Текст книги "Вильгельм I и нормандское завоевание Англии"

Автор книги: Фрэнк Барлоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Когда в 911 г. Хрольф принял крещение, христианство как общественный институт уже почти исчезло в этой местности, и должно было пройти еще почти полвека, прежде чем были достигнуты значительные успехи в возрождении опустошенных и зачастую заброшенных аббатств и кафедральных соборов. Что касается монастырей, начало их восстановлению положили граф Ричард I (942–946 гг.) и, в большей степени, его сын Ричард II (996–1026 гг.). Постепенно набирало темпы монашеское движение, получившее мощный импульс к развитию благодаря деятельности фламандских и клюнийских реформаторов: в 961 г. в Нормандию из Гента прибыл Майнард, ученик Герарда Броньского, а в 1001 г. здесь появился Вильгельм, монах из Вольпиано или Дижона. Хотя нормандское монашество возродилось уже после проведения аналогичных реформ в Англии и до 1066 г. так и не достигло таких культурных высот, как в вышеупомянутом островном королевстве, но, вероятно, оно дольше и лучше сохраняло свой нравственный облик. В более примитивном, в каком-то смысле более варварском графстве – во всяком случае, беспорядок и насилие были для него более привычными – духовный пыл монашества какое-то время сохранял свой подъем уже после того, как в более цивилизованном королевстве религиозное рвение стало угасать. Графы покровительствовали всем монастырям, основанным до 1030 г., и хотя строго следили за тем, как в них велись экономические и административные дела, но не упускали из виду и вопросы религии.

Была восстановлена и церковная иерархия. В Руанском архиепископстве, практически совпадавшем по территории с границами графства, насчитывалось шесть диоцезов с центрами в городах Эвре, Лизье, Байе, Кутанс, Авранш и Сез. Все эти епархии, кроме последней – находившейся во владении графа Беллемского, – подчинялись непосредственно графу Нормандии, который обычно назначал на епископские кафедры своих родственников. Таким образом, поскольку нормандские епископы принадлежали к высшей аристократии, они, как правило, были решительны и честолюбивы. И хотя среди них иногда встречались достойные люди, все же в целом они не проявляли глубокого интереса к духовной жизни. При этом епископы и аббаты в Нормандии, как и вообще на континенте, в отличие от Англии, не очень жаловали друг друга.

К XI в. нормандцев стали воспринимать как всего лишь одну из народностей, населявших Францию. Более древнее и цивилизованное население относилось к ним еще с некоторой холодностью, однако было очевидно, что они уже полностью романизировались и, переняв многие обычаи того времени, отличались от остальных французов только теми небольшими особенностями, которые с трудом поддаются определению, но всегда вызывают интерес. Известно, что национальные и региональные типажи изображаются обычно в карикатурном виде, однако не думаю, что мы впадем в сильное преувеличение, если в целом охарактеризуем представителей нормандской знати как людей исключительно грубых и свирепых – правда, когда дело касалось веры, они проявляли искреннюю набожность. Страстные воины и охотники, они заслуженно пользовались репутацией великолепных солдат. Простая жизнь, исполненная тягот и еще не испорченная благами цивилизации, порождала такие качества, как храбрость, выносливость и предприимчивость. Как и их предки, это были безрассудно смелые искатели приключений, всегда готовые совершить набег или выступить в поход, какое бы расстояние им ни пришлось для этого преодолеть. Кроме того, они умели приспосабливаться – смешивались с другими народами и, если предоставлялась благоприятная возможность, успешно селились даже в самых непривычных условиях.

