Текст книги "Криминальное наследство"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

7

Судя по раскрасневшемуся лицу следователя с забавным именем Савва, мороз, обещанный накануне метеорологами, как ни странно, объявился. Александр Борисович бросил короткий внимательный взгляд на кислую мину, с которой Алексеев переступил порог его кабинета, и про себя усмехнулся: «Должно быть, полагает, бедолага, что ничего, помимо занудных упреков и топтаний на месте, от нас не дождется».

– Что, неужели там действительно наступила зима? – поинтересовался он вслух, едва Савва Васильевич, раздевшись, с покорным видом уселся на стул, прижимая к себе довольно тощую на вид папочку. И, заметив, что во взгляде посетителя мелькнуло удивление, пояснил: – Я сегодня дежурил ночью, так что на улице еще не был.

– Действительно похолодало, – кивнул тот. – Но не сказать, что сильно... Разрешите приступить к докладу?

Алексеев открыл свою папку, очевидно намереваясь зачитать официальное постановление о возбуждении уголовного дела, но Турецкий остановил его нетерпеливым жестом:

– Давайте-ка лучше своими словами и покороче, тем более что все обстоятельства убийства я знаю, а за прошедшие дни вам вряд ли удалось много сделать...

«Начинается...» – подумал Савва и, вздохнув, обреченно кивнул головой:

– Да, немного... Но кое-что мы все-таки успели: дважды побеседовали с вдовой, в первом приближении опросили служащих банка. Другой вопрос, что следствию это дало немного... Основная версия – заказное убийство, к которому предположительно имеет отношение объявленный в настоящий момент в розыск...

– Господин Январев Марат Константинович, – закончил за Алексеева Турецкий. – Что касается служащих банка, вряд ли их опрос мог дать много: они там сейчас все взвинченные и, судя по тому, что мне удалось выяснить по собственным каналам, более всего озабочены необходимостью как можно ловчее обмануть комиссию Центробанка, упрятав концы в воду.

Алексеев слушал Турецкого молча, а главное – с искренним удивлением: конечно, про Александра Борисовича он и прежде слышал много чего, вплоть до некой легенды, будто этот «важняк» за много лет ни разу не потерпел поражения в своей деятельности, мол, за ним не числится ни одного нераскрытого дела! Однако поверить в это мог, с точки зрения Саввы, исключительно наивный человек, совершенно не знакомый с работой следователя прокуратуры.

Однако сам факт, что, несмотря на праздник, господин Турецкий нашел время не только ознакомиться с делом Сурина, но даже что-то там накопать по своим каналам, его действительно удивил. И если Александр Борисович это заметил и даже понял причину удивления, то никакого вида не подал.

Аккуратно пододвинув к себе алексеевскую папку, Турецкий быстро и цепко проглядел содержащиеся в ней бумаги и задумчиво посмотрел на Савву.

– Вы, в отличие от меня, были на месте преступления, – сказал он. – Вам ничего там не показалось странным? Я имею в виду – выпадающим из типичной картины такого рода преступлений?

Прежде чем ответить, Алексеев немного подумал и наконец, поколебавшись, кивнул:

– Показалось...

– И что же?

– Священник... Вы, конечно, и сами наверняка обратили на это внимание, если спрашиваете?

Саша одобрительно посмотрел на Савву и, улыбнувшись, кивнул:

– Да, вот то-то и оно... Вы когда-нибудь слышали – я не говорю сталкивались – с тем, чтобы наши российские бандиты подняли ствол на священнослужителя?

– Ни разу!

– То-то и оно... Давайте вспомним нашумевшее дело об убийстве монахов в Оптиной пустыни – на Пасху, несколько лет назад... Помните?

– Еще бы! – Савва Васильевич кивнул, сам не заметив, что Турецкий сумел-таки заставить его расслабиться и действительно перейти на вполне человеческий тон. – Преступник оказался сатанистом, вообще с большим и увесистым сдвигом! Если не ошибаюсь, у него даже на кинжале, которым он убил тех молодых людей, были какие-то оккультные знаки.

