355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Фридрих Незнанский » Бубновый валет » Текст книги (страница 7)
Бубновый валет
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 03:55

Текст книги "Бубновый валет"


Автор книги: Фридрих Незнанский


Жанр:

   

Боевики


сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Сотрудника «Глории» Будников принял радушно и, кажется, собрался опять что-то красочно рассказывать о картинах и скульптурах из собрания Музея русского авангарда. Однако Агеев быстро перевел разговор на интересующую его картину.

– Какую картину? – улыбнулся Николай. – Через мои руки в год, да что там, в неделю, в месяц проходит столько произведений искусства, а вы хотите, чтобы я помнил картину, которую принесли на экспертизу пять лет назад!

Веселость искусствоведа показалась Агееву наигранной. Человеку, конечно, нетрудно забыть, чем он занимался пять лет назад, но профессиональная память у него была отменная, что он продемонстрировал в беседе с предшествующим посетителем, сыпя датами и терминами.

– Вот эта картина, – ткнул он Николаю копию старинной фотографии. – «Степанищев и K°». Неужели и сейчас не вспомнили? Вы делали экспертизу по просьбе вашей знакомой, Елены Калиниченко.

Показалось Агееву или нет, что упоминание имени Калиниченко заставило Будникова вздрогнуть и поморщиться?

– Леночка Калиниченко… Да, сейчас припоминаю. Как же, великолепный натюрморт. Я назвал его: «Натюрморт с желтым хлебом». Ведь это Шерман, несомненный Шерман! Результаты анализа краски и холста также свидетельствовали о подлинности. Я сообщил владельцу, какую ценность для искусства представляет его собственность, но его это не волновало. Он спрашивал только о цене. Я приблизительно оценил натюрморт в двадцать пять тысяч долларов, и владелец его унес. А жаль, отличный экспонат мог бы получиться для музея.

– Николай Алексеевич, – Агеев обязан был спросить, – кому вы рассказывали о картине?

– Никому, – заявил Будников без тени колебания. – Экспертиза была сделана по личной просьбе, в приватном порядке. Если бы владелец пожелал открыть свое полотно миру, я бы ему посодействовал, но он не захотел. К сожалению, лишь немногие владельцы картин склонны идти навстречу тем, кто желал бы увидеть их сокровища. А как будто бы интеллигентный человек!

– Что владелец был убит, – сотрудник «Глории» шел напролом, – вы не знали?

– Узнаю от вас. Какое несчастье! Картина, конечно, пропала?

– Что именно вы называете несчастьем: то, что человека убили, или то, что вывеска пропала?

– И то и другое, но… Жизнь человека кратковременна, а произведение искусства способно жить века. Как музейщик, я в первую очередь подумал о картине. А человек… Ведь он был чужим для меня.

– Вам что-нибудь известно, что после стало с картиной?

– Насколько я знаю, это полотно больше не появлялось ни на выставках, ни в экспозициях.

– Николай Алексеевич, как вы считаете: кто еще, кроме Калиниченко, мог знать о вывеске?

– Знакомые владельца. Другой возможности я не усматриваю.

Агеев напряг мозговые извилины. Повальное сумасшествие по поводу живописи, бушевавшее в стенах агентства «Глория», помимо его желания наградило его кое-какими нужными познаниями.

– Послушайте, господин Будников, а если вы исследовали картину, то есть этот самый натюрморт, то должны были выписать сертификат? Старик, наверное, сам попросил вас об этом? Ведь если он собирался продавать картину, то сертификат ему требовался позарез.

– Ну… да.

– Если не трудно, – со стороны Агеева это было чистым наитием, – не могли бы вы составить списочек всех картин, которым вы подписали сертификаты?

– Вы меня в чем-то подозреваете?

– Ничуть. Возможно, списочек нам пригодится. А возможно, и нет. В любом случае мы вас заранее благодарим.

12

– Ефимия Васильевна! Васильевна! Эй! Ого-го!

