Текст книги "Приключения Джейкоба Фейтфула"

Автор книги: Фредерик Марриет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА XV

Я временно покидаю палубу. Новый знакомый, сердечный человек, который не утратил теплоты, хотя большую часть жизни провел среди айсбергов и целую ночь пробыл в объятиях смерти. Его жена изо всех сил стремится облагородиться

На следующее утро мы пришли в Ширнесс, выгрузили кирпич, предназначавшийся для правительственных зданий, и, забрав балласт, двинулись к пристани Драммонда. Когда мы вернулись, Домине еще не приехал. Вскоре м-р Драммонд сказал мне, что он отпустил своего второго конторщика и просит меня временно заместить его. Итак, в новый рейс баржа ушла без меня, а я остался на берегу в доме м-ра Драммонда, где мне было хорошо. Из благодарности я работал прилежно и, по словам моего хозяина, приносил ему много пользы. Вечера я проводил с м-с Драммонд, читая вслух Саре. Через несколько дней вернулся Домине; к этому времени его лицо приняло свой обыкновенный вид, и мы о ним не затрагивали тягостной для него темы. По воскресеньям я виделся с моим наставником и по возвращении из церкви читал с ним классиков.

Пробыв на берегу несколько месяцев, я познакомился с несколькими семьями; о некоторых из них стоит поговорить. Прежде всего скажу о капитане Тернбулле. Вот его история. Вместе с близнецом-братом новорожденный Тернбулл был подвешен в корзине к дверному молотку частной квартиры. Позже мальчики попали в воспитательный дом, а еще позже – на судно, в качестве юнг. Они вскоре привыкли к морскому делу, стали превосходными матросами на промысловых гренландских ботах, постепенно дошли до капитанского звания и наконец сделались судовладельцами и разбогатели. Капитан Тернбулл был женат, но бездетен; его жена, очень красивая женщина с простонародной речью, любила казаться важной дамой, хотя капитан восставал против этого, говоря, что по бедности он не может удовлетворять ее вкусов. Его холостой брат умер и оставил ему сорок тысяч фунтов. Свои личные средства Тернбулл скрывал от жены; с наследством же этого сделать было нельзя. По настоянию м-с Тернбулл дом, в котором они жили, был продан и заменен виллой на берегу Темзы. Новое помещение нравилось обоим; м-с Тернбулл собиралась задавать в нем балы и праздники, капитан радовался возможности смотреть на движение судов по реке. Супруги Тернбулл давно знали м-ра и м-с Драммонд, и, несмотря на то, что, разбогатев, м-с Тернбулл бросила почти всех старых знакомых, отношения двух семей не прерывались. Капитан часто бывал в доме моего покровителя; я ему понравился и он упрекал Драммонда за то, что тот держит меня в конторе. Нередко Тернбулл брал меня с собой кататься по реке, пока его разрядившаяся в пух и прах жена разъезжала с визитами, всюду разбрасывая свои визитные карточки. Раз Тернбулл приехал к Драммондам и пригласил их к себе обедать.

– Вот, кстати, – заметил он, – жена дала мне для вас то, что она называет памятной запиской, – и он вытащил из кармана большую карточку с печатным приглашением. Увы, она совсем смялась: он сидел на ней! Тернбулл кое-как разгладил пригласительный билет и положил его на стол. – И ты приходи, Джейкоб, – прибавил он, – тебе не нужно печатного приглашения; впрочем, если хочешь, жена тебе пришлет такой же билет. Я ответил, что мне не нужно напоминать о хорошем обеде.

– Думаю, что нет, – проговорил Тернбулл, – но вот что, – прибавил он, – пожалуйста, приди часа за два до начала обеда и помоги мне. В таких случаях у нас поднимается такая суета, что я прямо теряю голову. Между тем ключей от погреба я не доверяю длинноногому мошеннику дворецкому, – нет, я скорее насажу его на гарпун, чем сделаю это.

Попросив м-ра Драммонда отпустить меня, он отправился со мной кататься по реке и в это утро рассказал об одном невероятном происшествии. Впрочем, я не думаю, что он, по примеру других путешественников, приукрасил истину.

