Текст книги "Чужие деньги"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

29

Питер Реддвей только что покинул бассейн на своей вилле и вытирал жестким белым полотенцем необъятную спину и отвисающую, как у женщины, грудь, поросшую седыми волосами. Бывший заместитель директора ЦРУ самодовольно полагал, что сохраняет отличную физическую форму. Правда, справедливости ради, он признает, что по сравнению с временем ухода на пенсию прибавил килограммов пять, причем не за счет мышц… Питер любовно и критически погладил выпуклый живот, нависающий над резинкой красных плавок. Что ж, когда-нибудь это должно было случиться. Нет на земле человека, который посмел бы сделать ему замечание по этому поводу: он больше не принадлежит Конторе. Он принадлежит дочерям, внукам и, конечно, Марсии, которая любит его вне зависимости от толщины подкожножирового слоя вокруг пупка. Марсия утверждает, что ее возлюбленный остался точно таким же, как в молодости: круглое, излучающее приветливость лицо, маленькие глаза, глядящие на мир с выражением легкой иронии, сияющая белозубая улыбка. Между двумя верхними передними зубами – щель, так и не подвергшаяся влиянию стоматологов, придававшая улыбке ранимость. Эта внешность вводила в заблуждение многих; различие между внешним добродушием, как бы говорящим, что экспансивного толстяка Реддвея нельзя принимать всерьез, и жестким напористым способом ведения дел было столь разительным, что многих субъектов, не проявивших должной проницательности, лишало дара речи… Но для Марсии суть и маска совпадали. В кругу семьи Питер Реддвей позвонил себе быть таким, каким казался: добродушным, милым, ранимым. Ведь на самом деле (и в этом заключался еще один секрет) именно такова была его суть. А жесткость и напористость – всего лишь знаки профессии. Теперь, на пенсии, с ними можно расстаться. Прощай, ЦРУ!

Питер Реддвей распрощался со своей профессией, но она не распрощалась с ним. Два часа назад ему звонил старый друг из России, спрашивал о том, что имело отношение к его прежней деятельности. О человеке, с которым Питер некоторое время работал… Питер попросил дать ему время, якобы для того, чтобы собрать сведения, на самом деле – для того, чтобы собраться с мыслями. Чтобы избрать верную линию и решить, что говорить можно, а что – нельзя.

Реддвей помнил так отчетливо, словно это было вчера: он в своем рабочем кабинете, за столом заместителя директора ЦРУ. Разгар страшной августовской жары, от которой плавятся чипы компьютеров, вентилятор, мерно вращающий с гудением свои коричневые лопасти под потолком, не освежает воздух, а скорее нагнетает пессимистическую атмосферу. Отделенный барьером стола, на стуле напротив – молодой человек с длинным носом и отросшими, беспорядочно вьющимися рыжеватыми волосами. Волосы, сами собой укладывающиеся в локоны, делают посетителя похожим не на хиппи, а, скорее, на персонажа исторического фильма – флибустьера, аристократа, искателя приключений… Питеру приходит в голову, что этого типа, должно быть, очень ценят на службе, если игнорируют его прическу.

– Вы перспективный экономист, мистер Зерноу.

– Я давно уже не экономист. Я пишу об экономике.

– Чтобы писать об экономике так, как это делаете вы, необходимо разбираться в ней лучше, чем это доступно специалисту в одной узкой области.

Питер наклоняет длинный подбородок к груди, безмолвно принимая слова, которые, он отдает себе отчет, соответствуют истине. Питер Реддвей, добродушно чернея щелочкой между передних зубов, пододвигает к противоположному от себя краю стола простую бронзовую пепельницу:

– Курите.

– Спасибо, я не курю.

– Мы информированы о том, что вы два с половиной дня назад бросили курить. Однако продолжаете носить с собой пачку «Лаки страйк». Если вам это поможет расслабиться, курите, это средство подходит лучше всего.

Зерноу воздевает на Питера удивленно распахнутые глаза: как, он еще не успел поделиться с женой намерением бросить курить, а здесь уже известны подробности его сложных взаимоотношений с никотином? Неужели ФБР и ЦРУ действительно все про всех в Америке знают?

