Текст книги "Бубновый валет"
Автор книги: Фридрих Незнанский
Жанр:
Боевики
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Пашино внимание было нацелено на то, чтобы освоить как можно больше способов убийства и способов остаться в живых.
– Павел, – допытывались другие, – ты чего сюда пошел: отомстить кому-то хочешь?
– Некому мстить, – равнодушно отвечал Сальский. – А в «морские котики» я пошел потому, что хочу как следует устроиться в жизни.
Братья по оружию отходили, думая, что он над ними смеется. А между тем Паша не лгал. Он просто недоговаривал.
Павел Сальский родился в семье работников крупного геологического НИИ во Владивостоке и застал еще то блаженное время, когда родители ходили на работу к девяти утра, приходили в восемь вечера и дома обсуждали рабочие перипетии. Они были небогаты, но счастливы. Потом все изменилось: институт закрыли, сын подрастал, и супругам Сальским пришлось добывать деньги тем же, чем и другим: торговлей. Деньги причем получались порядочные: поменяли, с доплатой, квартиру, накупили тряпок, подумывали о недорогой иномарке… Но тоска о прошлом грызла их. Да, они повысили уровень благосостояния, но утратили прежний статус и в результате перестали уважать сами себя. Если бы институт не развалился, то они сейчас, не перестав быть учеными, жили бы обеспеченно; те, кто развалил институт, были ворами, виновными в том, что Сальские вынуждены зарабатывать на жизнь торговлей, которая раньше считалась чуть почетнее воровства. В их повседневных разговорах эта идея конкретизировалась до мелочей. Что-то в ней было правдиво, что-то не совсем, но она пропитала собой весь быт семьи Сальских, и особенно охотно ее впитывал Паша. Причем выводы из нее делал противоположные родительским. «Смотри, сынок, – внушали ему, – как нечестные люди добиваются денег и положения в обществе. Видишь, как это нехорошо, некрасиво, неприлично? Вырастешь, всегда поступай честно!» «Зачем же я буду поступать честно, – внутренне возражал сын, – если это не сулит ни денег, ни положения в обществе?» Постепенно у него сформировалось убеждение, что в современной жизни процветают только преступники, а особенно убийцы, которых теперь красиво называли киллерами. Эти представления поддерживались фильмами по телевизору, которые он смотрел в огромном количестве. Сверстники, насмотревшиеся тех же фильмов, сбивались в подростковые группировки, стреляли сигареты и мелкие деньги, красуясь друг перед другом, пробовали алкоголь. Паша таких презирал. Настоящий киллер не должен зависеть от водки и привлекать внимание милиции. Настоящий киллер должен быть физически развитым и уметь убивать разными способами, которые не позволят его вычислить. К пятнадцати годам убежденность Паши Сальского в будущем предназначении привела его в секцию таэквондо. А к двадцати одному году – в морской спецназ. Пока все было легально. Но Павел Сальский готовился к старту…
Жора Рубежов на втором году учений привык уже к тому, что напарник так и не раскроется перед ним, но внезапно их отношения изменились. Произошел знаменательный случай, когда они находились на морских учениях на корабле со старомодным названием «Стремительный». Перед этим Паша пытался подружиться с Михаилом Анциферовым, тем самым долговязым худощавым парнем, у которого в первый день занятий пошла носом кровь, что не заставило его прекратить отжимания. Вскоре выяснилось, что кровотечение было случайностью, а вот анциферовское фирменное упорство – нет. Этот спокойный, сдержанный, со всеми приветливый человек вызывал уважение «морских котиков» и одобрение начальства. Рядом с личным жетоном на цепочке вокруг шеи он носил крестик, и никто не делал ему замечания. Ему удалось усовершенствовать свои не очень хорошие от природы физические данные, и теперь во взводе он считался одним из самых выносливых бойцов, наряду с Сальским. Должно быть, это и послужило причиной попытки Паши сблизиться с Анциферовым, которая закончилась безрезультатно. Неизвестно, что сказал Сальский Анциферову, однако тот вежливо, но бесповоротно его отшил. Тогда Сальский внезапно стал очень добр к Рубежову. Хвалил его. Спрашивал, может ли он быть верным другом.