– Я был капитанским помощником на гренландском китобойном судне; за три месяца мы заполучили двенадцать туш. Видя, что дело идет хорошо, мы воткнули наши якоря в очень большой айсберг и поплыли вместе с ним. Как-то утром мы только что освежевали «рыбу», как вдруг увидели, что полярная медведица с медвежонком плывут к ледяной горе и уже в полмиле от нас. Мы в это время собирались отправиться за лисицами, которые сбежались целыми сотнями, чтобы напасть на тело убитого кита Было тихо. Скоро мы встретились с медведицей, которая сперва пустилась наутек, но медвежонок не мог взобраться на лед так же ловко, как она, поэтому мать вернулась обратно. Мы убили медвежонка. Я никогда не забуду, как она завыла над ним, когда детеныш, обливаясь кровью, упал на лед. Мы пускали в нее одну пулю за другой; наконец, она заревела и с блестящими глазами кинулась на нас. Мы встретили ее нашими копьями, но сильный зверь оттолкнул нас – двое упали. К счастью, остальные устояли на ногах; медведица уже была при последнем издыхании: три пули попали ей в грудь и доконали ее. Пока мы возились над ее телом, поднялся сильный северный ветер, повалил снег. Все хотели немедленно вернуться на судно, но я думал, что метель скоро прекратится, и, не желая терять чудной шкуры, решил остаться и содрать ее. Я знал, что в противном случае в течение нескольких часов лисицы, не добежав до трупа кита, съедят и медвежонка, и медведицу. Хорошо; остальные товарищи ушли. Снежная буря бушевала с такой силой, что они сбились с пути и не добрались бы до места, если бы судовой колокол не указал им дорогу. Я вскоре понял, что поступил безумно: снег падал все сильнее, и раньше чем я снял четверть шкуры, я весь охолодел, онемел и не мог двинуться с места; мне оставалось только замерзнуть. Но вот я понял, в чем заключалось мое единственное спасение. Я отделил от шкуры живот медведицы, разрезал тушу, вывалил все внутренности и, наконец, залез в тело зверя. Мне было тепло, потому что животный жир еще не истощился. Пролежал я так с полчаса, Джейкоб, как вдруг по толчкам и вздрагиваниям моей новой хижины понял, что лисицы работают, и не ошибся. Вероятно, сбежались целые сотни хищников, потому что туша двигалась во все стороны; острые морды заглядывали в отверстие, в которое я пролез. Я умудрился обнажить нож и бороздил им носы лис, едва они показывались; в противном случае звери растерзали бы и меня. Лисиц было такое количество, что прожорливые создания скоро прогрызли толстую шкуру медведицы и принялись за ее мясо. Наконец наступило утро, дневной свет проник сквозь верхнюю часть туши; меня защищали только ребра животного, но и между ними то и дело просовывались лисьи морды и хватали мою одежду из тюленьей кожи. Я уже хотел закричать, чтобы отпугнуть их, но в эту минуту услышал залп из шести ружей; несколько пуль ударилось о скелет медведицы, но, к счастью, ни одна не попала в меня. Я закричал изо всех сил; товарищи перестали стрелять. Они целились в лисиц, никак не думая, что я в медведице. Я вылез. Буря утихла, меня нашли. Вот и вся история, Джейкоб.

В день обеда я отправился к Тернбуллу в три часа. В его доме была суета. Хозяева и дворецкий обсуждали разные подробности, расставляли посуду и украшения; две служанки давали советы и спорили. М-р Тернбулл ушел со мной в погреб, и там я помогал ему. Он все время ворчал, говоря:

– Не выношу я всех этих глупостей, этого щегольства и роскоши. Стол слишком велик и так заставлен вещами, которых есть нельзя, что, право, до моей жены и не доберешься. Но знаешь, Джейкоб, я ничего не меняю, потому что прежде всего нужно спокойствие, а справедливо говорится: «если женщина захочет, то поставит на своем».