Васильевна открывать не спешила, и Грязнов с Турецким воспользовались прежним способом: сиганули через забор. Открытая дверь дома Васильевны зияла. На пороге снова остались отпечатки кроссовок сорок второго размера, запачканных штукатуркой. На полу в коридоре валялись какие-то осколки, обломки, краснела подсыхающая лужа подозрительной липкой жидкости.

– Готово дело, – резюмировал Турецкий. – Пришили старушку.

Грязнов небрезгливо наклонился. Посреди красной жидкости желтели крохотные зернышки.

– Малиновое варенье, – сказал он.

Из чулана донесся шорох. Упорно не желающая откликаться Васильевна снова возводила там баррикаду из хлама, который неизвестная сила разметала по всему коридору. Вот только банки с малиновым вареньем в кладовке уже не окажется.

– Ось, – попыталась оправдать свои действия Васильевна, – прибираюсь трошки.

Штукатурка, которой бабка была осыпана с головы до ног, придавала ей бледность ожившей покойницы. Турецкий и Грязнов синхронно задрали головы. Над ними темнел ободранный потолок чулана.

Трудно передать, что испытал Турецкий, когда уверился, что картина ускользнула от него. Это было больше, чем обычное разочарование в работе следователя. С той минуты, когда он узнал о существовании связи между его снами и содержанием произведений Бруно, жажда добыть или хотя бы увидеть необыкновенную картину стала вопросом не его профессионального престижа, не денег, которые он хотел получить, а личного участия. Родилась уверенность, что стоит ему увидеть нарисованные на холсте ад, печальных девушек и ангела, как кошмары прекратятся, а депрессия исчезнет безо всяких таблеток. Произойдет ли это когда-нибудь?

Наверное, у него было такое страшное лицо, что Васильевна перестала наконец валять дурочку и рассказала все, как было, от начала до конца.

Что там пан Бруно малевал в ее кладовой, на потолке или в другом месте, она на протяжении всех этих лет ведать не ведала. Он в чулан ходить не позволял, а когда закончил, заново его выкрасил. А ей-то что? Васильевна этот самый чулан каждый год белила, пока вдруг целое столпотворение народищу не напало на ее скромный дом. В тот самый день, когда пришел Петро поселять в ее дом Сашу и Славу, заявились к ней какие-то двое…

– Один в очках, другой – бритоголовый качок? – подсказал нетерпеливый Грязнов.

Слово «качок», видно, не было старухе знакомо, но, сообразив по смыслу, она согласилась:

– Эгеж. Оце воны и е.

Несмотря на возраст, глаз на одежду у Васильевны оказался приметливее, чем у более молодой Софии Голоты. Недаром столько лет проработала прачкой. В результате подробного допроса она описала, что интеллигентный, который пониже ростом и худощавее, одет был в серый костюм и носил серый с металлическим блеском галстук. Качок носил светло-бежевые свободные мятые штаны и белую рубашку с двумя вышитыми на груди скрещенными теннисными ракетками. Вдохновленный удачным началом, Слава предпринял попытку составления импровизированного фоторобота, однако потерпел фиаско. Очевидно, приметливость Васильевны распространялась только на тряпки, в ущерб чертам лица, и разнообразные носы и подбородки, которые приставлял к очкам на листе бумаги Слава, встречали одну и ту же реакцию:

– Мабуть так. А мабуть ни. Дуже стара я стала…

Эти двое так настойчиво рвались в ее дом, что Васильевна, приняв их за грабителей, чуть не подняла шум на всю округу, но они заткнули ей рот зелеными бумажками на сумму пятьсот долларов. Васильевна доллары в руках держала единственный раз в жизни, но знала, как они выглядят. Заставив ошеломленную старуху отпереть дверь в чулан, мужчины воспользовались лестницей и принялись ковырять потолок. Клочок штукатурки в углу отпал, а под ним проступил холст, покрытый масляной краской. У посетителей разгорелись глаза. Они собирались забрать полотно сразу же, но услышали, как кто-то стучится в калитку, и убежали, пообещав Васильевне, если она сохранит полотно в неприкосновенности до их второго визита, еще тысячу долларов.

– А вякнешь, кажуть, – всхлипнула Васильевна, распуская платок на седой полысевшей голове и его углом утирая вязнущие в морщинах слезы, – мы тебе забьемо.

