Текст книги "Первый гром и первая любовь"

Автор книги: Фрида Суслопарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Дина подумала и возразила:

– Но ведь Татьяна полюбила Онегина!

– Так ведь это было при старом строе!

– А Татьяна была хороша – откровенная и верная долгу.

– Да что Татьяна, бездельная барышня! Разве можно тебя сравнить с какой-то Татьяной?! И вообще, оставим примеры классической литературы! Дина, я сначала не понимал тебя, просто не присматривался, такая смешная немножко, трусливая немножко... Но когда ты выступила на собрании в "Маяке", я подумал: "Вот это да! Такой я еще не встречал!" Ты же здорово сказала... И вообще ты добрая... и красивая...

– Не преувеличивай...

– Правду говорю! Я точно знаю, почему ты мне... нравишься. Знаешь, у меня все это в первый раз... А у тебя?

– Тоже, – тихонько ответила Дина. – Скажи, а ты добрый?

– Добрый ли? – усмехнулся Женя. – Похвалиться не могу. Бывают добрые люди, это хорошо. А еще бывают добренькие, таких не терплю. У нас мастер, Иван Тихонович, хороший мастер, а скажешь ему: "Чугун из литейки поступил пористый, с брачком". – "Да ладно, ребята, не станем заедаться", – ответит. Со всеми добреньким хотел быть... Нет, Дина, я не такой добрый! Я когда увидел колхозных лошадей, в болячках, мухами облепленных, то этого конюха, Перебейку, попадись он мне...

Дине почудился шорох в сенях.

– Ой, ребята не спят, – шепнула Дина, – я побегу!

Но когда она вошла в хату, там было тихо, и слышалось мерное дыхание спящих. Ганка накрылась с головой.

Утром начался дождь, дети сидели в хате, рисовали, складывали буквы из палочек. Ганка подошла к Дине и, уставившись в пол, тихо сказала:

– Я пойду...

– Куда, Гануся?

– До тети...

Она нашла свое старое платье, покрылась линялым платочком, выглядела жалкой и маленькой.

– Зачем? – спросила Дина.

– Надо!

– Погоди, давай поговорим. Ведь тетя тебя ни разу не навестила, и мне кажется... я, конечно, не знаю... Ты, Гануся, расскажи мне все-все...

– Я пойду, – не отзываясь на ласку, упорствовала Ганка. Личико ее закаменело.

– Пойдем вместе.

Ганка молча, с признательностью посмотрела на Дину.

– Подожди меня, уберу со стола. А вы, дети, пока занимайтесь делом, не деритесь, не спорьте и на улицу не выходить! Мы скоро вернемся. Ты, Санько, смотри за Олесей. И спичек не брать, слышите? Вот вам букварь, смотрите картинки. Юрко, Санька не обижай. Пылыпок! Веник – не конь, доломаешь, нечем будет хату подмести. Бери лучше ухват, скачи на нем... Ну, пошли, Гапуся.

Они вышли во двор, дождь не прекращался, крупные капли лениво шлепались в лужи, образуя маленькие частые круги, сырая трава скользила под ногами, с ветвей при малейшем прикосновении обрушивались потоки воды. Девочки припустились бегом, не разбирая дороги, прямо по лужам. Ганка раскраснелась, запыхалась, но внезапно остановилась, потом пошла медленнее. Дина поняла, что они приближаются к дому Ганкиной тети. Наконец остановились перед калиткой. Обе молчали. Лил дождь, а они стояли...

Ганка толкнула калитку, и они вошли во двор. На веревке, перетянутой через двор, мокло какое-то тряпье. На крыльце перед входом лежала груда камыша. Ганка поднялась на крыльцо. Дина смотрела на ее мокрый линялый платочек, на втянутые плечики, и щемящая жалость охватила ее. Зачем они пришли сюда, ведь Ганка боится переступить порог...

Дина тихонько дотронулась до плеча девочки.

– Пойдем отсюда!

Но в этот момент отворилась дверь, и на пороге показалась высокая худощавая женщина. У нее было смуглое, желтоватое лицо, черты его были правильны и соразмерны, верно, в молодости женщина была красива.

– О, якие жданные гости... – заговорила она певуче, – проходьте до хаты...

Несколько ободренные этим приглашением, они вошли в дом.

В сенях ударил промозглый, острый запах нечистот. Дверь, ведущая из сеней в хату, была обита мешковиной, полосками клеенки, она открылась легко и бесшумно.

