Текст книги "Валет мечей"

Автор книги: Фриц Ройтер Лейбер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

Морской оборотень

Глава 1

В небе Невона показался растущий месяц, его желтое сияние отразилось в упругих боках волн Крайнего моря, зажгло искры в их кружевных гребнях и позолотило туго натянутый треугольный парус крутобортой галеры, поспешавшей на северо-запад. Там еще догорали последние отблески заката, а скалистый берег, от которого недавно отчалило судно, уже объяла тьма, скрыв его суровые очертания.

На корме «Морского Ястреба», рядом со старым Урфом, сжимавшим штурвал, стоял Серый Мышелов: руки его были сложены на груди, лицо сияло довольной улыбкой. Все его приземистое коренастое тело мерно покачивалось в такт движениям увлекаемого попутным ветром корабля, нос которого то зарывался в невысокие волны, то вновь поднимался над ними. Время от времени он оглядывался назад, на таявшие вдали одиночные огни Но-Омбрульска, но чаще взгляд его был устремлен вперед, туда, где, на расстоянии пяти дней и пяти ночей пути, на Льдистом острове его ждали прекрасная Сиф и однорукий бедняга Фафхрд и большая часть их людей, а также Фафхрдова Афрейт, которая, на вкус Мышелова, была уж больно строга.

«Клянусь Могом и Локи, подумал он, ничто не сравнится с радостью капитана, ведущего домой свой корабль, груженный добытыми в невероятно ловких сделках товарами». И любовный пыл юноши, и жажда подвигов молодого, полного сил мужчины, даже восторг художника, создавшего шедевр, или ликование ученого, завершившего дело своей жизни, – все это сущие пустяки, детский лепет в сравнении с удовлетворением, испытываемым им от сознания выполненного долга.

В восторге от самого себя, Мышелов не мог противиться искушению еще раз мысленно перечесть все до единого товары на корабле – а заодно и лишний раз увериться, что каждый из них находится в наиболее подходящей для него части судна, надежно привязанный на случай шторма или другой оказии.

Прежде всего, в капитанской каюте, которая в данный момент находилась у него под ногами, лежали крепко-накрепко привязанные к переборкам бочки с вином, в основном крепленым; там же были и небольшие бочонки горького бренди, излюбленного напитка Фафхрда, – их-то уж точно никому нельзя было доверять (кроме, пожалуй, желтокожего Урфа), напомнил он себе, поднося ко рту висевшую у него на поясе маленькую кожаную фляжку и делая умеренный глоток живительной влаги, добытой на виноградниках Уул-Хруспа; командуя погрузкой и молниеносным отплытием «Морского Ястреба», он сорвал себе горло и теперь чувствовал, что лишь этот живительный эликсир в состоянии вернуть его голосу прежнюю мощь еще до того, как ему доведется помериться силой с суровыми ветрами открытого моря.

Но не только вино и бренди были сложены в его каюте: в таких же крепких бочонках с просмоленными швами лежала и пшеничная мука, плебейский товар, предназначенный для тех, кто не привык глубоко вдумываться в суть вещей, но тем не менее совершенно необходимый жителям острова, на котором даже в летнее время невозможно было вырастить ничего, кроме жалкой горстки ячменя.