Однако, хотя нормандцы и отличались предприимчивостью, у нас нет свидетельств того, что они были изобретательны или одарены особыми административными способностями. С трудом можно указать на какой-либо аспект нормандской культуры, который был бы чисто скандинавским по происхождению. Все те знания и умения, которыми владели нормандцы, за исключением разве что столярного ремесла, появились у них благодаря покоренным ими народам или другим нациям. Свои социальные и политические порядки они, видимо, в существенной мере заимствовали у своих соседей. Бретонцев они вскоре стали считать другим народом, и это само по себе уже подразумевает, что нормандцы стали осознавать себя составной частью французского народа. И хотя ввиду их успешного правления Англией нормандцам часто приписывают административные способности, политическая история Нормандии опровергает эту точку зрения. Не считая тех редких случаев, когда Нормандией правили действительно исключительные люди, жизнь в графстве в основном была беспокойной, а бароны и графы использовали примитивные методы управления. У нормандцев, несомненно, были обычаи и общественные институты, которые могли в дальнейшем получить развитие, – и Вильгельм достиг в этом некоторых успехов, – но система управления, которая, возможно, и была лучшей во всей Франции, по сравнению с Византией, Германией или Англией оставалась недоразвитой. Лучше всего нормандцы чувствовали себя тогда, когда от них требовалась физическая деятельность, и так как при этом их нередко подстерегала опасность, они отличались особой религиозностью – нормандские воины чрезмерно часто обращались к богу и святым, моля сохранить им жизнь и принести победу в битве, а из-за того, что иногда зверства войны в конце концов пробуждали чувство вины, в Нормандии нередко случалось так, что какой-нибудь старый воин жаловал церкви щедрые дары во искупление совершенного зла или даже отрекался от мирской жизни, становясь монахом. Одним словом, здесь были распространены обычаи, характерные в целом для феодального общества того времени, но нормандцы довели их до крайностей.

Все современники сходятся на том, что нормандцы неохотно подчинялись чьей-либо власти. Им был необходим правитель еще более свирепый, чем они сами. С 1035 по 1042 г., когда Вильгельм был еще ребенком, в Нормандии отсутствовало эффективное централизованное управление. Двоюродный дед Вильгельма, архиепископ Роберт Руанский, оказывал ему неоценимую поддержку вплоть до своей смерти в 1037 г., однако его преемник, архиепископ Можер, дядя Вильгельма, уже не проявлял такого бескорыстия. Граф Роберт назначил опекунами Вильгельма своих двоюродных братьев – Алана III, графа Бретонского, и Жильбера, графа Брионнского, – а также еще одного, более дальнего родственника – Осборна, своего сенешаля или управляющего. Все они погибли насильственной смертью еще до того, как Вильгельм достиг совершеннолетия. Был убит также и домашний учитель мальчика. Запутанные рассказы об этом периоде, которые мы находим в более поздних хрониках, не дают нам ясной картины – разве что становится понятно, что Вильгельму посчастливилось пережить крах законности и правопорядка благодаря защите со стороны семьи своей матери и нескольких верных вассалов и слуг.

Феодалы захватывали герцогские замки и возводили собственные для защиты своих владений, а затем воевали друг с другом. Некоторые из них нанимали солдат из других областей Франции. Вереница убийств влекла за собой кровную месть. Повсюду царили заговоры и предательство. Что касается Вильгельма, то непосредственно его эти беспорядки, которые следует воспринимать скорее как отказ соблюдать верность графу, чем заговор против него, едва ли затронули. Однако в эти междоусобицы были втянуты его опекуны, поэтому всегда существовала опасность, что Вильгельм может погибнуть вместе с одним из них. Само же Нормандское графство избежало нападений – его соседи были поглощены другими заботами. Алан Бретонский выполнял обязанности опекуна, а после его смерти в 1040 г. Конан II, его сын и наследник, был еще ребенком. Старый Фульк Нерра, граф Анжуйский, умер в том же году – после многолетних неприятностей, источником которых был его сын Жоффруа Мартелл, прекрасный воин, в то время воевавший с Аквитанией и вскоре вступивший в войну с графом Блуа и Шартра. Согласно нормандским хронистам, самая серьезная угроза исходила от человека, более всех прочих обязанного хранить мир и оберегать интересы своего подопечного и одновременно вассала, – от сюзерена Вильгельма, короля Генриха. Однако хотя и возможно, что Генрих не устоял перед шансом извлечь выгоду из кризиса власти в Нормандии, вполне вероятно, что на самом деле он действовал в интересах Вильгельма, а впоследствии его поступки были просто неправильно истолкованы. В 1042 г. Вильгельму исполнилось пятнадцать лет; примерно в это же время он был посвящен в рыцари и стал принимать больше участия в управлении графством.