В хате все было пропитано все тем же резким и неприятным запахом. У окна деревянный, покрытый стертой клеенкой стол, две лавки, на стенах пожелтевшие от времени вышитые рушники. На одном из них была вышита молодица с черными косами, она выглядывала в окошко, внизу было написано: "Что ж это мой Грыцько не идэ?" Вопросительный знак лишь угадывался, нитки стерлись. В углу – темная икона. Рядом два портрета. Сама хозяйка в молодости, в темной кофточке с рюшечками у подбородка, с красивым невеселым лицом, и парубок, горбоносый и чубатый... Под портретами изрядно засиженные мухами маленькие фотографии.

– Проходьте, сидайте, – говорила хозяйка, прошлепав босыми ногами к лавке.

– Мы тута, тетечка, постоим, – сказала Ганка.

В запечном закутке, завешанном грязной и линялой ситцевой занавеской, кто-то шевельнулся, и Ганка вздрогнула.

Женщина продолжала разглядывать пришедших, особенно внимательно изучала она Дину.

– Ну, как живешь, племянница?

– Добре, – тихо ответила Ганка.

– Гладка стала, выросла...

– Казенные харчи на пользу... – отозвался мужской голос. И в хату из-за занавески вышел хозяин, тот самый мужик, который привозил в ясли койки. Мужик был бос, в исподнем белье.

– Это... вы? – изумилась Дина.

– А! Сама заведувачка пожаловала. Консомол...

– Консомол еще тебя, старого дурня, навчит, как надо жить... Правда, дивчина? – обратилась хозяйка к Дине.

– Нет, зачем же, – пробормотала Дина.

– Учите, учите старых дурней! Весь свой век робыли на земле, спину гнули, а чего нажили? Вошь на аркане да блоху на цепи... А консомол, они враз и хлеб заграбастали...

Дина внимательно смотрела на женщину, как бы говоря: "Так вот вы какие", но та, сверкнув маленькими глазками, заговорила по-другому:

– Ты не думай, что мы супротивники. У его, мироеда, и надо было забрать. Такие паразиты, куркули! Только и бригадирша, Омелиха, она тоже хороша, себе все трудодни понаписала! А дед Степан зерно до себе в хату перетяпав! Сидоренко, директор этот, пьяница! Ангелина, що до вас ластится, первостатейная... – Она выпалила грязное ругательство. – ...Павла змея подколодная. Кухарский врун! Ешо там такой...

– Да все хороши, все до единого! – подтвердил мужик. – Ты им, дивчина, не верь, ни одному не верь, все как есть сволота!

– Но как же... – начала было Дина.

Но тут хозяйка снова обратилась к Ганке:

– Пришла, значит, до тети, навестила. Спасибо, не позабыла нас, убогих да голодных. Спасибо, племяшка. Ты вон яка гладка стала, а с меня все спидницы спадают. И дядя твой весь иссох... Отак живем, племянница, не до жиру, не до каш и сахару, а быть бы живу...

Ганка виновато опустила голову.

– А ведь мы с тобой остатним куском делились, – продолжала уже слезливо хозяйка, – из своего рта отрывали, а тебя годували. Да хто такое помнит? От кого благодарности дождешься? Один бог знает про наше добро...

Тут она повернулась к иконе, как бы призывая ее в свидетели.

– А если чем тебя обидели, слово какое недоброе вырвалось, уж ты нас, племянница, прости, грешных. Грешны мы, ох как грешны! Прости...

Она поднялась, низко поклонилась девочке. Ганка вспыхнула и залилась слезами.

– Прощаешь, значит? Ну, спасибо тебе, ангелочек, спасибо, – и она снова низко поклонилась.

– Но Ганка не могла с вами поделиться, – сказала Дина. – Мы не разрешаем ничего выносить из яслей. Продукты предназначены только детям.

Та метнула на нее быстрый взгляд.

– Поясни, поясни нам, мы люди тэмны, мы ничего не разумием...

– Не надо так, тетечка! Не надо! – закричала Ганка.

Раздув ноздри тонкого длинного носа, женщина, уже не скрывая злобы, закричала:

– Указывать будешь, паразитка? Сама знаю, чего надо и чего не надо. Обратно до нас пришла, так молчи!

– Не встревай! – добавил дядя. – Не перечь старшим! Поважай нас! А то, глядите на нее! Учить вздумала! Да мы тебя так научим!.. За все! Шоб помнила, кто мы тебе. И подчинялась!

