Текст книги "Первый гром и первая любовь"

Автор книги: Фрида Суслопарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Наталка уронила голову на стол и зарыдала в голос. Она плакала об ушедших, оплакивала свое одиночество здесь, в родной хате, оплакивала бедную Марию.

А Дина поздно вечером шепталась с Ганкой.

– Возьмет она их? – спрашивала девочка.

– Конечно, – глядя в темноту, как можно уверенней отвечала Дина.

– Нет, не хочет она их, – проницательно заметила Ганка и потянулась к Дине, – все мовчком, я ж бачу... Дин, а ты бы взяла?

– Не знаю...

– Ты б взяла! Ты жалостливая. А я бы того врэдного Юрка ни за что не взяла!

Дина удивленно повернулась к ней. Они лежали против окошка, и в лунном свете на подушке – золотистые Ганкины волосы. Выражение мрачной решимости никак не вязалось с ее добрым личиком.

– Ах ты, сердитка какая!

– Защекотишь, – заливаясь счастливым смехом, прошептала девочка.

– Ладно! Хватит! Спи! – вздохнула Дина, и Ганка, прижавшись к ней, уснула мгновенно со счастливой улыбкой.

В ПОЛИТОТДЕЛЕ

...В политотделе, видимо, шло совещание, когда Дина, крепко ухватив за руку робеющую Наталку, приоткрыла дверь.

Дина увидела Кухарского, Грудского, Сидоренко. Все они разом обернулись на скрип двери.

– Извините, – пробормотала Дина и хотела отступить в коридор, но Кухарский вскочил и приветливо позвал:

– Заходи, заходи, Дина! Кто там еще с тобой?

– Мы к вам, товарищ Кухарский, по делу...

– Говори, если не секрет...

– Это вот Наталка, – начала Дина, – она вернулась в село из города. В хату своей сестры. Сестра умерла. Осталось четверо ребят. Они у меня в яслях...

– Так, так, – заинтересовался Сидоренко, – и что же дальше?

– А дальше что? Ясли закроют, а детей куда? Вот по этому вопросу мы и пришли.

– Ты не волнуйся, Дина, ты сядь и не спеши, – сказал Кухарский.

– Значит, ты, Наталка, приехала обратно в колхоз? – спросил Кухарский. – Да не закрывайся, мы тебя не сглазим, хотя дивчина ты дюже гарная...

– Ее муж, Павло, комсомолец, – сказала Дина, – тоже приедет сюда. Он сейчас еще с завода не уволился.

– Отлично! Будет работать в МТС. Люди сейчас в колхозе очень нужны. Скоро урожай собирать. Хорошо сделала, что приехала.

– Мы о другом поговорить пришли, товарищ Кухарский... Как же с детьми, с племянниками Наталки?.. Я так думаю, поскольку они не такие уж сироты... ведь у них есть она, Наталка, их тетя... и они ее любят, так зачем им в детский дом? Они могут жить вместе с Наталкой, в своей хате...

– Вот ты что задумала. – Кухарский как-то неопределенно хмыкнул.

Сидоренко нервно закурил. Наталка всхлипнула.

– Почему вы все молчите? – продолжала Дина. – Разве комсомол не учит нас бороться с трудностями, преодолевать трудности? А на деле...

– Погоди, Дина, – вмешался Грудский, – дело это серьезное. Мальчики не куклы, сегодня взяла, завтра трудно станет, отдаст... Вот она какая, сама еще маленькая... А ты "тетя". Скажи, Наталка, как ты думаешь?

Наталка молчала.

Сидоренко, прищурясь, сказал:

– Ясно, как она рассуждает. Если б не хотела брать себе ребят, не пришла бы сюда, к нам. Правда, Наталка?

– Ага, – тихо проговорила та.

– Значит, согласна? – удивился Кухарский...

– Ага...

– Тебе сколько лет? – спросил Сидоренко.

– Девятнадцать...

– Справишься с такой ротой?

– Да они все умеют! – воскликнула Дина. – У них старший, Юрко, он такой шустрый, он за своими братиками, знаете, как глядит? Они хлопчики очень хорошие!

– Ясно, – сказал Кухарский, – а почему, собственно, ты, Дина, не доверяешь детским домам?

Дина помедлила и тихо сказала:

– Дома лучше... Каждому дома лучше...

Кухарский посмотрел на своих товарищей.