«Убьем, значит», – сообразил Турецкий. Особенности местного говора сделали обещанную старухе гибель еще более угрожающей. Как, однако, почти столетняя Васильевна цепляется за жизнь и за деньги! А еще считают, будто старики привыкают к мысли о неизбежности смерти и она перестает их волновать. Наверное, наоборот: чем дольше живешь, тем больше хочется.

Очевидно, похитители следили за Васильевниной хатой, потому что, едва Турецкий и Грязнов с утра покинули временное жилье, качок и интеллигент были тут как тут. Полотно изъяли, не откладывая дело в долгий ящик. Действовали, конечно, без аккуратности, второпях, но полученных долларов в пересчете на гривны должно было с лихвой хватить Васильевне и на новые банки, и на ремонт потолка.

Турецкий не мог ругать Васильевну, поддавшуюся двойному давлению: угроз и шальных денег. Тем более это сейчас было не главным.

А вдруг охотников за картинами Шермана они успеют еще изловить?

– Давай к Петьке Самойленко, – потребовал Турецкий.

– Погоди, Сань, – не подчинился Грязнов, – не все сразу. Подумай: Петька-то у нас служит незалежной Украине. Так? Полотно из чулана – достояние Украинской республики. Если найдут, нам, Саня, ничего не светит: храниться ему в городе Львове, в музейных запасниках. И уплывет от нас законная куча долларов.

Слава был прав. Турецкий настолько увлекся возможностью явления миру неизвестной картины Бруно Шермана, что едва не перестал на секунду быть профессионалом. А профессионализм диктует выполнять условия заказчика, каковым является Фонд Шермана в очаровательном лице Ванды Завадской. Турецкий тяжело вздохнул:

– Ладно уж. Искать придется самим.

Надежды не оправдались. Немедленно поставив в известность Петра Самойленко, что двое молодцов ограбили Ефимию Васильевну, отобрав последнее старушечье добро, друзья с его помощью бросились на поиски, но напрасно: судя по приметам, похитители неведомого шедевра вскочили на поезд, идущий маршрутом Львов – Москва. Билетов они не брали, но кому же не известно, что за проезд можно заплатить лично проводнику? Были бы деньги. А деньги, судя по тому, с какой легкостью похитители усыпали путь к картине долларами, у них водились. А главное, деньги водились у тех, кто стоял за ними, потому что Турецкий ни секунды не думал, что они добывают полотно Шермана для себя.

Если бы они намеревались продать его потенциальным заграничным покупателям, тогда проще было бы сделать это через Польшу.

Сведения о преступниках, пытающихся вывезти за границу произведение искусства, можно было бы передать полиции и дальше таможне свободной Украины, но тогда его навек бы лишился Фонд Бруно Шермана во главе с Вандой Завадской, что Турецкому и Грязнову никак не улыбалось. Нет, пускай действуют друзья-преступники! Улизнули в Москву? Отлично! Вывоз картины через таможню пускай осуществляют сами. А в Москве-то мы их тепленькими и возьмем.

Поэтому пришлось вести переговоры с Москвой.

В Москве стоял жаркий вечер, обещающий ночь с температурой не ниже двадцати восьми градусов. А здесь, в полуподвале дома, затерянного в одном из сретенских переулков, бродили волны кондиционированной прохлады, и официант в грузинском костюме наливал Денису и Насте в бокалы красное вино.

– А что это за название «Вазисубани»? – спросила Настя. – Оно что-то означает?

– Это название вина, – охотно пояснил Денис. – У нас его раньше переделывали на русский лад. «Вася с Кубани» или «Вася с зубами»…

Настя засмеялась. Сегодня она легко соглашалась со всем, что говорил Денис, легко смеялась: должно быть, эта экзотическая тряпка, которую она вчера сшивала из разноцветных лоскутов, понравилась заказчице. Если Настя сама шьет свои платья, Денис не спорит, что она отличная мастерица: он не разбирался в тонкостях женской моды, но с него хватало и того, что полупрозрачное платье позволяло видеть не такую уж маленькую, как представлялось раньше, грудь. Грузинская обстановка будила кавказскую страсть, и Денис нежно прикасался взглядом к этой груди под звуки зурны. Что за инструмент такой – зурна, и похож он на флейту, бубен или балалайку, Денис не представлял, но был уверен, что то, что звучит сейчас в зале ресторана, – непременно зурна…

В музыкальные звуки ворвался другой звон.