– Простите меня, – тихо проговорила Ганка.

– Простить? – завизжала тетка. – Да я тебя поучу! – и бросилась к девочке.

– Не смейте! – закричала Дина. – Никогда Ганка не вернется к вам. Не смейте ее бить! Она будет жить со мной!

Выкрикнув эти слова, Дина вдруг почувствовала, что давно нужно было их сказать, давно они зрели в ней! Наконец она приняла решение, единственно правильное, и никто уже теперь не заставит ее отказаться от него.

– Чего есть станете? – с издевкой спросила тетка. – Сами с голодухи сюда набежали. Обдрипана, голодна, босая, голота несчастная! Не слухай ее, Ганка, завезет тебя до города, там и кинет. Иди сюда, Ганка, не слухай ее...

Ганка, подняв полные слез глаза, с мольбой смотрела на Дину.

– Нет, нет, Гануся! Не бойся, идем отсюда. Вы не люди, вы хуже, хуже... – Дина выскочила из хаты.

– Скажите, какая нашлась! Подбери сопли...

И грязное, отвратительное ругательство понеслось вслед убегающим девочкам.

– Никогда, Гануся, не вернешься ты в этот дом. Мы будем вместе! Всегда! Где я, там и ты... Навсегда! Согласна? – говорила Дина.

Дрожа, не веря своему счастью, Ганка спросила:

– А ты меня не кинешь?

– Никогда! – твердо ответила Дина.

Они взялись за руки и медленно пошли к дому. Дождь прекратился.

В тот же вечер Дина написала домой письмо:

"Дорогие мои мама, папа и бабушка! Как я рада, что вы есть у меня, такие добрые и хорошие. Прежде, когда мы еще жили все вместе, я думала, что все люди такие, как вы. Но тут я увидела людей жестоких, злых, которые получают удовольствие от того, что причиняют зло другим. Это Ганкины родственники. Мы сегодня были у них. Я не могу писать об этом. Это ужасно. Ганка, она сирота, у нее нет никого на свете, кроме меня и вас. Я решила, что никогда не оставлю ее. Поймите меня. Мы должны взять Ганку. Теперь я могу работать, поступлю на вечерний рабфак при нашем университете, а там перейду на филологический".

Дина вздохнула и продолжала:

"Я уже многому научилась и теперь смогу справиться с любой работой. А урожай будет очень хороший, все так говорят, потому что дождь спас урожай. Все изменится. Проживем. Но если вы думаете, что нам будет трудно, напишите мне сразу, тогда мы с Ганкой останемся на зиму в колхозе, нас оставят, и работа у меня будет, даже если ясли закроют, они ведь только на летний период. О нас вы не беспокойтесь, нам будет хорошо, потому что теперь я не боюсь никакой работы. Целую вас. Жду ответа. Дина".

Она запечатала конверт, написала адрес. Что ответят ей родные? Все равно решение ее останется неизменным...

На следующий день Дина собралась в политотдел, чтобы отправить с уходящей в город машиной свое письмо и поговорить с товарищем Кухарским. Гануся вилась вокруг Дины, несколько раз боязливо поглядывала на конверт, Дина шепнула:

– Не бойся, ничего теперь не бойся...

По пути в политотдел Дина представила себе, как дома прочтут ее письмо, как задумаются мама, папа и бабушка. Конечно, скажут они, хорошо, что у девочки добрая, отзывчивая душа... Бабушка обведет своими голубыми глазками их тесную комнату – все заставлено: три кровати, шкаф, буфет, стол у самого окна. Куда же поставить четвертую кровать? Ну, допустим, девочки будут спать вдвоем, хотя это негигиенично, скажет бабушка. Но чем питаться? Ведь главное – питание. Дина привезет домой еще одну иждивенку... Имеет ли она право на это? Нет, не отдаст она Ганку. Пусть дома и тесно, и голодно, зато это дом, семья, добрые люди...

В политотделе Дина застала Кухарского, Женю и незнакомую женщину в темном платье, запыленных туфлях на каблуке. Она была красива – темные, гладко зачесанные волосы, большие выразительные глаза. Женщина сидела за столом, рядом с ней лежал желтый портфель с потрепанными уголками, из которого она доставала какие-то бумаги. Женщина внимательно посмотрела на Дину и чуть улыбнулась.

Дина смутилась...

