог бы и поучаствовать в этом процессе. Глядишь – что-то получилось бы и на наш вкус...

А что конкретно я могу предпринять? Прямо сейчас. Пока Завалюхин не объявился. Что?

Тут я вдруг понял, почему упорно гляжу на эту сумку. Глаз от неё

оторвать не могу. Хорошая сумочка. Пусть и не очень новая, но всё же...

Догадавшись, что я опять углубился в анализ, Селивёрстыч решил на этот раз не оставаться в стороне. И начал тоже анализировать.

– Может, то милиция на горку влезла? Для разведки, – предположил он.

– Не-е... Только не милиция.

– Почему?

– Не те методы. Зачем милиции по горкам лазить? Если ей что-то надо, она придёт к любому вашему знакомому и скажет: гражданин, по нашим оперативным данным ты давно не гостил у Павла Селивёрстовича. Сколько? Три дня? Вот видишь... Сходи, проведай. И вернувшись, расскажешь нам, как он живёт. А мы тогда никому не скажем, что ты поддельной водкой торгуешь. Не торгуешь? Ну, с этим надо разобраться... И любой будет рад помочь, чтобы жить без разборок. А по горам лазить – не её профиль.

– Как у тебя всё ловко получается, – озадаченно произнёс Селивёрстыч. – Кто же тогда там сидит?

– Павел Селивёрстович, – решительно сказал я. – Мне нужна ваша сумка.

Путевой обходчик пару секунд глядел на меня широко раскрытыми глазами. Потом согласился:

– Бери. А... зачем она тебе?

– Вообще-то я бы хотел иметь более солидную, и поновей, но за отсутствием таковой и эта пойдет. Я хочу выйти отсюда, Павел Селиверстович. С сумкой. И как можно скорей.

– А думаешь, я этого не хочу?

– Я неудачно выразился. Мне НАДО уйти отсюда. Таковы обстоятельства, чёрт бы их взял. Мы с вами в ловушке и спасать нас некому, понимаете? Все сейчас заняты. Все рыщут вокруг поезда и нюхают под виадуком, где сумка голубая лежала. Наркотик ищут. А его нет и никому неизвестно, где он. Но всем известно, что мы с вами главные подозреваемые. Так?

– Драндулетом твою семафору в бок, – пробормотал Селивёрстыч.

– Ага, в бок. Когда поезд, наконец, уйдет в порт Байкал, а это случится сегодня, все останутся с носом и тут уже всерьёз кинутся нас искать. Мне кажется, уже начали. Но те ребята, что ушли отсюда ночью – не дураки. Они прибегут сюда первыми и тогда я не знаю, что будет. Из нас начнут выбивать то, чего мы не знаем.

– Сначала уведут подальше. Чтобы никто не мешал, – дополнил Селиверстыч, мрачнея.

– Верно. Но это ещё не вся беда. Они возьмут в заложники Ивана или ваших девчонок. Эта технология давно известна.

– Что давно известно?

– Технология. Программа действий.

Старик засопел и отвернулся.

– Я нарисовал, конечно, мрачную картину, – сказал я, чувствуя необходимость как-то оправдаться. – Но это очень вероятный вариант.

Мы помолчали.

– А что ты будешь делать, если, м-м... утекёшь?

– Зависит от обстоятельств, – ответил я глубокомысленно. – Осмотрюсь и подумаю. Если вам не будет грозить прямая опасность – пойду искать утерянный товар.

Старик хмыкнул.

– А что мне остается делать? – в раздражении спросил я. – Если товар не найдется – майор Мущепако посадит. Да и кроме майора найдутся желающие поквитаться. Они же на этом не успокоются...

– Найдутся, – согласился Селивёрстыч. – Вон они, псы, с автоматами. Гранатку бы сейчас... Собственный двор не пожалел бы.

Тут мы ещё помолчали. Потом я присел возле известного гниловатого места и прилежно занялся повторным его осмотром.

– Не пройдет у тебя этот номер, – сказал старик, поглядывая на меня искоса. – С первого раза не вышибешь, а после третьего пинка уже можно будет не высовываться. Пуля обеспечена.

Я промолчал. Что толку возражать?