– А ведь есть педагоги, которые утверждают, что детские дома будут новой формой воспитания граждан социалистического общества... Но вот вам простой аргумент Дины: "дома каждому лучше"... Ну что ж, если ты, Наталка, согласна, бери детей!

– Да взять-то она их возьмет, только чем их кормить? – спросила Дина.

Наталка неожиданно громко и бойко подтвердила:

– Чем буду я их годувать*? – и посмотрела на Кухарского.

______________

* Годувать – кормить.

– Сделаем так: поставим вопрос на обсуждение правления колхоза, с тем чтобы сиротам постоянно выделяли хлеб. Будем просить отдел народного образования района обеспечить сирот одеждой, обувью и бесплатными горячими завтраками, когда они пойдут в школу, думаю, это будет сделано, – сказал Кухарский.

– Ой! – выговорила сияющая Наталка. – Так я и отпишу Павлу.

– Отпиши, отпиши, и пусть скорее приезжает. А завтра приходи в правление колхоза, там тебя назначат на работу. Аванс получишь. Вот так, товарищ Наталка! – сказал Сидоренко и рассмеялся.

– Что касается остальных сирот, выход один: надо составить список и всех устроить в детские дома, – продолжал Кухарский. – Там детей не обижают. Ты не волнуйся, Дина.

Она ничего не ответила, но, когда шла домой, думала упорно: есть другой выход! Есть, должен быть! Уж если братиков возьмет Наталка, так неужели одиночек никто не возьмет?

Дина очень боялась Павла, Наталкиного мужа. "И зачем только люди выходят замуж? – думала она. – Хорошо, если б этого Павла вовсе не было на свете!.. Какой-то он на фотокарточке хмурый, недовольный, может, и сердитый..."

Она глубоко задумалась и не слышала торопливых шагов за спиной. Женя догнал ее.

– Думаешь, Наталка серьезно решила? – спросил он.

– Если б ты знал, сколько я ее уламывала! Ужас сколько!..

– Но ведь это очень смело, даже подвиг с ее стороны: взять четверых ребят, да еще не заручившись согласием мужа... – сказал Женя.

– Мужа? – повторила Дина. – Кому он нужен, такой муж?

Грудский расхохотался.

– Да ей, твоей Наталке, он нужен! Уж не задумала ли ты их разлучить?

– Разлучать не собираюсь, а называть подвигом это тоже незачем. Никакого подвига нет! Вот если бы Наталка поселилась в сестриной хате и не приняла бы сирот в их собственный дом, это было бы настоящей подлостью! И не знаю, с каким сердцем, с какой совестью могла бы она там жить!

– Не знал, что ты умеешь злиться. А ведь умеешь?

– Еще как! – ответила Дина. – Я знаешь какая злая! Я за своих ребят ух что сделаю!

Несколько секунд шли молча.

– Ну ладно, хватит о делах, – сказал Женя, – тебе жалко расставаться только с детьми? Больше ни с кем?

– Н-нет... почему...

– А у нас... просто так?

Дина дернула плечом.

– Пошутили и разбежались? – допытывался Женя.

Он вспомнил рассказ Кухарского о неверности жены. Неужели все таковы?

– Ясли закроют, – медленно заговорила Дина, – мы с Ганкой уедем...

– С Ганкой?

– Я беру ее к себе... Написала письмо домой. Мы с Ганкой уже все решили. Ты считаешь, я неправильно делаю? Но ведь ей некуда...

– Правильно, правильно! – с нескрываемой досадой отвечал Женя. Навстречу им шла группа женщин, и он умолк, дожидаясь пока они пройдут. Потом с горечью продолжал: – Бери к себе хоть всех, не о том идет речь. Я говорю о нас: о тебе и о себе.

– Я как-то не думала... не знаю...

Ей не хотелось обижать его, она видела, как он нахмурился, но Дина просто не знала, что она может сказать сейчас. Мысли ее были заняты совсем другим. Как к нему относится? Конечно, хорошо, но, видимо, этого недостаточно. Он ждет каких-то важных, решающих слов... Дина продолжала молчать.

– Понятно... А я-то... – Он вдруг резко повернул назад.

ПОРА РАССТАВАНИЙ

...Наливались в полях хлеба, на лугах скосили первую траву и по зеленой щетинистой стерне пустили колхозное стадо – несколько тощих коров и дурного бодучего быка.

В колхозе выдали второй аванс на трудодень. Многодетные семьи стали получать по пол-литра молока с фермы, через день глечик молока выдавали детям, которые жили в яслях.