– Об чем речь, Паша! А чего тебе надо-то?
О том, что надо, Сальский заговорил не сразу. После ужина, во время, которое предоставлялось бойцам спецназа в личное пользование, отвел Жору в закуток на корабле возле машинного отделения, где вероятность обнаружения их была очень мала. Там речь Сальского стала цветистой и убедительной.
Первым делом он сказал о силе мужской военной дружбы. Идти в бой, ожидая получить пулю в спину, – хуже некуда. К сожалению, есть у них во взводе те, в ком Паша не уверен. А именно – Миха Анциферов…
– Анциферов! Ты что, Паша! Вот уж кто не продаст…
– Я тоже на это надеялся. Ты дослушай. И уж хотя бы ты не будь предателем: ты же мой напарник. Мы как братья с тобой. А у братьев не должно быть никаких тайн друг от друга. Вот и я тебе, Жора, тайну открыть решил. Смотри, не продай! Не то будешь иуда хуже Анциферова.
Жора с готовностью выпучил глаза и захлопал еле заметными ресницами, проявляя величайшую готовность сохранить вверенную ему тайну.
Она, оказывается, заключалась в том, что Паша не навсегда решил пойти в морские спецназовцы. Научили его здесь кое-чему, и ладно: спасибо этому дому, пойдем к другому. Умение ловко расправляться с людьми, Жора, пригодится не только на войне. Знает ли Рубежов, сколько американских богачей ждут не дождутся, когда приедут к ним профессиональные киллеры? Эта профессия востребована больше, чем военное ремесло. Военных много, профессиональных киллеров – единицы. Сальский имел определенные связи, помогающие выйти на зарубежных заказчиков, но для того, чтобы начать работать, ему необходим компаньон. Сальский предложил стать им Михе Анциферову, но он отказался, еще и пригрозил донести начальству. Тогда Паша понял, что напрасно искал так далеко: компаньон был ближе, чем он рассчитывал. Это Жора: проверенный напарник, верный друг! Если Жора согласен, скоро они заживут опасной, но интересной и роскошной житухой международных киллеров экстра-класса. Но прежде проверят на практике приемы, что они почерпнули из арсенала «морских котиков». Проверят на иуде Михе Анциферове.
Неужели чуткие ноздри широкого Жориного носа не учуяли душка уголовщины? Как ни прискорбно, Жора обладал опасной особенностью: кто угодно мог убедить его в чем угодно, если умел долго и авторитетно говорить. А Паша Сальский обладал интеллектом выше среднего и убеждать умел… Перед восторженными глазами Жоры уже плавали белые, как чайки, яхты в глубоких южных морях; на палубах яхт бронзовокожие блондинки в купальниках, состоящих из двух еле приметных полосок материи, поворачивались к нему соблазнительными частями тела. И все это будет принадлежать ему, если расправиться с Михой Анциферовым. А если не расправиться с Анциферовым, тогда Пашу посадят и ничего не будет.
Позднее даже инертный мозг Жоры сумел породить вопрос: если все так замечательно, почему Анциферов не клюнул на такое выгодное предложение? Но Паша проявил себя незаурядным обработчиком сознания. Он постоянно был рядом с напарником, он ни на секунду не оставлял его своим вниманием и давил, давил… И в конце концов додавил. Сообщники разработали план первого преступления.
Вся сложность заключалась в том, что курсанты не оставались без надзора ни на секунду. Постоянно на глазах то у начальства, то друг у друга. Если вызвать его ночью в укромное местечко или подкараулить в туалете, где и замочить, то начнется расследование и обязательно свидетели найдутся. Кроме того, предшествовавшие откровения Сальского вряд ли побудят Анциферова куда-нибудь с ним идти. Значит, что остается? Лучшее преступление то, которое совершается на глазах у всех. Как лучше спрятать предмет? Положить его на видное место. Детективы Паша почитывал… Он пришел к окончательному решению: Анциферова убить в якобы случайной драке.