Этот жизненный опыт, должно быть, и выковал характер Вильгельма. Его незаконнорожденность, которая всегда служила предметом насмешек для врагов, вполне могла породить повышенное честолюбие. Она также могла вызвать и отвращение к сексуальной распущенности, и поэтому, став герцогом, Вильгельм начал преследовать безнравственных и женатых священнослужителей. Но самые первые почитатели Вильгельма не были склонны прославлять его целомудрие, а если еще упомянуть и Гильома де Пуатье, столь много написавшего о нравственных и религиозных качествах своего героя, то данное умолчание представляется нам красноречивым. В любом случае, он женился в молодости и больше не был женат. Кроме того, у нас нет никаких сведений о том, что у него были дети вне этого брака. По крайней мере внешне он соблюдал все правила приличия, так что в XII в. эта черта, столь несвойственная правителям того времени, стала предметом оживленного обсуждения. Нравственную сторону жизни Вильгельма разбирает, например, Вильям Мальмсберийский. Он сообщает, что необычная воздержанность Вильгельма в юности послужила поводом для слухов о его половом бессилии, и, лишь для того, чтобы подвергнуть данное утверждение сомнению, приводит один случай, когда он якобы изменил своей супруге. Возможно, Уильям прав. Вполне вероятно, что одной из черт характера Вильгельма был аскетизм. Однако если вспомнить, что в монашеских и военных кругах распространенным явлением был гомосексуализм, что этот порок был свойственен любимому сыну герцога Вильгельму Рыжему, что его четвертый сын Генрих также имел не вполне нормальные сексуальные наклонности, то возможно, что Вильгельм, подобно Эдуарду Исповеднику, просто не питал особого интереса к женщинам.

Вероятно, еще большее влияние на характер Вильгельма, нежели его незаконнорожденность, оказали опасности и предательства, с которыми он столкнулся в детские годы. Его обучение, вероятно, носило еще более прикладной характер, чем это в основном бывало даже в то дикое время. Он совершенно не умел читать и писать, а к любому произведению искусства проявлял интерес не более чем какой-нибудь разбойник. Его воспитывали как солдата, и он прошел суровую школу военного искусства. Он учился выживать в обществе, пронизанном интригами и обманом. Наученный горьким опытом, он стал человеком, полагающимся на хитрость и, если она не удавалась, прибегавшим к насилию. Он был подозрительным и скрытным, и почти все его доверенные лица были из тех, кого он давно знал и верность которых была не раз проверена в суровых испытаниях, – в основном друзья детства. Он ненавидел беспорядок и раздоры и отличался деспотичностью в – любой области жизни. Опасения за свою безопасность в ранние годы способствовали его любви к богатству и власти. Одни из этих черт характера, вероятно, еще только зарождались в 1042–43 гг., другие постепенно сформировались позже. В возрасте пятнадцати лет он был уже в состоянии с оружием в руках отстаивать свое наследство, чтобы вернуть себе права, утерянные после смерти отца. В общем, Вильгельм был по натуре типичным представителем своего сословия.

