Текст книги "Первый гром и первая любовь"

Автор книги: Фрида Суслопарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Дина, где ты? – Она не увидела, а скорей почувствовала, что Грудский рядом, и обрадовалась.

– Ой, как темно, а мне нужно обязательно домой. Утром Ангелина уйдет...

– Пойдем! Иди за мной!

– А ты знаешь дорогу? Я ни за что не найду...

– Все я тут знаю, все дорожки-стежки, – весело отозвался Грудский. Она пошла за ним. Постепенно Дина стала различать купы деревьев на краю села, криницу с торчащим журавлем. Впереди темнел лес. Вдруг слабый порыв ветра прошумел в кронах деревьев.

Грудский и Дина вошли в лесную чащобу, здесь было совсем темно и тихо.

– Иди рядом, – сказал Грудский, – дорожка широкая, утром на телегах проезжали... Выделим мы этому колхозу трактор...

Дина молча шла рядом с Грудским.

– Как хорошо вдвоем идти, – сказала она, – ночью страшно одной! Да и дороги бы не нашла...

– Слушай, Дина, ты сделала прекрасный доклад! Умница. Лучше невозможно было сказать! Молодчина! Нет, ты только понимаешь, что ты сделала? Пять человек записалось в комсомол!

– Правда?

– Ну ты же слышала, как ребята записывались...

Дина вздохнула.

– А я так боялась, что не получится...

– Все, все получилось! Ты, Дина, прирожденный пропагандист!

– Так уж прирожденный...

– Послушал я тебя и подумал: в нашей пропаганде недостает главного доступности. Много фраз! Отвлеченности, понимаешь? С одной стороны, мы должны раскрывать перед молодежью научную сторону марксизма... Но ведь для этого требуется определенная подготовка, а ее у сельской молодежи пока не хватает. Учиться надо у Владимира Ильича. Взять хотя бы его речь на III съезде комсомола. Сложнейшие теоретические вопросы раскрывает просто, доступно и на конкретных примерах... А послушаешь наших пропагандистов... И мировая революция, и гидра империализма, и всякие учености... Не так много лет прошло после революции, а у нас уже полным-полно всяких затасканных слов. Они отлетают от человека, а простого душевного слова нам иногда не хватает... Правда ведь? Как ты думаешь?

Дина помедлила с ответом.

– Это правда, конечно, – сказала она, – но главное, Женя, не слова...

Впервые она назвала его по имени, и так ласково прозвучало в ее устах его имя, что Грудский в темноте повернулся к ней. Как-то всей душой отозвался на ласку.

– Да, не слова, хотя и они важны, – говорила Дина. – Главное понять и самому прочувствовать, тогда ты сможешь убедить других. Если бы не случай со спрятанным зерном, не то, что я сама его нашла и возмутилась, я не смогла бы сегодня так говорить с ребятами. Понимаешь, во мне самой произошло... это... главное...

– Да, пропагандист должен быть убежденным!

– И не только пропагандист, каждый комсомолец!

– Но, Дина, как же не быть убежденным, если наше дело самое справедливое в мире, если наши идеи – самые передовые? Знаешь, я часто перечитываю "Коммунистический манифест" Карла Маркса! С каким вдохновением он написан! Ты читала?

– Нет, – призналась Дина, – я только знаю первую фразу: "Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма".

– Прочти обязательно весь "Манифест", и ты поймешь, что мы с тобой самые счастливые люди на земле! Мы строим коммунизм. Ты понимаешь это? – Он остановился, и Дина тоже остановилась.

Дина не различала лица Грудского, но его волнение передалось ей. В этот момент она тоже почувствовала себя счастливой и гордой.

Над их головами шумел лес. Скрипела старая сосна с изъеденным стволом, шуршала жесткая листва могучих дубов, качались березки, даже бузина встревожилась. Что-то назревало вокруг, какие-то перемены предвещал внезапный ветер.

Но влажное его дыхание не коснулось наших путников, и они продолжали идти рядом по лесной тропе. Им нужно было очень многое сказать друг другу. Так много, как бывает, когда встречаются близкие люди после долгой разлуки.

В лицо им ударил свежий ветер, он ворвался в прогал леса, закружил опавший лист, немного пробежал и запутался в густой темноте. Повеяло влагой... Тропинка кончилась, и они вышли на дорогу. Здесь было светлей, чем в лесу.