– Я в другой раз, пожалуй...

– Нет, нет, проходи, – оживленно сказал Кухарский, – вот знакомьтесь, это заведующая яслями, Дина Чепуренко, а это новый сотрудник политотдела товарищ Зорина Анна Родионовна. Надеюсь, у вас найдутся общие интересы...

– Здравствуйте, – сказала Дина.

– Здравствуй, девочка, – мягко ответила Анна Родионовна.

– Ну, выкладывай свои заботы, – сказал Кухарский.

Женя быстро подвинул Дине стул. Дина села, конверт с письмом положила рядом на стол.

– Я насчет детей, товарищ Кухарский, – начала Дина, – вы им сказали про детские дома. Теперь все волнуются, переживают... Не надо было так, сразу...

Кухарский несколько растерялся.

– Разве они не знали?

– Конечно, нет. Ведь они только-только начали поправляться и забывать все...

– Ты права, Дина! Как же это я... Нехорошо...

– Да ничего, я их успокоила, но нужно все-таки решать: когда закроются ясли? Куда девать сирот и остальных ребят? Неужели мы просто повесим на двери замок, выставим их, отправляйтесь, откуда пришли?

– Ну, Дина, пошла в наступление, – пошутил Кухарский.

– Она, товарищ Кухарский, только об этом и думает! – сказал Женя.

– Ну уж, только об этом!

Дина нахмурилась. В разговор вмешалась Анна Родионовна:

– Скажи, Дина, сколько у тебя детей в яслях?

– Шестнадцать...

– А возраст какой?

– Самый разный: младшей, Олесе, годика три будет, а старшей, Наталке, десятый пошел.

– Все сироты?

– Нет. У пятерых живы родители, отец или мать, – отвечала Дина, – они уйдут домой. Трое ребят сироты, но жили и будут жить у родственников, а восемь человек круглые сироты, им некуда идти после яслей.

– Ну что ж, сирот устроим в детский дом, – сказал Кухарский, – ты, Дина, с чем не согласна? Чего хмуришься?

– Да не хочу я отдавать их в детский дом! Вы поймите, они сельские ребятки, тихие... Вот даже Юрко, это он только со мной такой... бывает, озорничает, а там? Забьют его. Я уже не говорю о малышах... Тимка, Грыцько, они же совсем маленькие, не понимают... Их каждый может обидеть... Каждый...

– Не огорчайся, девочка, – нежно, по-матерински сказала Анна Родионовна, – что делать? Гражданская война оставила нам детскую беспризорность, засуха и голод – опять сиротство... Будем принимать меры.

– Ну что ж, давайте думать, – сказал Кухарский. – Время у нас еще есть. Соберемся еще, решим. А ты, Дина, не вешай нос! Видишь, нас в политотделе уже трое, – сила! Вот пришлют еще заместителя и редактора, штат будет полностью укомплектован. Полная боевая единица... Ничего, выдюжаем, как здесь говорят... И тебе поможем!

– Так я пойду. – Дина встала.

– Конверт... твой? – спросил Женя, указывая на письмо, которое Дина положила на стол.

– Да, это мое письмо. Подвода в город еще не уходила?

– Нет. Отправим с нашей почтой...

Перекладывая конверт на груду других запечатанных конвертов, предназначенных для отправки в город, Женя успел прочесть адрес: Одесса, Греческая, 36, квартира 5, Чепуренко А.И. Почему-то облегченно вздохнул. Домой, значит, написала.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

А на дворе уже стоял август, последний, закатный месяц лета. Нынче он был особенным. Не желтизной и началом увядания заявил о себе август, а точно в май переродился. Все зеленело свежо и сильно, воздух был напоен влагой и теплом, сквозь густые плетни, отделявшие сады от улицы, виднелись наливающиеся соками плоды. Все поспевало: и раннее, и позднее. Раннее наверстывало, позднее торопилось.

Вести о хорошем урожае, благоприятной погоде дошли до города и до тех, кто ушел туда из сел. В каждом письме, при встречах с земляками селяне сообщали о радостных переменах, звали уехавших обратно домой.

И постепенно люди стали возвращаться. Каждый день новости. Первыми, конечно, их узнавали дети. Идут в поле или на прогулку, и вдруг кто-нибудь крикнет:

– Гляньте, Макрушенки возвернулися!

– Ой, у Конопельковых хтось в хате есть!