Первые самостоятельные шаги Вильгельма в управлении графством неизбежно должны были вызвать раздражение знати и особенно герцогских чиновников, отвыкших от надзора. В 1046 г., незадолго до того, как Вильгельму исполнилось девятнадцать лет, на западе Нормандии вспыхнуло серьезное восстание. Во главе мятежников стоял претендент на графский престол – Ги, граф Брионнский и Вернонский, двоюродный брат Вильгельма и его товарищ по детским играм, второй сын графа Бургундского. В свое время Вильгельм пожаловал ему Брионн в знак особого расположения. На его стороне выступили два высокопоставленных феодала – Нигель, виконт Котантена, и Ранульф, виконт Байе, – а также многие другие представители знати. Оказавшись бессильным против этого мощного союза, Вильгельм бежал из Нормандии, чтобы обратиться за помощью к своему сюзерену. В 1047 г. король Генрих вторгся в область Иемуа, а затем они с Вильгельмом встретили мятежников у города Валь-де-Дюн, к юго-востоку от Кана, и обратили их в бегство, загнав многих в реку Арну. Одержав победу, Генрих вернулся к себе, а Вильгельм осадил Брионн, который после длительной осады сдался. Хотя Вильгельм еще не был достаточно могущественным, чтобы сурово покарать потерпевшую поражение аристократию, он все же захватил заложников и приказал разрушить множество замков. Таким образом, он вызвал мятеж и подавил его, показав, что способен принять действенные меры по устранению беспорядков. Более того, он проявил свой полководческий дар. Он доказал свое благоразумие, заручившись поддержкой сильного союзника, а решимость и терпение – добившись полного разгрома противника. И хотя мы не обязаны верить таким излишне рьяным поклонникам герцога, как Гильом де Пуатье, утверждающим, что Вильгельм одержал победу практически самостоятельно, пользуясь лишь небольшой поддержкой короля, все же следует признать, что он храбро сражался в своей первой решающей битве.

Осада Брионна, расположенного почти в центре Нормандии, длилась, возможно, до конца 1049 г., и в течение этого времени Вильгельм был явно в наиболее уязвимом положении. Последнее крупное восстание против герцога было подавлено в 1053 г., но только начиная с 1060 г. он заявил о себе как о реальной силе на севере Франции. После битвы при Валь-де-Дюне Вильгельм начал постепенно налаживать дипломатические отношения со своими соседями, а также вести против них военные действия. Вероятно, сначала он шел на поводу у короля, и нам трудно сказать, когда именно он начал строить свои собственные планы и вообще проводил ли он когда-либо последовательную внешнюю политику. До 1060 г. он явно был чаще жертвой обстоятельств, чем хозяином своей судьбы. Когда Вильгельм стал вести военные действия за пределами герцогства, опасность возросла, поскольку недовольные его правлением нормандцы получали таким образом новых союзников, а также шанс извлечь выгоду в случае поражения герцога. Не менее важно и то обстоятельство, что нарастала вражда между Нормандией и Анжу, подогретая вспыхнувшими спорами из-за графства Мэн, за обладание которым Вильгельма боролся в течение всей своей жизни и передал эту борьбу в наследство своим потомкам, которые не могли добиться успеха вплоть до 1154 г., когда Генрих II, герцог Нормандский и граф Анжуйский, стал преемником английского короля Стефана.

Анжуйское графство было не более древним, чем Нормандия, с которой оно имело много общего. Предки правящего дома были изначально виконтами Анжера, назначавшимися графами из рода Робертинов, которые в свою очередь стали герцогами, а после 987 г. – королями Франции, приняв родовое имя Капетингов; постепенно, с повышением статуса их сеньоров, виконты стали графами, подчинявшимися герцогу, а потом и непосредственными вассалами короля. Новые анжуйские графы были так же свирепы и амбициозны, как нормандские. Раньше они уже пытались расширить свою территорию, захватив Турень и Блуа на северо-востоке и Пуату на юге, но Нормандию не затрагивали, удовлетворившись сюзеренитетом над графством Мэн. Однако нормандцы тоже притязали на эту «буферную» территорию и хотели заставить местных графов приносить им оммаж, чтобы иметь возможность оказывать более сильное давление на Бретань и предотвратить вмешательство анжуйцев в дела этой политически нестабильной области.