– Ты никогда не замечала, что здесь небо очень темное? – спросил Грудский Дину. – Гляди, ни луны, ни звездочки.

– Оно всегда такое, – удивленно отвечала Дина.

– А у нас небо светлое и ясное.

Они перешли мост, внизу шуршала камышами река, запахло травами.

– Ну вот, мы почти дома, – сказал Грудский, и снова Дине послышались грусть и сожаление в его голосе, – а знаешь, Дина, я хотел тебе сказать...

Резкая молния осветила все вокруг, и они увидели в балке у реки фигурки пасущихся лошадей и островерхий шалашик с торчащими жердями. Громовые раскаты прокатились по небу, и вдруг стремительный ливень хлынул на землю.

– Ура-а-а-а! – закричал Грудский.

– Ура-а-а-а-а! – подхватила Дина.

– Бежим к шалашу!

Взявшись за руки, они под проливным дождем и ослепительными вспышками молний помчались к шалашу.

Он был пуст, по камышовым стенам стекала вода, тонкие струйки ее просачивались внутрь и, нежно звеня, падали на землю.

Сразу стало сыро и холодно. Дина задрожала.

– Озябла, – встревожился Грудский. – Стань сюда, здесь не течет. Погоди... – Он стащил с себя мокрую гимнастерку, хотел накинуть ее на Динины плечи, но не решился... – Все мокрое, – растерянно сказал Грудский и вдруг порывисто обнял Дину.

– Дина, Динка!

– Женя! – прошептала она.

ГОРШОЧЕК С ГАЛУШКАМИ

Дождь лил три дня и три ночи. Люди не могли нарадоваться, выскакивали наружу, стояли под застрехами, перекликались. Село ожило.

Утром дети долго спали под монотонный шум дождя, и Дине пришлось будить их к завтраку.

– Вставайте, засони, снидать пора! – говорила она, переходя от кроватки к кроватке.

Розовые и теплые со сна, они вскакивали в одних рубашках, бросались к окошкам:

– Дождик, дождик!

За столом, во время завтрака Юрко солидно, по-мужски заметил:

– Будемо ноне с паляницами, кавунами, бураками...

– И блинами, – добавил Санько, чем весьма польстил Дине.

Когда дежурные убрали со стола, Дина спросила:

– Ну а теперь что будем делать?

– Спивать! – воскликнула Лена, певунья и озорница.

– Давайте спивать, – согласилась Дина.

Лена тряхнула своей рыжей головой, прищурилась и кокетливо завела, вначале неторопливо, постепенно ускоряя темп:

Ой, ходыла дивчина

Бережком, бережком...

Припев подхватили хором. Песня была долгая, тягучая. Потом пели "Реве та стогне Днипр широкий", "Взвейтесь кострами, синие ночи", а под гопака пустились в пляс.

Дина достала из-за печки ложки с мисочками, получился своеобразный оркестр. Олеся и Оксана пришли в такой восторг, что принялись кувыркаться по полу и хватать танцующих за ноги.

Вот когда Дина услышала заливистый Оксанкин смех! Вот когда по-настоящему разрумянились щечки Олеси! Даже грустная с утра Ганка развеселилась, плясала и повизгивала и бросалась обнимать Дину.

За эти три дождливых дня в яслях перебывало немало гостей. Казалось, дождь напоил не только землю, но придал силы и людям. Пришла из соседней деревни мать Надийки. Женщина долго не подымалась с постели и ни разу еще не была в яслях. Соседи говорили, что едва ли она поправится.

– Надиечка, доню, до чего ты гладка и гарна стала! – любовалась она девочкой, расправляя худыми черными пальцами волосы Надийки. – Ну, теперь, даст бог, скоро тебя домой заберу.

– А я не хочу, мамо, – тихонько сказала Надийка, – я еще поживу тут.

К Наталке, она была старше всех, ей уже пошел десятый год, пришла тетя, сестра умершей матери.

Появилась в яслях и громкоголосая Павла. Нежности были ей не свойственны; оглядев внимательно детей и своего сынишку, пятилетнего озорника Родика, Павла сказала:

– Ну, спасибо тебе, Динка! За всех!

Приходили и другие женщины – соседи, родственники детей. Только у пятерых из шестнадцати ее воспитанников живы были родители – мать или отец, троих сирот приняли в свои семьи родственники. А Ганка, Юрко, Санько, Тимка, Грыцько, Олеся, Оксана, Пылыпок были круглыми сиротами. Когда к другим детям приходили родственники, сироты жались к Дине, и она старалась отвлечь их игрой, сказкой.