ГЛАВА XVI

Светская жизнь. Приличия

Был шестой час. В гостиную вошла м-с Тернбулл в полном туалете. Она была очень красива и одета по моде, но все портила ее манера говорить. Ее можно было сравнить с павлином. Говорила она с простонародными придыханиями и часто употребляла неправильные выражения.

– Мистер Тернбулл, – сказала она, – многое в вашем поведении мне не нравится, особенно я не люблю, чтобы вы говорили о вашей прежней службе.

– Разве я должен стыдиться ее?

– Мистер Тернбулл, не забывайте, что вы вращаетесь в приличном обществе. Я придумала, как останавливать вас от вульгарностей. Мистер Тернбулл, когда я скажу: «у меня голова болит», – молчите. И сделайте мне одолжение, весь вечер не снимайте перчаток.

– Как, милая, и во время обеда?

– Да. Ваши руки нельзя трогать.

– А между тем было время, когда вы думали иначе. Я отлично помню, как Полли Бекон из Вепинга взяла мою руку, чтобы не отпускать ее ни в радости, ни в печали.

– Ах, мистер Тернбулл, вы меня конфузите. Мое имя Мэри, а не Полли. Бекон – старинная английская фамилия; их герб нарисован на дверце моего экипажа, а это не шутка.

– Да, я не шутку заплатил за этот герб.

– Вам пришлось платить, чтобы иметь герб; у вас ведь его не было.

– Да я и не желал ничего подобного; зачем он мне?

– Выбирая его, мистер Тернбулл, вы должны были посоветоваться со мной, а не делаться предметом насмешек. Только сумасшедший мог поместить в герб три стоячих гарпуна и три лежачих бочки с громадным китом над щитом. Этим вы показываете то, что должно было бы навсегда скрываться от света. А ваш дурацкий девиз, который я хотела бы изменить: «За ворванью». note 18Note18
  Ворвань – вытопленный жир морских животных и некоторых рыб (устар.).


[Закрыть] Нечего сказать, хорошо!

– Мистер и миссис Петере из Петерком-Холла! – в эту минуту доложил лакей.

Вошла очень маленькая дама с мужем, ростом более чем шесть футов, бывшим чиновником казначейства, который, выйдя в отставку, купил имение, назвал его Петерком-Холлом и завел экипажи.

Снова стук-стук, доложили о м-ре и м-с Драммонд. Обменялись приветствиями.

– Ну, Драммонд, – сказал Тернбулл, – какая цена на угли?

– Мистер Тернбулл, у меня болит голова.

Все присутствующие выразили сожаление хозяйке дома, а м-р Тернбулл умолк.

Вскоре приехали мосье и мадам Томбуль, маленький французик на тонких ножках, с круглым животом, и его толстая жена, при которой муж казался лоцманским ялботом, идущим за кормой корабля.

– Я рада вас видеть, мадам Томбуль, – по-французски затараторила она, – надеюсь, вы здоровы?

– Ви, – ответила м-с Тернбулл словом, которое считала французским и которое исчерпывало все ее знания. В это время «мосье» напрасно старался выглянуть из-за жены, сначала с одной, потом с другой стороны, и поклониться хозяйке; это ему не удалось, пока толстая «мадам» не уселась на диван, заполнив его.

Доложили о лорде Баблтоне и м-ре Смите.

– Мистер Тернбулл, спуститесь и встретьте лорда. Вы должны зажечь две восковые свечи на столе в холле и идти с ними перед его милостью лордом, – шепнула ему м-с Тернбулл.

– Пусть меня повесят, если я сделаю это, – возразил он. – Пусть ему светят слуги.

– О, мистер Тернбулл, у меня так голова болит!

– Ну, и пусть себе, – упрямо ответил м-р Тернбулл.