Кто-то забрел на бахчу и ахнул! Ни разу не обработанные и не прополотые дыни, арбузы, тыквы дали богатый урожай, какого не бывало и в лучшие времена. Дыньки круглые, оранжевые, похожие на детский мяч, желтели на поле. Решили срочно убирать: ребятишкам лакомство, да и на рынок в Херсон можно отправить.

Петренко вечером прикатил в ясли с веселым сообщением:

– Завтра пораньше заеду за вами, отвезу на бахчу, наберете себе дынь, там их полно.

– Зайди, – пригласила Дина, – куда торопишься?

– Петренко, Петренко приехал! – Дети моментально облепили машину.

Петренко прошел в дом, сел на лавку, протянул вперед ногу и сказал:

– Поехали?

Это была любимая игра – скакать на ноге Петренко и воображать себя всадником.

– Ого! Какие вы стали, по тонне каждый, Юрко, слазь, не можу... Ну и откормила же ты их, Динка, все оладушки да пампушечки? Ой, чуть не позабыл, письмо тебе...

Он протянул Дине конверт, надписанный знакомым каллиграфическим почерком Дина обрадовалась, папино... Но читать сразу не стала и положила письмо под салфетку на "комод".

Петренко еще немного поиграл с детьми и, выпив по обыкновению кружку компота, кисленького, из недозрелых яблок, ушел.

Дети побежали провожать его к машине, надеясь, что он разрешит залезть в кабину и немножко покрутить руль.

Дина вернулась в дом, достала письмо. Ганка оказалась рядом.

– Сейчас почитаем, – сказала Дина, но тут в дом вбежал и Юрко. Увидев письмо в Дининых руках, а рядом с ней Ганку, Юрко уселся за стол и тоже приготовился слушать.

– Ну чего ты? – спросила с досадой Ганка.

– А ничего...

– Шел бы, гулял...

– Не хочу...

Проглядев быстро письмо, Дина "прочла" то, что хотелось услышать Юрко:

– "Дорогая дочка Дина, мы очень рады, что дела у вас идут хорошо, что старшие ребята – Ганка, Юрко, Санько и другие помогают по-хозяйству, хорошо себя ведут, значит, они будут настоящими большевиками..." Ну, и дальше неинтересно, там про меня, – сказала Дина.

– Дэ? – спросил Юрко, вглядываясь в листок бумаги.

– Что?

– Дэ про мэнэ?

Она наугад ткнула пальцем.

– Оцэ?

– Да, да!

Юрко выскочил из дома, чтобы похвалиться перед ребятами. Ганке же Дина сказала, что все в порядке: родители не возражают против ее приезда.

И только поздним вечером, когда все уснули, Дина не торопясь перечитала письмо.

"Мы рады, Дина, что у тебя добрая душа! – писал папа. – Такие люди никогда не бывают одинокими, у них всегда есть друзья. Если ты нашла себе сестренку, она и нам будет второй дочкой. Примем ее как родную, не беспокойся. С продуктами становится легче, и нам будет хватать на жизнь...". Затем папа просил Дину взять в сельсовете метрику или справку, девочка пойдет в школу, чтобы документы были в порядке. Далее следовали советы, написанные явно под бабушкину диктовку: не забывать о гландах, не студить ноги и вообще беречься...

Рано утром приехал Петренко. Дина с ребятами залезли быстро в кузов, набитый душистой, немножко влажной от росы травой.

– Сыро, – испугалась Дина, – подождите, одеяло постелю...

Петренко усмехнулся, вот не угодил, специально траву утречком накосил, а им сыро...

Поверх одеяла Дина поставила корзину с едой: горшок каши, глечик с молоком, хлеб... На воздухе, да еще после работы у ребят будет хороший аппетит.

Машина неслась по прикатанной дождем и колесами полевой дороге. Ласково светило утреннее солнце, ветер шевелил пшеницу. За пшеничным полем, на крутояре, желтела бахча, расползлись на солнцепеке длинные, колючие плети дынь, тыкв, арбузов.

Машина остановилась, дети с радостными возгласами высыпали на землю и сразу бросились собирать спелые, желтые дыньки.

– В кучку, в кучку собирайте, – закричала Дина, – и остальное не топтать! Оксана, ты куда? Запуталась и упала. Давай сюда. Садись. Ты будешь кладовщиком. И Олеся тоже. Стерегите, чтоб дыньки не укатились, а вы, ребята, все приносите сюда...