Каждое вновь распахнутое окно, каждый новый дымок поутру радовали детей и в то же время навевали грусть. Если некого ждать, если нет уже надежды на возвращение в родной дом, лучше поскорей пройти мимо, не заглядывая в окна, ставшие чужими...

Так поступали Юрко, Санько, Тимка и Грыцько. Они никогда не останавливались поглазеть, не радовались возвращению селян и вообще вели себя так, будто все это их не касается, торопливо проходили мимо своей заколоченной хатки.

Только недавно Дина узнала, что отца Юрко, Тимки, Санько и Грыцько убило ящиком в Херсонском порту, где он работал грузчиком, а мать весной умерла от голода.

Однажды утром, когда ребята шли, как обычно, помогать в поле, Дине показалось, что в хате кто-то есть.

И Юрко остановился, тихо сказал:

– Там хтось есть...

– Посмотри, – сказала Дина.

Юрко бросился в дом. Санько, Тимка и Грыцько за ним.

В хате послышались восклицания, радостные крики. На пороге появился Юрко. С торжествующим видом, сияющий от счастья, он тащил за руку растерянную и смущенную девушку в городской плюшевой жакетке, с непокрытой, коротко остриженной головой.

– Це Наталка, мамина сестра, родная! – кричал Юрко.

Дина с детьми бросились во двор. На траве валялся тощий узелок, а на нем белый, в алых розах платок с кистями.

– Родная сестра! – повторял Юрко, особенно напирая на слово "родная"...

Юрко держал Наталку за руку, Санько с другой стороны сжимал ее локоть, Тимка и Грыцько ухватились за юбку.

– Ну, здравствуй, Наталка! – сказала Дина.

– Здравствуй! – тихо ответила та.

– Как хорошо, что ты приехала! Если хочешь, мы сейчас поможем тебе прибрать в хате. Поможем, ребята?

– Поможем! Да! Да! – закричали все.

Наталка растерянно молчала. Братики не двигались с места.

– Да отпустите вы ее, – усмехнулась Дина, – человек с дороги, утомился, а вы...

Неохотно разжали они руки, Наталка вздохнула и выпрямилась.

– А ну, Гануся. Юрко, Пылыпок, Лена, Надийка, беритесь за дело. Юрко, где у вас тут вода?

– Зараз, тут у криныци.

Вмиг закипела работа: старшие дети под руководством Юрка и Ганки занялись уборкой, младшие разбрелись по саду.

– Они все сейчас сделают, – улыбнулась Дина, – а мы давай посидим вот тут...

Она села на старую скамейку под деревом.

Но Наталка подняла свой узелок, накинула на голову белый с розами платок и сказала:

– Пойду...

– Куда?

– Назад. В город!

– Но почему? Почему назад?

Наталка прикусила губу, что-то дрогнуло на ее бледном лице, и она, с трудом сдерживая рыдание, выговорила:

– А что... мне... с ними... делать?

– Как это "что делать"? Но ведь это твои племянники. Ты же к ним приехала!

– Да не к ним я приехала! В хату! – с досадой ответила Наталка.

– Вот оно что... В хату, значит...

– Ну и что? – уже с нескрываемой обидой сказала Наталка. – Ну и что? тише повторила она. – Чего глядишь на меня? Чем я стану их кормить? Мне соседи отписали – приезжай, урожай будет хороший, хата заколочена, сестра померла, а детей Радяньска влада* пристроит... Вот я и приехала. В городе на койке жила. Хозяйка – змея! И еще расписалися мы с Павлом. А жить нема где...

______________

* Радяньска влада – Советская власть.

– Все понятно, – сказала Дина, – а мы уж тут... Обрадовались...

– Это же каменюка на шею! – Наталка кивнула в сторону хаты.

– Только ты, пожалуйста, тише! Тише! – испуганно попросила Дина. Мысль ее работала лихорадочно. Что же делать? Что делать?

Наталка медлила. Наверное, и ей было стыдно, совестно, может быть. Она высморкалась двумя пальцами, обтерла их о юбку и жалобно посмотрела на Дину.

– Послушай, Наталка, но зачем тебе уходить в город? Все сейчас возвращаются в колхоз, а ты снова в город. Урожай и правда будет хороший. Дадут тебе аванс, будешь работать. А муж твой, он кто?

– Рабочий на заводе...

– Комсомолец?

– Ага...

– Так он же поймет. И мальчиков полюбит.