В комнату вошел м-р Смит с лордом Баблтоном, тринадцатилетним неловким, рыжим и очень некрасивым мальчиком. М-р Смит был его учителем. М-с Тернбулл познакомилась с ним, чтобы в числе ее гостей был лорд, и поводырь не забыл привести с собой своего медвежонка. Она бросилась им навстречу, вежливо поклонилась аристократическому мальчику и, пожимая ему руку, почтительно сказала:

– Может быть, вашей милости угодно подойти к камину? Может быть, вашей милости холодно? Позвольте мне представить вашей милости, – и она назвала имена всех присутствующих, забыв только обо мне и самом Тернбулле. – Мы готовы идти обедать, мистер Тернбулл, – прибавила она.

– Снобс уже накрыл на стол, – сказал Тернбулл.

– О, мистер Тернбулл, у меня так болит голова!

Эта головная боль явилась потому, что Тернбулл забылся и назвал дворецкого его настоящим именем, которое хозяйка дома хотела заменить фамилией Мортимер.

Во время обеда м-с Тернбулл постоянно обращалась с вопросами к неловкому мальчику Баблтону, который не ел, не пил без распоряжения своего наставника Кругленький француз, желавший только наполнить свое толстое тело, осыпал ее лестью; она отвечала ему только словом «ви», которое считала французским, и едва Тернбулл собирался пуститься в один из своих рассказов, прерывала его замечанием:

– Ах, у меня так болит голова.

Все французские названия кушаний она перепутывала, коверкая слова, так что иногда получались комические, не вполне пристойные фразы. Наконец томительный обед закончился; дамы поднялись из-за стола, и мы, мужчины, остались одни. Но нам не дали посидеть долго: доложили, что подан кофе, и мы перешли в верхний этаж. Принесли различные ликеры, но Тернбулл приказал подать стакан грога, чтобы, по его выражению, осадить кушанье.

– О, мистер Тернбулл, у меня так болит голова, – вскрикнула его жена.

Выпив крепких напитков, общество стало молчаливее. Лорд Баблтон заснул на диване; м-р Петере расхаживал по комнате, осматривал картины и спрашивал фамилии художников.

– Право, я забываю их, но я слышала, что вы, мистер Драммонд, хороший ценитель живописи. Как вы думаете, кто это изрисовал? – спросила хозяйка дома показывая на очень плохо нарисованную картину. – Я не вполне уверена, но, кажется, ее нарисовал Ван… Ван Дауб.

– Я тоже так думаю, – сухо ответил Драммонд. – У нас, в Англии, много картин той же кисти.

Француз предложил было поиграть в экарте note 19Note19
  Экарте – старинная азартная карточная игра длядвух лиц.


[Закрыть], но, кроме его жены, никто не знал этой игры, и супруги взялись за карты. Дамы бродили по комнате, рассматривали безделушки, стоявшие на столах, и м-с Петере время от времени вставляла замечания о своем имении. М-р Смит, сидя в одном уголке, делал пасьянс; в другом м-р Тернбулл и м-р Драммонд тихо беседовали. Хозяйка дома переходила от одного к другому, прося всех не говорить громко, чтобы не разбудить почтенного лорда виконта Баблтона. Наконец подали экипажи, и гости разъехались, ко всеобщему удовольствию. Я должен сказать, что в то время все глупости, которые мне довелось слышать и видеть, не очень сильно поразили меня. Я вспомнил о них позже, когда лучше узнал жизнь.

ГЛАВА XVII

Сельский танцевальный вечер у Томкинсов. Фонари в кустах крыжовника. Как погасли фонари. Том старший рассказом, а Том младший делом доказывают, что опасность порождает дружбу

Я около восьми месяцев пробыл у м-ра Драммонда. Наконец появился новый конторщик – маленький человечек лет двадцати, с круглым, как луна, лицом и красными щеками. В течение этого времени я часто виделся с обоими Томами, которым очень хотелось, чтобы я вернулся к ним. Я тоже жаждал этого, так как мне было несносно целые дни сидеть за конторкой, и надеялся, что с появлением нового клерка меня отпустят; но м-р Драммонд и главный конторщик объявили, что дела много и что я должен еще остаться у них. Действительно, м-р Драммонд купил за большие деньги пристань и вещевой склад в Нижней Темзенской улице и отличный дом там же; с покупкой и перевозкой вещей было много забот и хлопот; когда же все бумажные дела окончились, меня все-таки не отпустили на баржу, так как осталось много дела с погрузкой товара, а надсмотрщика не имелось. М-р Томкинс, много лет верно служивший м-ру Драммонду, теперь сделался его компаньоном и получил в свое ведение пристань в Брендфорде. Считая это большим повышением, он и его жена решили отпраздновать счастливое событие. После долгих споров они нашли необходимым дать бал. Томкинс жил недалеко от Драммонда, в маленьком домике, окруженном садом, состоящим из кустов крыжовника. М-р и м-с Драммонд получили приглашение: «Дом мистера и миссис Томкинс просит посетить его», гласило послание.