– Алло! – с готовностью бросил он в извлеченный из кармана мобильник.

– Привет, Дениска! Тут к вам едет сладкая парочка и везет предмет особого интереса для агентства «Глория». Запомни приметы этих молодцов…

– Да, дядя Слава. Говорите, слушаю.

Когда речь шла о расследовании очередного дела, мир переставал существовать для директора агентства «Глория». Перестала существовать даже Настя. Когда он наконец нажал на кнопку с опущенной телефонной трубкой и обратил внимание на девушку, то ждал недовольного взгляда, нотаций и других проявлений, на которые так щедры оставленные в пренебрежении женщины. А может, сделает понимающее лицо и спросит: «Срочное дело, да? А чем ты сейчас занимаешься?» Денис, разумеется, не откроет ей то, что не имеет права открывать, и между ними пробежит черная кошка. А ведь все так многообещающе начиналось…

Как ни удивительно, Настя проявила себя с лучшей стороны. Пока Денис разговаривал по телефону, набрасывая на салфетке какие-то записи, она казалась совершенно поглощенной отбивной у себя на тарелке. После того как начальник «Глории», закончив, откинулся на спинку стула, Настя заговорила о чем-то нейтральном. Она не стала ругаться, не стала расспрашивать о подробностях дела. Ни любопытства, ни раздражения.

И Денис подумал, что на Настю из Барнаула следует обратить внимание всерьез.

Вдохновленный на подвиги Денис подал Насте руку, и они вместе поднялись из полуподвала. Поток машин на Сретенке иссяк. Не слушая Настиных возражений, Денис проводил девушку до дома, где, наверное, уже беспокоился Семен Семенович.

– Знаешь, Настя…

В это время его опять прервал звонок.

– Да, – буркнул Денис, готовый швырнуть надоедливый аппарат на асфальт и как следует потоптать его ногами.

– Денис Андреич, это ты?

– Нет, Агеич, не я! Это кто-то неизвестный подобрал мой мобильник!

– Я вот о чем, начальник, тебе звоню, – толстую шкуру Агеева невозможно было пробить стрелой иронии. – Докладываю радостную весть: вместо двух разных дел мы имеем одно общее. Степанищева, похоже, убили из-за картины «Бубнового валета»!

И тут же Агеев поведал о последних событиях, не умолчав и о сведениях, предоставленных Будниковым.

– Не нравится он мне, Денис Андреич, – дал вескую оценку искусствоведу Агеев. – Считает, что картины важнее людей, потому что они долговечны, а люди быстро умирают.

– Ну, он всю жизнь посвятил картинам, его право так считать. – Далекий от искусства Денис совсем не был уверен, что разделяет точку зрения Будникова. Сразу подумалось о терпеливо стоявшей рядом Насте: если бы преступники захватили ее и предложили обменять на самую ценную в мире картину, что бы он предпочел? Лично для него такого выбора не стояло: спасал бы Настю… «Постой, постой! – оборвал он себя. – А почему именно Настя? У нас с ней еще ничего не было, и вдруг – спасать!» Наверное, для мужчины это естественная потребность – выступать в роли сильного защитника. А Настя была так беззащитна… Беззащитность, кажется, и нравилась в ней Денису сильнее всего. Нет, еще, конечно, грудь. А на третьем месте глаза. Хотя, если вдуматься, глаза-то у нее и есть самые нежные и трепетные. Денис считал себя крупным знатоком по части женских грудей, талий и попок, а вот глаза до сего дня как-то упускал из виду.

– Дальше меня провожать не нужно, – решительно заявила нежная и трепетная Настя своему потенциальному защитнику.

– А может, нужно? – упрямо предложил Денис, убирая мобильник в карман.