Между капитанской каютой и носовой частью судна – раздувшийся от самодовольства Мышелов и не заметил, как от мысленного перечисления товаров перешел к самой настоящей их инспекции и теперь уже тихими кошачьими шагами крался по залитой лунным светом палубе к корабельному носу, – так вот, там, впереди, помещался самый драгоценный груз: доски, брус и кругляки хорошо просушенного леса, как раз такого, какой Фафхрд намеревался раздобыть на юге, в богатом лесами Уул-Плерне, как только его культя заживет достаточно, чтобы носить крючок. Точно такую древесину ценою неимоверных усилий Мышелову удалось выторговать в Но-Омбрульске, где леса было отнюдь не больше, чем на самом Льдистом (его обитатели пополняли запасы топлива, собирая плавник на берегу, ибо ничего выше куста на острове найти было невозможно), а потому брулскяне готовы были скорее расстаться с собственными женами, чем со строевым лесом! Да, именно драгоценные бревна, брус и доски, крепко-накрепко привязанные во всю длину к скамьям для гребцов, занимали все пространство под большим парусом от полуюта до бака; каждый слой древесины был отдельно укреплен, надежно укрыт просмоленной парусиной для защиты от соленых брызг и морской сырости, да еще, для пущей сохранности, переложен тонкими, как пергаментная бумага, пластинами кованой меди. Верхняя часть этого многослойного пирога, покрытая кусками парусины с залитыми смолой швами, образовывала импровизированную палубу, поднимавшуюся вровень с фальшбортами, – настоящее чудо погрузочного искусства! (Разумеется, все это сильно усложнит задачу гребцам, если таковые понадобятся, но обычно в плаваниях, подобных этому, в них редко возникала необходимость; да, и кроме того, выходя в море, все равно нельзя предусмотреть все опасности, с которыми рискуешь столкнуться.) Да, Мышелов имел все основания гордиться собой: его корабль вез к изглоданным ветрами голым берегам Льдистого щедрый груз древесины: поздравляя себя с удачей, он медленно пробирался мимо вспучившегося в лунном свете паруса, неслышно ступая по пружинящей парусиновой палубе, стараясь не попадать на смоляные швы, а ноздри его между тем подрагивали, улавливая странный, немного удушливый, острый мускусный аромат; это был запах его победы – ни за что на свете не получить бы ему желанного леса, не знай он о пристрастии лорда Логбена Но-Омбрульского к редким украшениям из слоновой кости, которыми тот мечтал украсить свой Белый Трон. Известно было ему и то, что брулскяне скорее расстались бы со своими юными наложницами, нежели с драгоценным строительным материалом; однако страсть лорда Логбена пересиливала любое из этих желаний, и потому, как только в черную гавань Но-Омбрульска под низкий рокот барабанов вошла торговая шаланда клешитов, Мышелов устремился к ней одним из первых и, углядев среди предназначенных на продажу сокровищ рог чудовищного бегемота, немедленно купил его в обмен на кусок серой амбры размером в два кулака – чего-чего, а этого добра на Льдистом хватало. Жители Клеша ценили амбру больше, чем рубины, и потому не смогли устоять перед искушением.

И тщетно потом умоляли клешиты управляющего лорда Логбена принять от них все более мелкие фрагменты кости в обмен на гигантскую, с корабельную мачту величиной, шкуру снежной змеи, покрытую белым мехом. Охотники Логбена добыли змею в холодных горах, известных под названием Гряды Бренных Останков; обладать ею было заветным желанием клешитов. Столь же тщетны были и посулы Логбена заплатить Мышелову за вожделенный бивень столько электрума, сколько тот весил. И только когда клешиты присоединились к требованиям Мышелова заплатить ему деревом, да еще и предложили в обмен на желанную шкуру не только кость, но и половину своих пряностей, а Мышелов пригрозил скорее бросить бивень в воды бездонной бухты, чем обменять его на что-нибудь, кроме древесины, Логбен был вынужден заставить своих подданных уступить ему четверть трюма отлично просушенного, прямого, как стрела, строевого леса. Обе стороны расставались с принадлежавшими им сокровищами с величайшей неохотой (Мышелов мастерски притворялся), после чего торговля (в том числе и лесом) пошла значительно легче.

«Да, я был настоящим мастером, нет, даже художником!» – без ложной скромности похвалил себя Мышелов.

Пока услужливая память, извлекая из многочисленных карманов подробности недавних событий, складывала из них картину успеха, в наиболее выгодном свете представлявшую его, Мышелова, способности, ноги сами принесли его к основанию мачты, где заканчивался настил из драгоценного груза. В трех ярдах впереди начинался навес, под которым, привязанный и упакованный, лежал остальной груз: слитки бронзы, сундучки с красителями и пряностями, большие сундуки с шелковыми и полотняными тканями для Сиф и Афрейт – чтобы показать матросам, что он доверял им все, кроме вина, туманящего разум и заставляющего забыть о долге. Но по большей части здесь было сгружено рыжевато-коричневое зерно, белые и фиолетовые бобы и сушеные фрукты. Пища для голодного острова была уложена в мешки и покрыта шерстью, чтобы защитить от морской влаги. Настоящее сокровище для здравомыслящего человека, говорил он себе, рядом с которым все – и золото, и сверкающие драгоценные камни, и острые, как нераскрывшиеся розовые бутоны, груди юной возлюбленной, и слова поэтов, и даже лелеемые астрологами звезды, пьянящие людей своей недостижимой далью, – не более чем жалкие побрякушки.