Первым принес два оранжевых шара Пылыпок. Он улыбался несмелой улыбкой.

– Молодец! – похвалила Дина, – ты первый...

– А я вот какую несу, – издали кричал Юрко, уж он-то разыскал самую большую продолговатую дыню.

Сбор урожая, как охота, захватывает. Дина, подымая плети, всякий раз удивлялась, сколько же на каждой висит желтых плодов.

Они набрали довольно внушительную груду. В полдень сели завтракать на траве.

– Руки хоть о траву протрите, – говорила Дина, нарезая аппетитные ломти хлеба и очищая дыни от липких семечек.

Поели густую манную кашу...

– А молоко? – спросил Юрко.

– Да вот не знаю, пожалуй, не будем пить молоко. С дынями, оно знаете, не идет.

– С... нападет? – осведомился Юрко.

Дина покачала головой.

– Какой ты грубый мальчик! Сколько раз я просила не говорить таких слов.

– Юрко губриян! – сказала Ганка.

– Не губриян, а грубиян, – поправила Дина, – ладно, он больше не будет. Правда, сладкие дыни?

– Ой, и солодкие! – Олеся измазала все лицо липким соком.

Когда все наелись, Юрко сказал:

– Дин, а Дин, зачитай листа!

– Но письмо я оставила дома.

– А ты так зачитай, там, где про меня написано.

Дина улыбнулась.

Она рассказала, что получила из дома письмо, что ее папа всем ребятам шлет привет и что он написал так: "Хорошо, что старшие ребята, Ганка, Юрко и Санько помогают малышам..."

– Ага, – лоснящаяся физиономия Юрко выражала полное удовлетворение.

– И все неправда, ничего он не помогает! – вдруг сказала Надийка. Вчера землю в рот Пылыпку напихав!

– Я не пихал, он сам ел...

– Это что еще за гадости? – возмутилась Дина. – А ты, Пылыпок, чего боишься? Ведь он трус! Все исподтишка.

Юрко надулся. И когда ехали домой, Юрко продолжал дуться, а Дина старалась не обращать на него внимания.

Юрко и его братья знали, что останутся в яслях до самого их закрытия, а потом пойдут к себе "до дому". Наталка уже начала работать в колхозе. Юрко, хоть и не знал всех подробностей, но, видимо, догадывался, что Дина уговорила Наталку взять их и старался изо всех сил вести себя хорошо. Однако не всегда это ему удавалось. Юрко почему-то враждовал с Пылыпком, дразнил мальчика и продолжал доказывать Пылыпку, что дед у него не родной, Пылыпок же все, что касалось деда, воспринимал болезненно. Пылыпок был меньше, ему пошел седьмой год.

– Не смей его дразнить! – говорила Дина обидчику, но Юрко только хмыкал.

...А осень продолжала награждать своими дарами измученное, изголодавшееся село. Поспел виноград, начался выборочный его сбор, несколько машин колхоз отправил на рынок в Херсон, выручили прилично. Правление колхоза командировало своих представителей на Полтавщину, где в этом году было сносно с кормами. Там закупили поросят, несколько маток и хряка на форму, а остальных раздали в личные хозяйства колхозникам. А тетка Ангелина неожиданно принесла в ясли беленького с закрученным хвостиком поросенка.

Дина так и ахнула.

– Ой, это нам? А что с ним делать? Он, наверное, кусается?

– Да что ты, Динка, бог с тобой, – отвечала, посмеиваясь, Ангелина, мы его зараз пристроим вот тут, в сарае, в закуток... Ну, ну, горластый!

Поросенок при виде детей завизжал неистово и, только очутившись в темном сарае, за загородкой, умолк и стал тыкаться во все углы.

– Матку ищет, бидолаха! – сказала тетка Ангелина.

Дети стали угощать поросенка травой, червивыми яблоками, но поросенок презрительно отворачивал свой подвижный пятачок от лакомств и требовательно визжал.

– Может, он не хочет тут спать, а? Возьмем его в хату? – предложила Олеся, но Дина решительно отвергла эту идею.

– Мы будем его хорошо кормить, и он успокоится, – сказала она.

– Во, во, горшок ополоснешь, кусочки какие останутся, молочка налей, учила тетка Ангелина, – они, кабанчики, все едят, и лебеду и крапиву...