– Но я же лучше знаю!

Внезапно жарко обняв Грязнова, Настя крепко поцеловала его в уголок рта, а по завершении поцелуя скрылась за дверью подъезда, оставив Дениса в недоумении.

13

На следующий день в «Глории» состоялась оперативная летучка, на которой Агеев в установленном порядке доложил результаты расследования дела Степанищева. Денис Грязнов его внимательно выслушал и просмотрел составленный Будниковым список картин, на которые он когда-либо выдавал сертификаты.

– Проверено? – спросил он.

– А как иначе? – слегка обиделся Агеев. – Я и с Кругловым консультировался. Он проверил по своей базе данных, никаких расхождений не нашел.

– Та-ак… А где Макс? – превращаясь в строгого начальника, спросил директор агентства «Глория».

– Спит, – невозмутимо ответили сотрудники.

– Так разбудите! У меня для него приготовлено особое задание.

Тому, что Макс спит на работе, как и тому, что на важном совещании об этом сообщают так спокойно, Денис ничуть не удивился. Любого другого он бы за это уволил. Собственно говоря, никто другой это делать не посмел бы. Но Макс был действительно особой личностью, способной выполнять особые задания. При виде Макса Денису каждый раз приходил на ум вызубренный в школе эпиграф к «Путешествию из Петербурга в Москву»: «Чудище обло, озорно, стозевно». Чудище Макс был огромен, толст, бородат, причесывался исключительно пятерней и постоянно сыпал в клавиатуру вверенных ему компьютеров крошки печенья, сухариков и прочих мучных изделий, которые неаккуратно жевал. Зато на клавиатуре творил чудеса. Бог информации, призрак компьютерных сетей, монстр электроники и кибернетики – вот что такое был Макс, и из-за того, что ему вздумалось уснуть в двенадцать часов дня, Денис не собирался с ним расставаться.

Правда, когда Макс наконец появился на совещании и рухнул в задний ряд, едва не сплющив своим весом хилый офисный стул, Денис не удержался от удовольствия попенять ему:

– Сколько можно дрыхнуть?

– Сколько нужно, – пробурчал Макс. В правой руке у него была сладкая свердловская булка. Прожевав, компьютерный гений заговорил более внятно: – Всю ночь в FIDО просидел. Связи с фидошниками для нас на сегодняшний день важнее Интернета…

– Как раз связи тебе и пригодятся. Поищешь в сети «Бубновый валет».

– «Бубновый валет»? Первый раз слышу. Что за банда?

Да-а, только Максу позволялось не знать о том, чем жила вся «Глория».

– Не банда, деревенщина, а объединение представителей русского авангарда в живописи.

– Иди ж ты, – поразился Макс, – а звучит, как «Черная кошка» какая-нибудь.

– А ты не так уж не прав, Максик. «Бубновым валетом» на жаргоне начала двадцатого века назывался мошенник, шулер, в общем, редиска и нехороший человек. Но художники писали свои картины честно, это сейчас вокруг них вьются мошенники… – Встав с места, Денис передал Максу список полотен, прошедших через руки Будникова, в числе которых значился «Натюрморт с желтым хлебом». – Вот эти картины особенно хорошо поищи. Где, когда и кем были обнаружены, криминал вокруг них, не было ли скандалов, связанных с ними… Словом, не мне тебя учить.

– Не учи ученого, – флегматично подтвердил Макс. Сдобная плюшка поднялась к бороде, на пару секунд погрузилась в нее и вернулась обратно уже ополовиненной. Не требуя никаких дополнительных объяснений и дожевывая остатки, Макс удалился.

– А что у тебя, Сева?