На пятачке между фальшдеком и мачтой, головами в тени, а ногами в ярком пятне лунного света, перечеркнутом сейчас его бдительной тенью, убаюканная мерным движением корабля, крепким сном спала команда: четыре жилистых мингола, трое проворных воров-коротышек под началом Миккиду, а также здоровяк Скор, капрал Фафхрда, позаимствованный специально для этого плавания. Как же вам, голубчикам, не спать, с удовольствием подумал Мышелов (ему было хорошо слышно легкое, точно птичье, посвистывание вечно настороженного Миккиду и богатырский храп Скора), ведь он держал свою команду в ежовых рукавицах все время их пребывания в Но-Омбрульске, а потом нещадно гонял на погрузке корабля, чтобы все они до единого, как только судно отойдет от пристани, поужинали и тут же уснули как убитые (однако не щадил он и себя, не давал себе ни минуты отдыха, никаких развлечений, даже в чисто гигиенических целях), ибо кому, как не ему, было знать аппетиты матросов и притягательную силу темных закоулков Брульска. Да что там, шлюхи и сами, что ни день, толпами маршировали взад и вперед мимо «Морского Ястреба» в надежде завлечь его команду. Особенно хорошо помнил он одну, почти ребенок, нахальная тщедушная девчонка в оборванной полинявшей тунике серебристо-серого цвета – того же оттенка, что и ее серебристые волосы. Она держалась в стороне от других и, казалось, нарочно старалась привлечь к себе внимание матросов, пристально наблюдая за всем, что происходило на борту «Морского Ястреба». Взгляд ее больших темно-зеленых глаз, тоскливый и одновременно насмешливый, напоминал взгляд брошенного животного или потерявшегося ребенка.

Да, исполняя долг капитана, строже всего относился он к себе самому, тратя все без остатка силы, мудрость, хитрость (и голос!) и не требуя никаких наград, кроме четкого знания и неукоснительного исполнения командой своих обязанностей – да еще подарков для себя и своих друзей. Мышелова прямо-таки распирало от гордости за собственную добродетель, и в то же время ему стало грустно при мысли об отсутствии вознаграждений. Теперь это казалось ему особенно несправедливым.

Не сводя пристального взгляда со своих измученных людей, чутко прислушиваясь к малейшему изменению их храпа, он поднес свою кожаную фляжку к губам и не торопясь сделал хороший глоток, ощущая, как животворное питье смягчает надорванное криком горло.

Когда заметно полегчавшая фляжка вернулась на место, какое-то изменение в расположении груза привлекло к себе внимание Мышелова – то ли его собственный пристальный взгляд, то ли некий едва уловимый посторонний звук подсказали ему это. (В ту же минуту на него вновь повеяло мускусным, животным, до странности притягательным запахом моря. Снова амбра?) Ощущение неладного создавал сундук с лентами, шелками, полотном и другими дорогими тканями, предназначавшимися главным образом в подарок Сиф. Он стоял в некотором отдалении от остальных, у борта, и в свете луны Мышелову показалось, что перетягивавшие его веревки ослабели; присмотревшись, он понял, что сундук и вовсе не был прикреплен к палубе, а крышка была приоткрыта на ширину пальца и удерживалась в таком положении жгутом из светло-оранжевой ткани, подсунутым под замок.

Какое чудовищное нарушение дисциплины крылось за этим?

Он бесшумно спрыгнул на палубу и подошел к сундуку, морща ноздри. Может быть, кто-то спрятал туда кусок амбры? Потом, стараясь, чтобы его тень не падала на сундук, Мышелов резким движением откинул крышку.

Сверху лежал отрез тяжелого медно-красного шелка; такой оттенок имели на солнце темные волосы Сиф.

На этой роскошной постели, словно котенок, забравшийся вздремнуть на стопке свежевыглаженного белья, на спине, чуть подогнув колени, закинув за голову руку, словно хотела еще сильнее прикрыть и без того закрытые глаза, лежала та самая девушка из порта, которую он вспоминал лишь минуту назад. На вид она была сама невинность, но ее аромат (теперь он узнал его) был ароматом желания. Хрупкая грудная клетка слегка поднималась и опускалась в такт ровному дыханию спящей, тонкая потрепанная туника отчетливо обрисовывала маленькие груди с довольно крупными сосками, губы чуть заметно улыбались. Ее волосы цвета светлого серебра очень напоминали волосы тринадцатилетней Гейл, девственницы Одина с Льдистого острова. Очевидно, она была не намного старше.