Общая политическая ситуация на северо-западе Европы после 1047 г. складывалась под знаком восстания лотарингцев против императора Генриха III, в которое был вовлечен Балдуин Фландрский (1035–67 гг.). Балдуина поддержал его шурин, французский король Генрих, а император заключил союз с Эдуардом, королем Англии, и Жоффруа Мартеллом, графом Анжуйским. В период между 1047 и 1053 гг. Вильгельм предпринял несколько шагов, которые в значительной степени предопределили его успехи в будущем. Он развязал войну с Анжу, заключил союз с Англией и Фландрией и сильно осложнил отношения с королем Франции. Все эти события не поддаются точной датировке, но с самой последовательностью, в которой их приводит Гильом де Пуатье, мы вынуждены соглашаться, пока не будет доказана ее ошибочность.

Когда Вильгельм впервые напал на Анжу, что произошло, вероятно, в период между 1048 и 1050 гг., он просто служил своему королю. В 1044 г. в ходе сражений за Турень Жоффруа Анжуйский взял в плен и заключил в темницу Тибо III, графа Блуаского и Шартрского, а зимой 1047–48 гг. захватил Гервасия, епископа Мэна. Король Генрих был возмущен такими деяниями своего непокорного вассала и повел войско, включавшее феодальное ополчение из Нормандии, Блуа и Шартра, на анжуйский город Мулиэрн. Вильгельм, по всей видимости, охотно воевал, но в данном случае он первый раз возглавлял воинский отряд, подчиняясь другому полководцу, и наверняка командовать таким военачальником было нелегко. Ему нравилось совершать небольшие набеги и осуществлять разведывательные операции вместе со своими рыцарями, а однажды его воины приняли за врага отряд графа Тибо и чуть не вступили с ним в бой. В общем, репутация Вильгельма-воина росла. Гильом де Пуатье даже утверждает, что противник герцога великодушно признал Вильгельма лучшим рыцарем на свете, а его старшие и умудренные опытом соратники упрекали его лишь в излишнем безрассудстве и в том, что он подвергал себя опасности без особой в том необходимости.

Примерно в то же самое время, в 1049 г. или чуть раньше, когда Вильгельму уже исполнился 21 год, он предпринял свой первый известный нам по документам дипломатический шаг – вступил в переговоры с Балдуином V Фландрским, чтобы просить руки его дочери Матильды. Возможно, что заключить этот союз его, своего вассала, убедил король Генрих. Однако не исключено, что Вильгельм руководствовался своими мотивами. Нельзя сказать, что в 1049 г. он пользовался большим военным или дипломатическим влиянием, особенно если считать, что главная кампания против Анжу имела место позже, но его вмешательство в дипломатические отношения в Европе вызвало бурную реакцию. Император Генрих III был недоволен тем, что Балдуин приобретает сторонников, а союзник императора, папа Лев IX, на Реймсском соборе в октябре 1049 г. запретил этот брак – предположительно из-за кровного родства. Однако Вильгельм настолько желал союза с Фландрией, что еще до конца 1053 г., а возможно, уже и в 1052 г., после Донфронской и Алансонской кампаний, женился на Матильде, невзирая на папский запрет, чем и навлек на себя осуждение церкви.