Когда Драммонды и я приехали в Томкинсам, большая часть гостей уже собралась; сад был иллюминирован, то есть на каждом безлиственном кусте висело по цветному фонарику, и – как м-р Томкинс впоследствии сказал мне – на кустах с красными ягодами висели красные фонари, с желтыми – желтые. Стояла холодная, морозная, ясная ночь, и фонарики ясно мерцали среди обнаженных ветвей, точно звездочки. Общество восхищалось. Крыльцо тоже было освещено дюжиной фонариков, убрано лавровыми веточками. М-с Томкинс встречала гостей, стоя на площадке, и с удовольствием слушала похвалы внешнему убранству дома. Маленькая гостиная превратилась в бальную залу; в уголке сидело двое скрипачей и один флейтист. Когда мы пришли, народные танцы уже начались. Над камином виднелась четырехугольная рамка из лавровых ветвей, а в ней сделанная из синей и желтой фольги надпись:

Будем петь мы и плясать,

Скрипачи же все играть.

Там и сям виднелись подобные же, тоже изукрашенные изречения, созданные поэтическим умом хозяина дома. Но лучше всего была столовая. Она изображала беседку, и с ветвей плюща свешивались настоящие яблоки и апельсины, которые гости могли срывать для себя.

– Ну, это просто рай, – сказала очень толстая дама, которая вошла вместе со мной.

– Да, сударыня, – ответил м-р Тернбулл, выжимая лимон для грога, – здесь не хватает только запретного плода.

Общество, хотя и не особенно избранное, веселилось от души: все танцевали, пили пунш, смеялись, опять плясали; и я поздно вернулся домой. Со мной ушел и Тернбулл, говоря, что этот праздник лучше двенадцати его обедов, хотя здесь не было таких важных лиц, как м-с Томбуль или почтенный лорд виконт Баблтон. В душе я был согласен с ним. Гости, вероятно, остались бы еще дольше, если бы музыканты не выпили столько пунша, что один из скрипачей сломал свою скрипку, а другой разбил голову, спускаясь с лестницы в сад, и флейтист не поклялся, что не может больше дуть в флейту. Когда музыка замолкла, фонари погасли, из кухни принесли шали и теплые вещи. Гости отправились по домам. Все обошлось прекрасно. На следующий день у м-с Томкинс сделался насморк и приступ ревматизма, и немудрено: в декабре праздники на открытом воздухе неудобны.

Через неделю мы приехали к новой пристани, и я стал главным надсмотрщиком склада. Теперь по реке ходило гораздо большее количество барж м-ра Драммонда с бакалейными товарами и всевозможным грузом. Как-то раз старый Том подвел баржу для разгрузки. Крюк крана опустили, и, для сокращения времени, старик, желавший поскорее увидеться со мной, сам схватился за него и закричал:

– Тащи!

Это было опасно. Опасность увеличилась, когда Том младший схватился за деревяшки инвалида, и они оба поднялись над баржей.

– Том, Том, мошенник, что ты делаешь? – крикнул старик, чувствуя на себе тяжесть сына.

– Я поднимаюсь с тобой, отец. Надеюсь, мы отправимся на небо.

– Вернее, провалимся к дьяволу, глупец. Я не выдержу твоей тяжести. Тащите скорее! – В это время они уже были на высоте третьего этажа склада.