– Есть ещё этот... вариант. Место, которое можно проломить с первого раза, – продолжил он после небольшой паузы.

Я поднял голову.

– Где?

– Вот за этой стенкой у меня кладовочка. Инвентарь лежит. Там дверь хлипкая и замочек висит так себе, для отвода глаз. Верхнюю доску в стенке можно прямо отсюда из пазов втихую вынуть, она коротковата. И гвоздями я её не прибивал. Ты, пожалуй, пролезешь.

– Ага. Прекрасно. Вот сейчас и проверим, – сказал я, встал и, крадучись, подошёл к стенке.

* * *

Хозяин знал, что говорил.

Осторожно и бесшумно мы сняли верхнюю доску и сунули её под сено. В образовавшуюся щель я смог бы пролезть даже после двух обедов и ужина впридачу. Вытащив из угла объёмистую сумку, которую следовало носить через плечо, я стал набивать её сеном.

– Зачем? – спросил Селивёрстыч, слегка приоткрыв рот.

– Для солидности, – отвечал я. – Чего я, как дурак, с пустой побегу?

Путевой обходчик смотрел на меня так, что было ясно: выражение "как дурак" вполне могло бы обойтись без слова "как"...

– Ничего, – заметил я, как бы ведя с ним безмолвную дискуссию. Полная сумка привлечёт больше внимания.

– Но зачем ей привлекать? – опять спросил он, в изумлении моргнув два раза.

В ответ я лишь предостерегающе поднял палец и погрозил им, продолжая расталкивать сено по углам.

Больше Селивёрстыч ни о чём меня не спрашивал. Когда я перекинул сумку в кладовую через дыру в стене, он сказал, не отрываясь от щели, через которую наблюдал обстановку:

– Гуляет он, голубчик, по двору. Застоялся. Выжди, когда отойдёт подальше и спиной повернётся. Ну, спаси Бог.

Я подтянулся на руках, протиснулся в щель и осторожно ступил на пол узкого помещения, забитого лопатами, вилами, вёдрами и прочим скарбом. Дверь его и в самом деле была тонковата. Хранившиеся за нею ценности не требовали мощной охраны. Впрочем, как и хранившееся за стенкой сено, но вот поди ж ты...

Не в меру коренастый охранник прохаживался по двору. Ноги у него коротковаты, отметил я. На сарай он не обращал никакого внимания; видно, порядком надоело ему за день это сооружение. Гуляй, милый, гуляй, подбадривал я, приникнув воспалённым глазом к округлой дырке, из которой ещё во времена, может быть, Лаврентия Берия выпал сучок и затерялся где-то.

Охранник продолжал гулять. Он прошёл вправо до конца двора, удаляясь от меня, поглядел, что растёт в той стороне на грядках и повернул обратно. Если ещё раз заинтересуется грядками – буду кидаться на дверь, решил я. Парень потоптался у крыльца, но подниматься на него не стал и опять направился в ту сторону. Теперь его внимание привлекли прибитые высоко на углу дома деревянные серп и молот, измочаленные временем и осадками до неузнаваемости. И только он, остановившись на углу, задрал голову, я сделал два пружинных шага и прыгнул на дверь...

Дверь оказалась слишком хлипкой. Замок тоже. В результате оба мы – и дверь, и я – рухнули на галерею. Это было – хуже некуда, и не миновать бы мне пули в живот или в другой какой орган, если бы охранник не был так сильно запрограммирован: он со всем вниманием стерёг дверь сеновала, а человек вылетел с грохотом совсем из другой двери...

Опомнился он, когда я вскочил на ноги и прыжками понёсся по галерее к лестнице. Автоматная очередь раздалась, когда я уже скакал по ступеням вниз; и в тот же миг распахнулась дверь дома; на крыльцо выскочил рябой.

Этот просёк ситуацию мгновенно.

– Карау-уль! – закричал он голосом, которым когда-то лихие командиры эскадронов кричали: "На ко-онь!... ", и маханул с крыльца.

Исход побега решали не секунды, а доли секунд. Рябой не мог бежать за мной по прямой траектории, потому что рисковал попасть под пули обалдевшего от усердия охранника, и помчался вдоль дома, отсекая путь к железной дороге. Но я свернул налево, за дворовые постройки.

