Текст книги "Воронежские страдания"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Глава десятая
Прорвались опера

Как быстро выяснил Плетнев, оказалось, что это только официальные власти были, мягко выражаясь, не совсем в курсе того, куда и зачем приезжал иностранный дипломат. А студенты в Политехническом университете прекрасно были осведомлены о том, что трагически погибший от чьей-то злодейской руки нигерийский дипломат был всего-навсего старшим братом воронежского студента. Братом, кстати, достаточно богатым и щедрым – в меру. И они искренне переживали и сочувствовали товарищу. Причем без всякой показухи, открыто возмущаясь тем, что какие-то подонки совершают убийства и не несут за это никакого наказания. А родная милиция, вместо того чтобы искать убийц, наваливается с дубинками на протестующих студентов, и власти только обещают разобраться, но ничего не предпринимают. Да их, кстати, как они уверяли Антона, сумевшего установить быстрый контакт с Симбой, и не особо расспрашивали менты. Так, формально. «Не видели? – Нет. – Не знаете? – Не знаем». Да и вообще, с какой стати иностранцы должны сотрудничать с милицией, которая только вчера готова была разгонять их щитами и дубинками?

Разговоры на эту болезненную для зарубежных студентов тему в стенах университета возникали постоянно, поскольку нападения на них случались уже не раз, и, как правило, все заканчивалось лишь очередной порцией слов и обещаний властей навести порядок.

Представившись сыщиком, прибывшим специально из Москвы, чтобы разобраться наконец в этом трагическом происшествии, Плетневу удалось не только разузнать из первых уст, что думают об этом убийстве сами студенты, но и встретиться с тем чернокожим парнем из Нигерии, к которому приехал дипломат. Наверное, ничего трагического и не произошло бы, понял в конце концов Антон, если бы не случилась элементарная нестыковка, – вот ведь как бывает в жизни.

Но ведь у нас как? – размышлял он. Что бы и где ни произошло, во всех неприятностях и собственных бедах мы готовы прежде всего винить проклятую политику, без которой сегодня – никуда. И если разобраться досконально, то получается, что по большому счету так оно и есть. Потому что еще не научились сами думать, но зато хорошо привыкли подчиняться.

Младший брат Джумы – Симба, то есть «лев» на языке суахили, на котором, знал Плетнев, говорит сегодня больше пятидесяти миллионов африканцев, учился уже на третьем курсе Политехнического университета. И его показали Антону на кафедре горного машиностроения. Оказался этот «лев» высоким и худым, но достаточно спортивным парнем, хорошим, как отзывались о нем и преподаватели, и товарищи, бегуном, неплохо играл в баскетбол, а к тому же он был еще и сыном, между прочим, вождя одного из крупных племен в Восточной Африке.

Плетнев вспомнил, что об этом вожде Бакете Мбасу, или Мбосу, он что-то слышал еще во времена своей африканской одиссеи, которой официально как бы и не было, да и не числился временно ни он сам, ни его коллеги по группе спецназа ГРУ тогда в анналах своей «конторы». Не значились и в официальных документах. А о наемниках, так называемых в западной прессе «диких гусях», дома, в Советском Союзе, даже и разговоров не было, только слышали, что там, у них, за кордоном, – а у нас никогда ничего подобного не было и не могло быть. Братская помощь – другое дело. Правда, теперь это все давно уже не имеет никакого значения.

Плетнев хотел сразу встретиться и поговорить со студентом, но тот был какой-то нервный, дерганый, совсем мрачный, если иметь в виду еще и черноту его лица, куда-то торопился, ничего не объясняя, впрочем, и его понять можно было. Короче, кто-то отвлек Симбу, и Антон ненадолго потерял его. А нашел немного позже, но уже в его собственной комнате, в общежитии. Вошел, увидел и не поверил своим глазам: здоровенный, нормальный, в общем-то, парень плакал как дитя. И его утешали две девушки, одна из которых была чернокожей, а вторая – яркой блондинкой.

Антон вспомнил несколько нужных фраз из своего прошлого и поприветствовал Симбу с подобающим его имени и статусу сына вождя уважением. Симба – это было заметно Антону, оценил уважение к себе, однако поток слез только усилился.