На помощь должна была прийти известная вражда между «морскими котиками» и экипажем корабля. Вражда эта, порождаемая замкнутыми условиями и вынужденным разделением власти, то затихала, то обострялась, но никогда не исчезала совсем. Достаточно было искры, чтобы вспыхнула ссора, переходящая, как нередко случается в военных коллективах, в драку. Так вот, по плану Сальского, задача была простой: выпендриться так, чтобы флотские завелись и полезли в драку. Анциферов в стороне не останется: вмешается, чтобы особо бойких унять. Паша подбежит к нему первым, вступит в бой и закричит, будто Анциферов ломает ему позвоночник. Напарник Жора, само собой, поспешит на помощь, навалится сзади и перервет Михе шею. Придется попотеть, потому что Миха тренированный, двое противников ему нипочем. Но так ведь одним приемам учились. И Жора все равно сильнее Михи. Правда, Жора?
Рубежов нехотя согласился. Сердце ему подсказывало, что обязательно получится какая-то ерунда, но он упорно доверял Сальскому.
В субботу вечером камбуз был заполнен как моряками, так и курсантами. Из начальства никого не было: хорошо! Компании не смешивались, но все вели себя дружелюбно: никто не лез на рожон. Предвоскресную идиллию нарушил Сальский, прицепившись к одному из членов экипажа, радисту, который уже третью неделю пребывал в черной меланхолии:
– Юра, а ты чего смурной?
– Да так, – отстранился радист.
Но Паша настаивал:
– Нет, Юр, ты это зря. Мы все тут друзья твои, а не кто-нибудь. Скажи, ты чего смурной? Тебе, может, на «Стремительном» не нравится?
Жора заметил, что к диалогу прислушался матрос Воробей. Воробей – не прозвище, а фамилия: по комплекции этот жирноватый здоровяк с маленькой головой напоминал скорее пингвина. Однако фамилия соответствовала его драчливому, вздорному характеру. Воробей слушал, как «тюлень» пристает к «флотскому», и угрожающе расправлял плечи. Теперь от Паши требовалось не робеть, а дожимать:
– Юра, а может, тебя девушка бросила?
– Отлезь, нет у меня девушки.
Слово было сказано.
– Ах, у него де-евушки нет, – протянул Паша так, что этот факт из нейтрального превратился в скользкий и оскорбительный. Этого Воробей уже не стерпел и поднялся со своего места:
– Эй, ты, чего возбухаешь? Щас мы тебе покажем.
Товарищи Воробья тоже привстали, выражая готовность вступиться за радиста и морскую честь. Уловив их намерения, тем же ответили «морские котики».
– Это вы-то покажете? – подлил Жора масла в огонь. – Девушек у них нет!
Анциферов, как и было задумано, вмешался, пытаясь утихомирить тех и других. Но было поздно. Драка завязалась.
Жора почему-то до последней минуты думал, что с Михой ему не справиться и убийство не состоится. Но когда Анциферов взял Сальского в замок задним захватом и Паша, как было условлено, закричал (таким тонким и неестественным голосом, что на них обратили внимание все и драка приостановилась), Жора ринулся в действие. Пальцы ощутили жесткость щетины, пробившейся на гладкой Михиной коже, когда Рубежов вцепился в подбородок Анциферова и резко, как учили, рванул его в сторону. Внезапности не получилось: Анциферов успел садануть его локтем в живот. Но мускулы брюшной стенки у Жоры за время учебы закалились, как стальная кираса. А шея Михи Анциферова на глазах разбухла и покраснела, будто он превращался в индюка, каких Жора не раз видел во дворах богатых хозяек своего поселка. Но вместо того чтобы заклокотать «клю-клю-клю» и затрясти носом, Анциферов захрипел и осел на дочиста вымытый матросами пол кубрика, когда вокруг застыла состоящая из моряков и курсантов толпа. Непривычно молчаливая…
Сердце надо было слушать. Получилось хуже, чем рассчитывал Жора. Нет, до тюрьмы дело не дошло: происшествие пошло по ранжиру «несчастный случай на учениях». Михаил Анциферов, хотя и пригрозил неприятному собеседнику, что доложит начальству о его уголовных мечтах, из презрения к доносам ничего такого делать не стал; иначе, при наличии мотива, речь шла бы о составе преступления. Но совсем безнаказанными его убийцы не остались: их с треском выгнали из «морских котиков». Командование решило, что среди спецназовцев таким гадам не место. Чем займутся гады, когда станут штатскими, начальство не волновало.
