Текст книги "Моя жизнь и любовь"
Автор книги: Фрэнк Харрис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
Мы поспешили к железной дороге. Ярдов сто Герти бежала так же быстро, как и я, но через четверть мили я начал отставать. Герти оказалась девушкой быстрой и сильной. Мы пошли по тропинке вдоль железной дороги и прошли чуть больше мили, когда увидели перед собой пламя и толпу суетившихся людей.
Через несколько минут мы уже были возле трех или четырех пылавших вагонов и обломков паровоза.
– Какой ужас! – воскликнула Герти.
– Давай перелезем через забор, – ответил я, – и подойдем ближе!
В следующее мгновение я полез на деревянный забор и уже наполовину преодолел его. Но юбки Герти мешали ей последовать за мной. Пока она стояла в смятении, мне пришла в голову великая мысль.
– Встань на нижние перила, Герти, – крикнул я, – а потом на верхние, и я тебя подниму. Быстро!
Так девушка и сделала. Когда она встала на верхнюю планку, качаясь и ухватившись дрожащей рукой за мою голову, я просунул руку ей между ног и поднял. Итак, моя рука успела побывать в ее промежности и замерла на ее лоне. Оно было больше, чем у Э… и густо поросло волосами, но было таким же мягким. Герти не дала мне времени возбудить ее.
– Не надо! – сердито крикнула она. – Убери руку!
И я медленно, неохотно повиновался, схватил девушку за руку и потащил к пылающим обломкам.
Через некоторое время мы узнали, что произошло. Товарный поезд, груженный бочками с нефтью, стоял на верхней площадке запасного пути. Амортизация не сработала, под собственным весом товарняк заскользил вниз и столкнулся с Ирландским экспрессом, следовавшим из Лондона в Холихед. При столкновении бочки с нефтью бросило на паровоз экспресса, мгновенно вспыхнули три первых вагона. Пассажиры погибли все. В четвертом и пятом вагонах было несколько обожженных людей, но большинство отделались испугом. Мы наблюдали, как бригада рабочих вытаскивала обугленные трупы, похожие скорее на обгоревшие бревна, чем на мужчин и женщин, и благоговейно укладывала их рядами вдоль рельсов. Всего было около сорока тел.
Вдруг Герти вспомнила, что уже поздно, и мы быстро, взявшись за руки, пошли домой.
– Родители будут сердиться, – промямлила Герти, – ведь уже за полночь.
– Когда ты расскажешь им, что видела, – ответил я, – они не станут сердиться. Герти, дорогая, я хочу поблагодарить тебя… Знаешь, – добавил я лукаво, – это было так мило с твоей стороны…
Она скорчила мне гримаску и взбежала по ступенькам в дом.
Я вернулся к себе, а утром, рассказывая эту историю, обнаружил, что стал героем общества.
Совместный сексуальный опыт сделал нас с Герти большими друзьями. Она целовала меня и говорила, что я милый. Однажды даже позволила мне посмотреть на ее грудь. В тот раз я сказал, что одна девушка (не называя имен) однажды показала мне свою – ее грудь была почти такой же большой, как у моей сестры, и очень красивой. Герти даже позволила мне дотронуться до ее колен, но как только я попытался пойти дальше, она, нахмурившись, одернула платье. И подобное было не один раз, и при каждом новом случае я поднимался выше, выше… Конечно, настойчивость приближает к цели, но, увы, закончились рождественские каникулы. Позже я однажды приехал в Рил на Пасху, но Герти там не застал. Мы больше никогда так и не встретились.
Когда мне было чуть больше тринадцати лет, я пытался, главным образом из жалости, поднять восстание против старших и поначалу имел некоторый успех. Но кое-кто из младших сдал меня старшим, и я получил сильную взбучку. Парни швырнули меня ничком на парту, один шестиклассник уселся мне на голову, другой держал ноги, а третий, это был Джонс, отстегал меня хлыстом. Я перенес истязание без стона, но никогда не смогу описать бурю ярости и ненависти, которая кипела во мне. Неужели английские отцы действительно верят, что такое измывательство является обязательной частью образования? Именно эта порка сделала меня потенциальным убийцей. Когда меня отпустили, я взглянул на Джонса, и если бы взглядом можно было убить, он бы не выжил. Мерзавец попытался ударить меня, но я увернулся и сбежал с затаенной жаждой отомстить, и как можно быстрее.