Не без труда, уже от русской девушки, которую Симба называл Настья и ласково гладил по голове крупной розово-черной ладонью, Плетневу удалось узнать о той беде, о том огромном несчастье, которое внезапно обрушилось на голову веселого и очень смирного по характеру Симбы – Симбочки, как его ласково зовут все знакомые девушки в Политехе.

Вот уж воистину, беда не ходит одна! Дома у Симбы, на его родине, в Мозамбике, случилось то, что и должно было однажды случиться. Старый и уважаемый вождь Мбасу ушел к предкам. А двое старших его сыновей были в это время в далекой и никому непонятной России. Один – служил в посольстве, а второй учился, чтобы стать горным инженером и осваивать несметные богатства своего Черного континента.

Сообщили старшему, которому, по правилам, надлежало после смерти отца самому стать вождем племени как бы по наследству. Что, кажется, его совсем не привлекало. У брата имелись, как позже объяснял Симба, несколько иные перспективы, Джуму собирались переводить уже в ранге секретаря в посольство одной из стран Центральной Европы. Подробно братья этот вопрос не обсуждали, но Симба догадывался, что речь могла идти о Франции. Совсем молодой, нет тридцати пяти – и такой ответственный пост! Естественно, что и Симба, которому нравилось учиться, готов был продолжить свое образование на Западе – брат собирался оказать ему такую помощь. И, конечно же, со всем эгоизмом молодости, они вовсе не думали, что пожилой отец их смертен, как все остальные люди. Вождь им всегда казался таким же бессмертным, как их боги.

И вот тяжелое известие. Джума, никому у себя в посольстве ничего толком не сообщив, помчался в Воронеж. Он уже бывал здесь, приезжал на своем «форде», дорогу знал прекрасно. Такое же стремительное путешествие он и решил повторить, забрать брата, вернуться в Москву и вылететь на родину, чтобы воздать последние почести ушедшему к богам отцу. А там... уж как судьба повернется, распорядится, – однако трон вождя пустовать не должен...

Все началось вроде бы нормально, а дальше развернулась цепь неудач. Как уже потом сами попытались восстановить картину парни и девушки – друзья Симбы, его брат примчался сразу в общежитие, где ему сказали, что Симба – на факультете. Джума помчался туда. На том факультете, куда приехал Джума, брата он не нашел, кто-то вроде бы недавно видел его в пивном баре с подружками. Джума помчался искать этот бар, естественно, нашел, но Симбу и там не обнаружил. Тогда он снова вернулся в общежитие, где ему сказали, что Симба был только что, очень обрадовался приезду брата и сам побежал искать его. Наверное, в университет. Короче говоря, после всей этой путаницы и беготни, которая продолжалась всю вторую половину дня, кто-то из друзей Симбы предложил Джуме просто посидеть и подождать возле ворот общежития, тот обязательно вернется, где бы ни был. Кажется, он еще собирался забежать на репетицию КВН.

Джума, как всякий уважающий себя дипломат, естественно, никому не рассказывал о причине своего стремительного приезда. Но нервничал, это было заметно. А на город уже опускался вечер, темнело. Он спросил у кого-то, каким путем обычно ходит Симба, и ему ответили, что студенты предпочитают вообще-то бегать через парк, наискосок, так ближе к остановке автобуса. Другого не сказали: что по ночам и в одиночку в этом парке появляться опасно, особенно чернокожим студентам. Просто упустили из виду, ни у кого ж не возникло и мысли, что гость безрассудно устремится навстречу брату...

А он отправился. Он был сильным человеком, покойный Джума, в юности занимался спортом, но дипломатическая служба ограничила эти возможности.

Симба, уверенный, что Джума, находясь в общежитии, обязательно дождется его, не торопился возвращаться со своего КВН. Совсем поздно приехали большой компанией. И вот тут он узнал, что брат пошел его встречать и до сих пор не вернулся. А машина его, «форд-мондео», вон стоит, где сам оставил...

Друзья Симбы, возглавляемые самим «львом», кинулись искать Джуму, и очень скоро нашли – у перекрестка тропинок, в районе старых гаражей.