Кабанчик орал еще трое суток, а потом взялся за еду и вскоре прижился. Его назвали Беляшом и кормили с утра до ночи, он благодарно хрюкал, но поглядывал своими маленькими глазками довольно сердито.

Теперь в яслях было много овощей, в хатыне висели косы лука, стояли ящики с помидорами, яблоками, морковью, на полу лежали кабачки и тыквы. Дина не успевала их перерабатывать, и в их уничтожении неоценимую помощь оказывал Беляш.

Все больше народу возвращалось в село. Сразу брались за дело, чтоб заработать до зимы хоть немного трудодней в колхозе, хлеба себе, соломы и зерна скотине, которую надо завести и без которой немыслима селянская жизнь.

Люди говорили, что на трудодень придется немало: помимо зерна, дадут всякую городину* и даже про олию** поговаривали. Маслобойку кулацкую уже наладили и стали свозить туда подсолнечник. Значит, будет на зиму и топливо – лузга... В селе налаживалась нормальная жизнь. А у Дины в яслях наступили самые трудные времена: предстояли перемены, расставания.

______________

* Городина – овощи.

** Олия – подсолнечное масло.

Приезд в село Наталки, изменившей участь Юрко, Санько, Тимки и Грыцька, заставил призадуматься не только Дину, но и ребят.

– Не идет до мене дедуля, – жаловался Пылыпок.

Дина и сама все чаще думала, почему дед Степан ни разу не пришел в ясли? Что делать с остальными?..

Как сейчас не хватало ей Жени! Он не приходит после размолвки, рассердился. С ним можно было бы посоветоваться обо всем. Виновата ли она в их ссоре? Нет, вины за собой Дина не чувствовала. Конечно, Женя нравится ей, но... А может, это не любовь? Не самая настоящая, когда люди перестают рассуждать, забывают о себе, о своих планах и всецело отдаются чувству? Однако имеют ли право они, комсомольцы, на такую любовь? Ведь их долг совсем в другом! Нет, нет, это просто мещанство всецело отдаваться увлечению, и и он не вправе требовать...

Вот уже неделя, как он не приходит и не ищет встречи с ней. Значит, просто разочаровался. И вовсе не любит. Если бы любил, разве стал бы из-за пустяка... Но это не пустяк. Как много нужно еще обдумать. Но после, после... Сейчас главное – ребята.

Пылыпок. Не все еще решено и у Наталки. Правление не отказало в помощи, на детей будут давать продукты, но ведь муж Наталки, Павел, еще не приехал. Вдруг он не захочет взять ребят? Что тогда? Значит, все пропало? Главное, поймать его сразу, пока не успели соседи отговорить. Надо первой, самой первой встретить его! Это очень важно. Как бы это сделать? Дежурства, что ли, организовать возле Наталкиной хаты? Как появится Павел, так сразу чтоб дежурный сообщил. Уж тогда Дина его не упустит... А пока надо навестить деда Степана.

...Дед Степан долгие годы жил бобылем в старой хатке. Пока он служил в царской армии, жена его ушла в другое село и там сошлась с богатым мельником. Степан остался холостяком. Он отлично справлялся по домашности со всеми делами и, как все бедняки, ходил в наймы к Демченкову.

Так он и жил, пока не появилась тетя Нюша, смешливая и въедливая вдова-соседка. Она не то чтобы действительно появилась. Тетя Нюша тут жила от самого рождения и мужа своего похоронила еще молодым. Стала она заходить к Степану. Похохочет, порасскажет всякие бабьи сплетни и все приглядывается.

– Бобыль ты, как есть бобыль, и дух у тебя чижолый!

А дед Степан возьми да и бухни:

– Ну и приходь до меня, так не буду бобылем!

Недолго думая, тетя Нюша и перебралась к нему с периной, петухом, двумя курицами и треснувшим корытом. Имение "молодухи" было не богатое, хатенка же вовсе завалилась.

Вскоре тетя Нюша со свойственной ей бойкостью и старательностью по-своему обжила запущенную хату, обмазала ее глиной, побелила, палисадник засадила мальвами и подсолнухами.

Преобразился и дед Степан, рубаха на нем белейшая, картуз новый, с лакированным козырьком, даже морщины будто разгладились на темном, обожженном солнцем лице.

Когда в селе начался голод, дед Степан перебивался как мог, уходил в город, в дворники нанимался, почти всю зиму в Херсоне прожил. Тетя Нюша за похлебку уборщицей в эмтээсовской столовой работала.