«Ну нет, – усмехается про себя Питер Реддвей, – это предположение несколько преувеличено. Отслеживающего все и вся Большого Брата в Америке еще долго не будет. Но мы знаем все, что надо знать. Про тебя, голубчик, я в настоящее время знаю то, что ты не шпион и шпионом никогда не станешь. Ты не умеешь держать удар, тебя легко расколоть. Если к своему возрасту ты не научился выдержке, поздно учиться».

Однако в его лице и биографии присутствовало что-то многообещающее, ради чего над этим материалом стоило работать.

– Итак, мистер Зерноу, вы талантливый экономист, – задумчиво, словно пробуя слова на вкус, произнес Питер Реддвей. – Насколько талантливый из вас литератор, судить не могу, так как всегда был при-скорбно туп в области искусства, но отзывы разбирающихся людей о вас – благоприятные. Полагаю, вы сможете помочь своей родине… обеим своим родинам. Не стесняйтесь, я лишен предрассудков в отношении американских граждан русского происхождения. Я соприкасался с русскими – нашими, американскими русскими – и считаю их людьми, для которых совесть и честь – прежде всего. Русские очень чувствительны в отношении морали…

За этими словами кроется нечто большее, чем способен в эту минуту уловить Питер: кое-что о личной жизни мистера Зерноу, чего не знает мистер Зерноу. Возможно, Питер Реддвей никогда ему эту информацию не сообщит. Если не потребуется… А вообще, Питер не любитель грязных уловок. Он отличный семьянин. Для чего ему понадобилось бы разрушать чужую супружескую жизнь?

– Мистер Зерноу, вас, наверное, не нужно ставить в известность относительно того, какое влияние оказывает Иран на цены на нефть? Мне всегда было досадно, когда настолько коррумпированные государства держат в запятнанных кровью и грязными деньгами руках мировую экономику. Исламские лидеры провозглашают святость и бескорыстие своих намерений, а при этом перераспределяют мошенничеством денежные потоки, чтобы их жадные семейки могли купаться в золоте. По-моему, достойная тема для вашего острого пера!

– У меня мало информации. Я никогда не занимался темой ислама.

– Так будете! Все не так сложно и страшно, как представляется со стороны. Главное в подобных делах – каналы связи. При надежности каналов – а у нас они действительно надежны – за свою безопасность можете не беспокоиться.

Питер Зерноу засунул руку в карман брюк, чтобы извлечь что-то на белый свет. Еще до того, как предмет появился из кармана, Питер Реддвей заключил сам с собой пари, что это будет красно-белая пачка «Лаки страйк», и не проиграл.

Это хороший молодой человек – Питер не считал себя старым и сейчас не считает, руководствуясь поговоркой, что мужчине столько лет, на сколько он себя чувствует, но по сравнению с ним Питер был зеленым юнцом. Действительно, хороший молодой американец. О его безопасности позаботятся те, кому следует. И даже в случае необходимости, если Питер откажется от сотрудничества, Питер Реддвей постарается, чтобы информация о красивой женщине, фотографию которой мистер Зерноу носит у себя в бумажнике, не выплыла на всеобщее обозрение. В сущности, кому какое дело до того, что миссис Зерноу втайне от мужа посетила специализированную клинику, где мисс и миссис избавляют от нежелательного плода любовных сношений? В семье Зерноу аборт был чем-то выходящим за рамки естественной жизни. О таком не говорят. Такие женщины не выходят замуж. А что вы скажете о замужней женщине, которая избавляется от ребенка, зачатого с мужем… или не с ним? Ведь в этом так часто нет уверенности.

Сидя на краю бассейна, Питер Реддвей зажмурился против солнца. До чего солнечный день… Пусть ночи ваши не будут омрачены бессонницей, вдова Питера Зерноу, красивая Нора. Информация о ваших маленьких любовных приключениях не потребовалась.