Вот так Паша и Жора, напарники на суше так же, как раньше были напарниками на море, отправились в свободное плавание, которое оказалось потрудней предыдущих. Так как на берегах Тихого океана и Азовского моря их никто не ждал, приятели перебрались в Москву, где завязывались связи, сталкивались интересы, ковались деньги. Сразу же после увольнения Жора потребовал выхода на тех самых американцев, которые позволят им выбраться из нищеты. Сальский отчаянно выкручивался, каждый раз обещал, что со дня на день им придет вызов из-за границы, и в конце концов признался, что насчет американских связей совра… в общем, присочинил. Не успел Жора возмутиться, как Паша снова пустил в ход красноречие. Пускай Жора не дрейфит и положится на своего напарника, он покажет питомник, где на пальмах бабки растут. Таким питомником, в его представлении, оказалась крохотная, но очень гордая фирмочка, возглавляемая кавказскими людьми, которые любили чужими руками выколачивать деньги из должников. На службе у фирмы убивать приходилось частенько, в основном для устрашения тех, кто надумывал увильнуть от оплаты долга. Все-таки правильно они ушли из спецназа! Там тебе противостоят обученные так же, как ты, противники, а тут – лохи, до последней минуты не подозревающие, что с ними хотят расправиться. Все равно что щенков топить. Высокооплачиваемые охранники, как правило, «морским котикам» в подметки не годились.
Вдобавок Жора приобрел опыт палача-пыточника. Пытки носили уменьшительные, ласковые названия, часто связанные с миром животных. «Ласточка» – это когда связывают за спиной руки и ноги и так оставляют на много часов, останавливая кровоток. «Слоник» – надеть на вопящего, мокрого от ужаса дядю в цивильном пиджачке противогаз и перекрыть воздух… Сначала Жора не любил пытать, делал это по необходимости, но потом Паша объяснил ему сладкую суть: «Ты почувствуй, Жора, это же как с бабой», и Рубежов понемногу втянулся, хотя до конца и не понял, о чем это ему Сальский трындит. Платили подходяще, на Азовском море такое никому и не снилось. Все же оставалось разочарование. Вместо пальм и яхт – бетонные джунгли, вместо доступных девушек в купальниках – кавказцы и их конкуренты. Жора проявлял неудовольствие: Сальский его сдвинул с прямого пути, чуть не подвел под трибунал, втравил в уголовщину. Паша огрызался. Они сменили фирму на другую, где кавказцев было меньше, потом на третью… Недостатка в клиентуре не испытывали, но результат везде был один и тот же. Несколько раз они попадались в лапы блюстителей правосудия, и хотя каждый раз им удавалось отмазаться «за недостаточностью улик», напарники отлично понимали: надо было что-то менять в судьбе. Тем более времена наступали суровые к таким, как они, труженикам с большой дороги, государство насильственно вгоняло дикий бизнес в рамки законности, и то, что вчера приносило деньги, завтра могло обернуться пожизненным заключением.
И тогда напарники исчезли. Они выпали из сфер бизнесменско-уголовных, никому не сообщив о том, чем намерены заняться дальше. Именно к тому времени приурочены первые смерти коллекционеров, к несчастью своему имевших в составе коллекций полотна русского авангарда. Все они оказались убиты на один и тот же манер: излюбленным способом «морских котиков».