Дина понимала, что едва ли ей удастся уговорить Наталку, но нужно задержать ее тут хотя бы на сутки, чтобы за это время что-то предпринять, подготовить мальчиков! Наталка стояла молча, потом повторила:

– А чем же я их кормить стану?

– Этот вопрос мы решим с товарищем Кухарским, он начальник политотдела, и нам поможет. Я думаю – детей обеспечат. Ну послушай, Наталка, ты только представь себе, как станут на селе уважать тебя и твоего мужа, если вы возьмете себе сирот! Да тебе же все условия создадут, помогут во всем решительно...

Наталка молчала.

– Знаешь, как заживете? Богато! Ты посмотри, какой урожай зреет на полях, колхоз станет богатым, а колхозники зажиточными...

– Павло не схоче... – Наталка вздохнула.

– Твой муж? Павло? Он тебя поймет. У тебя есть его фотография?

Наталка, смущаясь, полезла за пазуху и достала завернутую в тряпочку справку с завода и маленькую фотографию. На Дину смотрел насупленный, в кепочке, паренек. Дина сказала:

– Я так и думала! Он хороший! Настоящий комсомолец! Такой парень сирот не бросит! Он хороший!

– Он и вправду добрый! – просияла Наталка.

– Вот видишь! Давай вопрос решать по-деловому. Ты сегодня здесь ночуешь. Завтра мы с тобой пойдем в политотдел и все выясним. Если тебе помогут с продуктами, останешься. Чего бояться! Уехать ты и завтра успеешь. А сейчас пойдем в хату, посмотрим, что они там натворили...

Девочки промыли окна, обмели веником беленые стены, мальчики собрали с земляного пола высохший камыш, подмели и настелили свежий, который наломали у реки. Стол, две лавки и полка для посуды, составлявшие всю меблировку, были вымыты.

Уборка подходила к концу. Хатенка была так мала, что трудно было представить, как тут размещалась семья. Но Наталка, видимо, здорово намучилась в городе "на койке", потому что, любовно оглядевшись, она сказала:

– Все ж своя хата...

– Конечно, – подхватила Дина, – прекрасная хата. Хотя маленькая, а смотри, и печь и лежанка. А садик какой хороший, и огород. Заведешь поросенка.

– Телочку бы, чтоб свое молочко. Не купленное.

– Обязательно! На четверых детей дадут тебе и телочку! Вот увидишь! Должны дать!

– Ты будешь наша мамка? – спросил Санько. Надежда и сомнение звучали в этом вопросе.

– А как же! Она нам родная! – поспешно заявил Юрко.

Дина выжидающе смотрела на Наталку. Но та молчала. "Да скажи хоть словечко теплое, – мысленно молила Дина, – скажи..." Но Наталка молчала.

– Ну, оставайся, Наталка, хозяйничай! А нам пора. Значит, до завтра. Завтра я к тебе приду.

Они отправились на прополку, но работа в поле уже не ладилась. Дети были возбуждены необычайно. Юрко всем сообщал:

– А у нас теперь мамка есть, Наталка, она же нам родная...

– Приехала из города? – удивлялись женщины. – И мужик ее приедет? Здесь будут жить?

Отойдя подальше, они говорили меж собой тихонько:

– Куда ей такую ораву? Свои пойдут, а с этими куда деваться? Нет, не возьмет она их! Да никто их не возьмет! Четыре рта, какую им прорву всего надо, да все хлопци...

– Обуть, одеть... А там в школу, опять же обувки побольше, одежи сколько на себе прирвут...

– Однако хлопчики в хозяйстве помощь...

– Э, сватья! Какое нынче у нас хозяйство, все в колхоз отдали. Это прежде, когда жили сами по себе, еще можно было скотину завести, клин какой лишний прикупить. А ноне не то, чтобы с курицы, с петуха яйца стребуют!

– Кто землю прикупал, а кто ее и не видел вовсе! Чужие полоски потом своим поливали... Нет, не возьмет Наталка хлопцев! Юрко – горлопан, Санько в постелю прудит... Дина, а Дина, поди сюды... Послухай нас.

Дина оставила детей и подошла к женщинам, выслушала их, откинула налипшие на лоб волосы и сказала:

– Напрасно это вы говорите! Санько мальчик чистый и ко всему приучен, а Юрко, он сам за своими братиками ухаживает и заботится о них. И вовсе он не горлопан... И вообще... Хватит вам, а то еще дети услышат...