– Три шестерки, – кивнул Александр Борисович. – И еще что-то, точно уже не помню... Ну и второй случай – гибель Александра Меня, увы так и не раскрытая? Но тогда мои коллеги проверили и с полным основанием отмели все версии, связанные с нашим криминалитетом, так что, на мой взгляд, все это только подтверждает нашу мысль о непричастности бандитов к убийству священнослужителей... Во всяком случае, до сих пор, что называется, не замечены. Тем более странно выглядит дело Сурина: поездка в Старый Оскол фактически была и паломнической, и благотворительной одновременно, если я верно понял из материалов дознания.

– Совершенно верно, – кивнул Савва Васильевич. – По крайней мере, так утверждает и вдова банкира, и обслуга: погибший Сурин собирался внести десять тысяч долларов на счет монастыря, а подруга жены – Вера Дмитриевна Беляева... э-э-э... раскаяться в своих грехах перед имеющейся в Старом Осколе чудотворной иконой...

– Я обратил внимание на то, что во второй раз вы опрашивали Сурину лично. Какое у вас ощущение – не кривит вдовушка душой? Если не ошибаюсь, своего покойного супруга она моложе лет на двадцать?

– Больше, Александр Борисович, – покачал головой Савва. – Ему недавно полтинник стукнул, а супруге через два месяца только двадцать пять будет... А что касается вашего вопроса, то мой оперативник, Олег Александров, глубоко убежден в том, что Лариса Сергеевна своего пожилого мужа любила и переживает искренне. Просто не слишком посвящена в его дела...

– Вы тоже в этом убеждены?

– Боюсь, не готов ответить на данный вопрос. – Савва смущенно отвел глаза. – Пока у меня определенного мнения не сложилось... Уж больно она красивая женщина!

– Королева красоты какого-то там конкурса, если не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь: выиграла титул «Мисс Урал», участвовала во всероссийском в Москве, но тут ей повезло меньше... Или, наоборот, больше – это как посмотреть!

– То есть?

– Ну детали накопал майор Погорелов – по моему заданию, конечно...

– Знаю я Бориса, – улыбнулся Турецкий, – опытный и компетентный оперативник... Насколько понимаю, красота госпожи Суриной для него в расследовании не помеха?

Савва Васильевич посмотрел на Александра Борисовича с уважением: да, Турецкий, что называется, на ходу подметки рвет... Моментально почуял, почему именно Борису было поручено слегка покопаться в биографии Ларисы Сергеевны...

– Не подумайте, Александр Борисович, – посерьезнел Савва, – Олег тоже прекрасный опер и вполне объективный...

– Да я и не сомневаюсь... Так что там с везением-невезением?

– Перед самым финалом всероссийского конкурса Лариса Дроздова (это ее девичья фамилия) неожиданно по собственной инициативе сошла с дистанции. Правда, если верить бывшим участницам, шансов на победу у нее и так не было, кажется, к тому моменту уже всем стало ясно, кто именно станет королевой... В общем, из конкурса она выбыла, но в родной город больше и не вернулась: спустя полтора месяца Лариса Сергеевна сделалась супругой своего самого горячего поклонника из всех сидевших в жюри – Вадима Вячеславовича Сурина... Ради нее он расстался с прежней женой – какой-то моделью, что ли.

– Дети там остались?

– Нет. Этот брак – я имею в виду модель – у Сурина был уже третьим, хотя взрослый сын у банкира имеется, но от первого брака. Мы с ним пока не встречались, поскольку вряд ли это имеет смысл: со своим беглым папашей парень практически не контактировал.

– Ясно, – кивнул Турецкий. – Получается, брак с Дроздовой у Сурина уже четвертый?

– Точно! Удивительно, что он оказался, или казался, прочнее предыдущих: почти пять лет прожили как-никак и вроде бы расходиться не собирались. Да и гибель супруга, по словам Олега, она восприняла тяжело, доктора вызывали... Ну и все такое.

Оба следователя немного помолчали, думая каждый о своем.