Часть вторая
Подземная тайна мистера Файна
1
А город Львов красовался, гордясь своими остроконечными башенками, мраморными изваяниями и мощенными булыжником площадями. На своем долгом веку он повидал разных жителей и разных завоевателей: поляков, русских, украинцев, венгров, турок, немцев… Кое-кто из них нашел свое последнее прибежище в этой гостеприимной земле, кое-кто отправился дальше, ища новых территорий и новых выгод. Одни стремились взять от здешних богатств, сколько можно, другие, напротив, стремились дать Львову и его горожанам блага, за которые их поминали бы добром. Так или иначе, по большей части от них не осталось ничего, кроме скучной материальной части, именуемой «документальные свидетельства».
Твердо намереваясь узнать побольше о Вальтере Штихе, муже любовницы Бруно Шермана, Турецкий обратился в архив. Служитель архива города Львова совершенно не соответствовал стереотипному представлению об архивистах. Это был не серенький, незаметный, похожий на сушеное насекомое старичок в очках и в ермолке, а дюжий быкоподобный детина со свернутым набок, как у боксера, носом. Правда, в своей профессии он был специалистом высочайшей категории.
– Вряд ли вы представляете, какую фантастическую историю мне тут изложили, – серьезно объяснял он Турецкому. – Гитлер отводил Львову особую роль в очистке от евреев. Накануне вторжения в городе проживало десять тысяч евреев, после оккупации не осталось ни одного. Немцы начали их уничтожать начиная с тридцатого июня тысяча девятьсот сорок первого года, как только вошли. Если в других городах согнанные в гетто люди могли надеяться на продление жизни, хотя и в бесчеловечных условиях, то во Львове даже это им не было дозволено: обитателей гетто планомерно уничтожали. Летом тысяча девятьсот сорок первого года немецкое командование объявило Львов Judenfrei – «освобожденным от евреев», а через два года Judenrein – «чистым от евреев». И вы мне рассказываете сказки, что какой-то еврей, пусть даже выдающийся художник, мог уцелеть в этой мясорубке?
– По свидетельству старухи, которая его помнит, – доказывал Турецкий, – комендант города Вальтер Штих пощадил Бруно Шермана, чтобы тот написал портрет жены коменданта с детьми. Тот самый портрет, который сейчас хранится во Львовской картинной галерее. «Белокурая женщина…»
– Кто изображен на картине, вопрос спорный, – отверг довод архивист. – Мало ли белокурых! Но даже если написал, что из того? Сегодня написал, а завтра пожалуйте в газовую камеру. Чего с ним нянчиться, еврей и есть еврей.
Турецкому послышалось в голосе архивного детины сдержанное ликование. Видно, труженику старых документов не нравились картины Шермана. А может, его национальность. А может, его коммунистические убеждения. Во всяком случае, скорбеть о художнике он не собирался.
– Что вы еще хотите узнать? – спросил архивист.
– Я хочу узнать, что за человек был комендант Вальтер Штих. По-моему, в этом разгадка всех недоразумений. Если Бруно Шерман был любовником жены немецкого коменданта, он наверняка оставил след если не в официальных, то в неофициальных документах, сохранившихся во Львове после оккупантов. Не располагает ли архив личной перепиской или дневниками коменданта Вальтера Штиха?
Архивист агрессивно, по-бычьи, вздохнул, испытывая желание послать заезжего любознательного типа на любом доступном ему языке. Но тип был другом начальника уголовного розыска… Архивист, числящий себя законопослушным гражданином, не стал искушать судьбу и попросил Турецкого обождать полчаса.
Через полчаса его постигло разочарование: архивариус голосом, полным ненависти неизвестно к кому, сообщил, что, согласно каталогу, располагал львовский архив если не письмами, то дневником Вальтера Штиха, это точно. В середине двадцатого века было модно вести дневники. Но, как ни прискорбно, в бурные недавние годы формирования украинской независимости дневник в числе других документов оккупации изъял и не вернул Павло Кречинский, возглавляющий местную радикальную националистическую организацию «Львивськи мысливцы».
– Мыслители? – переспросил Слава Грязнов, слушая этот диалог в пересказе Турецкого.
– Нет, охотники, – перевел Турецкий.
– А-а… Очень трудный этот украинский язык.