Так как Вильгельм почти наверняка женился не по любви – вероятно, он никогда не видел своей невесты до тех пор, пока ее не привезли в Нормандию, – его упорство в заключении договора с Фландрией, несмотря на все препятствия и опасности, доказывает, насколько сильно он им дорожил. Прежде всего его женой должна была стать представительница более знатного рода – Гильом де Пуатье довольно красноречиво распространяется о ее исключительно высоком происхождении, – и нельзя не принимать во внимание то, насколько привлекательным был такой брак для бастарда. Кроме того, становится понятно, в каком направлении Вильгельм стремился распространить свое влияние. Нужно, например, отметить, что он добился, чтобы все супруги его сестры Аделаиды владели соседними с Фландрией областями. В 1052 г. или раньше она вышла замуж за Ангеррана, графа Понтье и сеньора Омаля – владений, расположенных у северной границы герцогства. Когда в 1053 г. Ангерран погиб под Арком, она заключила брак с Ламбертом, графом Лансским из Артуа, младшим братом Евстафия II, графа Булонского. Сам Евстафий был женат на Годиве, сестре Эдуарда Исповедника, дочери короля Этельреда и Эммы Нормандской. В 1054 г. Аделаида снова овдовела, когда Ламберта убили в битве при Лилле, и в третий раз – и, вероятно, лишь некоторое время спустя – она вышла замуж за Эда, уже после того как дядя лишил его графства Шампани. Интерес Вильгельма к северным пограничным областям заслуживает особого внимания – он подводит нас к его отношениям с Англией, вопросу довольно сложному, так как мы располагаем в основном лишь текстами, в которых представлена официальная версия нормандской дипломатии, а они были обнародованы – даже если считать, что их не сочинили позже, – только через несколько лет после завоевания.

При написании своей книги биограф герцога Гильом де Пуатье видел своей главной целью оправдание завоеваний Вильгельма. По мысли автора, Вильгельм, образец добродетели, никогда не принимал участия в несправедливой войне, и в соответствии с этим он доказывает, что поведение Вильгельма по отношению к королю Гарольду и вторжение в Англию имело законные основания и может быть оправдано с нравственной точки зрения. По всей видимости, Гильом черпал сведения из документа, составленного, вероятно, в 1066 г. советниками герцога и предназначавшегося для официального уведомления папы римского и других европейских правителей о завоевании. Согласно этому сочинению, Эдуард сам объявил Вильгельма своим наследником – по причине их родства, политического союза, а также в благодарность за ту помощь, которую оказывали нормандские герцоги ему и его семье. Это решение Эдуарда было одобрено английским уитенагемотом ^{5} , поклявшимся его соблюдать, и было подкреплено выдачей заложников со стороны Годвина, эрла Уэссекского. Поскольку также сообщается, что доверенным лицом Эдуарда в этом деле был Роберт, архиепископ Кентерберийский, то произошло все это, должно быть, в 1050 или 1051 г. По утверждению одного английского хрониста, Вильгельм побывал в Англии в 1051–52 гг. (хотя это невозможно, если в это время герцог осаждал Донфрон), и нет сомнений, что осенью 1051 г. английский двор посетил Евстафий, граф Булонский, вассал графа Фландрского и шурин Эдуарда. Интересно также, что примерно в это же время третий сын Годвина Тостиг женился на сестре графа Фландрского.

Истолковать данные события, если они действительно имели место, с точки зрения Вильгельма, не представляет большой сложности. Эдуард был уже семнадцать лет женат на женщине моложе его, но детей у них не было, и поэтому место наследника английского престола пустовало. Мать Эдуарда Эмма, умершая только в 1052 г., приходилась Вильгельму двоюродной бабкой, и герцогу, должно быть, представлялось, что он, как родственник Эдуарда, обладает не меньшими правами на трон, чем все остальные потомки Этельреда или Кнута. В любом случае, мы можем предположить, что он еще до смерти Эдуарда начал готовиться к тому, чтобы впоследствии выдвинуть притязания на английскую корону. Заключив морской союз с Балдуином Фландрским и, возможно, с Евстафием, а затем с Робертом Булонским и Годвином, эрлом Уэссекским, он существенно упрочил свое положение. Кроме того, он наверняка считал, что создавшаяся ситуация вполне стоит того потенциального риска, на который он шел. Возможно, Вильгельм даже был заинтересован в заключении кратковременного договора с Англией, так как в 1049 г. германский император заручился военно-морской поддержкой англичан в борьбе с Фландрией, и Вильгельм, должно быть, хотел нейтрализовать эту угрозу.