Реддвей примерно знал, что ответит, когда Алекс Турецки свяжется с ним в следующий раз. Причем, как ни удивительно, врать ему не придется:

– Питер Зерноу был связан с ЦРУ, однако смею вас заверить: против вашей страны Питер никогда не шпионил, когда занимался расследованием преступлений исламских лидеров. Постепенно он перешел на обвинение всего ислама, который считал злом. Об этом повествует его книга «Назад в темные века». Не читали? Ознакомьтесь обязательно. У его вдовы, Норы, должна была остаться видеозапись цикла интервью с Исмаилом Бегаевым, более известным как Израил; эти интервью легли в основу книги. Я попрошу переслать кассету вам, если это необходимо следствию.

30

Нора Зерноу положила ментоловую сигарету на край блюдца, мечтательно щурясь за окно. Блюдце было фарфоровым, погода – солнечной, сигарета – восхитительным дополнением к отдыху. Нора снова закурила после смерти Питера. Не то чтобы Питер запрещал ей курить, но она женским чутьем догадывалась, что упадет в его глазах, если станет при нем курить. Питер был деликатен, по крайней мере, считал себя таким, но он давал почувствовать свое недовольство… Нора подняла сигарету и затянулась, вобрав вкус и запах, от которого успела отвыкнуть, всей носоглоткой. Сейчас в моде здоровый образ жизни, но вдова имеет право курить.

В том, чтобы выкурить время от времени легкую ментоловую сигарету, нет ничего противоестественного или порочного. Подумать только, насколько долго Нора была этого лишена! «Ты даешь Питеру поработить себя», – говорили подруги – и были правы. Почему она их раньше не слушала? Если разобраться, Питер был настоящий русский поработитель. Нора сама на одну треть русская, но ее кровь не влияет на ее поведение. Это каждый подтвердит: Нора отлично вписывается в современное цивилизованное общество, принимает все его законы и правила игры. Она, что называется, женщина передовых взглядов. Она просто нормальная, нормальная, понимаете? Зачем только она поддалась Питеру?

Лучше им, наверное, было бы не встречаться, но куда денешься, если очутилась на этом собрании? Землячество – так это, кажется, полагается именовать? А может, русачество, ну неважно. В ней ведь самой на треть течет русская аристократическая кровь, ее самые отдаленные предки были боярами и носили шубы, а она пришла в пиджаке с меховыми манжетами и страдала, дура, ужасно: октябрь выдался на редкость теплый. Она чувствовала себя неловко, потому что совсем позабыла русский, даже то, что недавно учила, и зачем русский язык менеджеру по продаже предметов ухода за больными, может, в России больных приканчивают сразу, чтоб не мучились, но с языком, на удивление, все обошлось, никто не заставлял Нору говорить по-русски, все преспокойно болтали по-английски, как у себя дома. И танцы в конце вечера танцевали обычные, не какую-то «Калинку-малинку», или как ее там. Нора пользовалась успехом, ее постоянно приглашали танцевать. Питер не пригласил ни разу. Он только смотрел на нее и пытался с ней о чем-то говорить. Год спустя после свадьбы Нора высказала предположение, что Питер заметил ее благодаря меховым манжетам, а он сказал, что в глаза не видел эти манжеты, вообще редко обращал внимание, во что одеты женщины: его привлекло ее движение, когда она уронила на пол вилку и полусклонилась над ней, не в силах решить, поднимать вилку или нет, прилично это или неприлично, растерянная, вдруг покрасневшая, как девочка викторианской эпохи, которую гувернантка слишком строго учит хорошим манерам. Благодаря этому движению Питер понял, что у этой незнакомки такие синие глаза! Высказывание относительно синевы своих глаз Нора могла принять только за комплимент, все вокруг считали, что у нее в лучшем случае серые глаза, но это было приятно, даже если не совсем правда, насчет синих глаз и викторианской девочки, это все очень литературно. Питер одно время хотел быть писателем. Не получилось. Жаль. Он бы сидел у себя дома за пишущей машинкой с возвышенным челом, недоступный бог критиков, ему не приходилось бы носиться, как сумасшедшему, в поисках свеженькой журналистской информации, а их семейные отношения рухнули именно из-за его поездок.

Хотя, возможно, Нора ошибается: если бы не эти его поездки, их семейным отношениям еще раньше настал бы конец. Питер слишком любил поговорить.