Джонс возглавлял крикетный клуб «Первые одиннадцать». Меня тоже взяли в команду обычным боулером[36]36
Боулер (крикет) – полевой игрок
[Закрыть]. Вернон из шестого класса был котелком[37]37
Котелок (крикет) – центровой; он обычно подает мяч, от скорости и точности его броска во многом зависит игра.
[Закрыть], но я считался его подменой, хотя и был в команде единственным из младших. Вскоре после злопамятной порки у нас состоялся матч с командой из какой-то другой школы. Накануне игры встретились капитаны команд. Одним из условий состязания являлось примерное поведение его участников в обыденной жизни. Вернон по какой-то причине отсеялся по этому пункту. Место котелка досталось мне.
Джонс проиграл первый же бросок и очень вежливо сказал капитану соперника:
– Сэр! Продолжим?..
Тот с улыбкой поклонился.
И тут пришёл мой звездный миг!
– Я не буду играть с тобой, скотина! – крикнул я и швырнул мяч в лицо Джонсу.
Он успел уклониться от прямого удара, однако шов от нового мяча поцарапал ему щеку, и потекла кровь. Все стояли в изумлении. Только люди, знающие силу английских условностей, могут понять это состояние шока. Сам Джонс не знал, что делать. Он достал носовой платок и прижал к кровоточащей ранке. А я ушел с сознанием, что нарушил высший закон школьной чести: никогда не выдавать учителям наших внутренних склок, тем более на глазах мальчиков и учителей из другой школы. Я это сделал публично. Все осуждали меня…
Да, я был в отчаянии и ужасно несчастен. Старших наказали, но и младшие от меня отвернулись. Старшие объявили мне бойкот. В остальном все было как всегда.
Я чувствовал себя изгоем и был совершенно одинок и несчастен, как могут быть только презираемые изгои. К тому же я был уверен, что теперь меня исключат из школы, а отец сурово осудит меня, потому что он всегда был на стороне властей и господ. Однако будущее оказалось не таким мрачным, как рисовало мое воображение.
Учителем математики был у нас парень двадцати шести лет из Кембриджа по имени Стэкпол. Однажды я задал ему вопрос по алгебре, и с тех пор он очень тепло относился ко мне. В тот роковой день Стэкпол оказался среди болельщиков, и когда все произошло, немедленно подошел ко мне.
– Пусть меня исключат! – крикнул я ему в лицо. – Ненавижу эту мерзкую школу!
Отчаянная ностальгия по ирландской школе нахлынула на меня. Ах, как мне не хватало тогда доброго отношения мальчиков между собою, учителей к их ученикам. Не хватало воображаемых в детских фантазиях фей и гномиков, о которых нам рассказывали наши няньки и в которых мы верили лишь наполовину, но которые обогащали и вдохновляли жизнь – все это было потеряно для меня раз и навсегда. Моя голова в особенности была полна историй о баньши[38]38
Баньши или бенши – в ирландском фольклоре женщина, которая, согласно поверьям, является возле дома обреченного на смерть человека и своими характерными стонами и рыданиями оповещает, что час его кончины близок.
[Закрыть], королевах фей и героях – наполовину благодаря памяти, наполовину благодаря моей собственной предрасположенности сочинять, что делало меня желанным спутником при прогулках с ирландскими мальчиками, но только вызывало насмешки со стороны английских ребят.
– Жаль, что я не знал, как над тобою издевались, – сказал Стэкпол, выслушав мои жалобы. – Однако все можно исправить.
И он пошел со мной в класс и записал меня в первом классе математической.
– Ну вот, – сказал он с улыбкой. – Теперь ты в старшей школе, где тебе самое место. Думаю, – добавил он, – мне следует пойти сейчас к директору и предупредить его о твоем переводе. Не падай духом, Гаррис, все будет хорошо.
На следующий день старшие мне ничего не сделали, разве что предупредили, что Джонс собирается поколотить меня. На это я предупредил моего доброжелателя:
– Если он поднимет на меня руку, я всажу ему в брюхо нож!
Больше всего меня ранило то, что от меня отступились младшие, те самые, ради которых я и затеял всю эту смуту. В дальнейшей жизнь нечто подобное случалось со мною много раз – большинство людей предатели по природе своей, надо быть дураком, чтобы обижаться на них за это.
Частичный бойкот меня не сильно затронул; я подолгу гулял в прекрасном парке сэра У.
Я сказал здесь много резких слов об английской школьной жизни, но для меня она имела две большие, все искупающие особенности. Первая – это библиотека, открытая для каждого. Вторая – физическая подготовка на игровых площадках, с различными спортивными упражнениями и гимнастическим залом. Библиотека для меня в течение нескольких месяцев означала Вальтера Скотта. Как права была Джордж Элиот[39]39
Джордж Элиот (1819–1880) – псевдоним писательницы Мэри Энн Эванс, классика английской романистики викторианской эпохи.
[Закрыть], говоря о нем как о «создателе радости многих молодых жизней».
Некоторые сцены из его романов произвели на меня неизгладимое впечатление, хотя, к сожалению, это не всегда лучшие произведения писателя. Борьба между пуританином Бальфуром из Берли[40]40
Бальфур из Бредли – персонаж романа В.Скотта «Пуритане» (авторское название «Кладбищенский старик»).
[Закрыть] и драгуном – одна из моих любимых сцен в художественной литературе. Еще одна любимая страница многократно подтверждена мною по мере взросления и старения: это героическое самоубийство маленького атеиста-аптекаря в «Пертской красавице, или Валентиновом дне». Но лучшие образы Скотта, прежде всего старые шотландские слуги, оставили меня равнодушным.
Диккенса я никогда не мог переваривать, ни в детстве, ни в зрелом возрасте. Его «Повесть о двух городах» и «Жизнь и приключения Николаса Никльби» показались мне тогда лучшими его произведениями, и с тех пор у меня никогда не возникало желание пересмотреть свое суждение, особенно после прочтения «Дэвида Копперфильда». Уже в студенческие годы я охарактеризовал творчество Диккенса словами «просто талант карикатуриста, в лучшем случае еще один Хогарт[41]41
Уильям Хогарт (1697–1764) – выдающийся английский живописец, график и теоретик искусства, автор сатирических гравюр.
[Закрыть]».
Естественно, все романы и приключенческие повести были мною поглощены целиком. Однако мало что затронуло по настоящему. Рассказ Майна Рида «Легенда о белом коне» запомнился мне из-за любовных сцен с испанской героиней. «Приключения Питера Симпла» Фредерика Марриета я прочитал сто раз и мог бы прочесть завтра снова, ибо образ боцмана Чакса, по моему скудному мнению, выписан автором лучше, чем все персонажи Диккенса вместе взятые.
Помню, уже давно покинув школьные стены, я был поражен, когда Карлайл с презрением отозвался о Марриете. Карлайл несправедлив, как, вероятно, несправедлив и я к Диккенсу. В конце концов, даже у Хогарта есть одна-две хорошие картины. Ничье имя не доживает до финала трех поколений после его смерти, если у этого человека не было каких-либо настоящих заслуг перед обществом.
За два года я прочитал все книги в библиотеке, и полдюжины из них до сих пор любимы мной.
Спортивные игры и гимнастические упражнения доставляли мне в школе не меньшее удовольствие. Я был слаб в крикете по причине близорукости и даже пропустил несколько чувствительных ударов. Однако я был необыкновенно ловок в боулинге, отчего и попал в школьную команду. Я любил футбол и преуспевал в нем. Я получал живейшее удовольствие от каждого гимнастического упражнения. Я был лучшим среди ровесников в беге и прыжках, в борьбе, а немногим позже – в боксе. Я так стремился преуспеть, что учитель постоянно советовал мне не торопиться. В четырнадцать лет я мог подтягиваться на одной правой руке, подбородок при этом поднимался выше перекладины.
Во всех играх англичане блюдут высокий идеал справедливости и вежливости. Вежливость была законом. Если другая школа посылала команду играть с нами в крикет или футбол, в финале победители всегда приветствовали проигравших. Капитан принимающей команды всегда благодарил капитана гостей за хорошую игру и честность. Этот обычай был распространен и в Королевских школах Ирландии, которые поначалу были основаны для детей военных из английского гарнизона. Отмечу, что подобные любезности не практиковались в обычных ирландских школах. В течение многих лет это было единственное, в чем я должен был признать превосходство Джона Булля[42]42
Джон Булль – кличка, собирательный образ типичного англичанина.
[Закрыть].
Идеал джентльмена не очень высок. Эмерсон[43]43
Ральф Уолдо Эмерсон (1803–1882) – выдающийся мыслитель и писатель США.
[Закрыть] где-то говорит, что эволюция джентльмена – главный духовный продукт последних двух-трех столетий. Лично для меня джентльмен – это человек, состоящий из нескольких личностей, а именно: из мыслителя, из историка, из художника.
Английские правила в спортивных играх научили меня ценить учтивость, лёгкая атлетика – усердным тренировкам. Спорт закалил и укрепил мою самодисциплину, дал моему уму и моему разуму власть над собой. В то же время он научил меня гигиене и заботе о своем здоровье.
В частности, я обнаружил, что, выпивая мало жидкости при еде, я мог очень быстро уменьшить свой вес, а следовательно, прыгать выше. Однако переусердствовав, можно достичь предела, за которым начинался обратный процесс – начинаешь терять силы. Легкая атлетика научила меня тому, что французы называют juste milieu – золотая середина.
Когда мне было четырнадцать, я обнаружил, что думать о любви перед сном, значит, видеть ее во сне. И этот опыт научил меня еще кое-чему: если я повторял какой-нибудь урок перед сном, то на следующее утро я знал его в совершенстве. Похоже, что мозг у спящего человека работает не хуже, чем у бодрствующего. С тех пор я часто решал во сне задачи по математике и шахматам, которые днем представлялись мне весьма сложными.
Глава III. Школьные годы в Англии
Когда мне стукнуло тринадцать, в моей жизни произошло очень важное событие. Однажды, гуляя с шестнадцатилетним мальчиком из Вест-Индии, я признался, что собираюсь конфирмоваться[44]44
Конфирмация – обряд сознательного принятие той или иной религии.
[Закрыть] в англиканской церкви. В то время я был очень религиозен и воспринял весь обряд с ужасающей серьезностью. «Веруй и спасешься», – звучало в моих ушах день и ночь, но полной уверенности в правильности выбранной религии у меня не было. Во что верить?
– Верь в меня, – говорил Иисус.
Конечно, я верил, но при этом не был счастлив. Почему?
– Не верь!
Но за неверие последуют вечное проклятие и вечная пытка. Душа моя возмутилась беззаконием страшного осуждения. Что стало с мириадами людей, которые не слышали об Иисусе? Все это было для меня ужасной загадкой, но лучезарная фигура и сладостное учение Иисуса позволили мне поверить и решиться жить так, как жил он, бескорыстно и чисто. Мне никогда не нравилось это слово «чисто», и я обычно отодвигал его на самый темный фон моей мысли. Я постараюсь быть хорошим – по крайней мере, постараюсь!
– Ты веришь всем сказкам Библии? – спросил мой спутник.
– Конечно, – ответил я. – Это Слово Божие, не так ли?
– Кто такой Бог? – спросил парень.
– Он сотворил мир, – ответил я. – Всё это чудо. – И жестом обвел землю и небо.
– Кто создал Бога? – спросил мой спутник.
Я отвернулся, пораженный. В мгновение ока я увидел, что принимал на веру просто слова, которым меня научили. И в этой вере вся суть любой религии. Верю – доказательства не требуются.
«Кто создал Бога?»
Я шел один в пойме длинного ручья. В голове моей роились мысли, история за историей, которые только что я принимал на веру. Теперь они все разом стали сказками. Иона не прожил бы и трех дней в чреве кита. Человек не может залезть в глотку киту. Евангелие от Матфея начинается с родословной Иисуса, показывая, что он был рожден от семени Давидова через Иосифа, своего отца, но в следующей главе вам говорят, что Иосиф не был его отцом – таковым стал Святой Дух…
Через час все здание моих верований лежало в руинах. Я более не верил ни единому слову библии, ни единому слову. Я чувствовал себя так, словно меня раздели догола на морозе.
Вдруг меня осенило: если христианство – сплошная ложь, как магометанство, то запреты его смехотворны, и я могу целоваться и совокупляться с любой девушкой, которая мне уступит. Я сразу же частично примирился со своим духовным крушением, ибо получал приятную во всех отношениях компенсацию.
Впрочем, потеря убеждений долгое время была для меня весьма болезненной. Однажды я рассказал Стэкполу о своем разочаровании, и он посоветовал мне прочитать «Аналогию религии» Джозефа Батлера[45]45
Джозеф Батлер (1692–1752) – английский философ-моралист, признанный защитник добродетели во времена нравственной распущенности. В книге «Аналогия религии» он разъяснял несостоятельность требований доказательств в вере, ибо религия не должна основываться на разуме. В XIX в. в англиканстве эта книга считалась «главным христианским доводом против неверия».
[Закрыть], и относиться к вере непредвзято. Батлер закончил то, что начал мой приятель из Вест-Индии. В своей жажде определенности я взялся за более глубокие труды. Однажды, будучи у Стэкпола, я наткнулся на книгу «Эссе» Гексли[46]46
Томас Генри Гексли (1825–1895) – английский зоолог, популяризатор науки, приверженец эволюционной теории Дарвина. Автор термина «агностицизм», утверждающего, что мир непознаваем, люди не могут знать ничего достоверного о действительной сущности вещей.
[Закрыть]. Буквально за час я проглотил ее и объявил себя агностиком. Вот кем я был! Я ничего не знал наверняка, но хотел учиться.
За следующие шесть месяцев я мысленно постарел на десять лет. Я постоянно искал книги, которые могли бы меня убедить, и в конце концов, добрался до аргумента Юма[47]47
Дэвид Юм (1711–1776) – шотландский философ; утверждал, что только чувственные ощущения могут быть источником знаний.
[Закрыть] против чудес. Это положило конец всем моим сомнениям, удовлетворило меня окончательно. Двенадцать лет спустя, изучая философию в Геттингене, я увидел, что рассуждения Юма не были окончательными, но на время какое-то время они меня излечили от смятения. В тот раз я отказался от конфирмации. В течение нескольких недель я читал Библию и по ночам к удовольствию мальчиков в большой спальне пересказывал им ее невероятные истории и описанные там непристойности.
Летние каникулы я провел в Ирландии. Отец жил с моей сестрой Нитой, вместе они следовали за Верноном, куда бы ни отправлял его банк. Кажется, это лето прошло в Баллибее[48]48
Баллибей – маленький городок в Ирландии.
[Закрыть], в графстве Монаган. Я почти ничего не помню об этом городке, кроме того, что неподалеку от него была цепь небольших озер, окаймленных тростником. Охота на уток и бекасов была там прекрасная, чем и воспользовался Вернон.
Эти каникулы запомнились мне несколькими происшествиями. Однажды за ужином между сестрой и старшим братом завязался разговор о том, как ухаживать за девушками и завоевывать их. Я с удивлением заметил, что Вернон очень уважительно относится к мнению сестры по этому вопросу. Сразу же после обеда я попросил Ниту объяснить мне, что она имела ввиду под словом «лесть».
– Ты сказала, что все девушки любят лесть. Что ты хотела этим сказать?
– Всем нам нравится, – ответила она, – когда нам говорят, что мы хорошенькие, что у нас красивые глаза, или жемчужные зубы, или пышные волосы, или то, мы хорошо сложены. Все мы любим, когда парни замечают наши привлекательные стороны и говорят об этом.
– И это всё? – засомневался я
– О нет, – рассмеялась сестра. – Мы любим, когда мужчины обращают внимание на нашу одежду, особенно на шляпки – если шляпка идет к лицу, если она очень хороша и так далее… Все девушки думают, что если ты замечаешь их одежду, то они тебе действительно нравятся. К сожалению, большинство мужчин и в самом деле не обращают на это внимание.
– Есть еще что-нибудь?
– Конечно, – сказала она. – Непременно скажи своей девушке, что она самая красивая в комнате или в городе, совершенно не похожа на других девушек, выше всех остальных, единственная девушка в мире для вас. Всем женщинам нравится быть единственной в мире для как можно большего числа мужчин.
– А разве девушки не любят, когда их целуют?
– Это потом, – улыбнулась сестра. – Многие мужчины начинают целовать и лапать еще до того, как они девушке понравились. Это отпугивает. Лесть должна быть прежде внешности и одежды, потом преданность, а потом уже поцелуи.
Я снова и снова перебирал в уме все услышанное, а потом стал опробовать приобретенный опыт на знакомых девушках и женщинах и вскоре обнаружил, что все они почти сразу же стали обо мне лучшего мнения.
Начал я с младшей мисс Рэли, которая, как мне казалось, нравилась Вернону. Я просто похвалил, как советовала сестра: сначала ее глаза и волосы (у нее были очень красивые голубые глаза). К моему удивлению, она сразу же улыбнулась мне, а я сказал, что она самая красивая девушка в городе. И вдруг она обняла меня и поцеловала, сказав:
– Ты милый мальчик!
Но главное было впереди. Раза два-три встречался мне на вечеринках очень красивый мужчина. Кажется, его звали Том Коннолли. Я не уверен, хотя вроде бы не должен забыть его имя, поскольку вижу его так же ясно, как если бы он был сейчас передо мной: пять футов десять или одиннадцать дюймов роста, очень красивый, с затененными фиалковыми глазами. Все рассказывали историю о его идиотской шутке с вице-королем в Дублине. Однажды на службу к вице-королеве поступила очень хорошенькая компаньонка-француженка. На самом деле это был переодетый девушкой Том Коннолли. Одной ночью вице-королеве стало плохо. Она не хотела беспокоить слуг и только попросила мужа позвать компаньонку. Когда муж постучал в дверь девицы и сказал, что хозяйка зовет её, Том Коннолли сердито ответил:
– Нехорошо с вашей стороны прерывать чужой сон в такое время.
Вице-король, конечно, немедленно извинился и поспешил уйти, но рассказал о случившемся жене. Та была искренне возмущена, и на следующий день за завтраком она посадила своего секретаря справа от себя, а Тома Коннолли в дальнем конце стола. Как обычно, Коннолли пришел с опозданием и, как только увидел расположение места, сразу же все понял и подошел к секретарю.
– Молодой человек, – сказал он, – вы здесь надолго и еще успеете посидеть рядом с госпожой, поэтому уступите мне это место.
И тотчас прогнал секретаря, пристроившись рядом с вице-королевой. Та сделала вид, что ничего не заметила, но с Коннолли не разговаривала весь завтрак.
Тот не выдержал и заявил на всю столовую:
– Это, конечно, мило с вашей стороны, обвинять бедную молодую девушку в том, что она отказала вашему супругу!
Все присутствовавшие тогда в столовой в одно мгновение буквально онемели и уставились на дерзкого Коннолли. Весть о его наглой выходке в тот же день разлетелась по всей Ирландии.
Когда я впервые встретил Коннолли, стал ходить за ним по всему саду, и всякий раз, когда он заговаривал, вострил свои большие уши, чтобы услышать каждое мудрое слово, которое могло сорваться с его губ. Наконец он заметил меня и спросил, почему я следую за ним.
– Все говорят, что вы можете завоевать любую женщину, какую пожелаете, мистер Коннолли, – ответил я, смущаясь. – Я хотел бы узнать, как вы это делаете и что вы им говорите.
– Честное слово, я и сам не знаю, – усмехнулся он, – но ты забавный малыш. Сколько тебе лет, если задаешь такие вопросы?
– Мне четырнадцать, – смело ответил я.
– Я не дал бы тебе четырнадцати, но даже четырнадцати мало для такого. Тебе не стоит торопиться.
И я отошел, но все еще держался в пределах слышимости.
Я слышал, как они с Верноном смеялись по поводу моего вопроса, и поэтому вообразил, будто прощен. На следующий день или через день, заметив моё упорное следование за ним, Коннолли сказал:
– Знаешь, твой вопрос меня позабавил, и я даже попытаться найти на него ответ. Когда ты можешь вложить ей в руку твердый пенис и при этом искренне рыдать, ты приближаешься к сердцу любой женщины. Главное, не забудь про рыдания.
Я нашел этот ответ совершенным! Я так и не научился плакать, соблазняя красотку, но я никогда не забывал мудрых слов Коннолли.
В Баллибее были большие казармы ирландской полиции, и младшим инспектором там служил красивый парень ростом пять футов девять или десять дюймов по имени Уолтер Рейли. Он говорил, что является потомком знаменитого придворного королевы Елизаветы, и произносил его имя «Ролли». Парень уверял нас, что его прославленный предок часто произносил свое имя так, будто оно писалось через «о». Причина, по которой я упоминаю здесь Рейли, в том, что наши с ним сестры и были большими друзьями, почему он входил и выходил из нашего дома почти как из своего собственного.
Каждый вечер, когда Вернону и Рейли нечем было заняться, они раздвигали стулья в гостиной, надевали боксерские перчатки и устраивали бой. Отец обычно сидел в углу и наблюдал за ними: Вернон был легче и меньше ростом, но быстрее. И все же, думаю, Рейли бился не в полную силу.
В один из вечеров, когда Вернон жаловался, что Рейли не пришел и ему скучно, отец сказал:
– Почему бы тебе не провести бой с Джо? (мое семейное прозвище!).
В мгновение ока я надел перчатки и получил первый урок от Вернона, который научил меня, по крайней мере, как бить прямо, а затем как защищаться и отступать в сторону. Я был очень быстр и силен для своего роста, но некоторое время Вернон побеждал меня легко. Вскоре, однако, ему стало не до поддавков, и тогда я иногда получал сильный удар, который сбивал меня с ног. Но с постоянной практикой я быстро научился и недели через две или около того надел перчатки против Рейли. Его удары были намного тяжелее и заставляли меня уклоняться, чтобы защититься от них. Так я научился пригибаться, отступать или уклоняться от удара противника сразу же наносить ответный удар.
Однажды вечером, когда Вернон и Рейли похвалили меня за усердие, я рассказал им о Джонсе и о том, как он издевался надо мной. В те дни старший действительно сделал мою жизнь невыносимой: он никогда не встречал меня вне школы без того, чтобы не ударить или не пнуть, и обращался ко мне не иначе, как ругательством «болотная крыса»! Я ненавидел его так же сильно, как и боялся.
Они посоветовали мне побить Джонса, но я признался, что он гораздо сильнее меня. Тогда Рейли решил купить пару боевых перчаток по четыре унции каждая, чтобы тренировать меня и придать мне уверенности в собственных силах. В конце каникул они оба заставили меня поклясться, что я дам Джонсу затрещину при первой же встрече.
В первый день после каникул мы всегда встречались в большой классной комнате. Когда я вошел, воцарилась тишина. Я был ужасно взволнован и напуган, не знаю почему; но одновременно был полон решимости.
«Все равно Джонс не посмеет убить меня…» – тысячу раз повторил я себе. И все же внутренне я трепетал от страха. Внешне же вроде казался спокойным. Джонс и еще двое из шестого стояли перед пустым камином. Я подошел к ним. Джонс кивнул.
– С какой стати вы занимаете всю комнату? – рявкнул я и оттолкнул его в сторону.
В ответ он с силой толкнул меня. И я, как и обещал, дал ему крепкую затрещину. Старшие удержали Джонса, иначе была бы драка.
– Ты будешь драться? – выдавил он сквозь зубы.
– Непременно, гадина! – ответил я.
Было решено, что поединок состоится на следующий день, в среду в полдень. С трех до шести у нас будет достаточно времени. В тот же вечер Стэкпол пригласил меня к себе и сказал, что если я захочу, он предупредит директора и тот непременно предотвратит драку. Я заверил его, что все в порядке, и что мы должны уладить наши разногласия в честном бою.
– Джонс взрослый парень и гораздо сильнее тебя, – возразил Стэкпол.
Я только улыбнулся в ответ.
На следующий день мы сошлись в отдаленной части игрового поля за стогом сена, чтобы нас не было видно из школы. Весь шестой, нет, почти вся школа поддерживали Джонса. И только прогуливавшийся неподалеку Стэкпол был за меня. Я был ему за это очень благодарен: Не знаю почему, но его присутствие воодушевляло меня.
Поначалу бой был похож на боксерский поединок. Джонс выбросил вперед левую руку, я уклонился и нанес ему удар правой в лицо. Мгновение спустя он бросился на меня, но я пригнулся, сделал шаг в сторону и сильно ударил его в подбородок. В мертвой тишине я чувствовал удивление всей школы.