Куда менее очевидны замыслы и намерения Эдуарда. Вряд ли все было настолько просто, как пытались представить нормандские источники, утверждавшие, будто Эдуард всегда хотел сделать Вильгельма своим наследником в знак благодарности и уважения к нормандскому герцогскому дому. В 1013 г., когда датское вторжение в Англию достигло своего пика, королева Эмма, мать Эдуарда, забрала его вместе с другим сыном и дочерью и отправилась искать убежища у своих нормандских родственников. Однако в период между 1017 г., когда Эмма вышла замуж за Кнута, севшего на престол вместо ее первого мужа, и 1035 г., когда Кнут умер, нормандский двор не вмешивался в дела Английского королевства, которое Эдуард, должно быть, считал своим законным наследством. Впрочем, возможно, граф Роберт незадолго до того, как отправился в Святую землю, обратился к Кнуту, заявив о своей поддержке прав Эдуарда, и вероятно, нормандцы оказали Эдуарду некоторое содействие в походе в Англию в 1035–36 гг., но когда в 1041 г. Эдуард наконец вернулся на родину, Вильгельм, которому было всего четырнадцать лет, еще не был в состоянии как-то ему помочь. Должно быть, Эдуарда призвала мать, чтобы тот занял место Гартакнута, ее сына от брака с Кнутом, находившегося при смерти и вскоре скончавшегося. Однако Эдуард не чувствовал никакой благодарности к матери за ее запоздалое внимание и вскоре после своей коронации в 1043 г. явился с несколькими высокопоставленными эрлами в Винчестер, отобрав у Эммы все ее богатства в наказание за то, что она так долго пренебрегала его интересами. Тот факт, что мать с сыном вскоре помирились, вовсе не доказывает, что именно тогда у Эдуарда могло возникнуть желание возвысить своих нормандских родственников. Мы располагаем только утверждением Гильома де Пуатье, что Эдуард любил Вильгельма как брата или сына, но, как можно предположить, даже если Эдуард и питал симпатию к своему более юному родичу, то десятилетняя разлука, должно быть, охладила эту привязанность.

Действия Эдуарда легче объяснить, исходя из его собственных интересов. Постоянной проблемой для Англии была вражда с Фландрией – это графство могло стать форпостом для викингов и прибежищем для мятежных англичан. Самый надежный способ решить эту проблему состоял в заключении союза с Нормандией. С 1043 по 1051 г. Эдуард мог, вероятно, положиться на благожелательность со стороны нормандских графов благодаря влиянию своей матери. Однако в этот же период английский король выступил на стороне императора Генриха III в борьбе с Балдуином Фландрским. Поэтому, когда в 1049 г. Вильгельм заключил альянс с Фландрией, Эдуард оказался в затруднительном положении. И если согласиться с утверждением нормандцев, что Эдуард действительно предложил Вильгельму стать наследником английского трона, мы можем с большой вероятностью трактовать это как попытку избежать возникшей опасности. Возможно, Вильгельм шантажировал короля, чтобы вынудить его принять это решение. Как бы то ни было, англо-нормандский союз был выгоден для обеих сторон, и английские вельможи, несомненно, осознавали это. Он был залогом защиты от пиратства в Ла-Манше, и так действительно было вплоть до 1066 г. В то же время не обязательно воспринимать обещание Эдуарда слишком серьезно – было ли оно дано добровольно или вынужденно. Он просто умело соблазнял претендентов на свою корону; для бездетного короля это было замечательным дипломатическим орудием. В 1050 г. будущее Вильгельма, видимо, было еще туманным. Датский конунг Свейн Эстридсен также утверждал, что Эдуард объявил наследником именно его. После 1054 г. Эдуард вел переговоры с Германией и Венгрией о возвращении английских принцев, изгнанных Кнутом. В общем, в дипломатии обещания даются, чтобы их нарушить. Тем не менее Вильгельм, возможно, уже составил план дальнейших действий.