– И все-таки, Савва Васильевич, – произнес наконец Турецкий, – давайте вернемся к нашим баранам. Итак, ваша основная версия – заказняк, к которому имеет, с вашей точки зрения, отношение находящийся в бегах вор в законе Январев. Могу добавить в этой связи, если вы не в курсе, что «Континент-трасс» в свое время был основан на деньги воровского общака как раз с помощью Январева.

– Нечто в этом роде я и подозревал, – усмехнулся Алексеев, – несмотря на показания некоего Голдина, имеющиеся в деле.

– Его зама?.. Да, я заметил. Ну долго врать мы ему не позволим! Скоро этому господину будет не до вранья: я перед самым вашим приходом разговаривал с директором Центробанка, мы немного знакомы.

– И что? – Глаза Саввы вспыхнули неподдельным интересом. – Банкротство наверняка фальшивое, да?

– Дело даже не в этом, – покачал головой Александр Борисович. – Не стану погружать вас в детали, но... Словом, для того чтобы вернуть клиентам деньги, имеющиеся на счетах, средств практически хватает. Главное открытие состоит в другом: комиссия раскопала след огромной суммы, буквально за неделю до Нового года отправленной Суриным и его ко€мпани за рубеж – в Антверпенский банк...

– И как велика эта неучтенка? – замер пораженный Алексеев.

– Только не падайте в обморок: четыреста миллионов долларов. Плюс переведенные еще до того активы на сумму около двухсот миллионов.

Савва Васильевич молчал, вероятно, не менее минуты, переваривая полученную информацию.

– Да за такие деньги, – произнес он наконец, – не то что священника, папашу родного замочат... Я имею в виду наших клиентов, а не нормальных людей, конечно...

– Возможно, вы правы, – ответил Александр Борисович. – А возможно, нам с вами, во всяком случае пока, не стоит забывать об этом мешающем нашей основной версии факте... В любом случае, пока не доберемся до самого Январева, следствие, к сожалению, будет в той или иной мере пробуксовывать... Согласны?

Савва Васильевич Алексеев был согласен в этой части с Турецким целиком и полностью.

С девственностью Лариса Дроздова рассталась еще в семнадцать лет, решив, что тянуть дальше с приобретением сексуального опыта нет смысла. Во-первых, мужчины, считавшие невинность едва ли не главным достоинством будущей супруги, давно вымерли – нынешние, наоборот, относились к материальному доказательству невинности чуть ли не подозрительно. Все еще девица? Следовательно, никто не соизволил позариться!.. Во-вторых, почти все Ларисины ровесницы изведали прелести «любви» значительно раньше, и быть «хуже других» она не собиралась. Это и стало единственной причиной, по которой Ларочка вознаградила таким образом самого преданного своего поклонника школьных лет – сразу после выпускного бала...

На этом их отношения и завершились: занятия любовью ее разочаровали, ничего особенного она не почувствовала, если не считать ощущения брезгливости. Изредка возникающие после этого краткие связи не отличались большим количеством и особой радости ей тоже не приносили. Поэтому то, что произошло у Ларисы в памятную победную ночь с Лопухиным, и стало не просто открытием, но настоящей новой страницей в ее жизни... Во всяком случае, именно с таким ощущением проснулась она на следующее утро в квартире Евгения, рядом с ним на широкой, но неудобной софе.

Некоторое время девушка лежала, боясь шелохнуться, боясь перевести взгляд с неопрятного, потрескавшегося потолка на спавшего рядом мужчину: а вдруг и на сей раз все окажется иллюзией?.. Наконец, осторожно шелохнувшись, она повернула голову, и моментально сердце ее забилось с удвоенной силой... Господи, до чего же он был красив – даже спящий, даже когда его удивительные, серые, как сталь, глаза были закрыты!..

Не в силах больше выносить охватившие ее чувства, Лариса тихонечко, стараясь не разбудить Лопухина, выскользнула из постели, подняла с пола его рубашку и накинула на себя. Накануне она даже не успела толком оглядеться в Женином жилище – не до того было... Кажется, свою однушку он сам назвал норой, и именно на нору, причем явно холостяцкую, она больше всего и походила.