Стартовая скорость у меня всегда была хороша, я мгновенно заработал конечностям и помчался по тропе вдоль огорода, уходящего вглубь пади. Когда рябой выскочил на тропу, между нами было расстояние метров тридцать. Он дал очередь, не снижая скорости, но, конечно, не попал.

– Не уйдёшь, падла! – закричал он, но далее бежал молча, потому что тропа была извилиста и бугриста, а скорость моя внушала ему, скорее всего, опасения, а не надежды. Я мчался, придерживая рукой сумку и не замечая веток, хлеставших по лицу. Слева громыхал Шарыжалгай, справа тянулись кусты и за ними начинался подъём в гору.

Пробежав метров триста и слегка запыхавшись, я решил, что пора начинать задуманный спектакль. Не бежать же с сумкой до истоков Шарыжалгая...

На ходу я скинул её в траву и немедленно наддал, перепрыгивая через валуны. Пробежав метров пятьдесят, оглянулся. Рябой стоял у сумки и растерянно глядел мне вслед. Вот так, дорогой. Нестандартная ситуация. Думай...

Следующие сто метров я пробежал уже лёгкой рысью, потом свернул в кусты и, продравшись сквозь них, полез в гору. Удаляться от усадьбы путевого обходчика пока не входило в мои планы.

Поднявшись выше, так, что стало видно дом, сарай, из которого я только что бежал, и огород, мимо которого улепётывал от рябого, я осторожно двинулся назад вдоль склона, наблюдая за подходом к дому. И вскоре увидел рябого... Он шёл вдоль огорода, неся на плече сумку и на животе автомат. Смирясь с моим побегом, он удовлетворился добычей. Это было вполне объяснимо: не зря же я, рискуя жизнью, бежал вместе с нею...

Тут я замер под елью, ожидая развязки этой рискованной интриги. Получится или нет?

Рябой шёл, оглядываясь по сторонам. Сумку он, наперекор любознательности, не открывал: а вдруг там какой-нибудь нехороший сюрприз? Откроешь, а из неё как рванёт... Вот он скрылся из глаз и через несколько секунд должен будет войти во двор. И тут со скалы, на которую до сих пор поднимались лишь козы, хлопнул выстрел.

Западня, которую я поставил, сработала.

* * *

Спустя примерно час я сидел на берегу моря у подножия каменной глыбы, скрывавшей меня от постороних глаз, и раздумывал, как лучше распорядиться обретённой свободой.

У берега под прозрачной толщей воды блестел узор из весёлых разноцветных камней, но чуть дальше всё исчезало, дно уходило в тёмную бездну, куда не проникал глаз. Совсем, как в человеческой жизни... Жирные чайки качались на воде, вид у них был покойный и безмятежный. Вдали, над самой поверхностью водной глади туманились горы противоположного берега.

За последний час произошло много неожиданных событий. Вот краткий их перечень.

Первый же выстрел со скалы уложил насмерть рябого. Он так и остался лежать во дворе, прикрытый старой мешковиной. Да, жить или не жить – часто решает мгновенье. Вся перестрелка продолжалась не более двух минут. Автомат рябого и сумка с сеном исчезли. Исчез также коротконогий, исчез Селивёрстыч со всем семейством. Если судить по тому, что на двери дома висел устрашающего вида замок, уходило семейство без паники. Даже рябого успели сердобольно прикрыть мешком. Сумку и автомат семейство, конечно, не брало; и коротконогому они не достались; это была законная добыча тех, кто спустился со скалы козьими тропами.

Ладно, получили они свою добычу и пусть делают с ней, что хотят. Поехали дальше. Здесь, в тишине и спокойствии зафиксируем факты. И решим, что делать дальше.

Факты, между тем, говорят, что война местного значения идёт между тремя сторонами. Многовато. Всё три стороны мочат друг друга беспощадно. Почему вдруг в этом Богом забытом месте появилось разом столько воинов неизвестно; но известно, что все они охотятся за одной и той же добычей: за сумкой с товаром. Нет, не за той сумкой, что колотилась о мой бок, когда я удирал от рябого. То, что на эту приманку клюнул не только рябой, но и ребята, сидевшие на козьей скале, говорит лишь о том, что и они пришли, в конце концов, к простой, но, тем не менее, ложной мысли: товар где-то припрятал Селивёрстыч. А я, улучив момент, бежал с товаром, потому что почуял, что пахнет жареным. Как бы не так..... Как часто мы выдаём желаемое за действительность!