Ну и началось: милиция, осмотры, поиск свидетелей, допросы тех, кто был совершенно непричастен к этому делу, и стало ясно, что у милиции нет ровным счетом никаких объяснений причин, по которым мог погибнуть чернокожий иностранный дипломат. Мнения сходились к тому, что произошли, очевидно, бытовая ссора, хулиганство, приведшие к трагическим последствиям. Требовалось официальное опознание, присутствия Симбы милицейским чинам оказалось недостаточным – ранг покойного был слишком высок для «бытовухи». Вызвали представителя посольства.

На другой день Симба звонил в Москву, в посольство, а там ему сказали наконец о той печальной причине, которая привела Джуму в Воронеж, к брату. Теперь и сам Джума был покойником. Столько бед сразу обрушилось на несчастную голову совсем смирного «льва». Поневоле взвоешь... А тут еще возмущенные товарищи решили устроить возле мэрии митинг, так власти вывели оцепление милиции с дубинками. До драки не дошло, но противостояние возмущало. А срочно прибывший из Москвы представитель посольства добавил масла в огонь своим заявлением о поддержке российскими властями проявлений расизма и шовинизма среди определенной части населения. И спорь тут, когда факты налицо. Сами студенты и подтверждают... А у губернатора впереди осенние выборы!..

Теперь по поводу этой русской девушки Насти. Симба встречался с ней, и она ему нравилась. Она училась в ВГУ, на филологическом. Так получилось, что фактически весь тот день, когда произошло убийство, да и следующий – тоже, они провели вместе. И в связи с этим у Антона возник естественный вопрос: не является ли причиной трагедии в какой-то степени она?

Исходил он вот из чего. Все ему говорили, а Симба подтвердил, что они с братом были очень похожи, просто тот – на десяток лет старше, но на их внешности разница в годах не отражалась. К тому же, понимал и сам Плетнев, определить по взгляду возраст чернокожего человека европейцу бывает совсем не просто. Симба – с русской блондинкой. Она сама, не очень охотно, правда, но тоже созналась Плетневу, что ее за это знакомство – ну связь, чего там темнить! – все-таки осуждают и некоторые подруги, и товарищи в ее университете. Не говоря о простых обывателях, у которых подобная связь просто не укладывается в голове. И кое-кто готов немедленно придать этому своему «неприятию» даже и политическую окраску. То есть, куда ни кинь взгляд, всюду она – проклятая политика, никуда без нее!

Между прочим, и Антон не раз замечал, как смотрят прохожие, когда видят чернокожего молодого человека, идущего вместе с русской, да еще, не дай бог, красивой и яркой девицей. О чем тут спорить? Показная американская политкорректность – не в публичном ее применении, а на бытовом уровне, – она и в той же Америке не шибко прививается, а в России – и подавно. Хотя ни о каком таком оголтелом расизме и речь не идет. Но достаточно одного простенького житейского вопроса и такого же однозначного ответа, чтобы все заняло свои места: «Ты выдашь свою дочь замуж за чернокожего?» – «Ты с ума сошел?!» Вот и весь сказ. А что, может, в Штатах отвечают иначе? В Капитолии – да, несомненно, в официальных учреждениях – наверняка, а также в университетах там, в колледжах. И все, и не надо, как говорится, ля-ля...

Так отчего же, в таком случае, не могло случиться, скажем, следующего? Настя сама говорила, что не раз заходила вместе с Симбой в кафе, где обычно обедают студенты – и вкусно, и не дорого. И на нее там тоже косо посматривали некоторые молодчики, одетые в черные кожаные куртки. Осуждали, конечно, только она плевала на их косые взгляды. Но ведь это ж – Россия! Мстят-то кому? Девице, что ли, которую наверняка соблазнил проклятый негр? Нет, ему, разумеется: что-нибудь вроде «Руки прочь!»

Дальше, студенты через этот пресловутый парк поодиночке давно уже стараются не бегать, и это известно. А тут – один! Ну как отказаться вынести «справедливый» приговор негру, посягнувшему на честь русской девушки, и все такое?.. То есть, если иметь в виду чисто случайный фактор, расклад мог выглядеть и таким образом.

И тогда все возвращается на круги своя: погибни там, на дорожке, обыкновенный студент – рассматривалось бы как бытовое преступление, хулиганство и прочее. Но убит иностранец, оказавшийся на его месте, – и это уже, как ни крути, – политика.