Вот в эту тяжелую пору и пристал к старикам соседский мальчишка Пылыпок, оставшийся сиротой. И продержали его старики самое тяжелое время, делясь последними крохами.

Когда в селе открыли ясли, дед Степан отвел Пылыпка туда. Скучали дед Степан и тетя Нюша о мальчике или совсем забыли его, об этом никто не знал, и разговора на эту тему не было.

И вдруг в старую избенку пришла Дина. Дед Степан только отобедал, на столе стояла глубокая глиняная миска с обглоданной костью. По случаю аванса зарубили петуха. Крошки еще не успела смахнуть со стола тетя Нюша...

Дед Степан относил Дину к начальству и комсомолу. Он встал и вежливо пригласил ее к столу.

– Сидай, сидай сюды, дивчино... А ну-ка, хозяйка, собери чего на стол.

– Да ничего не нужно, я ненадолго. Я к вам по делу... Я насчет Пылыпка, такой он хороший хлопец, послушный, старательный...

– Захворав? – обеспокоилась тетя Нюша.

– Нет, здоров. Он даже хорошо поправился, только вот осенью наши ясли закроют... детей по домам... А с ним... не знаю... как... Он ведь вас, дед Степан, считает своим дедом. Он даже из-за вас поссорился с Юрком и плакал. Тот говорит: "Нет у тебя деда", а Пылыпок ему: "Есть у меня родной дед". И кисет он для вас берег. Вообще он вас очень любит и скучает...

– Ой, бедолаха! – вздохнула тетя Нюша.

– Так и сказав: "есть родной дед"? – с волнением переспросил дед Степан. Помолчав, он сказал: – Ты вот что послухай, дивчина! Хлопця мы жалеем всем сердцем. И душа за его болит. Но ты погляди на нас. Старые мы. Она только языком бойка, а ночами не спит, грудью мается, кашель ее душит, я битый-перебитый, стреляный-перестреляный, да еще и выработанный, как старая лошадь. Как отвел я хлопчика в ясли ваши, так места себе не находил. Войду в хату, гляну на лавку, тут он спал, и так мене коломитно станет, не знаю, куда деваться... Взяв бы его, взяв бы с дорогой душой, а ну-ка дам дуба, что с им станется? Вот она в чем загвоздка! Вот и порешили мы промеж собой: не тревожить Пылыпка, не зачипать никак, чтоб забыл он нас...

При этих словах тетя Нюша сморкнулась.

– Значит, вы хорошие, добрые! А я думала... А если так – берите Пылыпка! Берите! – убежденно сказала Дина. – Сколько ни проживет он с вами, а согреется. Он ведь еще маленький, ему трудно будет с чужими в детском доме, очень ему там будет тяжело. А вы будете жить долго, долго, потому что вы очень нужны Пылыпку!

Старики переглянулись.

– Дикуемо тебя, дивчина... – сказал дед Степан, – хай будет по-твоему...

– Дай тебе бог здоровья! – сказала и тетя Нюша. – Возьмем мы Пылыпка, и будет он нам за унука родного.

– Вот и хорошо!

Дина встала.

– Эх, консомол, консомол! – покачал седой головой дед Степан. – Был бы я помоложе, записался бы к вам. Дюже вы мени до сердца припали, что ты, что тот кацапенок, Женька...

Дина густо покраснела.

– Ну шо за кацапенок! Мотается по району, все закутки облазил, машины все перепробовал. А шоб горилки или там за дивчатами, ни-ни...

Дина улыбнулась, дед Степан на нее поглядел.

– Ну в эти дела я не мешаюсь.

...На следующий день дед Степан принес Пылыпку игрушку – палочку с выструганной лошадиной головой. Пылыпок просиял.

– Ты мой родной дед? – вдруг спросил он старика.

– Я, Пылыпок, как есть твой самый родной дед. И будешь ты жить у нас. Бабка Нюша тебя дожидается. Закроют ясли, придешь до нас.

– Во! Чулы? – торжествовал мальчик. На этот раз возражений не последовало.

Итак, Пылыпок был устроен. Теперь Дине надо не упустить приезд Павла. В последние дни ребята часто стали бегать "до дому". Наталка весь день на колхозной работе, а они в ее отсутствие натаскают в кадку воды, напасут сухого камыша, случалось, и посуду почистят, научились во время дежурств всей домашней работе. Наталка с благодарностью принимала эти услуги и уже называла их: "мои хлопцы".