Он считал, что, когда супруги вместе, это повод для непрерывных разговоров. Нора тоже считает, что муж и жена должны разговаривать, чтобы обсуждать вещи, важные для них двоих: семейный бюджет, или воспитание детей, или летний отдых, или сексуальность. Но дело в том, что Питер помимо этого обожал говорить обо всем, что видел во время своих журналистских расследований, или о том, что его волновало, или о том, что ему приходило в голову. Он вытаскивал старье из прабабушкиных сундуков детских воспоминаний, или подмечал лимонный оттенок на небе, или сочинял детализированную, как настоящий роман, историю о том искалеченном бродяге, который попался им на дороге возле мусорного бака: при каких обстоятельствах этот тип потерял три пальца на правой руке, ну а после ему уже ничего не оставалось, как скрыться от своей семьи и удариться в бродяжничество. Он охотно подавал бродягам – не на благотворительные нужды, вы понимаете, а прямо в грязные руки; не брезговал с ними вступать в долгие корявые диалоги. Странные у него водились приятели! Фермеры и непризнанные рок-певцы, поэты, автомеханики, программисты и наркоманы, и еще эта старуха, делающая кукол с известных политических деятелей, и еще тот парнишка, подпиливший клыки, чтобы стать похожим на вампира, и всерьез уверяющий, что недавно открыл в себе способность к полету. Некоторых из этих странных субъектов дети полюбили, они буквально висли на них, что, конечно, не шло на пользу воспитанию. Нора оправдывала мужа тем, что он журналист, а журналисты общаются с кем угодно, тренируя навыки общения, но в глубине души отказывалась это понимать.

Отказывалась она понимать и другое – непримиримость Питера в тех вещах, которые представлялись ей непринципиальными. Ох, до чего же он все-таки умел быть невыносим! Споры, переходящие в ссоры, разыгрывались буквально на ровном месте, возникали из ничего. Взять хотя бы тот телефильм, как он назывался? Кажется, «Что случилось со Сьюзен». В тот вечер телевизор включила Нора, и она же, щелкам пультом, наткнулась на этот фильм, едва начавшийся, и принялась смотреть, потому что она обожает житейские телефильмы (и ненавидит политические ток шоу). Питер, не любитель телевидения, присоединил ся к ней позже, но он так и впился глазами в теле экран, и шея его под отросшими локонами рыжевато-русых волос побагровела. В фильме речь шла о девочке, двенадцатилетней школьнице по имени Сьюзен, которую регулярно насиловал отец. Сьюзен мучилась, не отваживаясь поделиться ни с кем своим несчастьем, пока постыдную тайну ее семьи не раскрыла школьный психолог. После этого всю семью направили на лечение: у Сьюзен снимали стресс, в то время как отец и мать должны были под руководством аналитиков разобраться в своих отношениях, чтобы возобновить нормальную сексуальную жизнь. Заключительные титры плыли на фоне картинки, изображающей счастливую, воссоединившуюся благодаря успехам современной психологии семью, все беды которой остались позади. Питер выключил телевизор.

– Что за мерзость, – скорее не обвиняюще, а недоуменно произнес он.

– Конечно, мерзость, – рассудительно согласилась Нора, – что такие вещи иногда скрываются за благополучным фасадом…

– Нет, не то! – перебил ее Питер. – Ведь это инцест – самое запретное из нарушений сексуальных норм. Даже у тех народов, у которых в древности предписывалась проституция, инцест Вызывал ужас. Когда Эдип узнал, что по неведению – подчеркиваю, по неведению – спал со своей матерью, он выколол себе глаза, лишил себя царства и отправился нищенствовать. А у нас, в современной Америке, все просто и мило. Добрый доктор вылечил нас, мы снова довольны и счастливы.

– А тебе что нужно, – сердито спросила Нора, – трагедию?

– Как ты проницательна! Да, если хочешь, мне нужна трагедия. Отсутствие трагедии убивает культуру.

– Почему обязательно убивает?