А сама все ждала Грудского, вздрагивала при каждом шорохе в сенях, часто посматривала за окно. Неужели не придет? Или пустяком считает то, что между ними произошло? Может, занят делами... Придет, обязательно придет!

Ганка все грустила в последнее время. Она очень изменилась, стала задумываться, забьется куда-нибудь в уголок и сидит там молчком.

Только на четвертые сутки прекратился дождь, и все высыпали во двор. Было пасмурно, повсюду лужи. Ветви деревьев были усеяны крупными блестящими каплями. Дорожка, что вела к реке, совсем раскисла, и Дина несколько раз поскользнулась, расплескивая воду. Впрочем, воды теперь у них был большой запас, Дина догадалась во время дождя поставить под угол дома деревянную лохань. И еще набрала дождевую воду в ту кадушку, которую привез Петренко. Вода дождевая, мягкая, надолго хватит для умывания и стирки.

Дети обрадовались свободе, убежали в сад, к реке, а Дина смогла наконец заняться домашними делами, которых в эти дни вынужденного безделья накопилось множество. Она быстро вымыла дом, перестирала белье, затопила печь, сварила обед.

Вечером, после ужина, Дина услышала, как в сенях щелкнула дверная ручка. Кровь хлынула ей в лицо, сердце забилось громко и тревожно. Дверь в хату отворилась. На пороге стояла Ангелина, смущенная, робеющая. Почему-то она вызвала Дину в сени.

– Ложитесь спать без меня! – сказала Дина и вышла вслед за Ангелиной. Как хорошо, тетя Ангелина, что вы пришли! А то я все одна и одна. – Она вздохнула. – Даже не знаю, что делается на селе. Садитесь. – В отворенную дверь была видна потемневшая от дождя колода, сырой плетень.

На Ангелине была кофточка в горошек и темная юбка, густые темные волосы гладко зачесаны, ярко светились карие глаза, и вся она выглядела как-то празднично. В руках она держала маленький глиняный горшочек, обвязанный чистой тряпочкой, от горшочка поднимался парок, соблазнительно запахло чесноком.

– Ой, дивчино, что в поле деется! Поглядела я на пшеницу, бураки, кукурузу, подсолнешник, гречиху, с самого ранку все бегаю по полям... Усе отрыгнется, помянешь мое слово, отрыгнется!

– Значит, будет хороший урожай!

– Будет, будет! У нас не земля, а масло, кол воткни – дерево вырастет! Это за кои веки такая засуха на нас навалилася, а то, бывало, не нарадуемся, бога благодарим, какая у нас земля! Не зря, дивчина, на украинскую землю спокон веков вороги наши зарились... Будет урожай, и урожай добрый! Теперь после дождичка солнышко выглянет, это ж чудо, что будет!

– Неужели, тетя Ангелина, один только дождь, и все изменится?

– Он в самую пору, пойми ты, в самую пору. Затянуло бы еще дней десяток, и все. А сейчас самая еще пора. Все отрыгнется! Дин! Я вот что... Пшеничку нам дали, так я намолола трошки... галушечек налепила, такие галушки... и чесночнику на печи выколупала, лежался там у меня чеснок, ну вот остался, самая малость...

– Ну и кушайте сами, тетя Ангелина, – сказала Дина, – вы знаете, все у нас есть!

– Ты послушай, что я скажу. Ты Оксанку сюды покличь, я ее галушечками попотчую. Ей я принесла.

– Но, тетя Ангелина, как я вам вызову Оксану? А другие дети? Они же узнают, и будет нехорошо...

– Не узнают, поверь мне, никто не узнает. Тут она покушает и ничего не скажет. Ты только покличь Оксанку...

– Нет! Не могу! Не обижайтесь, тетя Ангелина, но я решительно не могу. Не по-комсомольски это будет!

– Эх, дивчина, дивчина... А я думала, сердце у тебя есть... "Не по-консомольски". Но я же в консомол твой не записувалася...

– У нас все поровну, все справедливо, и нельзя одной Оксане, остальным же обидно, поймите вы! А всех этим горшочком вы не накормите. Поэтому лучше забирайте его домой, и все!

– Пойми, Динка, не могу я весь век вековать одна. Надо мне дочку. Приглядела я Оксанку, ни батьки у нее, ни матери. Одна. И я одна... Надо же мне ее чем-то привадить, вот я и надумала...