Голованов солидно откашлялся. Чтобы добыть свои сведения, ему пришлось не только задействовать информацию о покинувших службу «морских котиках», но и войти в контакт с безотказным и многознающим МУРом. И вот чего он в итоге добился…

Почему молодые парни вербуются в контрактники? На этот вопрос существует несколько ответов, но вполне убедительных – ни одного. Гонятся за большими деньгами? Но на гражданке при желании можно заработать больше, причем без риска сложить голову. Стремятся испытать себя, силу духа и мускулов? Это больше похоже на правду; но человек, видящий в боевых действиях главным образом поле для самоиспытаний, близок к возможности не испытать себя больше никогда, нигде и ни в чем. Скорее сочетание этих двух мотивов, соединение авантюризма и рационализма порождает наиболее успешных «солдат удачи». Притом что осознанно избравших такую стезю – единицы. Большинство очень разных людей, которых свела судьба в каком-либо воинском контрактном подразделении, сами удивляются, оглядываясь на свой жизненный путь: и что только их сюда привело? Стечение обстоятельств, да и только!

Жора Рубежов назад не оглядывался. Он вообще не любил ни оглядываться назад, ни таращиться по сторонам. Предпочитал идти вперед, а там уж куда кривая выведет. Главное – ввязаться в драку, а там посмотрим. Именно так он действовал до сих пор, не отягощая излишними размышлениями свою круглую, остриженную под бобрик голову, и считал, что именно эта тактика приносит ему успех.

– Будь проще, и к тебе потянутся люди, – любил поучать он новичков услышанными где-то и когда-то словами.

Ох уж эти новички! Сколько, оказывается, в мире не приспособленных к жизни лохов! Жора нагляделся на них еще в армии, на срочной службе, куда угодил потому, что не было денег отмазаться. На призывном пункте его статную, хотя тогда не слишком мускулистую фигуру с восхищением рассматривали отвыкшие от таких зрелищ врачи: на фоне дистрофиков или истощенных наркоманов он смотрелся как богатырь. Неудивительно, что его послали служить во флот. То, что только сухопутные черепахи говорят «на флот», – это Рубежов, родившийся и выросший в поселке неподалеку от Азовского моря, знал точно. То, что служить предстояло три года вместо двух, конечно, разочаровывало, но с его силушкой он и на флоте уцелеет. Жориных кулаков побаивались даже уголовники; с такими, правда, он не связывался, соблюдая вежливый нейтралитет. А вот на родном корабле силы его кулаков никто еще не пробовал, поэтому пришлось сразу же пустить их в ход. Для профилактики. Пусть только вякнут, кильки вонючие. Средство сработало, и на корабле морские волки второго и третьего года службы, которых здесь зовут не дедами, а годками, сначала проверили его на прочность, оставив ему на память выдающийся треугольный шрам на лбу, но потом быстро приняли «салагу» в свою компанию. Жора возгордился. Недаром мама говорила: «Ты у меня, Жорик, особенный». Точно, особенный. И судьба ему должна достаться особенная. Как пить дать.

Жора Рубежов, который, по обычаю всех парней в поселке, боялся армии как огня, прослужив полгода, обнаружил, что в солдатах-то отменная житуха. Кормят от пуза, а что не слишком вкусно, так главное, что сытно. Дома ему тоже разносолов не подсовывали. Кормежка – это раз. Форма – это два: никто не попрекнет тем, что плохо одет. Третье, что дураком не дразнят: армейское начальство не волновало, что в слове «еще» Жора делает четыре ошибки, главное, чтобы приказы он всегда выполнял безукоризненно. Ну, и четвертое, скорее побочный эффект: то, что «шмаль» на флоте раздобыть легче, чем даже на берегах Азовского моря, где коноплю растят только так; а до марихуаны Жора был большой охотник. Ну и, кроме того, ему нравилась легальная возможность пускать в ход кулаки. Еще классная руководилка, стерва очкастая, в докладных записках директору писала, что Георгий Рубежов драчлив, любит держать других в страхе и подчинении. Это она, шлюха, не соврала.