– Да потому! Хотя бы потому, что «Царь Эдип» Софокла – гениальная трагедия. А «Что случилось со Сьюзен» – слащавая ремесленная поделка.

– Вот поэтому ты так обожаешь русских, – заметила Нора. – Русские, вместо того чтобы жить нормальной порядочной жизнью, вечно делают из своей истории трагедию. Наверное, затем, чтобы выращивать на ней свою культуру.

– Знаешь, может, ты в чем-то права… В детстве я ненавидел большевиков, но сейчас, побывав в современной России и сравнив ее с Америкой, склонен отчасти их простить. Возможно, они именно хотели законсервировать ощущение трагедии, чтобы спасти Россию от благодушного обывательского самодовольства? Из самодовольства рождается ощущение, что главное – ничем себя не тревожить, а значит, ни во что не верить, потому что любая вера несет в себе тревогу и конфликт, хотя бы внутренний. А из тяги к бесконфликтности проистекает политкорректность. В России много безобразного, много страшного, много острых углов, но в ней – пока что – очень мало политкорректности. И тем она мне нравится.

– Ну если тебе не нравится политкорректность, давай, что же ты! Переходи на сторону мусульман, с которыми ты так воюешь. Зачем было с ними полемизировать до такой степени, что– тебя обвинили в расизме…

– Нора, – он один умел так подчеркнуто произносить каждую гласную ее имени, что оно превращалось в оскорбление: «Н-О-Р-А», – при всех недостатках нашей цивилизации, я считаю, что достоинств у нее больше – даже когда она сама от них отрекается. Здесь я готов отстаивать свою позицию, и расизм здесь ни при чем.

– Если будешь продолжать в том же духе, – нелогично, но обоснованно ответила Нора, – дождешься, что тебя уволят. На тебя подадут в суд… Прилетом тратить уйму денег на адвокатов…

– Так вот что тебя волнует! Угроза благополучию?

– Меня волнует мой муж! Моя семья! – вскрикивала Нора и начинала рыдать. Питер утешал, гладил ее, как маленькую, по голове, и продолжал… Продол жал поступать в том же духе. Продолжал быть Питером.

Самое обидное, что Нора его по-своему любили, Нет, правда. По крайней мере, когда они только что поженились и обследовали тела друг друга с дотошностью почти медицинской, якобы лишенной эротического компонента, на самом деле – бесконечно возбуждающей. Горячие денечки! Нора вся текла и вибрировала, стоило мужу просто взять ее за руку – просто подержать ее руку в своих… Оказалось, что Питер слишком необуздан, настоящий дикарь, пришлось долго приучать его к вежливости в постели, к тому, чтобы он, наступив на свою жажду удовлетворения, доставлял удовольствие партнерше. Честно говоря, и потом, много лет спустя, Питер оставался для нее соблазнителен. Но будем откровенны: секс – еще не все. У них разные интересы. Вне постели им совершенно не о чем говорить.

Так могло продолжаться сколько угодно долго – живут же другие супружеские пары, постоянно препираясь и даже находя в ссорах непонятный для других терпкий вкус. Логическую точку поставило это происшествие, которое Нора про себя называет то «избавлением», то «несчастным случаем», и, разумеется, пришлось обо всем договариваться в обход Питера, он был снова в России, на него навалили груз выпуска русского «Келли», и в конце концов она осталась совсем одна. Дети учились в элитной школе, откуда отпускают только на каникулы, все сложилось удачно, нет, конечно, неудачно, если пришлось избавляться. Сейчас есть хорошие клиники. Превосходные анонимные клиники. Вся процедура проходит за день, и с наркозом никаких проблем. Почему это ужасает? Косные люди, косное общество. «Нора, мы же христиане!» – сказал бы Питер. Да, у них был превосходно красивый обряд венчания в православной церкви. Но после венчания жизнь вступает в свои права, и приходится иметь дело с тем, что само по себе некрасиво. Нора не хотела еще одних родов. Она не чувствовала и себе силы растить и обеспечивать еще одно живое существо. Если бы точно знать, по крайней мере, что это существо будет принадлежать ей, и только ей! Дети обожали Питера, который редко посещал свой дом, и были равнодушны к матери, которая вечно с ними возилась… конечно, пока они не в школе.