Из всей цепочки последних событий следует вывод:ни одна из воюющих сторон не имеет понятия, где товар. Именно поэтому фокус всех интересов сконцентрировался на усадьбе путевого обходчика. У них у всех нет других серьёзных вариантов. Но это – у них. Они не знают достоверно, как развивались события на виадуке. Они знают только, чем они закончились. Достоверно знаю лишь я – один я видел во всех подробностях роковой прыжок курьера. Но и я не знаю, почему и куда исчез товар. Вот чертовщина...

Опять зафиксируем:значит, я тоже не знаю всех подробностей. Что-то в моём понимании происходившего не соответствует действительности. Гм... Может быть, существуют какие-то, ну назовём их так:нестандартные, необычные обстоятельства, которые скрывают и маскируют от меня что-то ещё?

Откликаясь на эту мудрую, но не очень внятную мысль, я стал усердно вспоминать все подробности увиденного возле виадука. Но никаких нестандартных или необычных обстоятельств, увы, не вспомнил. Кроме, может быть, одного: поезд перед этим вышел из туннеля. А что, собствено, здесь необычного?

И тут я задумался. И чем больше думал, тем больше мне приходило в голову, что это обстоятельство и есть самое важное.

Я посидел на камушках ещё немного, просто так, чтобы получше освоиться с новой мыслью, потом улыбнулся сам себе, встал и пошёл по берегу. Конечно, в сторону тридцатого километра.

* * *

В конце каждого туннеля есть свет. За исключением тех, которые содержат в себе кривой путь. У тех впереди – непроглядная темнота, будто при входе в преисподнюю.

Туннель на тридцатом километре был из кривых. Войдя в него, я медленно двинулся по левой стороне, постепенно привыкая к темноте.

Снаружи было тепло и солнечно, но в туннеле в лицо дул ледяной сквозняк. Рельсы на чётном пути были давно сняты, дорога считалась одноколейной, поэтому между действующей колеёй и противоположной стеной туннеля было свободное пространство.

Я не стал рыскать по нему, как рыщет в лесу грибник, шурша в траве палкой, а, прижавшись к стене, медленно пошёл вдоль неё. Привыкнув к темноте, я уже не спотыкался на крупных валунах, не пинал невзначай консервные банки и обходил стороной редкие кучки тряпья, нивесть каким путём попавшие сюда. Не спеша я продвигался вперёд, тщательно осматривая землю под ногами и пространство в стенных нишах,

где ранее были проложены эксплуатационные кабели, а теперь болтались какие-то обрывки, скобы и крючки. Я прошёл уже больше половины дуги,

по которой шёл поворот, и впереди стал открываться выход и забрезжил свет, мешая поискам. Тогда я повернулся и пошёл к выходу спиной вперёд, отгородившись от света. В одной из ниш я увидел кусок бетонной панели и подумал, что такая находка в будущем непременно изумит дотошных археологов и краеведов. Как он сюда попал? За куском панели лежала куча какого-то тряпья и я подошёл к ней и, будучи последовательным и аккуратным от природы, всмотрелся в неё.

Это было не тряпьё. Это была сумка.

* * *

Вот она, добыча. Объёмистая сумка, набитая плотно, с длинными ручками для ношения на плече. Цвет тёмный, какой именно – не разобрал при слабом освещении. Лежала в нише вверх дном, небрежно вброшенная между каменной стеной туннеля и куском бетонной панели.

– Прав Селивёрстыч, – забормотал я. – В жизни всё устроено проще, чем в головах наших глупых. И сложнее одновремённо... из-за случайностей, добавил я, объясняя вдруг возникшее противоречие. – Ну и что теперь делать-то?

Пришлось постоять и подумать немного. Лихо он запустил здесь, в туннеле сумку, так что летела она до самой стены, и угораздило её попасть именно в эту нишу. На выходе из туннеля выпрыгнул сам, с маленькой сумкой, чтобы уменьшить риск травмы. Всё правильно сделал. И после прыжка намеревался вернуться и забрать эту. Но всё вышло не так...