Услышав их голоса, я выглянул из дверей, заметил, в чем дело, и приказал рабочим тащить обоих Томов как можно быстрее, пока руки у старшего не ослабели. Но кран не действовал быстро, хотя и поднимал большие тяжести. Старик и мальчик взлетали все выше, и руки Тома старшего ослабевали.

– Том, Том, что делать? Я не продержусь и минуты, и мы оба разобьемся, мой бедный, бедный мальчик!

– Тогда я разожму руки, отец. Все наделал я, по безумию, я и пострадать должен.

– Что ты? – вскрикнул старый Том. – Нет, нет, держись, не выпускай моих деревяшек, мальчик; я постараюсь еще продержаться. Не разжимай рук, мой дорогой.

– Ну, отец, сколько времени провисишь ты еще?

– Недолго, очень недолго, – напрягая последние силы, сказал старик.

– Держись как можно крепче, – крикнул Том младший. Он приподнялся, сделал большое усилие, перенес сперва одну, потом другую руку на бок отца и вдруг зубами схватился за верхнюю часть брюк старого Тома; старый Том застонал: мальчик сжал не только материю. Постепенно младший Том добрался до его ворота, а вскоре перелез на отцовские плечи; наконец, схватился за веревку и повис над стариком, освободив его от своей тяжести. – Ну, тебе лучше? – крикнул он.

– Я все-таки не продержусь и десяти секунд, Том, – ответил инвалид, – мои пальцы разжимаются.

– Держись, отец, если любишь меня! – в полном ужасе закричал Том.

Это было действительно страшное мгновение: они висели теперь по крайней мере на высоте шестидесяти футов над баржей. Рабочие вертели колесо, и, наконец, я с восторгом принял Томов в складе. Целую минуту старик не мог говорить от усталости; Том же младший, почувствовав себя в безопасности, расхохотался.

– Могло выйти не смешно, мистер Том, – сказал наконец оправившийся старик.

– Сделанного не переделаешь, отец, как говорит Джейкоб, – заметил Том. – Ведь, в сущности, ты больше испугался, чем пострадал.

– Не знаю, мошенник, – отозвался инвалид, – ты прямо откусил часть моей кормы. Ну, впредь смотри, Том! Джейкоб, не можешь ли ты сказать мистеру Драммонду, что со мною произошло несчастье, и по этому случаю попросить у него стаканчик подкрепительного.

Я нашел, что с Томом старшим действительно случилось несчастье, и принес ему стакан виски. Безногий начал пить, но сын остановил его.

– Знаешь, отец, ведь я тоже был в опасности.

– Да, знаю, – ответил отец, – по мне прислали виски из-за несчастья, которое потерпел я, а потому я не дам тебе ни капли.

– Дай капельку, отец, хотя бы для того, чтобы перебить вкус твоего мяса.

– Это твоя собственная кровь и плоть, Том, – ответил старик, осушая стакан.

– Ну, я всегда слыхивал, что нельзя не любить своей плоти и крови, – заметил младший Том, – но теперь вижу, что это возможно.

– Полно, Том, – сказал отец, – мы поквитались, ты закусил, а я выпил.

Пришел м-р Драммонд и спросил, что случилось.

– Ничего особенного, сэр, – ответил старик. – Мы с Томом чуть не пострадали при выгрузке.

М-р Драммонд подумал, что дело шло о выгрузке товара, и не стал больше расспрашивать. Работа продолжалась. Новый клерк, тяжелый, простоватый молодой человек, был трудолюбив, но не отличался другими достоинствами. Его послали на баржу пересчитать бочонки, и Том скоро сделал его мишенью своих шуток.

На его вопросы он отвечал нелепости.

– Что это, мальчик? – крикнул конторщик, держа в одной руке карандаш, а в другой записную книжку.

– Гороховый суп № 13; дамские шляпы № 24. Дальше, мастер, пишите: красные селедки № 26.

Клерк старательно записывал все и, когда баржу разгрузили, понес было список к м-ру Драммонду.