Когда Нора лежала на этом столе с растопыренными ногами, ожидая, чтобы вплотную приблизилась маска, из которой тянуло холодом и забвением, ей пришла в голову забавная мысль: сейчас из нее выскребут Питера. Не плод, зародившийся в ней из семени Питера, а самого Питера Зерноу, наскучившего ей со своими авантюрами, и со своими нравоучениями, и со всем своим внешним и внутренним видом.

– Но мы же христиане! – возмутился Питер, когда узнал. Каким образом он добыл сведения, спрашивать было бесполезно: настоящие высококлассные журналисты не раскрывают своих источников. – Как ты могла убить ребенка?

Питер редко сердился, но в этом своем состоянии был просто пугающ. Лучшим средством против его гнева были слезы, но Нора была плохой актрисой и не умела заплакать по заказу, поэтому принялась возражать:

– Питер, но это же еще не был ребенок. Это было просто скопление клеток.

– Это скопление клеток было нашим ребенком!

– Не кричи, пожалуйста! Разве я не имею права распоряжаться своим телом?

– Это не было твое тело, Н-О-Р-А. Это было тело отдельного от тебя человека, которого ты не пустила в жизнь. На то, чтобы жить, он имел все права.

– Но я бы не любила его! Я заранее чувствую, что я бы его не любила! Я бы не уделяла ему достаточно внимания…

– Можно подумать, ты уделяла достаточно внимания старшим детям. Сперва – элитный детский сад, потом – элитные школы… Дети росли, как сироты!

– Кто же в этом виноват? Ты первый бросил наших детей! Ты всегда бросал детей и меня, чтобы погрузиться в свою журналистику. Вот и в этот раз ты уехал, и я не знала, вернешься ли ты, и оставил меня беременной, и я подумала: чем ребенку расти без отца, ему лучше вообще не быть, и так получилось, что… что… ребенок…

Норе удалось наконец вызвать слезы. Питер смущенно погладил ее по голове. Прикосновение не доставило Норе удовольствия. Собственно, неудовольствия оно тоже не вызвало. Муж не стал ей противен, он просто был где-то там, далеко-далеко, за океаном… возможно, в России, не признающей политкорректности.

Призрак Рино[4]4
  Город в США с упрощенной процедурой развода.


[Закрыть] возник на семейном горизонте. Но как делить имущество, заработанное преимущественно Питером? Подумать страшно! Условия их брачного контракта недостаточно справедливы к Норе, которая была богатой наследницей, в отличие от предприимчивого, но вечно нуждающегося Питера. Все меняется. Вступая в брак, думаешь, что счастье будет длиться вечно; когда же трезво понимаешь, что вечности человеческим замыслам не дано, начинаешь видеть, что богатство – тоже вариант счастья, по крайней мере, его необходимый компонент… Питер, конечно, не урежет расходы на детей, которым предстоит еще долгое образование, но посчитает несправедливым содержать жену, привыкшую к высокому уровню трат. Значит, предстоит долгая возня с адвокатами. Бракоразводный процесс – затяжное и само по себе дорогое удовольствие.

Ментоловая сигарета кончилась, как кончается все хорошее. Но день был солнечным, и блюдце было фарфоровым, и Питер был мертв… Да, ее муж лежит в могиле, и его похоронили по высшему разряду, с подобающей скорбью и произнесением речей над запечатанным свинцовым гробом, потому что – бедняжка, бедняжка Питер! – кашицу, которая так недавно была его телом, пришлось отскребать со стен и потолка какой-то русской квартиры.

Нора улыбнулась – внутренней улыбкой, без участия губ: после тридцати лет она ограничила мимику, чтобы подольше обходиться без пластической операции. Как замечательно, что это произошло в России! Если бы такая гибель настигла Питера в Америке, какой-нибудь шустрый полицейский мог бы заподозрить, что его убила жена. И сейчас, варясь в черных мыслях, так контрастирующих с необычным для декабря сиянием солнца, Нора подозревала, что шустрый полицейский был бы в некотором смысле прав.