Я покрутил головой, присел, вытащил сумку, поставив её перед собой, и расстегнул молнию. В сумке, обёрнутые толстым слоем какой-то мягкой ткани, лежали двенадцать жестяных банок из-под кофе.

Вот он где, товар. Богатство криминальное... Конечно, я попытался тут же вскрыть одну из банок. Интересно же... Но крышки были плотно закрыты и я чуть не сломал пальцы, пытаясь отодрать их. То ли они запаяны, то ли посажены на какой-то кошмарный клей...

Ладно, нет – и не надо.

И тут нехорошая мысль пришла мне в голову. Я вспомнил майора Мущепако.

Сумку с товаром придётся срочно сдавать операм. Если не сдать – война будет продолжаться, и новые жертвы пополнят список старых, и я или Селивёрстыч окажемся одной из них. Война закончится тогда лишь, когда найдётся товар. Но как её сдать? Каким способом? Сейчас существует версия, что мы с Селивёрстычем по преступному сговору товар умыкнули. Такая версия выгодна операм – хотя бы потому, что даёт возможность рапортовать начальству: по горячим следам найдены подозреваемые. Вряд ли Мущепако добровольно от неё откажется. Поэтому, соображал я, сидя на корточках и не спеша укладывая банки на место, если я сейчас сдамся и, как это называется... да, сделаю заявление, Мущепако сразу скажет: пиши явку с повинной. Э-э... На хрен мне такие радости? Не пойдёт.

Можно сделать по-другому; можно как бы случайно навести сыскарей на это место. Тогда меня ни на чём не прижмут. Но...

Но тогда все лавры достанутся майору. А он предатель...

Отчего так странно устроена жизнь? Никогда не бывает так, чтобы всё без исключения было хорошо. Ложка дёгтя у судьбы всегда наготове.

Нет, никак не хочется все лавры отдавать человеку, который вчера преспокойно сдал меня Завалюхину. И, руководствуясь такими негуманными соображениям, я вынул из сумки одну банку и твёрдой рукой сунул её в карман. Сейчас припрячу. А потом, в нужный момент, предъявлю. Как доказательсво. Чего? Своего участия. Гм... Как бы чего не вышло. Да никто же не видит...

Я упаковал остальные банки, застегнул молнию и уложил сумку так, как она лежала прежде. Встал довольный, потянулся и посмотрел вперёд, на выход из туннеля.

И снова присел...

За кустом малины, не слишком-то маскируясь, стоял человек в камуфляже и пристально смотрел на меня.

* * *

С минуту я был в шоке. Пока не сообразил, что он меня не видит: он на солнце, а я – в темноте. Но он явно ждал моего появления. Как же я промазал... Засекли на входе в туннель. Нельзя на ходу слишком много думать! Бдительность притупляется.

Кошачьим шагом я двинулся обратно. Надо срочно избавиться от банки, ангидрит её в перекись марганца. Вот бы попал сейчас!

Пройдя мимо одной пустой ниши, я остановился перед второй и сунул банку в её угол, прикрыв парой камней покрупнее. Выпрямился, отряхнул руки и прислушался. С другого конца туннеля чуть слышно хрустел гравий под чьими-то осторожными шагами. Скрадывают, значит. Надо срочно уходить от этого места. Я быстро перепорхнул на другую сторону и, не таясь, зашагал по шпалам на выход.

На выходе были море, солнце и кусты малины. Гудели шмели. Кричали чайки. Из-за куста вышел омоновец и скомандовал:

– Стой! Руки за голову. Садись на рельсу.

И зычно крикнул в жерло туннеля:

– Гриня! Он вышел.

Я прилепил руки к затылку и послушно сел на горячий рельс. И тут издалека, с той стороны, где стоял поезд с пассажирами, донёсся ликующий гудок тепловоза. Хватит стоя-ать! Поехали-и...

– Прощайте, ребята, – сказал я. – Счастливой дороги.

Для них неприятности кончились. Когда кончатся для меня?