– Вот хорошо, – обрадовалась Дина.

– Да не хочет она! – воскликнула Ангелина, – уж сколько разов пытала ее: "Пойдешь, Оксанко, ко мне в дочки?"

– А она что?

– "Не пиду", каже, "не хочу"!

Ангелина горестно прикусила губу. Дина молчала. Она хотела сказать, что не подачками и угощениями можно завоевать расположение Оксаны, но боялась обидеть Ангелину.

– Так не позовешь?

– Да они уже спят, набегались сегодня после дождя и спят. А вы не торопитесь. Пойдет она к вам, только не нужно ее торопить и настаивать. Пусть она привыкнет к вам, полюбит...

– Думаешь, полюбит?

– Обязательно полюбит! Она уже веселее становится, часто смеется. Забудет свое горе, и ей станет легче.

Они помолчали.

– Скажите, а вот Олеся, она тоже ведь сиротка... Неужели никого у нее нет? – спросила Дина.

– Ни одной родной души.

– Ну а просто хорошие люди, вот, как вы... такие есть?

Ангелина повернулась и пытливо посмотрела на Дину.

– Ты что ж, пристроить ее хочешь? Покуда ясли не закрыли?

Дина опешила. Ей в голову не приходило, чтобы кто-то закрыл ясли.

– Да что вы такое говорите, тетя Ангелина? – удивилась Дина. – Как это могут закрыть ясли? А детей куда девать?

– Каждый год, и прошлый и позапрошлый, ясли закрывали. Как соберут урожай, так и детей по хатам. А уж теперь... не знаю. Хаты заколочены, люди померли.

– Вот оно что...

Давно ушла Ангелина, крепко спали в доме дети, а Дина сидела на пустом ящике в сенях и думала. Все с таким трудом налаживалось здесь, да и не устроилось еще как следует, только появилась надежда на урожай, а тут, оказывается, скоро конец... Но что будет с детьми? Куда их девать? Юрка с братиками, Олесю, Оксану, Ганку... При мысли о Ганке Дине стало особенно больно. Так вот почему грустит Ганка!

Только сейчас Дина поняла, какие пустяки все, что она делала до сих пор! Сущие пустяки – кормить, мыть, стирать и прочее. Настоящая ее обязанность по отношению к детям начинается только теперь, когда дело идет об их устройстве, о том, будут ли они счастливы, любимы... И что вообще с ними станется?

НА СВЕКОЛЬНОЙ ПЛАНТАЦИИ

...После дождей чудесно преобразился сад, зарумянились дикие груши, аппетитными гроздьями налилась шелковица, а в заброшенном и заросшем бурьяном огороде вдруг вылупился на солнышке маленький подсолнушек, рядом с ним раскрылся оранжевый граммофончик тыквы, неизвестно откуда взялся и потянулся вверх побег кукурузы, упорно пробивала себе дорогу меж колючими репейниками ползучая фасоль... Откуда они взялись?

– Посмотрите, ребята, как трудно расти этому подсолнушку, – говорила Дина, – сорная трава совсем заглушила его. Поэтому он такой тоненький и гнется. Он даже не сможет удержать свою шляпку с вкусными семечками. Поможем ему?

– Поможем! – воскликнула Ганка.

– Это что вы тут делаете? – раздался позади знакомый голос.

Дина от неожиданности вздрогнула.

– Женя?

– Здравствуй, Дина!

– Здравствуй...

– Глянь, какая тыква у нас растет, – подбежал к нему Пылыпок и, потянув за руку, подвел к зеленому шарику величиной с куриное яйцо, – во какая вырастет, – мальчик широко развел руками, – ага, Дина?

– Да, да, если будешь ухаживать за ней хорошо...

– Я тебя не видел пять дней, – сказал Женя, – такое дело получилось. После дождя все пошло в рост, а работать на полях некому... Правда, надо было раньше позаботиться, но сама понимаешь: хлеба нет, народ не созовешь. А теперь ищем. Ездил я в город, ходил по артелям, фабричкам, искал деревенских, звал сюда...

– Нашел кого-нибудь?

– Сразу-то не поедут, но думать о возвращении начали. Молодец директор МТС Сидоренко. Это он надоумил: "Собирайте, – говорит, – молодежь. Вы комсомол, вам вперед смотреть надо..." Ну, ничего, соберем! А у тебя как дела идут?