– А ты, дивчина, нас не учи!

Омельяниха не терпела возражений.

– Тебя приставили сопли им утирать, так и утирай. До нас не чипляйся! Сами знаем, как нам говорить, в голос или сподтиха "шоб не услыхали". Ну и нехай слухают...

Дине очень хотелось ответить тоже резко, но она побоялась: а вдруг женщины начнут Наталку отговаривать, та и без того колеблется. Густо покраснев, Дина тихо сказала:

– Я вас не учу, а только прошу: потише...

Ангелина заступилась:

– Зря ты, бригадирша, на дивчину напустилася. Она не только сопли утирает, она душу свою детям отдает, всех до ладу привела, а ты...

Дальше Дина не стала слушать. Болтают всякую ерунду.

Но и возле детей она не могла успокоиться.

Юрко все хвалился:

– Мы теперь будем жить в своей хате, у нас хата гарная, зимой теплая, летом прохолодная... И на окошках герани будут, а на грядках у нас во какие кавуны росли, – он растопыривал руки с измазанными в земле пальцами.

– Не бреши! – сказала Надийка. – Такие кавуны сроду не вырастут.

– Я брешу? Да чтоб мне скрозь землю провалиться, чтоб у меня язык отсох, если я брешу...

– У тетки Анны и вправду дуже сильные кавуны росли, – заступилась Ганка.

– О чуешь? Чуешь?

– И я себе тетечку найду, – запела Олеся, – гарную, добрую тетечку. Такую, как Дина...

"Все они об одном, – тоскливо думала Дина, – одно их мучает..."

В тот день Дина увела ребят с поля раньше обычного.

Дома достала из печи борщ, нарезала свежего хлеба, и все сразу принялись за еду. Один Юрко медлил.

– Ты чего не ешь? – спросила Дина.

Юрко молчал.

– Ну...

– Лучше я отнесу Наталке...

Дина внимательно, с улыбкой посмотрела на Юрко. Будь кто-нибудь другой, она не удивилась бы, но Юрко...

– Ладно, ешь! Хватит и твоей Наталке. Вон у меня в чугунке осталось, отолью тебе, и отнесешь. Как, ребята?

Все молчали. Потом Надийка рассудительно заявила:

– Нехай несет, только чтоб потом не задавался...

– Ага, нехай не говорит про свою тетечку, – поддержала Олеся, – я тоже хочу тетечку, а у меня немае...

– Олеся, голубка! – Дина схватила ее головку, прижала к себе.

Если б Дина могла всех обогреть, всех взять к себе! Вот подойти бы к этой упрямой Наталке и сказать ей: не отдам я тебе Юрка с братиками! Себе их возьму! Сиди одна со своим Павлом в хате, заводи поросят, коров, а детей тебе не дам!

После обеда Дина налила в маленький горшочек остаток борща, немного помедлила, глядя на хлеб, но отрезала и ломоть хлеба. Все это завернула в чистую тряпку, дала Юрко. Дети следили за каждым ее движением. Ей очень хотелось знать, что они думают, осуждают ее или понимают, зачем она это делает.

– Только смотри не расплещи. Аккуратно.

– И скажи – мы не жадные, правда, Дин? – заметила Ленка.

– Правильно! – обрадовавшись поддержке, отозвалась Дина. – Ведь у Наталки совсем пусто в хате, ничего нет, нужно помочь человеку...

– А у нас всего полно – борщ, каша...

– И хлеб...

– И сахар...

С гордостью перечисляли они свои богатства.

...Юрко вернулся очень быстро, горшочка в его руках не было, а тряпку он скрутил и бросил на стол.

– Ты что? – испугалась Дина, почуяв неладное.

– Нэма Наталки...

– Как это "нэма"?

– Нэма, и все. Я постановил борщ и хлеб на стол и ушел.

– Скажи, Юрко, а ты не заметил ее платок, такой с алыми розами, он там? И жакетка?

– Весится коло двери...

– Ну, значит, вышла куда-нибудь, может, к соседям... – облегченно вздохнула Дина. Но немного погодя решила сходить к Наталке.

Вечерело, над селом тянулся дым от горящего кизяка, где-то звякнуло ведро, заскрипел журавль на кринице, со стороны МТС доносилось тарахтенье трактора.

– Горпынко, иди вечерять! – позвал женский голос, и детский тоненький весело ответил:

– Иду, мамонько, иду!