И еще к одному «открытию» пришел Антон. Когда Джума расспрашивал в общежитии про тропинки, по которым бегают студенты, кто-то из ребят на клочке бумажки изобразил, как проще пройти. Так эту бумажку потом действительно нашли в кармане дипломата, но никто из оперативников не мог понять, что на ней изображено, – какие-то черточки, перекрестия, линии, уголки, – может, значки какие-нибудь специфические, африканские? Или что-то связанное с наркотиками, мало ли, какие у них бывают обозначения? И на этом основании немедленно возникла и утвердилась в сознании милицейского руководства вполне подходящая версия о том, что происшествие связано с наркотиками и разборками между местными и приезжими наркокурьерами. Ну ничего, слава богу, хоть теперь выяснилось, а то ведь всерьез версию разрабатывали. А как же! Налицо такие факторы, как нигерийские «глотатели», как тайная встреча в темном месте темной ночью, закончившаяся кровавой разборкой, как неистребимая проблема наркомании среди студентов и так далее... Как, к примеру, и вечная тяга властей предержащих отбиваться от обвинений в свой адрес в политических пристрастиях и антипатиях весомым, естественно, контраргументом, типа: «А вы сами на себя посмотрите!»

И, наконец, последний вывод, который сумел сделать для себя Антон, касался непосредственной работы самих оперативников. Ну понятно, да и винить их нельзя, что они не знают ни английского, ни суахили, но русским-то разговорным хоть владеют?! Так почему ж они так долго не могли разыскать Симбу, который все последние дни никуда вообще не отлучался, а был либо на факультете, либо в общежитии, либо в пивном баре? Не могли объяснить внятно, кто им нужен? Так у русских бы спросили. Нет, тут все-таки имела место какая-то бредятина. Или же у оперов превалировала в сознании своя собственная версия – наркотики, наличием которой так просто и легко все объяснялось. Вот они и подлаживались под эту версию, отметая, с их точки зрения, ненужные факты, мешающие стройности вполне заурядной и, вероятно, устраивающей их непосредственное начальство идеи. В связи с которой довольно нетрудно переложить ответственность со своих плеч на «родственные» – из Управления Федерального агентства по борьбе с наркотиками, например.

А что делать, ничего ведь исключить нельзя. Человеческая душа – сказано – потемки, а что – на душе у замотанного оперативника?.. Вопрос на засыпку.

С таким вот грузом сведений и прибыл в прокуратуру на вечерний совет Антон Плетнев, пришедший к твердому выводу о том, что искать преступников надо на уровне бытового неприятия чернокожих иностранцев в молодежной среде, которая, со своей стороны, вполне может «подогреваться» некими вдумчивыми старшими товарищами. Что ж получается, все-таки политика? Да куда ж от нее деваться, будь она неладна...

Щеткин, в свою очередь, занимался всякими службами, отвечавшими за порядок в гаражном кооперативе и вокруг него, на территории районных властей.

Это председатель кооператива с помощником, он же – секретарь, которые ничего и слыхом не слыхивали о происшествии на их подведомственной территории. Словно глухари на току. С ними – понятно.

Это гаражные сторожа. Днем они по очереди несколько раз обходят территорию гаражей, а ночами сидят безвылазно в своей будке у ворот, которые лично открывают и закрывают, зная, таким образом, кто и когда приезжает и покидает свой бокс. Никитыч – крепенький обросший мужичок с костылем, дежуривший в ту ночь в сторожке, где имеется и телефонный аппарат, тоже никуда не выходил и ничего не слышал. Так он уверял.

Петр позволил себе усомниться. Наугад, навскидку. Ну, подсочинил маленько. Мол, драка была громкая, кричали. Есть свидетели, которые слышали. А он, сторож, которому положено бдеть, и – не в курсе? Так быть такого не может, значит, либо спал, что запрещено служебной инструкцией, либо отсутствовал, что вероятнее. Сошлись на том, что – вероятно. Ну да, отлучался ненадолго – да в магазин ночной, вон там... За заваркой в пакетиках сбегал. Петр представил себе, как «бежал» этот хромой сторож за пакетиками с чаем, когда возле ножки стола аккуратно пристроилась опустевшая поллитровка.