Все это гораздо хуже, чем можно было ожидать, сказал себе Мышелов, ошарашенно уставившись на девушку. Уже то, что кто-то из команды тайком протащил девчонку на борт, соблазнив ее серебряной монетой или заплатив ее сутенеру или хозяину ради удовлетворения своей похоти (а то еще и украл ее, чего доброго, – хотя, судя по тому, что руки и ноги ее были не связаны, на похищение мало похоже), было достаточно плохо; но то, что он – или они – сделали это не только без ведома капитана, но и прямо наплевав на то, что он-то не позволял себе никаких удовольствий, а работал как каторжный, заботясь только о здоровье и благополучии своей команды, целости и сохранности корабля и груза и удачном исходе всего предприятия в целом, – вот в этом крылось не только вопиющее нарушение дисциплины, но и самая черная неблагодарность.

Теперь, когда Мышелов чувствовал, что его вера в ближнего утрачена окончательно и бесповоротно, он с еще большим удовлетворением отметил, что команда спит мертвым сном, измученная той прорвой работы, которую он заставил проделать. Их храп звучал для него музыкой, ибо он означал, что хотя они и протащили девчонку на борт, никому из них еще не удалось насладиться ею (по крайней мере с тех пор, как корабль покинул гавань). Усталость свалила всех до единого, и даже ураган не заставил бы их теперь подняться. И именно эта мысль подсказала ему, какое наказание будет в данном случае не только заслуженным, но и самым подходящим.

Широко улыбаясь, он протянул руку к прикрытой выцветшей туникой груди спящей девушки и легко, но в то же время резко ущипнул ее за правый сосок. Вздрогнув, она проснулась: глаза ее открылись, с губ уже готово было сорваться восклицание, когда он, строго нахмурившись и прижав палец к неодобрительно поджатым губам, склонился над ней, знаком приказывая молчать. Она отпрянула, глядя на него удивленно и испуганно, однако молча. Он в свою очередь тоже подался назад и увидел отражение ущербной луны в ее широко раскрытых темных глазах и странный контраст между насыщенным цветом шелковой материи, на которой она покоилась, и призрачным серебром ее спутанных волос.

Команда продолжала спать, их храп не прекращался ни на мгновение. Мышелов подхватил лежавший подле ее ноги моток плотной шелковой ленты и, вытащив из ножен Кошачий Коготь, отрезал от него три больших куска, все это время не сводя со сжавшейся в комочек девушки задумчивого взгляда. Затем он кивнул ей и скрестил запястья, чтобы показать, что от нее требуется.

Глубоко вздохнув и пожав плечами, она скрестила запястья перед собой. Он сделал отрицательное движение головой и указал ей за спину.

Вновь угадав его желание, она завела руки за спину, слегка повернувшись при этом на бок.

Он связал ей сначала запястья, потом и локти, – крепко, но без жестокости, чтобы не причинять ненужной боли ее хрупким плечам. Третьим куском ленты он крепко связал ей ноги как раз над коленями. «Отличная вещь дисциплина – полезна всем, молодым в особенности!» – думал он при этом.

Вскоре она уже лежала навзничь со связанными за спиной руками, не спуская с него глаз. Он отметил, что в ее взгляде было больше задумчивого любопытства, чем страха, и что контуры двух почти полных лун в ее зрачках ни разу не исказили ни дрожание век, ни непрошеная слезинка.

До чего же все хорошо складывается, с удовольствием размышлял он: команда спит, груженный товарами корабль на всех парусах летит домой, гибкая девушка покорна его воле, а он вершит правосудие в тишине и тайне, точно бог. Он был настолько опьянен властью, что даже не заметил странного серебристого свечения, исходившего от шелковистой кожи девушки и не имевшего ничего общего с лунным светом.

Безо всякого предупреждения, не меняя задумчивого выражения лица, он втолкнул скрученный кусок ткани, удерживавший крышку, обратно в сундук и захлопнул его.

«Пусть маленькая шлюшка поломает себе голову над тем, что я собираюсь с ней сделать: удушить ее там или швырнуть вместе с сундуком за борт», – подумал он. Если верить тому, что болтают люди и пишут историки, такие вещи случаются сплошь и рядом.

Мелкие волны ласково похлопывали «Морского Ястреба» по бортам, залитый лунным светом парус продолжал тихо гудеть, матросы по-прежнему храпели.

Мышелов разбудил двух самых здоровых минголов, подергав их за большие пальцы ног, и знаками указал, что они должны унести сундук в его каюту, не тревожа остальных спящих. К жестам он прибег потому, что не хотел будить всю команду; к тому же щадил и свою сорванную глотку.