Она вспомнила свои заботы.

– Вот, думаю насчет ребят... – начала было она, но тут с улицы раздался резкий гудок сирены.

– Это меня, – торопливо сказал Грудский, – я в район теперь еду, и может, надолго. Петренко ждет, – он говорил все торопливей, схватил ее руку и потянул к себе, – ты меня проводи хоть немножко. Я ведь так. На минутку забежал... посмотреть...

Дина проводила его и постояла у калитки. Заметила лукавый взгляд Петренко и приняла независимый вид.

– Ты чего опять хлеб перестал нам возить?

– Э, – махнул тот рукой, – нэма часу, тут такие дела пошли... Пеки покуда свои блины! Не пропадете...

Он включил газ, и машина тронулась.

Дина оглянулась и увидела рядом Ганку. Дина притянула ее к себе, обняла.

– Ну что, Гануся?

– Они куда поехали?

– В район, по делу...

– Он сказал "и надолго, может", да? – Ганка заглянула Дине в глаза.

– Да...

– Ну и нехай едуть...

– Ты его не любишь? – тихо спросила Дина.

Ганка молчала.

Оживало, отходило после голода село.

Откуда только взялись петухи! Спозаранку заводили голосистую перекличку. В ответ им начинали скрипеть колодезные журавли, потом в небе появлялся сизый дымок, шипели здоровые чугуны, хозяйки затапливали печи, пахло кизяком, соломой. По селу разносился запах борща. Хоть и не все еще поспело для него, однако кое-что хозяйка уже набирала на своем огороде и ложку муки находила, чтобы поджарить для густоты.

Дина отдалась веселью сельской жизни, самому ее приятному времени, когда природа в ответ на долгие старания и мольбы человека начинает благодарить его за труд.

Погода установилась самая благоприятная: жаркие дни перемежались дождливыми, и дожди выпадали теперь теплые, щедрые.

Дина решила отправиться со своим выводком в поле.

Однажды утром, когда земля дышала паром после ночного дождя, Дина, быстро управившись с хозяйством, объявила:

– Ну-ка, ребятки, собирайтесь! Пойдем в поле, наряжайтесь в поход!

Дети обрадовались.

Костюмчики она накануне выстирала, всем сделала пилотки из бумаги.

– Ну скоро мы пойдем? – спросил Юрко.

– Вот Оксана улыбнется, и мы пойдем, – ответила Дина, любуясь смуглолицей Оксаной. Девочка улыбнулась, подбежала, прижалась к Дине.

Ганка ревниво передернула плечом, но промолчала. Дина часто ловила на себе ее вопрошающий, тоскливый взгляд. От этого страдальческого взгляда Дине становилось не по себе. Ее охватывало неясное чувство вины перед Ганкой.

– Гануся, как хорошо отросли твои волосы, смотри, кудрявятся, – сказала Дина, приглаживая отросшие волосы девочки. Каждому из ребят она нашла что сказать, к каждому прикоснулась. Дина понимала, что все дети в этом нуждаются. Она услышала однажды, как некрасивая Надийка со злостью сказала Оксане:

– До тебя Дина всегда подойдет, "улыбнись да повернись", а до меня и не подходит.

Дина действительно относилась к Надийке равнодушнее, чем к остальным. И странно ей было, что Надийка, у которой жива мать, тоже ревнует ее.

– Ну, пошли! – скомандовала Дина.

На улице колонна, чинно выступавшая, внезапно расстроилась. Юрко увидел рябую курицу. Появление этой безнадзорной курицы произвело на всех ошеломляющее впечатление.

– Курица! – завопил Юрко. – Гляньте, одна ходит! – и со всех ног бросился к ней.

Курица, спокойно рывшаяся в пыли, смертельно напугалась, заквохтала и, неуклюже переваливаясь на тонких ножках, попыталась спастись в зарослях репейника у дороги. Но не тут-то было! Санько, Тимка и Грыцько по приказанию старшего брата уже обложили ее со всех сторон и через мгновение схватили. Курица вопила, братишки торжествовали. Остальные дети пришли в неописуемый восторг, каждый хотел прикоснуться к курице.

Юрко поднес свой трофей Дине.

– Ось, – сказал он, – курица!

– Ну и что?

– Она будет яйца нести!

– Без петуха не понесет, – заметила многоопытная Ганка.

– А мы и петуха найдем...