Нет, ну раз уж заговорили, так чего останавливаться-то? Уходя, он помнил, прикрыл дверь за собой, но запирать не стал – тут же близко, да и брать нечего, спиртного-то уже не было, закончилось. Ну правильно... А когда вернулся, решил, что дверь ветром приоткрыло. Тугую дверь. Порывом ветра, стало быть. Чего ни случается, однако...

Петр понял, к чему пришел. Видно, кто-то из двоих – бывший медбрат Свиридов либо его напарник по несчастью – заглянул сюда, воспользовавшись отсутствием сторожа. Всего и сделал-то один короткий звонок, и убежал, чтоб тот же сторож потом не обвинил его в краже чего-нибудь важного из неохраняемой сторожки, где в застекленном шкафчике на стенке висели на гвоздиках разнообразные ключи от замков. Наверняка хозяева держали здесь дубликаты ключей от своих гаражей – на всякий случай, мало ли? Многие так делают...

А в протоколах допросов тех бомжей, помнится, даже и не прозвучал такой вопрос дознавателя: «Вы не пытались дозвониться в милицию?» Их не спросили, они и не ответили. Потому что дружно ничего не знали о ночном убийстве. Ясное дело, тут только заикнись, по всяким милициям затаскают.

И, наконец, последний объект на сегодняшний день – это все тот же, известный уже участковый уполномоченный, для которого гаражное хозяйство с его многочисленными боксами, старыми машинами, хламом внутри и прочими нарушениями – кость в горле порядка. И драки, и поджоги, и даже лихие угоны машин, что называется, из-под носа зазевавшихся хозяев – вон сколько грехов таит в себе и распространяет по округе такое плохо управляемое хозяйство. Короче, сносить надо поскорее всю эту богадельню, а на ее месте строить добротное, современное здание, куда и машин-то войдет вдвое больше по количеству, и культура обслуживания придет. Только никому до этого «рассадника» до сих пор дела нет. Какой конкретно «рассадник» имел в виду капитан милиции, было понятно. Даже проституток приходилось из боксов вытаскивать. А про бомжей и говорить нечего, так и пасутся... Одно слово – «рассадник».

Пусть все так, но кто-то же слышал крики, а то и видел преступление! Знает, что убили человека, сам же и милицию вызвал. Это – логично, конечно, но надо подумать. Есть тут некоторые... Капитан и не скрывал своего откровенного презрения к этим «некоторым», но обещал пошарить, поспрашивать. А Петр остановился на варианте все с теми же двумя бомжами. Вот их и надо срочно доставать.

Он объяснил капитану Егорову, почему пришел к такому выводу, – тот ведь не был на совещании в прокуратуре и не знал еще, что его сообщению о бомжах придано такое серьезное значение. Значит, как трактует армейский закон? Не давай советы начальству, ибо оно тебя же и заставит их выполнять. Короче, ищи, капитан, да побыстрей, своего медбрата Свиридова.

Прояснился, по мнению Щеткина, и вопрос о том, с какого аппарата звонил неизвестный свидетель, поскольку возле гаражей телефонов-автоматов не было, то есть один-то был, но в сторожке, а бежать метров триста-четыреста до ближайшего ночного магазина, где висел телефон, чтобы просто позвонить в милицию и не отозваться самому, вряд ли бы стал кто-то из местных жителей. Позвонил бы уж из дому. Да и фраза-то сказанная была странной, записал ее дежурный, прежде чем послать наряд: «В гаражах черного убили!» Значит, получается, свидетель видел конкретного человека, которого убивали. А вот на вопрос: кто звонит и о каких гаражах идет речь, телефон ответил частыми гудками. И это теперь очень даже понятно. Бомж – свидетель, для того же Свиридова это уже – слишком. Кабы не случилось убийство той бомжихи. Случай, опять же...

Участковый, соглашаясь с москвичом, только качал головой, удивляясь, почему сам не додумался. Так же все просто получается!

«Ну что, прорвались опера», – удовлетворенно размышлял Петр Щеткин, направляясь в городскую прокуратуру и мыча известную песенку про своего брата-оперативника. А то все застой какой-то – и в фактах, и в мыслях...