К счастью, мы остановили его и пересмотрели бочонки, поданные в склад: во всех была мука. М-р Драммонд послал за Томом младшим и спросил его, как он смел подшутить таким образом. Том смело ответил, что он хотел дать урок молодому человеку и показать ему, что он сам должен исполнять свою работу, а не доверять ее другим. М-р Драммонд согласился с ним, и Том избежал наказания.

Когда во время отдыха я прошел на баржу, чтобы поболтать со старым Томом, он заметил мне:

– Том не стал благоразумнее, в один день две проказы.

– Ну, отец, если я доказываю свое безумие шалостями, ум мой обнаруживается в том, что я отыскиваю остроумные выходы из их последствий.

– Да, то что ты сделал со мной сегодня – вещь неслыханная, – продолжал старик, – до сих пор мне всего раз случалось видеть нечто подобное. Я вам расскажу об этом случае, который доказывает, что опасность рождает друзей.

Когда мы уселись слушать, старик начал: «Я служил на „Минерве“, фрегате в сорок четыре пушки, лучшем фрегате на всем Средиземном море. Оба мои начальника были очень молоды, живы как обезьяны, смелы как львы. Первый из них, Том Герберт, веселый, смуглый, белозубый малый, не походил на спокойного Билла Виггинса. Они постоянно завидовали друг другу, часто ссорились и раз пять подрались, все из-за того, что один хотел превзойти другого. Мы крейсировали в Лионском заливе, где порой налетают внезапные шквалы. Капитан пожелал уменьшить паруса. Вдруг, хотя была не его смена, выходит Виггинс, стоявший на вахте внизу; видите ли, ему не захотелось, чтобы Герберт работал в такую погоду, а он сидел сложа руки.

– Том, – сказал он мне, – я пойду на боковую рею.

– Прекрасно, – сказал я.

Как раз в эту минуту налетел шквал с дождем и чуть не ослепил нас. Парус подбирали. Все шло как следует, но ветер становился все хуже и хуже; вдруг оборвалась одна веревка, потом другая; громадный грот стал полоскаться, биться и разорвался с громовым шумом. Каждую минуту можно было ждать, что он сбросит работавших матросов в море. Они цеплялись за веревки, за реи. С подветренной стороны парус изорвался в ремни. Только с правой оставалось еще целое полотно… Люди кое-как спустились – все, кроме Виггинса. Он был слева; уцелевший громадный кусок паруса окружил его, отделил от других и так хлестал, что он терял сознание. Виггинс попробовал подняться выше, но грот его опрокинул… Он упал бы в море, если бы левой ногой не зацепился за рею. Тут он повис вниз головой над бешеным морем… Можете себе представить, с каким ужасом смотрели мы на него снизу. Мне было ужасно, что человек, да еще прекрасный моряк, в таком отчаянном положении, и хотя капитан не осмеливался приказать помочь ему, некоторые полезли по вантам; я решил попытаться спасти его и стал взбираться по снастям, надеясь обвязать кругом его стана веревку и дать ему возможность спуститься; но на первой же рее я встретил Тома Герберта. Он вырвал у меня веревку и, заглушая рев бури, закричал:

– Это мое дело, Том!

Остаток паруса покрыл его; я не видел ничего, пока до меня не донесся крик. И Герберт, и Виггинс свалились в то время, как фрегат дал поворот. К счастью, оба они упали в воду, футах в двух от судна, и так как их падения ждали, люди внизу приготовились. Капитанский помощник и начальник носовой части кинулись через борт, и через минуту все четверо снова очутились на палубе. И Герберт, и Виггинс потеряли сознание и долго не приходили в себя. И чем же кончилось, думаете вы? Они стали лучшими друзьями на свете и готовы были умереть друг за друга; если один получал от офицера стаканчик грога за какую-нибудь работу, он вместо того, чтобы выпить тотчас же, всегда отдавал половину другому. Вот, мальчики, видите, правду я сказал, говоря, что опасность создает друзей».

– А если бы мы с тобой, отец, упали, мы бы совсем разбились; там не было достаточно воды, значит, вуле ву парле ву, бух в грязь, как ты иногда говоришь.

– Да, да.