Однажды в воскресенье утром, после еженедельной передачи с вертлявой телеведущей, поглядеть на которую всегда было приятно, Жору позвал к себе начальник части. Рубежов за время службы заслужил отличные характеристики. Не хочет ли он пойти в спецназ Военно-морского флота? Впервые, может быть, со школьных времен Жора выговорил слово «подумаю». После отбоя он честно обдумывал ситуацию. Куда ему деваться после армии: вернуться в поселок, пропахший рыбой и деревянным гнильем? Там не прокормиться, если не пойти в уголовники. Что в банде, что в спецназе обещают крутые бабки. Что в спецназе, что в банде трудно уцелеть. С другой стороны, в спецназе строже: режим, гульнуть как следует не дадут. Но в армии, по крайней мере, если замочишь какого-нибудь перца, то тебя за это представляют к награде, а на гражданке – к пожизненному. Утомленный непривычно долгими рассуждениями, Жора, вызывая страшный скрип койки, перевернулся на бок и захрапел, а на следующее утро, которое вечера мудренее, отрапортовал о своем согласии.

Новое место несения воинского долга его не разочаровало. Привыкший к отечественной неразберихе и расхлябанности, Жора аж затащился от той четкости зарубежного образца, которая его теперь окружала. Это тоже армия, но другая армия: такая, какой в массовом порядке ей еще предстоит стать. Перевозили их к морю, где нужно было приступать к учебе, не на поезде в многодневной изнурительной суете, а самолетом. Летишь, ничего не видно, кругом одни облака. Прилетел Жора не один – прислали сюда их, флотских, целым гуртом, но в салоне самолета все сидели, как неродные, не спеша познакомиться. Жору тоже, если начистоту, не томила жажда общения. Зато, как только выгрузились и построились, их объединили, точно детсадовцев, попарно. Жоре в напарники достался его ровесник с узковатыми черными глазами и литым смуглым телом, как у каратиста из боевиков о восточных единоборствах. «Вот тебе и на, урюк какой-то», – огорчился Жора, но парень оказался русским. С Дальнего Востока, из Владика – так свои называют Владивосток. Там у них много всякой корейско-японской примеси разгуливает. Звали его Паша Сальский. Больше Жора ничего выяснить не успел, потому что полковник начал произносить речь. С чисто выбритым энергичным лицом, в берете, он прохаживался перед строем, глядя в напряженные лица солдат, и говорил:

– Парни! Вы прибыли сюда, чтобы стать элитой русского военного флота – подразделением «морские котики». Знаете, что это за животные? – Полковник позволил себе скупую улыбку, среди моряков не улыбнулся никто. – Тюленей видели? Это тюлени. Огромные, мощные, свирепые. Клычища – во! – Полковник выставил указательный палец. – Но если морские котики ломают клыки за лежбища и самок, вы у меня будете родину защищать!

Жора услышал, как рядом еле заметно хмыкнул Сальский: так легко, что можно было принять это за простое покашливание. Но Жора уловил в покашливании насмешку и невзлюбил напарника. Подумайте, фрукт какой выискался! Жору речь начальства круто вдохновила, хоть сейчас в воду с «калашом» лезь.

В казарме, как тут было заведено, их койки располагались одна над другой. Жора подумал, что не вредно было бы зафигачить Сальскому сверху какую-нибудь подляночку, чтоб не слишком задавался, но побоялся восстанавливать напарника против себя. К тому же гибкий, но хлесткий, как хлыст, Павел представлялся способным дать здоровой сдачи, а за драку после отбоя по головке не погладят.

На следующий день начались учения. Тем, кто рассчитывал сразу отхватить РПГ с минометом в придачу, пришлось закатать губы: на первом этапе будущим «морским котикам» предстояли только физические нагрузки, зато в условиях, максимально приближенных к боевым. После четырехчасового непрерывного бега и отжиманий на каменистом берегу, обдуваемом брызгами ледяного моря, Жора чувствовал себя так, будто проплыл то же время по горной реке против течения. Себя он видеть не мог, но видел своих товарищей: потных, красных, словно обваренных кипятком. У одного высокого, но худого парня пошла носом кровь, и он размазывал ее ладонью по лицу, но не оставлял упражнений. Командиру это было по барабану: отсеется курсант – значит, отсеется; помрет – значит, помрет; а если ему эта кровь из носу хоть бы хны, поглядим, может, наш человек. Сальский среди братьев по оружию выглядел самым свеженьким, но командир его за это не похвалил. Он не хвалил никого.

– Живей, улитки, чего ползете! – покрикивал он. – Где только служили эти маменькины сынки? Чего язык вывалил? Эй, не халтурить! Плечо, куда ты девал плечо? А ну, еще десяток отжиманий!