Лариса оглядела довольно просторную, но абсолютно запущенную комнату с минимумом мебели, производившей впечатление собранной с миру по нитке. Рассохшийся письменный стол, заваленный какими-то книгами и тетрадками. «Наверное, он студент, – решила она. – И эта квартира съемная». Возле стола вместо стула деревянное кресло, давно расставшееся со своей полировкой. В комнате не было даже платяного шкафа: одежда Лопухина, правда аккуратно прикрытая чистой простыней, висела на стене. Зато имелась антикварная, как подумала Лариса, этажерка, плотно забитая книгами.

В глаза бросилось название одной из них – «Протоколы сионских мудрецов», и девушка, решив, что это что-то философское, уважительно покосилась на софу, где по-прежнему крепко спал Лопухин. Потом она протянула руку, чтобы заглянуть в эту столь умную, если судить по названию, книжку, но рука замерла в воздухе: взгляд Ларисы наткнулся на соседний довольно солидный том в черном переплете, и она с некоторым недоумением прочла: «Адольф Гитлер. Майн кампф»...

Нельзя сказать, чтобы она вовсе не была в курсе всевозможных нынешних молодежных движений, связанных с политикой. Однако в сферу личных интересов девушки это не входило.

– Интересуешься моим внутренним миром? – Лариса, вздрогнув от неожиданности, едва не уронила черный томик, который уже держала в руках, и резко обернулась.

Евгений, абсолютно голый и совершенно незаспанный, сидел на постели, уставившись на нее слегка насмешливым взглядом. Лариса почувствовала, что краснеет, и как можно безразличнее пожала плечами.

– Вообще-то не очень, – честно призналась она. – Я в таких вещах не слишком хорошо разбираюсь... Просто делать было нечего, пока ты спал.

– Ну разобраться никогда не поздно, это дело поправимое... Иди сюда, моя красавица!..

Ослушаться его было отчего-то невозможно, да и ни капельки не хотелось, скорее, напротив... И книжки тут же были забыты. Не вспомнила Лариса о них и спустя час, когда они с Женей уже пили на кухне необыкновенно крепкий и ароматный чай, заваренный Лопухиным собственноручно, заедая его бутербродами с сыром. Зато она вспомнила наконец о другом: об оскорбленном ею вчера редакторе...

– Даже представить страшно, что теперь будет, – вздохнула девушка.

– Ты это о чем? – Он спокойно отхлебнул обжигающий чай.

– Не о чем, а о ком... Об этом козле, конечно! Теперь у меня никакой поездки на московский конкурс точно не будет... Представляю, как он вчера взбесился... – Она робко глянула на Лопухина, продолжавшего невозмутимо жевать бутерброд и запивать его чаем.

Наконец с сыром было покончено:

– С чего ты это взяла? – произнес Евгений. – Поедешь ты на конкурс, я же сказал тебе вчера, что поедешь, – значит, поедешь.

Лариса посмотрела на своего нового любовника и вдруг с удивлением поняла, что ей, всю сознательную жизнь мечтавшей попасть в столицу, в данный момент совершенно безразлично, попадет она туда или нет. Более того – не слишком-то и хочется. Во всяком случае одной, без Евгения.

Лопухин словно угадал ее мысли и, ненадолго задумавшись, продолжил:

– Поедем вместе, Ларусик. Мне уже давно и самому нужно попасть в Москву – повидаться с нашими...

– У тебя там что, родители? – простодушно поинтересовалась она, вызвав на лице Евгения улыбку.

– Нет, – покачал он головой. – Родителей у меня вообще нет, меня тетка воспитала. Она живет на одной из Подлесных улиц, на окраине. А я, как видишь, тут.

– Снимаешь?

– Просто живу... Квартира принадлежит знакомому.

– А что же родители? – робко поинтересовалась Лариса, подозревая, что вопрос задает довольно-таки бестактный.