Даже если минголы и были причастны к таинственному появлению девушки на корабле, ему ничего не удалось прочесть по их лицам, как он ни старался. И старик Урф тоже ничем не выдал себя. Когда они подошли ближе, старый мингол лишь на мгновение скользнул по ним равнодушным взглядом, а потом с прежним спокойствием продолжал вглядываться вдаль, не снимая узловатых ладоней со штурвала, – весь его вид говорил о том, что любое перемещение каких угодно сундуков по палубе не имело к нему ровным счетом никакого отношения.

Мышелов приказал молодым минголам поставить сундук между прикрепленными к полу ящиками с грузом, загромождавшими каюту, прямо под бронзовой лампой, свисавшей на короткой цепи с низкого потолка. Коснувшись указательным пальцем плотно сжатых губ, он велел им хранить молчание об этой ночной прогулке. Потом коротким кивком головы отпустил их. Пошарив вокруг, нашел небольшую бронзовую чашку, наполнил ее до краев из бочонка любимым бренди Фафхрда, отпил половину и лишь после этого открыл крышку.

Глава 2

Спокойствие, с которым девушка продолжала смотреть на Мышелова, делало ей честь. Да, смелости ей, видать, не занимать. Он заметил, что она трижды глубоко вздохнула, будто в сундуке и впрямь было душновато. Ему нравился серебристый оттенок ее кожи и волос. Знаком он приказал ей сесть и, когда она поднялась, поднес чашку с бренди к ее губам и дал выпить вторую половину. Вытащив из ножен кинжал, он просунул лезвие между ее коленей и, потянув вверх, разрезал скреплявшую их ленту. Повернулся к ней спиной, отошел к низкому табурету, стоявшему у широкого лежака Фафхрда, и, устроившись на нем, пальцем поманил ее к себе. Она стояла перед ним, вскинув подбородок и расправив плечи – принять другую позу ей не давали связанные за спиной руки. Окинув ее многозначительным взглядом, он одними губами произнес: «Как твое имя?»

«Исисси», – прошелестела она, и голос ее прозвучал как призрак волны, целующей днище корабля. Губы ее улыбались.

В это время на палубе Урф велел одному из молодых минголов подогреть ему гахвег и передал штурвал другому. Он укрылся от ветра за настилом из леса, глядя на капитанскую каюту и в изумлении качая головой. Остальная команда храпела в тени полуюта. А тем временем на Льдистом острове в желтой спальне с низким потолком Сиф проснулась с мыслью, что Серый Мышелов в опасности. Пока она пыталась припомнить подробности приснившегося ей кошмара, упавший на стену луч лунного света напомнил ей о морском призраке, который убил Зваакина и на какое-то время разлучил Фафхрда с сестрой Афрейт, и спросила себя, а что сделал бы на месте Фафхрда Мышелов?

Глава 3

Ранним утром следующего дня, довольный и бодрый, Мышелов накинул короткую серую рубаху, застегнул пояс и отрывисто постучал в потолок каюты. Хриплым шепотом он приказал явившемуся на его зов бесстрастному минголу позвать к нему мастера Миккиду. Сундук, принесенный ночью с палубы, еще больше загромождал и без того тесную каюту; Мышелов накинул на него первый попавшийся под руку кусок ткани и уселся сверху. Позади него, на поперечной банке, занимавшей всю заднюю стену каюты, лежала Исисси; глаза ее были закрыты, но спала она или делала вид – он не знал. Из-под одеяла были видны только ее волосы, струящиеся жидким серебром. Девушка была свободна, если не считать куска плотной шелковой ленты, которым она была привязана к кровати за ногу.

(«Я не такой дурак, чтобы верить в преданность женщины только потому, что провел с ней ночь», – самодовольно усмехался Мышелов.) Отхлебнув немного бренди, он задумчиво прополоскал горло – в медицинских целях разумеется, – и не спеша проглотил.

(«И все же из нее выйдет неплохая служанка для Сиф, после того как я вышколю ее как следует. А может, уступлю ее бедолаге Фафхрду, а то ведь ему со своей рукой и с острова не выбраться.») Он нетерпеливо побарабанил пальцами по занавешенному сундуку, недоумевая, почему не идет Миккиду. Совесть замучила? Похоже на то!

Кроме бледного отблеска зари, пробивавшегося через занавешенный люк, да двух узких слюдяных окошек по бокам, почти совсем заставленных громоздящимися повсюду бочками, каюта освещалась лишь светом масляной лампы, качавшейся под потолком.