Найти «львовских охотников» не составляло труда: в условиях жилищной напряженки организация занимала солидный особняк неподалеку от оперного театра. В особняке кипела жизнь: постоянно входили и выходили люди в возрасте примерно от шестнадцати до тридцати пяти лет, одетые в форму, которую составляли коричневые рубашки и галстуки в желто-голубую полоску. За цветом брюк, очевидно, не следили строго. В нагрудные карманы рубашек были воткнуты перья – наверное, на манер тех, которые обычно носили раньше охотники на шляпах. Вид красочный и устрашающий… для тех, кого надлежит устрашать.
– Они тебе никогда тетрадь не отдадут, – разочарованно махнул рукой Грязнов. – Стоит им только узнать, что ты русский, живым не выйдешь.
– Спокойно, Слава! Я знаю, как с ними обращаться.
– Что, думаешь, через подставных лиц?
– Почему? Самолично. Как миленькие отдадут.
– Смотри, Санек, ты с ними все-таки поосторожнее.
Павло Кречинский сегодня оказался на своем рабочем месте поздновато, но только потому, что с утра исполнял свой долг в военно-полевых условиях: проверял готовность к митингу, посвященному памяти лесных братьев, отстаивавших на стороне германских победителей самостийность родной Западной Украины. Митинг состоится на кладбище, где подростки, добивающиеся чести быть принятыми в число «львовских охотников», неделей раньше изрисовали надгробия русских солдат-завоевателей свастиками и матерными словами, сходно выглядящими на обоих языках. Кречинский, конечно, не был настолько неосторожен, чтобы делать подобные вещи руками членов организации. В меру усталый, он ввалился к себе в кабинет, и тут же секретарь доложил, что командора (такое звание присвоил себе Павло) дожидается посетитель.
– Нехай ждэ, – отреагировал командор.
Вместо просьбы ускорить процесс рассмотрения посетитель отодвинул секретаря с дороги и вошел в кабинет. Павло привскочил, готовясь послать непрошеного гостя. Лицо посетителя блистало арийской отчетливостью черт и выражало холодную учтивость.
– Entschuldigen Sie bitte, herr Kretschinsky,[4]4
4 Извините, пожалуйста, господин Кречинский.
[Закрыть] – с места в карьер начал посетитель.
– Bitte sch?n,[5]5
5 Пожалуйства.
[Закрыть] – смог выдавить из себя Павло, сознавая, что его запасов немецкого языка недостаточно для ведения содержательного диалога и прикидывая, кто из «охотников» в состоянии служить переводчиком. – А вы… пробачьте, будьте ласка…
– Я в состоянии говорить по-русски, – с неотчетливым акцентом выговорил посетитель.
– Я очень рад, – сознался Павло. Откровенно говоря (и этот факт он тщательно скрывал), русский язык был для него привычнее родного украинского.
И тогда они уселись за стол переговоров.
Выяснилось, что гость, для конспирации именовавший себя Александром Борисовичем Турецким, действовал по поручению арийцев, не забывших своего героического прошлого. Организация, которую он представляет, называется «Имперские орлы» и в настоящее время находится в подполье из-за ряда смелых акций, получивших негативную оценку развращенного современного мира. Акции сопровождались человеческими жертвами, но что поделать: не разбив яиц, не приготовить яичницы.
Павло беспокойно заерзал на стуле. О чем мечтал, то и свершилось: его пришли вербовать выходцы из прошлого, овеянные славой темно-вишневых, цвета венозной крови, знамен со свастикой. В первую минуту его это обрадовало, затем испугало: ему было слишком удобно здесь, на периферии, во главе своей компании, когда прошлое оставалось прошлым, а Гитлер со товарищи – мифом.
– А позвольте узнать, – откровенно перебил гостя Кречинский, – каковы сейчас направления вашей деятельности? И что вы от нас хотите?