На командира никто не сердился. Все эти парни свалились на берег моря не с теплой деревенской печи и догадывались, что без этих издевательских воплей тренировка оказалась бы невыносима. Здоровая злость в таких условиях нужна, как хлеб. Кстати, по поводу хлеба: после подъема они еще не завтракали, и обедать их никто не звал. Кроме того, ночевать спецназовцам предстояло в брезентовых палатках, что уже были свалены на берегу, ожидая, когда бойцы начнут тренироваться в установке походного жилья. Жора затосковал. Вот оно как, думать-то! Сказал: «Подумаю», а надумал глупость. Если бы не согласился идти в этот гребаный спецназ, сейчас бы посиживал дома у матери и под воркование телевизора уплетал за обе щеки вяленую рыбу или консервы из морской капусты – основной ассортимент поселкового магазина, представлявшийся ему на голодное брюхо манной небесной. Да что там дом, он бы и на теплый кубрик променял этот хваленый спецназ. Да что там на кубрик, он бы скорее согласился в десятибалльный шторм драить палубу, чем так себя истязать… Мысли Жорины улетели далеко-далеко, а тело на каменистом берегу вблизи ослепительно-синих скал продолжало механически выполнять упражнения, перейдя грань усталости, замедленно, но точно. Он отключился, он почти перестал существовать, и то, что неожиданно ставший добродушным голос командира возвестил: «Молодцы! Отдыхаем», показалось ему чем-то посторонним и ненужным. Он не поверил своим ушам.

Сухой паек, который они сжевали в считаные минуты, оказался не слишком вкусным, но сытным, и на Жору снова снизошел оптимизм. Через желудок он снова преисполнился любви к своему будущему предназначению. А классно будет после всех испытаний пройтись по улицам родного поселка в пятнистой форме «морского котика», с повязкой на голове, как Рэмбо, замочивший кучу вьетнамцев и пустивший их шкуры себе на штаны! Круто! На берегах Азовского моря военную лихость всегда уважали, каковы бы ни были ее проявления. Жора помнит, как его замшелая прабабка описывала гулянья молодых казаков: сидит она на базаре, торгует семечками или жерделой, местным сортом абрикоса, и вдруг как налетят казаки, на лошадях и с саблями! Весь товар размечут, навесы от солнца порубают, корзины от товара нахлобучат на голову тем, кто не успел спрятаться. Потом, правда, грошей отсыплют, то-то радость… Повествовала прабабка, умиленно всплескивая руками: черт с ним, с товаром, чего бы она ни отдала, лишь бы вернулось лихое казачество ее молодости! И маленькому Жорику переворачивание корзин на базаре очень нравилось.

Жора Рубежов лелеял незамысловатые мечты. Не у всех они были такими.

На своего напарника Жора пожаловаться не мог: Паша Сальский подставлял плечо, оказывал мелкие услуги, делился, если нужно, горбушкой хлеба. Терпеливо выслушивал рассказы Жоры о матери, бабке и прабабке, о казаках, о рыбаках, о поселковых бандюках, но вот о себе рассказывал скупо. Не открывал, почему он из всех занятий предпочитает те, где учат различным способам убийства противника, особенно голыми руками.

– Часовой противника всегда ожидает нападения, – заунывным голосом, напоминающим тиканье метронома, вещал хрупкий, изящный преподаватель, который, если бы не военная форма, походил бы на поэта или ученого, – но наступает момент, когда он расслабляется. Следите за ним, повторяйте каждое движение, выжидайте. Перевоплотитесь в него, и, когда нападете, – он ваш. Знаете, где проходит сонная артерия? Посмотрели на таблицу! А теперь нащупайте у себя на шее место пульсации… Спереди! Вот учтите: нажатием на эту область с двух сторон заставляете человека потерять сознание. Разрыв сонной артерии с двух сторон – смерть. Достигается ударом ребра ладони справа и слева, но это технически трудно и не всегда уместно. Мы вас научим приносить врагам смерть проще и экономнее…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю