Текст книги "Моя жизнь и любовь"
Автор книги: Фрэнк Харрис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
Мой отец
Когда появлялся отец, меня тошнило от страха. Он был очень строгий и наказывал беспощадно. На судне отец выпорол меня ремнем за то, что я подслушивал, как матросы говорят непристойности. Я боялся его и не любил с тех пор, как однажды увидел пьяным на борту.
Это был вечер регаты в Кингстоне[27]27
Кингстон-на Темзе – город в графстве Суррей, где ежегодно проходит гребная регата – одна из самых престижных в мире.
[Закрыть]. Его пригласили пообедать на одной из больших яхт. Я слышал, как офицеры сплетничали об этом. Отца пригласили, потому что он знал о приливах и течениях вдоль всего побережья больше, чем кто-либо, даже больше рыбаков. Шкиперы регаты хотели получить от него кое-какую информацию.
Один офицер добавил:
– Он знает направление ветра от Хоут-Хэда[28]28
Хоут-Хэд – полуостров в Ирландии близ Дублина.
[Закрыть], да и погоду тоже лучше, чем кто-либо на земле!
Все сходились на том, что папаша был первоклассным моряком, «одним из лучших, самым лучшим, если бы у него был хороший характер…»
– Ты видел, когда он вел двойку в этой гонке? Победил? Конечно он победил, он всегда побеждал. Ах! Он отличный моряк и всегда заботится о своих людях. Но у него характер самого дьявола. Вот так!
В тот день он быстро поднялся по трапу и, спотыкаясь, улыбаясь, пошел по палубе. Я никогда не видел его таким: он ухмылялся и шел нетвердой походкой. Я смотрел на него с изумлением. Один офицер отвернулся и, проходя мимо меня, сказал другому:
– Надо помочь ему спуститься в каюту.
Через пять минут кто-то сообщил:
– Капитан спит. Это все шампанское…
– Нет, нет! – закричал кто-то. – Капитан не пьяница. Он напивается только тогда, когда не желает платить.
И все заусмехались. Я понимал, что это правда, и невыразимо презирал отца за подлость. А еще я ненавидел всю его команду за то, что они видели его таким. И ненавидел отца – пьяный, шатающийся при каждом шаге предмет насмешек и жалости! Моего «губернатора», как называл его Вернон. Я презирал его.
И я вспомнил о других своих обидах на отца. Однажды на борт судна поднялся лорд адмиралтейства. Отец был одет в свой лучший костюм. Это было как раз после того, как я научился плавать в Каррикфергусе. Отец каждое утро после уроков заставлял меня раздеваться и плавать вокруг судна.
В то утро я поднялся, как обычно, в одиннадцать. На палубе отец беседовал с каким-то незнакомым джентльменом. Когда я появился, отец нахмурился и кивнул, чтобы я спустился вниз. Однако незнакомец заметил меня и, смеясь, позвал. Я подошел к ним. Джентльмен удивился, услышав, что я умею плавать.
– Джим, ступай в воду и сделай один круг! – приказал отец. – Покажи, на что способен.
Ничего страшного, я сбежал по лестнице, стащил с себя одежду и прыгнул в воду. Незнакомец и отец стояли на палубе, улыбались и продолжали свою беседу. Отец махнул рукой, и я поплыл вокруг судна. Когда я вернулся и уже собирался подняться по ступенькам на борт, когда отец крикнул мне:
– Нет, нет, плыви еще, пока я не прикажу выйти из воды.
И я снова поплыл. Второй круг я завершил с трудом – устал и даже наглотался солёной воды. Еле-еле добравшись до лесенки, я уже протянул руку, чтобы взобраться, как отец махнул рукой:
– Давай, давай! Плыви дальше, пока тебе не прикажут остановиться.
И я поплыл третий круг. Однако усталость брала своё, и я испугался. Когда я обогнул нос судна, несколько матросов перегнулись через фальшборт, и один из них подбодрил меня. Я видел, что это был большой Ньютон, загребной отцовской двойки. Сочувствие чужого человека пронзило мне душу, и я возненавидел отца за то, что он заставил плыть до изнеможения.
Когда я из последних сил подплыл к лесенке в третий раз, незнакомец что-то сказал отцу и сам сказал мне:
– Поднимайся.
Я взобрался на палубу и с замиранием сердца остановился, потому что не знал, как поступит мой отец. Незнакомец подошел ко мне и сказал:
– Он весь синий. Сегодня очень холодная вода, капитан. Пусть подадут полотенце и разотрут парня.
Отец ничего не сказал, только:
– Спустись вниз и оденься, – а потом добавил: – Согрейся.
Воспоминание о том моем испуге заставило меня понять, что отец всегда требует от меня слишком многого. И я ненавидел его: и за то, что он мог напиться и опозорить меня, и за то, что заставить бегать по снастям наперегонки с юнгами – уже взрослыми мужчинами, и за то, что мог побить меня. Он был противен мне.
Я был тогда еще слишком мал, чтобы понять, что, вероятно, именно привычка командовать мешала отцу хвалить меня, хотя в глубине души я знал, что он гордится мной, потому что я был единственным из его детей, кто никогда не болел морской болезнью.
Немного погодя он приехал в Арму, и следующая неделя была ужасной: каждый день мне приходилось возвращаться из школы прямо домой и выходить на долгую прогулку с «губернатором», а он был не из приятных собеседников. Я не мог позволить себе общаться с ним, как с приятелем. Ведь в пылу разговора я мог забыться и употребить какое-нибудь не то слово или сказать ему что-нибудь скандальное. Поэтому я молча шел рядом с ним, обдумывая, что сказать в ответ на его самый простой вопрос. Не было у нас общения!
По вечерам он отправлял меня спать рано, еще до девяти часов, хотя Вернон всегда позволял мне читать с ним до одиннадцати или двенадцати. Однажды ночью я поднялся в свою спальню, но почти сразу вернулся, чтобы взять книгу и почитать в постели. Однако я побоялся войти в гостиную и прокрался в столовую, где было несколько книг, хотя и не таких интересных, как в гостиной. Дверь в гостиную была приоткрыта. Вдруг я услышал, как отец сказал:
– Он маленький фений.
– Фений? – изумленно повторил Вернон. – Право же, губернатор, я не думаю, что мальчик знает значение этого слова. Ему всего одиннадцать, не забывайте.
– Говорю тебе, – перебил отец. – Сегодня он говорил о Джеймсе Стивенсе, фенианском вожаке, с диким восторгом. Он, конечно, фений. Но как он попался в эту ловушку?
– Не знаю, – ответил Вернон, – он много читает и очень быстро соображает.
– Нет, нет, – сказал отец, – мальчика надо лечить! Его следует отправить в школу в Англии. Только это его излечит.
Я не стал больше ничего слушать, взял книгу и прокрался наверх. Я и в самом деле любил Джеймса Стивенса, следовательно, был фением.
«Как глуп отец», – подытожил я. Но Англия соблазняла меня, Англия открывала передо мною двери в новую жизнь.
Именно в Королевской школе, летом, сразу после моих сексуальных опытов со Стрэнджуэйсом и Говардом, я впервые обратила внимание на одежду. Мальчик из шестого класса по имени Милман полюбил меня, и хотя он был на пять лет старше, часто гулял со мной и Говардом. Он был приверженцем модной одежды, говорил, что никто, кроме кэдов[29]29
Кэд (англ.) – хам, быдло.
[Закрыть] (это прозвище я узнал от него впервые) и простых людей, не будет носить галстук с узлом. Он дал мне поносить один из своих шарфов и показал, как завязать в нем узел восьмеркой – символ преданности и любви. В другой раз он сказал мне, что только кэды носят изношенную или починенную одежду.
Болтовня ли с Милманом сделала меня стеснительным, или так сработало мое сексуальное пробуждение в компании с Говардом и Стрэнджуэйсом – не знаю.
И все же именно в это время я приобрёл любопытный и продолжительный опыт. Мой брат Вернон, услышав однажды, как я жалуюсь на свою немодную одежду, купил мне три костюма: один черный, с итонским пиджаком и высокой шляпой, а остальные – твидовые. Он дал мне рубашки и галстуки. Получив полное оснащение, я стал рьяно заботиться о своей внешности. На вечеринках девушки и молодые женщины (подружки Вернона) стали добрее ко мне, чем когда-либо, и я поймал себя на мысли, что действительно выгляжу «хорошо», как они говорили.
Я начал тщательно умываться, расчесывать волосы до идеальной гладкости («Только кэды пользуются брильянтином», – сказал Мильман), а когда меня просили читать, я дулся и мило умолял, что не хочу, просто чтобы меня уговаривали.
Секс во мне тогда уже пробуждался, но все еще был неопределенным. Два мотива управляли мной более шести месяцев: я всегда задавался вопросом, как я выгляжу, и наблюдал, нравлюсь ли я людям. Я старался говорить с акцентом «лучших людей» и, входя в комнату, уже готовился к уходу. Кто-то, кажется это была Моника – возлюбленная Вернона, сказала, что у меня энергичный профиль, поэтому я всегда стремился демонстрировать свой профиль. На самом деле в течение шести месяцев я был скорее девочкой, чем мальчиком, с девичьим самосознанием и разнообразными аффектами и сентиментальностями. Я часто думал, что никто не заботится обо мне по-настоящему, и плакал над своим одиночеством без любви и душевных терзаний.
Гораздо позже, когда я уже стал маститым писателем, мне было легко создавать образы юных девиц: достаточно было вернуться к тому периоду собственного подросткового комплекса, чтобы изобразить девичьи душевные терзания.
Глава II. Английская школа
Если бы я старался изо всех сил, мне потребовался бы год, чтобы описать мою жизнь в английской школе города Р… Признаюсь, в каждой ирландской школе я был счастлив по своему, особенно в Королевской школе в Арме. Различие между школами представлю так.
Когда я шептался во время урока в Ирландии, учитель хмурился и качал головой. Я умолкал, но через десять минут вновь брался за свое, и тогда учитель предостерегающе поднимал палец. И я умолкал. В третий раз он, вероятно, сказал бы:
– Перестань болтать, Харрис, разве ты не видишь, что беспокоишь своего соседа? – Но уже через полчаса он в раздражении кричал: – Если ты еще будешь болтать, мне придется тебя наказать! – Десять минут спустя: – Ты неисправим, Харрис, подойди сюда.
И я должен был стоять у его стола до конца утра. И даже это легкое наказание случалось не чаще двух раз в неделю. Это было лишь поначалу, потом меня наказывали всё реже и реже.
В Англии процедура была совсем иной.
– Новенький болтун: немедленно перепиши вот эти триста строк и помалкивай.
– Пожалуйста, сэр… – начинал было я.
– Возьмите еще двести строк, итого пятьсот, и молчите.
– Но, сэр… – бормотал я.
– Перепишите тысячу строк, и если вы возразите еще раз, я отправлю вас к врачу!
Последнее означало, что меня либо вполне законно поколотят, либо истерзают долгим нудным разговором с начальством о необходимости соблюдать дисциплину.
Английские учителя все до единого не жадничали с наказанием, почему почти каждый день я сидел дома и писал, писал, писал строки, причём не только в дни занятий, но и на каникулах первого года. Тогда отец, подстрекаемый Верноном, пожаловался директору, что частое писание строк портит мой почерк.
После этого меня стали наказывать заучиванием строк наизусть. Строчки быстро вырастали в страницы, и к концу первого полугодия обнаружилось, что благодаря таким наказаниям я знаю всю школьную программу по истории Англии наизусть.
Еще одно увещевание отца, и мне велели учить наизусть Вергилия. К счастью, такое наказание мне приглянулось. История об Энее и Дидоне на «диких морских берегах» стала для меня серией живых картин, которые даже не потускнеют, пока я жив.
Английская школа в течение полутора лет была для меня жестокой тюрьмой с глупыми ежедневными наказаниями. В конце этого времени я получил высокое место благодаря учителю математики; но это уже другая история.
Два или три лучших мальчика моего возраста в Англии были гораздо сильнее в латыни. Они прошли уже половину греческой грамматики, которую я еще даже не начинал изучать. Но в математике я был лучшим во всей младшей школе. Однако из-за моего отставания от английского стандарта в области изучения древних языков, классный руководитель считал меня глупым. Он при всех обзывал меня глупым. В результате, за два с половиной года учебы я так и не выучил ни одного урока латыни или греческого. Правда, благодаря наказаниям я выучил наизусть шедевры Вергилия и Тита Ливия и на втором году обучения легко стал лучшим в своем возрасте по латыни.
У меня была необыкновенная память. Помнится, директор как-то процитировал несколько строк из «Потерянного рая»[30]30
Поэма великого английского поэта времен революции XVII в. Джона Мильтона (1608–1674). Вторая в триаде величайших поэм западноевропейской литературы наравне с «Божественной комедией» Данте и «Фаустом» Гёте.
[Закрыть] и напыщенно сообщил нам, что лорд Маколей знает «Потерянный рай» наизусть от начала до конца. Я спросил:
– Это сложно, сэр?
– Когда вы выучите хотя бы половину этой поэмы, – ответил он, подчеркнув голосом слово «лорд», – вы поймёте, какой это труд! Лорд Маколей был гением!
Через неделю, когда директор опять вел урок по литературе, я сказал в конце часа:
– Пожалуйста, сэр, я знаю «Потерянный рай» наизусть.
Он устроил мне настоящий экзамен, а когда я не сбился ни на одном слове, возмущённо оглядел меня с головы до ног. Моя «наглость», как назвали ее старшеклассники, принесла мне несколько тумаков и пинков от мальчиков из шестого класса и много недоброжелателей из других классов.
Вся английская школьная жизнь была сведена для меня к одному слову «fagging» – «скука». В Королевской школе в Арме все тоже сводилось к слову «fagging», но оно было добрым.
Если вы с приятелем намеревались улизнуть на длительную прогулку, достаточно было предупредить об этом кого-нибудь из старшеклассников.
Но в Англии всё было организовано по принципам Радаманта[31]31
Радамант – в древнегреческой мифологии мудрый царь Крита, сын Зевса и Европы; эталон сурового и непреклонного суждения. В Аиде Радамант стал одним из судей мёртвых.
[Закрыть]. Дежурный учитель вывешивал на особой доске списки убывших по разрешению руководства, и если кто вовремя не возвращался в школу да еще и пытался хамить после возвращения, тому без снисхождения выдавали дюжину ударов розгами по заднице. Директор делал это с миной отвращения к мерзавцу, но весьма энергично. А потому у меня на попе нередко бывали очень болезненные раны, и я целыми днями не мог сидеть из-за жгучей боли.
С учителями, особенно с молодыми или со слабыми натурами, ученики были чрезвычайно жестокими, преимущественно ради забавы. Летом, например, по воскресеньям мы спали на час дольше. Я был одним из полудюжины младших в большой спальне. Для поддержания порядка администрация назначила в нашу спальню двух старших мальчиков, по одному с каждого края поставленных в один ряд кроватей. На самом деле старшие учили нас разврату, а заодно совращали приглянувшихся им смазливых мальчишек. Если бы матери Англии знали, что происходит в общих спальнях закрытых школ по всей Англии, они разом бы восстали против этих рассадников гомосексуализма – от Итона и Харроу и далее. Если бы у английских отцов хватило ума понять, что в юности пламя сексуального напряжения в их чадах не нуждается в поджигателе, а полыхает само собой, они защитили бы своих сыновей от возмутительного насилия. Но к этому я еще вернусь. Теперь же хочу поговорить о жестокости.
Через все формы жестокости проходили младшие, более слабые и особенно нервные мальчики. Помню, как однажды воскресным утром человек шесть старших мальчиков подтащили одну кровать к стене и загнали под нее семерых младших мальчиков и стали бить палками по любой руке или ноге, которая высовывалась наружу. Один малыш закричал, что не может дышать, и тут же банда мучителей принялась затыкать все отверстия, говоря, что они сделают из него «черную дыру». Вскоре из-под кровати послышались крики и возня, и, наконец, один из младших начал вопить так, что мучители сбежали, опасаясь, что эти вопли услышит дежурный учитель.
В один дождливый воскресный день в середине зимы маленький нервный «мамин любимчик» из Вест-Индии, который всегда простужался и потому старался пристроиться поближе к печке в большой классной комнате, был пойман двумя пятиклассниками. Они подтащили мальчика к самому огню и стали чуть ли не поджаривать его. И чем больше жертва извивался и умолял отпустить его, тем крепче они держали бедолагу и тем ближе к огню подтаскивали. Только когда малыш без чувств повалился на пол, мучители поняли, что зашли слишком далеко. Маленький Негр, как его называли в школе, не стал рассказывать, почему он так обгорел и две недели провалялся в лазарете, получив счастливую передышку.
Мы читали об одном школьнике в Шрусбери, которого старшие мальчики бросили в ванну с кипящей водой, потому что он любил принимать ванну с очень горячей водой. Паренек сварился заживо. Дело не удалось замять, но, в конце концов, убийство было представлено властями как прискорбный несчастный случай.
Англичане гордятся тем, что уверенно передают контроль за школьной дисциплиной старшеклассникам: они приписывают эту методу Томасу Арнолду[32]32
Томас Арнолд (1795–1842) – историк-антиковед, реформатор системы образования в Великобритании. Отец современного спорта и автор понятия «спорт». Директор закрытой школы Регби в городе Рэгби. Ввёл в английских школах изучение истории, географии, современных иностранных языков. Модель регбийской школы стала классическим образцом для английских закрытых школ.
[Закрыть], знаменитому директору школы Регби. Бесспорно, если все бы старшеклассники Великобритании были гениями, эта идея пошла бы только на благо. Но обычно власть старших над младшими превращает школу в мир насилия, жестокости и безнравственности. Старшие мальчики внушают младшим, будто только ябеды рассказывают учителям о том, что происходит в кулуарах школы, а потому безбоязненно предаются своим самым низменным инстинктам.
Одним из старших в нашей спальне был здоровенный крепкий парень по имени Дик Ф… Он заставлял младших онанировать его. Мальчики на дух не переносили, когда Дик спускал на них свою сперму, но вынуждены были делать вид, будто им это нравится, как и всё то, что он заставлял их выполнять. Перед онанированием здоровяк трахал жертву, тогда эякуляция приносила ему наибольшее удовольствие. Дик выбирал меня раз или два, но оба раза мне удалось увернуться от выброса спермы, и она запачкала его нижнее белье. Поэтому старший обозвал меня «грязным маленьким дьяволом» и оставил в покое.
Другим старшим был Джонс, ливерпульский юноша лет семнадцати, очень слабый в учебе, но очень сильный физически. Борец. Он всегда ложился в постель к одному мальчику, которого по-настоящему любил. Генри Х… никогда не рассказывал о том, что Джонс заставлял его выделывать по ночам. Но в конце концов Генри подружился со своим ровесником, выболтал ему кое-что, и все вышло наружу. Однажды ночью, когда Джонс лежал в постели Генри, раздался вскрик боли, и было слышно, как Джонс целовал и ласкал свою жертву в течение почти часа. Мы все гадали, кто вскрикнул – Джонс или Генри. А потом приятель Генри рассказал, что Джонс обычно заставлял мальчика брать в рот его половые органы, одновременно ласкать и сосать. Однажды здоровяк принес немного масла, намазал им свой член и постепенно вставил его в задний проход Генри. С тех пор это стало его обычной практикой. Но в ту ночь он забыл о масле и, встретив слабое сопротивление, яростно воткнул свой член, причинив жертве сильную боль – у жертвы был порван анус. Генри закричал. Через несколько недель или месяцев обо всем стало известно руководству школы.
Если бы старшие не имели такой власти над младшими, то все равно однополое совокупление никуда бы не делось. Начиная с двенадцати или тринадцати лет большинство мальчиков и большинство девочек практикуют мастурбацию. Но это никогда бы не стало привычкой, если бы не поощрялось старшими. В Ирландии со мной это случалось спорадически[33]33
Спорадически – от случая к случаю.
[Закрыть]. В Англии – постоянно, а в закрытых школах мастурбация часто приводит к откровенной содомии.
Избежать серьёзных проблем мне помогли два приобретённых посредством личного опыта свойства. Подскажу их родителям.
Я был очень энергичным маленьким спортсменом. Благодаря инструкциям и фотографиям в книге по легкой атлетике, принадлежащей Вернону, я узнал, как правильно прыгать и как бегать. Чтобы высоко подпрыгнуть, нужно было всего лишь немного пробежать сбоку и в прыжке выпрямиться горизонтально над планкой. Благодаря постоянной практике в тринадцать лет я мог преодолеть высоту больше моего роста.
А еще я заметил, что если вечером занимался онанизмом, то на следующий день прыгал хуже, чем обычно. Поэтому я старался вообще этим не увлекаться. Разве что по воскресеньям позволял себе расслабиться. Но однажды умудрился три воскресенья подряд пропустить по сей причине тренировки!
С тех пор, как я стал жёстко ограничивать свою похоть, я был благодарен себе за этот урок самоограничения. К тому же один мальчик моего возраста в нашей школе онанировал беспрестанно, даже на уроках он держал правую руку в кармане брюк и продолжал возбуждать себя. Все мы знали, что он проделал дырку в кармане, чтобы играть со своим членом, но никто из учителей никогда не обращал на это внимание. Мальчик на глазах хирел, а однажды он разрыдался, забился в угол, и необъяснимая нервная дрожь сотрясала его с четверть часа. В конце концов, беднягу забрали родители. Что с ним стало потом, я не знаю, но знаю, что до тех пор, пока его не научили онанизму, он был одним из самых лучших бегунов школы в своем возрасте и, как и я, много читал.
Этот наглядный урок мало повлиял на меня в то время, но позже оказался весьма полезным. Такое воспитание, возможно, породило спартанский характер. Вспомните, как спартанцы учили своих детей воздержанию, показывая им пьяного илота. Но я хочу подчеркнуть тот факт, что сначала меня учили самообладанию при остром желании преуспеть в прыжках и беге. Однако как только я обнаружил, что не могу бегать так быстро, как мечтал, или прыгать так высоко, как мечтал, я сразу же возненавидел себя. И только преодолев комплекс самоуничижения, я научился трезво смотреть на порядок вещей и обрёл настоящую силу воли.
Мне шел четырнадцатый год, когда проявилось второе, более важное свойство. И проявилось оно через мою тягу к женскому полу.
Это была целая эпоха в моей жизни. В школе нас учили пению, и когда выяснилось, что у меня хороший альт и очень хороший слух, я был назначен солистом и в школе, и в церковном хоре. Перед каждым церковным праздником проводились большие репетиции с органистом. Девочки из соседних домов присоединялись к нам в церкви. Одна девочка тоже пела альтом, и мы с нею готовились к выступлению отдельно от других. Репетировали под рояль. Инструмент стоял в углу комнаты, и мы вдвоем располагались за ним почти вне поля зрения всех остальных. Органист, конечно, сидел перед роялем. Девушка, с которой мы пели, была примерно моего возраста: очень хорошенькая или казалась мне такой, с золотистыми волосами и голубыми глазами. Я все время старался прижаться к ней, по-мальчишески, как мог. Однажды, когда органист что-то объяснял, Э… встала на стул и перегнулась через крышку рояля, чтобы лучше слышать или лучше видеть. Платье её задралось, и у меня, сидевшего на стуле позади красотки, сразу перехватило дыхание. «Ноги у нее прелестные», – подумал я. И меня захлестнуло искушение прикоснуться к ним, поскольку никто не мог этого увидеть.
Сделав вид, что тоже заинтересован разъяснениями органиста, я подошел к стулу, на котором стояла девица, и как бы невзначай положил руку на её ножку. Она не отреагировала и, казалось, не почувствовала моей руки. Тогда я стал смелее. Девушка даже не шевельнулась и продолжала разговор с органистом. Теперь я знал, что она ощущает мои прикосновения, и скользнул рукой вверх по ее ноге. И тут мои пальцы ощутили теплую плоть на ее бедре – выше колена чулок закончился и началось открытое тело. Ощущение ее теплой плоти заставило меня буквально задохнуться от волнения. Моя рука поднималась все выше и выше, становилось все теплее и теплее. И вдруг я коснулся ее лона – его покрывал мягкий пушок. Сердце билось уже в моем горле. Нет слов, чтобы описать шквал моих ощущений.
Слава Богу, Э… не пошевелилась и не выказала никаких признаков отвращения. Любопытство было во мне даже сильнее желания. Я ощутил ее лоно всем телом, и мне сразу пришла в голову мысль, что оно похоже на фигу (итальянцы, как я узнал позже, фамильярно называют это место «фика»). Щель раскрылась от моих прикосновений, и я осторожно вставил туда палец – это Стрэнджуэйс рассказывал мне, как Мэри научила его делать. Э… не сопротивлялась. Я нежно потер пальцем переднюю часть ее лона. Я мог бы поцеловать ее тысячу раз, обуреваемый страстной благодарностью.
Внезапно, продолжая движение руки, я почувствовал, как она пошевелилась, потом еще раз… Очевидно она показывала мне, где мое прикосновение доставляло ей наибольшее удовольствие. Я мог бы умереть за нее в благодарность. Снова она пошевелилась, и я почувствовал маленький бугорок или маленькую пуговку плоти прямо перед ее щелью, над соединением внутренних губ. Конечно это был ее клитор. До того момента я забыл все старые методистские книги доктора. Но теперь фрагмент давно забытого знания вернул меня к реальности. Я нежно потер клитор, и она сразу же надавила на мой палец на мгновение или два. Я попыталась вставить палец во влагалище, однако Э… тут же и быстро отстранилась, закрывая свое лоно, как будто ему было больно. Так что я снова принялся ласкать ее щёточку.
Внезапно чудо прекратилось. Проклятый органист закончил свое объяснение, и когда заиграл первые ноты на рояле, Э… свела ноги вместе. Я убрал руку, и она сошла со стула:
– Ты, дорогая, дорогая, – прошептал я.
Поначалу она нахмурилась, потом только улыбнулась мне краешком глаза, показывая, что не сердится.
Ах, какой прелестной, какой соблазнительной она казалась мне тогда, в тысячу раз прекраснее и желаннее, чем когда-либо прежде. Когда мы встали, чтобы снова петь, я прошептал ей:
– Я люблю тебя, люблю тебя, дорогая, милая!
Я никогда не смогу выразить ту страсть и благодарность, которую испытывал к ней за ее доброту, за ее нежность, позволившую мне прикоснуться к ее телу. Именно она открыла мне Врата Рая и позволила впервые вкусить скрытые тайны сексуального наслаждения. И все же, спустя более пятидесяти лет, я чувствую трепет радости, которую она мне подарила своим молчаливым откликом – ведь страстное благоговение благодарности все еще живо во мне.
Сексуальный опыт с Э… имел самые важные и неожиданные последствия. Факт того, что девочки могут испытывать сексуальное удовольствие «так же, как и мальчики», увеличивал мою симпатию к ним и поднимал мысль о половом акте на более высокий уровень. Возбуждение и удовольствие были настолько сильны, что я решил сохранить себя для этой высшей радости. Больше никакого онанизма! Теперь я познал кое-что бесконечно лучшее. Один поцелуй был лучше, одно прикосновение к женскому телу…
Наши духовные наставники и учителя не учат нас тому, что поцелуи и ласки могут привить девушке сдержанность, но тем не менее это правда. Тогда же приобрел я иной, но близкий по содержанию опыт. Он закрепил во мне сей жизненный урок. Я прочел всего Вальтера Скотта, и его героиня Диана Вернон[34]34
Диана Вернон героиня романа Вальтера Скотта «Роб Рой».
[Закрыть] произвела на меня большое впечатление. Теперь я решил сохранить в неприкосновенности всю свою страсть к какой-нибудь моей будущей Диане. Таким образом, первые переживания страсти и чтение любовной истории в романе полностью излечили меня от дурной привычки к онанизму.
Естественно, после этого первого божественного опыта я был на взводе и остёр, как ищущий ястреб. Я не мог встретить где-нибудь Э… до следующего урока музыки. Пришлось ждать целую неделю. Но даже такая неделя неизбежно кончается, и мы снова оказались в нашем закутке за роялем. Однако сколько я ни шептал сладкие и умоляющие слова, Э… не реагировала, только хмурилась и качала своей хорошенькой головкой. На несколько мгновений это убило во мне всю веру в доброту девушек. Почему она так себя вела? Я ломал голову в поисках разумного ответа и не находил. Это было частью проклятой непостижимости девичьего характера. Но в тот день это наполняло меня яростью. Я был вне себя от разочарования.
– Ты – подлая! – наконец я прошептал ей.
И сказал бы ещё что-то, но органист велел мне петь. Пел я очень плохо, так плохо, что он заставил меня выйти из-за рояля и таким образом упразднил даже возможность будущих интимных отношений. Снова и снова я проклинал органиста и девушку, но всегда был настороже, и далее ожидая от жизни подобного подвоха. Как говорят любители охотничьих собаках: «Если пес попробовал кровь, он уже никогда не сможет забыть ее вкус».
Двадцать пять лет спустя я обедал с Фредериком Чепменом[35]35
Фредерик Чепмен (1823–1895) – издатель викторианской эпохи, близкий друг Чарльза Диккенса. Первый издатель книг У. Теккерея, Т. Карлайла, Э. Бульвера-Литтона, Дж. Мередит и др.
[Закрыть], издателем «Двухнедельного обзора», который я тогда редактировал. Через несколько недель спустя он спросил меня, заметил ли я тогда некую даму, и описал мне ее платье, добавив:
– Она очень интересовалась вами. Как только вы вошли в комнату, она узнала вас и попросила меня выяснить, узнали ли вы ее.
– Я близорук, знаете ли, – покачал я головой, – так что некая рассеянность мне простительна. Но кто она?
– Еще когда мы учились в школе, – ответил Фредерик, – она сказала мне, что ты запомнишь ее под имени Э…
– Конечно, – воскликнул я. – О! Пожалуйста, скажите мне, как ее зовут и где она живет. Я зайду к ней, я хочу… – И тут благоразумие подсказало мне быть спокойнее, – …задать ей несколько вопросов, – добавил я запинаясь.
– К сожалению, не могу ни назвать ее имени, ни дать адрес, – ответил Чепмен. – Я обещал оставить ее инкогнито. Она уже давно счастлива в браке.
Я настаивал, но он продолжал упрямиться, и, поразмыслив, я понял, что не имею права навязываться замужней женщине, которая не желает возобновлять со мной знакомство. Но я жаждал увидеть ее и услышать из ее собственных уст объяснение причины ее необъяснимой, жестокой перемены в отношениях со мной.
Как мужчина, я, конечно, знаю, что у нее, возможно, была очень веская причина, и одно ее имя до сих пор несет в себе очарование для меня, незабываемое очарование.
Мой отец всегда был готов поощрять во мне уверенность в собственных силах. Он даже пытался заставить меня вести себя как мужчина, когда я был еще ребенком. Рождественские каникулы длились всего четыре недели, поэтому мне было дешевле снять квартиру в каком-нибудь соседнем городе, чем возвращаться в Ирландию. В соответствии с этим отец поручил директору выдать мне около семи фунтов на расходы. Он сделал это, добавив к деньгам множество превосходных советов.
Свои первые школьные каникулы в Англии я провел на морском курорте Рил в Северном Уэльсе. Пригласил меня туда школьный приятель Эван Морган. Он уверял, что мы проведем там замечательное время. По правде говоря, он много сделал для того, чтобы я полюбил и это место, и его обитателей. Он познакомил меня с тремя или четырьмя девушками, среди которых мне очень понравилась Гертруда Ханнифорд. Герти было больше пятнадцати, высокая и очень красивая, с длинными каштановыми косами. Она охотно поцеловала бы меня; но всякий раз, когда я пытался прикоснуться к ее интимным местам, она морщила свой маленький носик со словами «Не надо!» или «Не будь грязным!»
Однажды я сказал ей с упреком:
– Ты заставишь меня соединить слово «грязь» с именем «Герти», если будешь так часто употреблять его.
Мало-помалу она становилась более покладистой, хотя и слишком медленно для моих желаний, но удача охотно помогла мне.
Однажды поздно вечером мы прогуливались по какому-то холму за городом, когда вдруг в небе вспыхнуло ослепительное сияние, продолжавшееся две или три минуты. В следующее мгновение земля у нас под ногами содрогнулась, послышался глухой удар.
– Взрыв! На железной дороге! – крикнул я. – Пойдем посмотрим!