– Погибли, когда я еще совсем соплей был, я их почти не помню. – И хотя ответил он ей вполне нормальным тоном, расспрашивать дальше девушка не решилась. – Что касается наших, постепенно познакомишься, если не со всеми, то со многими, – продолжил Лопухин, и единственное, что уловила Лариса, от чего само по себе радостно заколотилось ее сердце, так это что Евгений, говоря так, явно предполагает продолжить их отношения, а не просто совершить вместе с ней путешествие в столицу! Ведь именно это и должно означать слово «постепенно»?

Она улыбнулась ему, даже согласно кивнула, не слишком внимательно вслушиваясь в то, о чем Лопухин продолжал говорить, и думая только об одном: она, Лариса Дроздова, прославившаяся среди знакомых своей неприступностью и холодностью, наконец-то влюбилась! Оказывается, любовь – вовсе не бредни, выдуманные сентиментальными дурочками-дурнушками или просто дурочками, а вполне реальный факт, то самое состояние счастья и самозабвения, которое испытываешь, глядя на него – единственного...

Вспоминая тот, немыслимо, как ей казалось теперь, далекий день в роскошной спальне белокаменного особняка, Лариса Сергеевна Сурина не заметила, как осушила серебряную фляжку, припрятанную от Нины Степановны, почти наполовину. Но счастливое чувство опьянения почему-то так и не пришло.

– Господи, какой же дурой я была, какой дурой!.. – зло пробормотала она и закрыла глаза. И моментально перед ней, как это часто случалось, возникло лицо Евгения – холодное, красивое, родное, любимое и... ненавистное. – Какой дурой... – повторила она и все-таки уснула, впав в беспамятство как в омут.

8

О гибели своего отца Анатолий Вадимович Сурин узнал от матери наутро после трагедии на Горьковском шоссе. Инна Владимировна Кийко – такова была ее фамилия по второму браку, в котором она мирно жила уже два десятка лет, – в свою очередь узнала о смерти первого супруга по телевизору. В отличие от старшего сына, она его смотрела систематически.

– Толик, – взволнованно зачастила мать, едва тот взял телефонную трубку и, выслушав первую порцию ахов и охов, не успел в ответ вставить и полслова, – ты должен позвонить его очередной этой, узнать, когда похороны! Ты меня слышишь? Почему ты молчишь?!

Типичная Инна Владимировна! Анатолий подозревал, что беспрерывно говорить, да еще в темпе, превышающем нормальные человеческие возможности, его мать не перестает даже во сне. Как в условиях этого непрекращающегося монолога ухитрялись существовать его отчим и младший девятнадцатилетний брат, он не понимал. Зато прекрасно понимал, почему двадцать пять лет назад его отец сбежал от Инны, несмотря на наличие четырехлетнего сына. Данное обстоятельство, однако, не означало, что в итоге между ним и отцом возникло взаимопонимание: в реальной жизни они были далеки друг от друга, как альфа Центавра от Земли – в прямом и переносном смысле.

Дело в том, что если интересы погибшего банкира были, мягко говоря, чисто земными, то Анатолий Вадимович к своим двадцати девяти годам среди коллег-астрофизиков стяжал славу одного из самых перспективных молодых ученых в этой загадочной для посторонних области. В двадцать семь лет он защитил кандидатскую диссертацию с непереводимым на человеческий язык названием, а в данный момент благополучно занимался, помимо преподавательской деятельности, уже докторской диссертацией.

Его научные занятия вовсе не означали, что при этом молодой человек полностью игнорирует то, что принято называть личной жизнью. За два года до гибели отца Сурин-младший благополучно женился на своей лучшей аспирантке, а спустя ровно девять месяцев и сам стал отцом: супруга родила ему прехорошенькую девочку, которую Анатолий Вадимович обожал – так же как и ее мать.

Получив печальное известие, он некоторое время продолжал растерянно слушать бурный монолог матери, после чего беспомощно посмотрел на жену и отстранился от трубки.