Вероятно, сразу же после завершения переговоров с Англией и во время переговоров с Фландрией Вильгельм начал свою вторую, более серьезную кампанию против Анжу, но вряд ли по своей инициативе. 26 марта 1051 г. скончался Гуго IV, граф Мэнский. На территорию графства вторгся Жоффруа Анжуйский и, угрожая Нормандии, захватил два замка – Донфрон и Алансон, пожалованные нормандскими графами знатному роду Беллемов, чьи владения, принадлежавшие разным сеньорам, простирались вдоль границы Нормандии от Вексена до Бретани. Двор Вильгельма стал приютом для беженцев из Мэна – вдовы Гуго Берты, ее детей Герберта II и Маргариты, а также епископа Гервасия, который уже был освобожден из плена. Кроме того, верный вассал Вильгельма, Рожер Монтгомери, виконт Иемуа, женился (или собирался жениться) на Мабель, наследнице Беллемов. Естественно, судьба Рожера не могла оставить Вильгельма безучастным, так как на ненадежных землях Мэна ему нужен был верный человек.

Маловероятно, что Жоффруа собирался напасть на Нормандию, но Вильгельм отреагировал мгновенно. Он построил вокруг Донфрона четыре укрепления и некоторое время довольствовался нападениями из засады и вылазками, вносящими разнообразие в любую осаду. Когда наступало затишье, он охотился. Однажды, когда Вильгельм со своими людьми отправился грабить окрестности, об их передвижениях узнал кастелян крепости. Солдат, напавших на них с тыла, было больше, но Вильгельм сумел отбить нападение и преследовал вражеский отряд до самого замка. Воины гарнизона считали, что находятся в безопасности, и просто ожидали, когда к ним на помощь придет граф Анжуйский. Узнав, что приближается армия Жоффруа, Вильгельм послал на разведку Рожера Монтгомери и своего сенешаля Вильгельма Фиц-Осборна. Действительно ли Вильгельм решил дать бой графу, как утверждает Пуатье, мы не знаем. Во всяком случае, необходимость в этом отпала, когда к нему на помощь пришел, предположительно по просьбе самого Вильгельма, король Генрих – он вторгся в Турень и отвлек внимание Жоффруа. Получив свободу действий, Вильгельм оставил осажденный Донфрон и умчался со своими людьми в ночь, направляясь к Алансону. Видя приближающихся нормандцев, некоторые горожане стали выкрикивать: «Скорняк! Скорняк!», колотя при этом по шкурам. Вильгельм поджег и захватил город, а затем приказал на виду у всех обитателей замка отрубить тем, кто насмехался над ним, руки и ноги. Такая жестокость вынудила гарнизон замка сдаться. Защитники Донфрона, пораженные не меньше, также решили уступить силе. После этого герцог продвинулся немного вглубь Мэна и, возведя замок в Амбриере, возвратился в Руан.

Так как Гильом де Пуатье не упоминает в своих записях об этой печально известной «алансонской резне», можно с уверенностью утверждать, что даже по меркам того времени деяния Вильгельма считались варварскими. Более того, вполне вероятно, что нормандские предания смягчили происшедшее и на самом деле все было гораздо ужаснее, так как шкурами обычно накрывали крепостные валы в целях защиты, в особенности от пожара. А свидетельством того, что нормандские воины имели пристрастие к поджогам, может служить судьба, постигшая впоследствии некоторые бретонские и английские города. Итак, Вильгельм повел себя отнюдь не по-рыцарски. Теперь это был человек, очень быстро – даже слишком – усвоивший уроки жизни. Он узнал, что короткой вспышкой жестокости можно достичь того же, что и годами военных действий. Гильом де Пуатье часто обращает наше внимание на милосердие Вильгельма. Однако мы видим, что в политической борьбе его герой мог проявлять не только снисходительность, но и суровость. Конечно, однажды продемонстрировав свою способность внушать ужас, он произвел неизгладимое впечатление, и поэтому часто прибегать к подобным жестокостям уже не было необходимости – тем более что Вильгельму обычно удавалось сдерживать свой гнев. Теперь люди знали, какой дьявол в нем сидит, и относились к нему с большей осмотрительностью.