– Бери, – сказал Юрко Дине.

– Хорошо, я возьму. Мы украли чужую курицу, а пока будем в поле, другие люди зайдут к нам в дом и заберут все наши продукты. Понравится вам?

Юрко насупился.

– Мы не крали ее, она сама до нас пришла...

– Отпусти ее!

Он сморщился, хлюпнул носом и робко предложил:

– Может, на борщ пойдет?

– Она пойдет к своей хозяйке, – сказала Дина, – удивляюсь, до чего вы жадные! Вы ведь не голодные, зачем она вам?

Юрко отпустил курицу, и она шлепнулась в пыль. Не веря своему освобождению, секунду помедлила, а затем с громким кудахтаньем понеслась прочь.

Свекольная плантация казалась огромной. Сразу за селом ровными строчками по черному полю зеленели маленькие кустики с острыми листьями, испещренными красноватыми прожилками. Между рядами растений расцвели яркие косынки женщин. Солнце припекало, многие притомились, сбросили свои верхние, вышитые крестом сорочки и, подоткнув длинные юбки, проворно пропалывали свеклу, разреживая загущенные рядки.

Появление колонны детей, одетых в одинаковые костюмчики, распевавших песню про пионерские костры, оторвало женщин от работы.

– Ой, да кто ж это вас так прибрав? Ой, яки вы все гарные стали! Ганка, тебя и не признаешь, такая дивчина вымахала, а была затуркана... Пылыпок, ну як поживаеть твой товарищ Буденный? А Юрко! Юрко! Поглядите, люди добрые, парубком став!

Дине нравилось, что дети не дичатся, охотно и толково отвечают на вопросы.

А Ленка даже вышла вперед и предложила:

– Хотите, я вам заспиваю?

– Спивай, спивай, Леночка, – переглянувшись, закричали колхозницы, спивай, голубка!

Лена стала в позу, придала своей лукавой мордочке выражение уныния и запела:

У сусида хата била,

У сусида жинка мыла.

А у мене ни хатынки,

Нема счастья, нема жинки.

Женщины расхохотались.

– Ах ты, певунья! – пробасила бригадирша и, подхватив девочку на руки, расцеловала ее. Лена неожиданно разревелась.

– Испугалась она. Ничего, Леночка, не плачь, ты всем понравилась, чего ж плакать? – сказала Дина.

– Она меня было придушила, – надулась девочка, – такая тетечка...

Омельяниха подошла к Дине и сказала:

– Ой, дивчина, уж как ты всем тут полюбилась. И дитям и нам. Лякуемо тебя за наших детей...

– Спасибо, – тихо ответила Дина.

Дина попросила выделить им участок, чтобы дети тоже поработали на поле. Она разделила детей на две группы, старшие пропалывали сорняки, а Оксана и Олеся собирали их в кучки. До обеда и управились. Бригадирша приняла работу, похвалила и премировала детей пучками свеклы. Растения были с длинными мохнатыми корешками.

– Возьмите, на борщ сгодится. Навчилась, Динка, борщ варить?

Дина покраснела. Омельяниха усмехнулась:

– Ничего, не робей, у нас на селе и то не каждая жинка может как надо борщ сварить, у одной кислит, у другой сластит, а чтоб в самый раз, это не каждая потрафит.

Детям понравилось ходить в поле, и Дина почти ежедневно стала выводить свое войско на помощь колхозницам. Покончили с бураками, перешли к подсолнечнику. Правда, тут ребятам стало трудней. В подсолнечнике, как в густом лесу, да и трава гуще, сильней, не сразу ее выдерешь. Но справлялись. Другое дело морковка, ее сразу можно отличить по кружевной ботве и врагов ее видно издали – лебеду и пырей.

Однажды, когда возвращались домой, как всегда, строем, Ганка крикнула Дине:

– Дин, глянь кто идет! Это же твой парубок!

Бедная Ганка, она страдала, ревновала и в то же время ей хотелось сделать Дине приятное. Дина увидела идущих впереди Кухарского и Грудского. Она растерялась, готова была броситься обратно, но дорога вела ее навстречу политотдельцам.

Кухарский, необычайно оживленный и веселый, воскликнул:

– Это что за войско! Ну-ка дайте посмотреть на себя!

Дети остановились, с любопытством глядя на незнакомого им человека в гимнастерке, перепоясанной ремнем.