– Хорошо, хорошо! – крикнул за моей спиной Стэкпол. – Так держать!
Мы упорно бились минут восемь или десять, когда я почувствовал, что Джонс слабеет или теряет дыхание. Тогда я немедленно бросился в атаку… и неожиданно получил мощный прямой удар в левое ухо. Он сбил меня с ног.
Когда я вышел на середину ринга для следующего раунда, Джонс издевательски пропел:
– Ты понял меня, не так ли, Пэт?
– Да, – ответил я, – но за этот мой промах я изобью тебя до синяков.
Валяясь на земле, я решил бить его только в голову. Он был невысок и силён, и мои удары по туловищу, казалось, не производили на него никакого впечатления. Но если бы я смог высинить его рожу, учителя и особенно директор догадались бы о нашей драке. Этого я и добивался.
Джонс снова и снова замахивался, сначала правой рукой, потом левой. Он рассчитывал второй раз отправить меня в нокаут. Но тренировки брата и его друга многому научили меня. Да и первый нокаут напоминал мне о необходимой осторожности. Я уклонялся от его замахов, обходил стороной и бил в его в лицо, пока из его носа не брызнула кровь. Тогда разволновавшийся Стэкпол закричал.
Я повернулся, чтобы улыбнуться ему, и вдруг обнаружил, что многие младшие, бывшие мои приятели, перешли в мой угол и теперь ободряюще улыбались мне. Некоторые даже кричали:
– Дай ему посильнее!
И тогда я осознал, что бой следует продолжать, но осторожно, и победа будет за мной. Холодное, жесткое ликование сменило во мне нервное возбуждение, и когда я ударил, то попытался ударить костяшками пальцев, как однажды показал мне Рейли.
Тем временем драку остановили, он возобновился только после того, как уняли кровотечение из носа Джонса. Он вышел на середину ринга, я нанес ему удар справа. После этого раунда секунданты и болельщики так долго держали его в углу, что в конце концов, по совету Стэкпола, я подошел к Джонсу и сказал:
– Или сражайся, или сдавайся. У меня нет времени…
Он тут же выскочил и бросился на меня, полный решимости. Но лицо его было сплошным синяком, а левый глаз почти закрылся. При каждом удобном случае я бил по правому глазу, пока он совсем не заплыл.
Странно, но я ни разу не пожалел его и не предложил остановиться. По правде говоря, он так безжалостно и беспрестанно издевался надо мной, так часто оскорблял мою гордость на людях, что теперь, под самый конец, меня охватила холодная ярость. Я замечал: я видел, что двое из шестых классов ушли к школе и вернулась с Шедди, вторым учителем. Когда они обогнули стог сена, на ринг вышел Джонс. Он яростно беспорядочно бил руками направо и налево, но я ловко проскользнул мимо его более слабой левой и ударил ему в подбородок так сильно, как только мог – сначала правой, затем левой. И он упал на спину.
Тут же раздался визг восторга младших из моего угла. Я заметил, как Стэкпол подошел к Шедди, стоявшему в углу Джонса. Вдруг Шедди подошел прямо к рингу и заговорил, к моему удивлению, с некоторым достоинством:
– Немедленно прекратите драку. Если будет нанесен еще хотя один удар или произнесено одно слово, я доложу обо всем директору.
Не говоря ни слова, я надел сюртук, жилет и воротник. Друзья из шестого проводили Джонса к школе.
Никогда в жизни у меня не было столько друзей и поклонников. Все подходили ко мне, поздравляли, говорили о своем восхищении и уважении. Вся младшая школа была на моей стороне. Как оказалось, с самого начала была на моей стороне. Даже человека два из шестых, особенно Герберт, подошли и горячо похвалили меня.
– Отличный бой, – сказал Герберт, – и теперь, возможно, старшие будут меньше издеваться над младшими. Во всяком случае, – добавил он с юморком, – никто не захочет издеваться над тобой. Ты – настоящий профессионал. Где научился так боксировать?
У меня хватило ума улыбнуться и промолчать. В тот вечер Джонс не появился в школе. Более того, несколько дней он лежал в лазарете. Младшие рассказывали мне всякие истории о том, как приходил доктор и говорил, что синяки огромные, и что Джонс должен оставаться в постели и в полной темноте! И множество других подробностей.