– Лично от вас, – пришелец простер к нему руку в жесте, излюбленном памятниками всего мира, – я хочу, чтобы вы продолжали проявлять ваш гений руководителя. Среди «львовских охотников», я верю, найдется достаточное количество смелых и инициативных молодых людей, которые умеют владеть автоматом, обращаться с взрывчаткой, готовы пожертвовать жизнью во имя торжества полноценной расы…
Выходец из прошлого стал разворачивать перед ним какие-то самодельные брошюрки по-немецки, цитируя основные положения устава «Имперских орлов». Кречинский уже не слушал. Погромы на кладбищах не были для него самоцелью: это делалось главным образом для приобретения известности, которая позволит со временем подкорректировать имидж и с обновленным, хотя и национально-украинским, лицом войти в Раду. Не хватало ему связи с настоящими террористами!
Павло, обиняками, но решительно, дал понять, что организация «Львивськи мысливцы» сейчас очень молода, нуждается в средствах, к тому же и ряды недостаточно крепки… Со временем, когда она развернется и очистится от случайного, пришлого элемента, возможно, ей удастся помочь «Имперским орлам». Вероятно. Но не раньше.
Догадавшись, что его миссия не удалась, гость покачал головой, пробормотав что-то по-немецки. Ему очень жаль, что организация пока не собралась с силами, но он надеется, что рано или поздно это произойдет. Пускай пока господин Кречинский занимается патриотическим воспитанием львовских арийцев на примерах прошлого. Одной из героических фигур этого прошлого, как, должно быть, известно господину Кречинскому, является доблестный сын немецкого народа Вальтер Штих. Немецкий народ благодарен господину Кречинскому и возглавляемой им организации «львовских охотников» за то, что они сохранили замечательный документ, дневник коменданта Львова. Вальтер Штих является его родственником, двоюродным дядей по материнской линии, и он был бы счастлив, если бы эта реликвия вернулась в семью…
Услышав, что речь теперь идет о старом документе, Павло отключил самый беспокойный участок своего мозга. Ну разумеется, немецкий народ имеет право получить дневник Вальтера Штиха! Жаль было бы отпустить ни с чем соратника по борьбе. И Кречинский собственноручно вынес что-то, что сперва показалось книгой большого формата или старинным альбомом фотографий в потертом бархатном переплете. Но внутри оказалась линованная бумага, исписанная по-немецки тощим угловатым почерком, напоминающим готические соборы.
Немецким Александр Борисович владел, но в основном разговорным. Что ж, не беда! Купить в львовском книжном магазине немецко-русский словарь не составляло проблемы. Больше времени ушло на то, чтобы разобраться в особенностях написания автором дневника отдельных букв. Кляня учителей кайзеровской Германии, приучивших Вальтера к замысловатой каллиграфии, Турецкий постепенно разбирался в напластованиях строчек.
Дневниковые записи начинались с декабря 1941 года и заканчивались июнем 1944-го. Удачно. И, вооружившись карандашом, чтобы записывать на отдельном листке перевод часто повторяющихся слов, Турецкий взялся проводить дознание покойника. Хоть он и понимал немецкий текст с пятого на десятое, у него возникло чувство, что тайна взаимоотношений этих троих – Бруно Шермана, Вальтера Штиха и соединяющей обоих жены Вальтера Марианны – понемногу начинает раскрываться.
Дневник Вальтера Штиха
21 декабря 1941 года.Начинаю эту тетрадь как продолжение предыдущей. Марианна приберегала ее в качестве подарка к Рождеству, но, видя, что мой дневник закончился, решила преподнести мне ее заранее. Я тронут. Посреди изматывающей военной службы какое утешение для меня представляют жена и дети, мирный семейный очаг!
Всей душой призывая Рождество, я вынужден терпеть идиотизм моего заместителя Вайса. Разгильдяй забыл заказать зимнее обмундирование для солдат. Я пожалею и не стану отдавать его под трибунал, но смещу с должности. Заместителем назначу майора Отто Дайслера. По крайней мере, он исполнительный служака.