– Ты хто? – спросил его Пылыпок и завороженно прикоснулся к блестящей пряжке его ремня. – Ты красный командир?

– Вроде того, – улыбнулся Кухарский. Его тонкое желтоватое лицо просветлело. Он положил руку на плечо мальчика: – А ты кто такой и как тебя зовут?

– Я буденновец, меня кличут Пылыпком. Мне надо вот такого командирского ремня...

– Пылыпок, разве можно просить? – сказала Дина. Она старалась не замечать пристального и ласкового взгляда Грудского.

– Я не просю, я кажу – мне надо...

– Ну, если человеку надо – значит, поможем! – сказал Кухарский. – Вот тебе ремень, буденновец Пылыпок! А позже будет и конь...

Кухарский снял ремень и, опоясав мальчика, пытался застегнуть пряжку, ремень был непомерно широк. Пылыпок сказал:

– Не, велик!

– Да, велик. Ну что ж, подождем, пока подрастешь?

– Ага... Только чтоб такой был, с пряжкой.

Кухарский разговорился с детьми, он расспрашивал о родителях, близких, задавал вопросы, которые Дина боялась поднимать. У него же получилось просто и естественно.

– Давайте-ка сядем и потолкуем, – предложил Кухарский. – Посидим кружочком.

– Скажите, нравится вам жить в яслях? – спросил Кухарский.

– Дуже, дуже добре! – воскликнул Юрко.

– Значит, домой не захочется возвращаться?

Дети переглянулись. Дина торопливо вмешалась:

– А мы живем у себя дома, своей семейкой.

Но Кухарский возразил:

– Правильно, только есть и другие дома, большие, красивые, не хуже демченковского. Они так и называются, – детские, специально детские дома. Там вы будете жить, учиться, играть! Согласны? – Он ласково оглядел ребят. Те настороженно молчали.

"Что он говорит? – ужаснулась Дина. – Он хочет их отдать в детские дома, туда, где живут страшные беспризорники? Туда Пылыпка, Ганусю, Олесю, тихих, робких ребят? Нет, нет! Это невозможно!"

– Об этом, товарищ Кухарский, мы поговорим с вами после, – решительно сказала Дина. – Я считаю... У меня другое мнение... А сейчас, извините, нам пора обедать. Дети проголодались...

Губы ее дрожали, на глаза навернулись слезы.

– Пойдемте, дети, нам пора...

Не сразу они откликнулись на ее зов. Дети почувствовали, что происходит что-то непонятное. То, что предлагал им красный командир, и волнение Дины все было связано с какими-то переменами в жизни каждого из них. Но с какими именно, они не понимали. Ясно было лишь одно: не всегда они будут жить в яслях и с Диной. Впереди какие-то тревожные перемены.

– А в тех домах... детских, добавку дают? – после некоторой паузы осторожно спросил Юрко.

Кухарский засмеялся.

– Дадут, обязательно дадут! Вижу, ты любишь покушать. Это хорошо! Набирайся сил! Хороший солдат всегда отличается отменным аппетитом...

– Да уж насчет этого все они герои, – вмешался Женя. Он тоже понял, что Дине неприятен этот разговор. – Мы не опоздаем, товарищ начальник?

Но Кухарский не уходил. Он подождал, пока дети выстроились парами, и потом долго еще провожал их глазами.

– А знаешь, Женя, – негромко сказал Кухарский, – у меня ведь тоже где-то растет пацан.

– Как? – удивился Женя.

– Разошлись мы с женой. Не прощаю неверности. Впрочем, сам виноват. Знал, что не наша, что нельзя надеяться. Сам себя обмануть хотел. Увидел помещичью дочь и сдурел, перемахнул через седло, и укатили... Вот и получилось... Сына-то я разыщу. Если б отдала... Он, знаешь, на этого Пылыпка похож, тоненький, голубоглазый.

Они шли по пыльной дороге, оранжевое закатное солнце слепило глаза, удлиняло их тени.

Женя ошарашенно молчал. Он не мог себе представить Кухарского влюбленным, способным на странный, почти авантюристический поступок: схватить девушку, перекинуть через седло и увезти!

– А дивчина хороша... понимаю тебя, – неожиданно сказал Кухарский.

Грудский вспыхнул.

Вечером, как обычно, ребята собрались, чтобы послушать сказку.

Детский дом, это такой маленький, как собашник, это такой, как у деда Степана? Туды ползком залазить можно, а, Дин? – вдруг спросил Санько.