– Отца убили... – прошептал он, и Лиза, моментально оценив ситуацию, сунула дочке, сидевшей в своей кроватке, какую-то игрушку и, подойдя к мужу, решительно забрала у него трубку: Лиза была едва ли не единственным на свете человеком, которому чудесным образом удавалось переключить свекровь из состояния монолога на какой-никакой диалог. – Скажи ей, что я позвоню, все узнаю и непременно поеду на похороны, – прошептал Анатолий Вадимович и двинулся на кухню, где его ждал утренний кофе с тостами.

Нельзя сказать, чтобы трагическое известие потрясло его до глубины души: в последний раз с отцом он созванивался, пожалуй, с полгода назад, а виделся... дай бог памяти... и вовсе чуть ли не в начале прошлого года. Да и до этого они вряд ли общались намного чаще. И теперь, прихлебывая горячий кофе, Анатолий с некоторым смущением вынужден был констатировать, что глубокого горя, не говоря об отчаянии, приличествующем в такой ситуации нормальному сыну, он не испытывает.

В дверях кухни появилась Лиза с клочком бумажки в руках, на удивление быстро отделавшаяся от свекрови.

– Инна Владимировна просила тебя как можно быстрее позвонить отцовскому адвокату. У нее, оказывается, есть его телефон, – сказала жена деловито. – Вот он, я записала...

Анатолий слегка поморщился и кивнул: все-таки разговор о наследстве не казался ему уместным едва ли не в первые минуты после гибели Вадима Вячеславовича.

– Толик, – мягко произнесла жена, – я все понимаю, как-никак родной отец... Но вообще-то твоя мать на этот раз права: речь идет об очень больших деньгах, твой грант рядом с ними и не ночевал. А где большие деньги – там жди и больших неприятностей. Тем более если вторая наследница – молодая девица, причем, говорят, красотка!

– Лизочка, – Анатолий вздохнул и отодвинул от себя тарелку с недоеденным тостом, – разве тебе или мне чего-нибудь не хватает?

– Мне хватает, – возразила она. – А вот тебе – точно нет.

– Мне?!

– Да, именно тебе! Твоего последнего гранта достаточно для вашей работы, а как насчет японцев?

Поездка к японским коллегам, точнее, возможность поработать в обсерватории, где ими установлен один из лучших в мире телескопов, была давней и пока что неосуществимой мечтой Сурина-младшего. Но на поездку, а уж тем более на возможность поработать в упомянутой обсерватории требовались деньги, о которых действительно можно было только мечтать... до сегодняшнего дня.

– Или тебе уже кажется пределом мечтаний Пулково? – поинтересовалась Лиза. – Если так, тогда и говорить не о чем. На билет до Питера деньги всегда найдутся.

– Ну при чем тут Пулково и даже японцы? – раздраженно повел плечами Сурин-младший. – Адвокату я так и так позвоню. И жене его тоже, было бы по меньшей мере странно не явиться на похороны собственного отца... Хотя условия завещания и так давным-давно известны, не думаю, что он что-либо поменял за последние полгода.

Действительно, свое завещание предусмотрительный Вадим Вячеславович переписывал всякий раз, как женился заново. Меняя в нем только имя очередной супруги. Все остальное оставалось неизменным: и капитал, и недвижимость должны были достаться единственному сыну и любимой жене в равных, половинных долях. Как только очередное новое завещание оформлялось должным образом, Сурин-старший непременно отзванивал сыну, сообщая ему об этом. После чего оба благополучно забывали друг о друге на долгое время. Когда Анатолию сровнялось восемнадцать лет и прекратилась официальная выплата алиментов, он принципиально не взял у Вадима Вячеславовича ни копейки, хотя тот предлагал неоднократно.

Как ни странно, Инна Владимировна, проявившая вдруг немалую практичность, не возражала. Более того, даже гордилась сыновними принципами, тем более что ее новый муж в своем магазине хозтоваров, выросшем до средних размеров из хлипкой палатки, зарабатывал вполне, с ее точки зрения, неплохо. Да и Толик все свои студенческие годы не гнушался подработкой в упомянутом магазинчике у отчима. Так что «унижаться перед богатеем папашей» было ни к чему.