В тот день Юрко сразу после завтрака побежал "до дому", кое-что сделать и поглядеть, не приехал ли Павел.

Мальчик быстро вернулся. Дина, как взглянула, так сразу и поняла:

– Приехал?

– Ага...

– Ты с ним говорил?

Юрко отрицательно помотал головой.

– Сховался и утек.

– А Наталка?

– Она на работе...

– Значит, он там один?

– Один...

Дина с лихорадочной поспешностью обтерла мокрые руки о передник, сняла его, зачем-то переставила макитру* со стола на лавку, потом обратно на стол, потом обратно на лавку.

______________

* Макитра – глиняная миска.

– Пойду. А ты молчи, слышишь, молчи! Я сама.

Она выбежала за плетень, на улицу, повернула направо, к Наталкиной хате, замедлила шаг, вернулась было, потом снова туда, снова обратно. Так металась она перед домом, не решаясь идти к Павлу. Как бы не испортить... Откажется, тогда что делать? Как ей нужен был сейчас добрый совет! Потоптавшись еще несколько секунд, Дина побежала в политотдел.

С Женей она столкнулась в дверях.

– Ой, как хорошо, что ты здесь! – воскликнула Дина в сильнейшем волненье. – Он приехал!

– Кто? – довольно холодно спросил Грудский.

– Да Наталкин муж. Один там, в хате, Наталка на работе. Юрко увидел, побежал, сказал мне. Что делать? Там соседи ему такое наговорят. Нужно немедленно... Поговорить с ним...

Женя молча, внимательно смотрел на нее. Только теперь Дина вспомнила об их размолвке, о том, как они расстались в последний раз.

– Извини, – тихо сказала она, – но это очень важно...

– Ну что, мне поговорить с ним?

– Да, конечно, поговори. А сумеешь? Сердечно... Понимаешь, чтоб пронять его... Ты сначала узнай, какие у него чувства. Какой он человек. Не сразу...

– Хорошо, постараюсь, – сказал Женя. – Идем?

– Нет! – испугалась Дина. – Я с тобой не пойду. Я боюсь, – призналась она, – понимаешь, Женя, я страшно боюсь...

Они вышли на улицу.

– Ты знаешь, где их хата? – спросила Дина.

Женя кивнул.

У яслей они расстались, Женя пошел дальше, а Дина вошла в калитку. Почему она испугалась, почему послала Женю, а не пошла сама? Может, догнать его, вернуть? Нет, не нужно!

Началось мучительное ожидание, все валилось из рук. Прошло более часа, который был для Дины вечностью. Наконец Грудский пришел.

– Ну, как?

Он молча сел на колоду. Лицо у него было хмурое.

– Дина, это ведь не шуточки, – серьезно начал он. – Парень только женился. Мучились в городе по углам. Здесь своя хата. И довесок, да еще какой... Он говорит: "Да я с Наталкой словом не сумею обмолвиться... И раньше все на людях, в спешке, суете. Только бы здесь отдохнули. И на тебе..." Вот что он сказал, Дина.

– Эгоист!

– Ну зачем ты так: всем хочется счастья.

– Всем, говоришь? А сиротам, бездомным, одиноким, им не хочется счастья? Ты хоть объяснил ему классовую сущность его поступка? Ведь они по вине куркулей... Ты, кажется, даже сочувствуешь ему! Может, и тебе захотелось в тихую хатку? Заткнуть уши. Закрыть глаза. И дела нет до строительства социализма. Так?

– Ну это ты брось, обвинения твои отвергаю решительно. А насчет этого Павла... Нужно и его понять. Говорил я с ним. И долго. Не нужно торопиться. Он обещал еще подумать. Хотя, конечно... Ну, сама понимаешь. Но парень он неплохой...

– А если в порядке комсомольской дисциплины?

– Нет! Только в порядке личной совести! – твердо ответил Грудский.

И снова они расстались почти неприязненно.

Прошло несколько дней. Дина не находила себе места, ее мучила неизвестность. Ребята перестали бегать "до дому", выглядели жалко.

– Ну, чего сидите, как горобци на ветке? Идите, играйте! – говорила Дина.

Но они как прилипли к поваленному во дворе бревну, и только шаги на улице заставляли их мгновенно, как по команде, поворачивать головы. Но никто к ним не приходил.