– Да иди ты, собашник! Он как школа в районе! И в нем во какие котлы и борщу ешь сколько хошь... Он для безродных.

– А я не безродный. Дин, ты не отдашь меня?

– Все туды пойдем! – раздался трезвый, жесткий голос Юрка, но глаза у него были молящими, в них тоже таилась просьба: "Ну, скажи, скажи, что не отдашь!"

– Глупости все это, – сказала Дина, – послушайте, что я вам расскажу.

– А тот командир Красной Армии сказал же "пойдете в детский дом", твердил Пылыпок.

– Да ничего еще не известно. Ну, слушайте...

– Не надо мне командирского ремня и не хочу я туда идти!

– И я не хочу!

– И я!

– И я! Дина, не отдавай нас!

То были крики отчаяния. Дина посмотрела на окруживших ее детей, хотела сказать что-нибудь в утешение, но не выдержала и расплакалась.

– Да чего плакать? – попыталась утешить детей и себя Дина. – Вот вы живете в яслях, ведь хорошо вам здесь. Все у вас есть. А в детском доме будет то же самое. Там еще лучше, ребят больше и веселей. Помните, я вам рассказывала, что Владимир Ильич велел отдать детям самые большие и красивые дома? Так о чем же плакать?

Они слушали ее, хотели ей возразить, но мокрые Динины глаза говорили совсем о другом. Да и сама Дина не могла себя утешить. В ее сознании детские дома были связаны с ловлей беспризорников, которые ютились в городских подвалах, прятались в одесских катакомбах и вселяли ужас в жителей. Она видела, как вытаскивали этих страшных ребят в лохмотьях, черных от сажи и грязи, слышала, как они визжат и сопротивляются. Их грузили в машины и отвозили в детские дома. Дина тогда училась в пятом классе. В городе только и было разговоров, что о ликвидации беспризорности.

– Ну вот что, – решительно сказала она, – хватит плакать! Нужно действовать! Никуда я вас не отдам! Я сделаю все, что смогу, чтобы вас не отдавать!

Она еще не знала, что именно сделает, как будет добиваться, но твердо решила выполнить свое обещание.

Прошло два дня. Вечером, уложив детей, Дина вышла во двор. Небо было темным и низким, вечера становились прохладнее, а рано утром босые ноги обжигала роса. Но еще стояла самая макушка лета.

Дина присела к колодцу, в траве что-то белело, лоскуток от кукольного платья. Дина нашила из тряпок кукол девочкам, и теперь кукол вовсю наряжали.

Стукнула калитка. Дина вскочила.

– Дина, это я!

– Женя!

– Соскучился. А ты?

– Ой, Женя, я о ребятах беспокоюсь. Зачем товарищ Кухарский сказал им про детские дома? Мы все плачем. Так боюсь их отдавать...

– Не понимаю, о чем плакать? Там им будет хорошо. Дина, а тебе привет...

– От кого?

– От комсомольцев "Красного маяка". Помнят твой доклад.

– Да? – оживилась Дина. – Ну, как у них дела идут?

– Здорово! Они тоже взяли шефство над лошадьми, проверили все фермы, двое ребят записались на курсы трактористов. Теперь комсомольцы задумали организовать кружок самодеятельности. Оборудуют в правлении колхоза сцену, шьют из рогожи занавес, репетиции каждый вечер. Скоро будет представление. Пойдем?

– Да, да, – рассеянно ответила она.

Что-то черное, шурша крыльями, пронеслось над головами. Дина вскрикнула и сорвала косынку.

– Ты чего, птицы испугалась?

– Это летучая мышь, она садится на белое. Знаешь, как вцепится.

– И я тебя цеплялась? – рассмеялся Женя.

– Нет, но говорят...

– Трусишка ты, Динка!

Помолчали.

– Дина, а ты ждала меня?

– Д-да...

Хорошо, что в темноте он не видит, как вспыхнуло ее лицо.

– Знаешь, я думал... Просто так, ни за что человека нельзя полюбить! Это будет не любовь, а совсем другое... Ты согласна?

– Да...

– У нас один парень, настоящий парень, втрескался он в одну девчонку из заводоуправления. Девчонка никудышная, несознательная и несоюзная, такая... вертихвостка, а он пропадает за ней, люблю, говорит, и ничего не могу с собой поделать. Ну что это такое? За что он ее любит? Чудно, правда?