– Если хочешь, – сказала Лиза, – и этой девушке, и адвокату я позвоню сама... Только напомни, как ее зовут.

– Хочу! – с явным облегчением кивнул Анатолий. – Ее зовут Лариса Сергеевна.

– Вот еще, буду я ее по имени-отчеству величать! – фыркнула жена. – Если не ошибаюсь, мы ровесницы!.. Ладно, собирайся, а то опоздаешь, а я займусь делами.

Наверное, основным чувством, которое испытывал Анатолий на похоронах отца, было чувство вины: ну почему, почему он такой бездушный, почему ничего особого не ощущает, глядя в окаменевшее, неподвижное лицо со знакомыми чертами, вслушиваясь в слова священника и ничего в них не понимая?..

В храме было жарко и душно, вся спина под тяжелой дубленкой, которую он не догадался снять, вспотела, и больше всего ему хотелось отстраниться от отцовской вдовы, стоявшей к нему слишком близко. Во всяком случае, Сурин-младший все время чувствовал, как рядом с его плечом подрагивает Ларисино плечо...

К своему удивлению, он вынужден был признать, что новоиспеченная вдова горюет, пожалуй, искренне. По сравнению с ее предшественницами, дружно заявившимися на похороны, во всяком случае на отпевание, это было почти чудом. Неужели эта то ли бывшая моделька, то ли еще нечто в том же роде действительно любила Вадима Вячеславовича, человека вдвое старше ее?..

«Возможно, испытывала к нему дочерние чувства...» – подумал он – и в общем-то не ошибся. В любом случае Анатолию показалось, что, как это ни удивительно, Лариса среди всей этой вырядившейся в пух и прах, сверкающей крупнокаратными бриллиантами толпы едва ли не единственный близкий ему человек. И он ничуть не удивился, когда в ответ к подошедшему к Ларисе Сергеевне сразу после службы адвокату – ушлому на вид, быстроглазому человечку – она сказала, покачав головой:

– Ради бога, оставьте меня в покое – ни сегодня, ни завтра я не смогу... Не смогу!..

И он, глянув на ее дрожащие от сдерживаемых слез губы, счел нужным вмешаться.

– Давайте созвонимся через неделю, – тихо предложил Анатолий, сочувственно косясь на Ларису. – Вы же видите...

Адвокат слегка пожал плечами и внимательно посмотрел на Сурина-младшего:

– Что ж, мне все равно, вам решать... Вы ведь его сын?

– Сын.

– Похожи, – неопределенно пробормотал тот. – Через неделю я вам позвоню...

Он действительно позвонил, как и обещал, через неделю после похорон. Вновь было раннее утро, и звонок на этот раз застал Анатолия за завтраком. Трубку взяла Лиза, поздоровалась, произнеся неизбежное «Очень приятно!» – очевидно, адвокат представился – и, положив ее рядом с аппаратом, кивнула мужу:

– Тебя... По поводу завещания.

Сурин-младший хмуро мотнул головой и потянулся к телефону: второй аппарат у них был на кухне. Выслушав адвоката, он совсем было решил оттянуть встречу еще на день, поскольку вечером должно было состояться плановое заседание кафедры, но Лиза, что-то почуявшая, молча показала мужу кулак, и он обреченно согласился.

Все эти дни у Анатолия Вадимовича так и не иссякало паршивое настроение, установившееся после похорон отца. Он и сам этому удивлялся, поскольку особой впечатлительностью прежде не грешил, а тут... Отчего-то все вокруг казалось ему отвратительно-мрачным, словно обреченным на увядание, распад, гибель... Наверное, виновата погода, решил он, то ли зима, то ли не зима... Хорошо еще, что каникулы остались позади и можно забыться работой!

– Я решил назначить встречу у себя в конторе, – бодро вещал в трубку адвокат, – Лариса Сергеевна согласилась... Вам, насколько знаю, тоже известны условия завещания?

– Вроде бы да, если отец их не менял...