25 декабря.Рождество! В этом первом среди покоренных немецкой армией городов мы устроили настоящий рождественский праздник: с елкой, с огнями свечей, с поросенком на столе, с излюбленными песнями. Елку срубили в лесу и нарядили игрушками, которые только смогли достать. Лили поставили на стул рядом с ней, и она пропела милым тоненьким голоском: «О елочка, елочка, как прекрасны твои зеленые иглы!» Гельмут получил в подарок барабан, и Марианна сердито воскликнула: «О, только не это! Теперь у меня не будет ни минуты тишины!» – но глаза ее смеялись. Надеюсь, наши с Марианной размолвки останутся в прошлом. Мы сумеем преодолеть (густо зачеркнуто) то, что не должно ссорить мужа и жену.
Пишу, а передо мною вид из окна на мощенную булыжником, присыпанную непотревоженным снегом площадь. Город пустынен. Это не пустота праздничного утра, когда добрые горожане отсыпаются после весело проведенной ночи, это совсем другая пустота. Львов нас боится.
27 декабря.Снова ссора. Вернувшись усталый вечером, я застал дома небольшую политинформацию. Оказывается, Лили, рассматривая елочные игрушки, на подставке картонной куклы обнаружила сделанную химическим карандашом надпись и попросила брата прочесть. Надпись гласила: «Франя». Нежное сердечко, Лили принялась расспрашивать, кто такая Франя, где она и нельзя ли с ней поиграть. Осведомленный Гельмут поднял сестричку на смех и заявил, что ее Франя подохла. «Как подохла?» Дочка ударилась в слезы. Вмешалась Марианна. Она строго сказала, что плакать о Фране нельзя, потому что она была еврейкой, а все евреи – банкиры, жулики и паразиты, которые пьют кровь из немецкого народа. И когда их уничтожат, всем арийцам будет лучше жить.
Как мог, я успокоил Лили, а Марианну вывел за руку, точно девочку, из комнаты и отчитал. Я сказал, что провожу санационные мероприятия в гетто, потому что таков приказ командования. Солдат обязан повиноваться приказу. Но ребенку рано об этом знать. Дети должны как можно дольше жить без ненависти к кому-либо, ощущая только любовь. Марианна, как обычно, упрекнула меня в симпатии к евреям. Я ответил, что в родной поэзии и впрямь всегда предпочитал остроумного и трагического еврея Гейне напыщенному, заносчивому арийцу Гете. А как насчет драмы Лессинга «Натан Мудрый»? Почему бы Марианне не донести на меня за это? Марианна обиженно ответила, что сегодня не допустит (зачеркнуто несколько строк).
Этой ночью сплю один.
28 декабря.В канун Нового года получил информацию, что сбежавший еврей, по фамилии, если не ошибаюсь, Шипман, скрывается в борделе на Паненской улице. Нужно проверить. Этот Шипман, как о нем говорят, необыкновенно развит физически. Как ему удалось бежать со стадиона? Так или иначе, ему некуда деться. Отложу проверку. Если он сумел столько преодолеть, почему бы не дать ему еще один шанс? Представляю, что сказал бы мой заместитель, если бы я только намекнул ему на подобную возможность!
Я сделал правильный выбор: Дайслер прекрасно справляется со своими обязанностями. Предан идеям Третьего рейха. Он и Марианна составили бы прекрасную пару… Воображая эту картину, я смеюсь. Отто Дайслер, толстяк, на котором мешком сидит любая форма, – и Марианна с ее чудесным лицом и волосами! «Необыкновенная женщина» – так подумал я, увидев ее впервые. Я никогда не осмелился бы первым приблизиться к ней. Что заставило ее обратить внимание на нескладного солдатика? Но нет, не только красота привлекла меня к Марианне: чем ближе я ее узнавал, тем отчетливее представлял, что эта женщина необыкновенна по своим внутренним качествам. Вопреки всем нашим ссорам, скандалам и недоразумениям, я признаю это. Вспомнить хотя бы, как мужественно она повела себя, когда врач воспретил ей рожать второго ребенка. «Долг арийки – быть матерью», – заявила она, и на свет появилась Лили, мой белый цветочек. Предвижу, с возрастом она станет так же хороша, как мать, и когда Марианна постареет, Лили останется живым напоминанием о ее былой красоте. Странно думать, что Марианна постареет. Марианна, ожившая языческая богиня! Дивное, героическое существо.