"Как хорошо, – думала Дина, – как покойно и хорошо здесь. Кажется, все беды остались позади!"

...Наталка сидела на скамейке во дворе.

– Добрый вечер! – приветливо сказала Дина. – Юрко прибежал, говорит, нет Наталки...

– Я до суседей ходила.

– Ну... и что?

– Та ничего. А только как хочешь, хлопцев я не возьму.

– Отговорили, значит?

Наталка вздохнула.

– Ты вот агитируешь, думаешь – темнота, несознательность. Это мы слыхали... Тебе что... Перебилась тут голодную пору и домой вернешься. И будешь себе барыней жить, землю не лопатить, за скотиной не ходить, сама чистенькая и гарненькая. И сознательная. А мне тут спину гнуть, да еще на своем горбу пацанов тянуть? Ты что ж думаешь, за дуру меня взяла? Так? Бери свой горшочек и больше хлопцев до меня не посылай!

Дина взяла пустой горшочек и спросила:

– Если в городе такая легкая и веселая жизнь, почему же ты сюда вернулась? Нет, Наталка, и в городе все теперь работают. И некуда им выйти, чтоб хотя бы крапивы нарвать для борща. Каждую травинку купить нужно. А на что? Да что тебе рассказывать! Ты жила, видела. Так что не упрекай меня. Если уеду отсюда, так чтобы учиться, а если комсомол скажет мне остаться здесь, – останусь! И не отсиживалась я здесь...

– Ну знаю, жинки говорили, – уже мягче отвечала Наталка, – да вот сама не возьмешь пацанов – людям навязываешь?

Дина вздохнула.

– Беру я... Ганку. Очень мне ее жалко. Я написала своим. Что бы ни ответили, все равно возьму. Не брошу ее. И ты, Наталка, не отказывайся от ребят. Знаешь, как они будут тебя любить и слушать? Ведь они сейчас только о тебе и говорят.

Дина прикоснулась к ее руке.

– Ты ведь добрая... Ну представь, отправят их в детский дом, ни одной родной души. Конечно, их там будут кормить и одевать, но радости, радости-то у них не будет! И тебя тоска заест, будешь их вспоминать. И хата эта те мила тебе станет...

– Да не трави ты мне душу! Отчепись! – в сердцах закричала Наталка.

Дина пошла к калитке.

– Стой, куда ты?

Дина вернулась, и они говорили, и говорили, и плакали обе, и решали, и перерешали. Наконец Наталка призналась, что пуще всего боится своего Павла.

– Не станет он со мной жить. Кинет и уйдет!

– Если так, какой же он комсомолец? – возмутилась Дина. – И где его комсомольская сознательность? Если он такой, нечего его и жалеть! Пускай уходит!

Но Наталка покачала головой, подобный исход ее не устраивал.

Решили все-таки завтра идти к Кухарскому и поговорить насчет пайка на детей.

– Ну, я побегу, у меня там ребята одни, – заторопилась Дина.

– А не надоели они тебе? – с интересом оглядывая Дину, спросила Наталка.

– Да что ты! Я и подумать боюсь, что придется с ними расставаться. Всех бы взяла, если б можно было...

Наталка заглянула в ее карие глаза, увеличенные стеклами очков, в самое донышко заглянула и поняла: правду Дина говорит.

Наталка вошла в хату, остановилась у порога. Задумалась. Зимой, пожалуй, хлопчики поместятся на печи, а летом можно и в хатыне, и в сарае, и на сеновале... Хоть и невелика хата, а закутков вокруг хватает. Жили они тут большой семьей еще с родителями, а потом, когда начался голод, старики умерли. Наталка в город подалась, а сестра ее, Мария, оставалась с детьми, мужа ждала из Херсона. И вот не дождалась...

Впервые после возвращения в село Наталка села и всплакнула, вспомнила все и всех. Горе будто размягчилось слезами. Особенно жалко было рано умершую сестру, оставившую четырех сирот.

Не знала Дина, на что вернее всего отзовется Наталкино сердце. Горевала Наталка о старшей сестре. Ради нее, Марии, надо пригреть сирот, думала она.

Юрко похож на отца: такой же толстогубый, крутолобый, а вот Санько – он же вылитая мать, и глаза у него Мариины, печальные, будто всегда вопрошающие...

Она вспомнила, как сироты облепили ее, как засияли их лица... Да что она, зверь какой, или у ней душа не болит?