"Все ясно, – думала Дина, – этот противный Павло все повернет по-своему. Если уж и Женя ему сочувствует, то чего ждать? Будут блаженствовать со своей Наталкой в тихой хатке..."

Стремясь как-то утешить ребят, Дина проявляла к ним особую нежность, ласкала мягкие волосы Санька, подкладывала побольше еды Юрко. Младшие, Тимка и Грыцько, Дина считала их несмышленышами, тоже переживали и как-то особенно заглядывали ей в глаза, терлись, точно котята.

Остальные дети им сочувствовали.

Дина видела, как Ленка, забияка и насмешница, присела около ребят, тряхнула своей огненной головкой и сказала:

– Ну и не ходите до той хаты. Нашо она вам, у нас вон какая хата...

Пылыпок долго бродил вокруг Юрка и наконец предложил:

– Бери моего коня, мне дед нового выстругает...

– Иди ты со своим дедом! – озлился Юрко.

– Зачем ты его обидел? – вступилась Дина, – ведь он хотел подарок тебе сделать!

Юрко молчал. Никакие подарки на свете не нужны были ему сейчас, ничто не могло утешить.

Вечерами Дина подолгу шепталась с Ганкой.

– Ой, чует мое сердце, не возьмет она их! – по-старушечьи говорила Ганка. – Эта Наталка, она недобрая, она не такая, как ты.

– Павло вредный, – говорила Дина. – И зачем она только пошла за него?

– Ни за что не пойду замуж, – уверяла Ганка. – А ты? – спрашивала она, тайно ревнуя Дину к Грудскому.

– И я тоже! – в сердцах отвечала ей Дина.

– Мы будем удвох?

– Да. Спи.

Ганка крепко обнимала Дину за шею, сопела и блаженствовала. Рядом с чужой бедой еще слаще представлялось Ганке ее случайное счастье.

Дина казнила себя. Ну, чего она добилась? Ровным счетом ничего, одну Ганку пригрела да Пылыпка устроила. А остальные?

Утром, перед работой, забежала Ангелина. Дина принесла с реки два ведра воды и поставила их у порога, выжидательно поглядывая на Ангелину.

– Чула? Наталка с Павлом своим до Херсону подались, – сообщила Ангелина.

– Уехали? – закричала Дина, – сбежали, значит?

– Рано утром Петренко увез...

– Хорош этот Петренко, – с досадой сказала Дина, – пусть бы топали на своих, эгоисты несчастные...

Дина опустилась на лавку. "Конец, – думала она, – всему конец. Люди, наверное, смеются над ней. Чего старается? Да никто ничего такого от нее и не требует. Сама придумала себе заботу. Ганку она возьмет, а остальное не в ее силах. Скорей бы домой. Не видеть, не знать ничего".

Она вспомнила Одессу. Как давно не ходила она под тенистыми каштанами, не вдыхала аромат белой акации. Посмотреть бы на море, поваляться на пляже. А главное, попасть наконец в маленькую комнату на третьем этаже, где ее ждут, любят и где ничего не требуют от нее.

В тот день она пересолила борщ, каша подгорела. Впервые за все время она сидела, опустив руки, и бессмысленно глядела перед собой.

Дети улеглись, многие уснули уже, а она все сидела, и Ганка, взглядывая порой на ее расстроенное лицо, не решалась ее позвать. Наконец и Ганка уснула.

Дина медленно поднялась, развязала ленту, темная, пушистая волна отросших за лето волос упала на плечи.

Внезапно стукнула во дворе калитка, послышались голоса. То время, когда каждый шорох ужасом отзывался в ее душе, давно прошло, теперь Дина ничего не боялась. Уверенно, по-хозяйски пошла она к дверям.

– Вы спите? – раздался женский, очень знакомый голос. – Полягли уже?

Дина отворила дверь в сени.

– Наталка? – удивилась она. – Ты ж уехала!..

Наталка в нарядной шали с кистями вошла в дом. За ней, бочком, тихо и осторожно, вошел Павел.

– Добрый вечер, – сказал Павло и снял кепку.

– Добрый вечер, – настороженно отозвалась Дина.

Наталка тихонько подошла к четырем койкам, на которых спали Юрко, Санько, Тимка и Грыцько.

– Ось воны, – шепнула она, знаком подозвав мужа. Тот подошел. Юрко, лобастый, скуластенький, спал, чуть надув свои толстые губы.

– Старшенький Юрко, – сказала Наталка, – а это Санько – вылитая мать, сестра моя, Мария...