– Не менял, – заверил его собеседник, – никаких неприятных сюрпризов вас не ждет, уверяю! Подъезжайте к пяти часам, запишите адрес и проезд... Вы на машине?

Анатолий хотел сказать, что плевал он на сюрпризы, на суету с наследством и вообще на всю эту хренотень, но сдержался и вместо этого покорно извлек на свет блокнот и приготовился записывать. Потом, распрощавшись с адвокатом, сердито бросил трубку и поглядел на жену, все это время стоявшую рядом в напряженной позе.

– Ну?! – Глаза у Лизы, как показалось Анатолию, горели нехорошим, кошачьим каким-то огнем.

– Что – ну? – раздраженно буркнул он. – Сегодня в пять часов поеду к этому типу... Довольно-таки противный тип, на мерзавца похож.

– Какая разница, на кого или на что он похож?

Лиза облегченно улыбнулась и, шагнув к мужу, неожиданно обняла его, ласково прижавшись к груди Анатолия:

– Толечка, милый, я не понимаю, почему ты так на все это реагируешь: сердишься, ворчишь... Вообще ходишь как в воду опущенный... Ну что с тобой?

Она подняла на него свою круглую мордашку, посмотрела в глаза тем своим наивным взглядом, который всегда выбивал Анатолия из колеи и вызывал умиление: в Лизе и правда было что-то детски-невинное, непонятно с какой стати ему почудился минуту назад в нежно-голубых глазах жены огонек жадности!..

– Сам не знаю, – сник он. – Настроение почему-то паршивее некуда. Прости меня, вот останется позади вся эта мышиная возня – сразу исправлюсь!

Он поцеловал Лизу долгим, крепким поцелуем, после чего заглянул в детскую, чмокнул спящую дочку в забавный пуговичный носик и, наконец, всерьез заторопился: очередная лекция уже грозила начаться с опозданием как минимум на десять – пятнадцать минут. Его машина вторую неделю находилась в ремонте, еще предстояло ловить такси или левака.

Выйдя из подъезда, Анатолий автоматически посмотрел вверх: небо, увешанное похожими на мокрые половые тряпки тучами, вполне соответствовало его настроению. Едва удержавшись, чтобы не сплюнуть от досады, Сурин-младший, решив впредь смотреть исключительно под ноги, направился торопливым шагом к арке, ведущей из двора на улицу – с тем чтобы, пройдя еще метров сто, свернуть на ближайший оживленный проспект, где можно было быстро поймать машину.

Сурины жили неподалеку от «Сокола», в громоздкой, словно прабабкин комод, сталинке. Их дом был одним из четырех, образовывавших закрытый ими со всех сторон квадратный двор с двумя арками, выходившими на разные улицы. В одну из них – ту, что находилась прямо напротив его подъезда, – и вошел Анатолий Вадимович в тот момент, когда от второй арки вслед ему рванул черный джип...

По словам соседки, выгуливавшей в это время во дворе своего пса – наряженного в красную попону мраморного дога, – джип она увидела сразу, как только вышла на прогулку, то есть минут за двадцать до появления Сурина-младшего. Кажется, все это время его мотор урчал, то есть движок невидимый за тонированными стеклами водитель не выключал. Большего пребывающая на момент опроса в шоке женщина сказать не могла, – во всяком случае, по поводу джипа, на неожиданно «огромной», как она выразилась, скорости, сорвавшегося с места и настигшего Анатолия Вадимовича в самом центре арки.

– Кошмар... Кошмар!.. – рыдала Лия Абрамовна Кац, вцепившись в рукав участкового, по случайности вышедшего спустя несколько секунд после исчезновения джипа из подъезда соседнего дома, где он навещал неблагополучного подростка из семьи алкоголиков, бросившего школу. – Кошмар! Кошмар!.. – твердила она, почти падая в обморок и прижимая второй рукой к себе голову своего тоже перетрусившего пса. – Он... выстрелил, а потом наехал на него дважды!.. Дважды!.. Сначала вперед, потом назад... Господи, да что это делается такое, что?!