Гриня оказался тем самым Гришей, разговор которого с майором я внимательно слушал, лёжа под скамьёй на платформе, прибывшей из Култука.

– Нашлась пропажа, – довольно произнёс он, любовно щёлкнув наручником на моей руке, а второй замкнув на своей. – Ну, как жизнь?

Тут он присел на корточки и заглянул в мои глаза.

– Хреново.

– А сам виноват, бегать не надо. Что здесь делаешь?

– Сижу, греюсь. В туннеле холодно, – объяснил я.

– Шутник, – сообразил он. – В туннельке что делал?

– Всё вам знать надо, – вздохнул я. – Живот у меня подвело. Вот я и... того. Полечился.

– А пусть покажет место, где лечился, – предложил второй омоновец, на вид казавшийся вполне бесхитростным, но на деле проявивший себя весьма мудрым. Додуматься до такого...

Григорий немного помолчал.

– Ладно, это не уйдёт. Пошли к следователю, – решил он, встал и потянул меня за собой. – Ты, Миха, лезь опять на гору. Режим наблюдения не отменяется.

И мы вдвоём зашагали по шпалам.

Шли мы рядышком, как неразлучные друзья. Григорий поглядывал по сторонам и насвистывал разные мелодии. Я слушал. А потом спросил:

– А зачем, в натуре, вы туннель караулите?

Григорий глянул на меня с весёлым удивлением, хохотнул и ответил:

– Это называется передовое охранение. Ты на него и напоролся. Куда шёл-то? С виадука на ручей глянуть? Может, забыл на берегу что-нибудь?

– Ничего я там не забыл, – с досадой сказал я. – Да и нет там ничего. Если что из сумочки выпало, так вы же и подобрали. Я сдаваться шёл.

Григорий опять глянул сбоку и одобрил:

– Это правильно. Всё равно бы поймали.

– Вот уж нет. Найти – нашли бы. Если бы искали. А поймать – нет. Бесполезное дело.

Григорий выпучил глаза и даже приостановился.

– Как тебя понимать? Если бы не поймали, то кого бы тогда нашли? Если бы искали.

– Мой труп, – пояснил я. – Потому что меня сразу же другие поймали.

– Эм-м... Вот как, значит, – удивился Григорий, но расспрашивать не стал. Просто задумался. И дальше мы всю дорогу шли молча.

Там, где почти сутки стоял поезд, земля была утоптана множеством ног, кусты изломаны, бумажки и пакеты висели на ветках и валялись на траве. Тепловозик с платформой и дрезина ушли вслед поезду,

возможно, для охраны. Под горой стояла большая палатка, возле входа сидел человек с автоматом. Другой стоял на берегу, укрываясь за громадным валуном, и, увидев нас, пошёл навстречу, с любопытством разглядывая меня.

– Ребята спят, – сообщил он. – Командир ушёл на двадцать девятый.

– Следователь с ним?

– Нет, здесь. За этим бегали вчера? – поинтересовался он, кивнув на меня.

– Ага.

– Дознаватель сильно рад будет, – ухмыльнулся парень. – Бутылка с него.

Григорий ничего не ответил и потянул меня куда-то левей палатки. Там под широкой лиственницей стоял большой, перевёрнутый вверх дном ящик, вокруг него торчком стояли несколько чурок. Мы уселись на них. И через пару минут здесь состоялась наша встреча со следователем Мудраковым и, естественно, завязалась между нами интереснейшая беседа. В честь чего с меня даже сняли наручник.

– С какой целью вы совершили этот нелепый поступок? – спросил Мудраков тонким голосом. – Я имею ввиду ваш побег.

– Который? – поинтересовался я. – Мне за последнее время не раз приходилось совершать побеги.

При сих словах челюсть следователя слегка опустилась вниз.

– Э-э... – сказал он. – Уточню. Когда вы ударили в лицо нашего дознавателя и бежали.

– В тот раз я никуда не бежал, – твёрдо заявил я. – Этот нелепый поступок не входил тогда в мои планы.

Возникло молчание.

– М-да, – сказал, наконец, следователь. – Где же вы были?

– А на платформе, – небрежно отвечал я. – Влез под скамью и сидел там.

Тут челюсть следователя поползла вниз очень явственно.