Текст книги "История философии. Средние века"
Автор книги: Фредерик Коплстон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Да, Ансельм действительно размышляет в установленном религиозном контексте. Развертывание доказательства осуществляется в форме, адресуемой самому Богу. И далее Ансельм говорит как верующий христианин с точки зрения веры, ищущей своего понимания. Здесь, по-видимому, нет никакой причины отрицать тот факт, что, скорее всего, он пытается склонить христиан почувствовать природу Бога, в которого он верит. В то же время кажется достаточно ясным, что Джанимо был совершенно прав в своей интерпретации доказательства как доказательства. Можно сказать, что положение Ансельма «Бог существует» – аналитически верное предложение. Можно допустить, что чем более абстрактным представляется доказательство, чем дальше оно от контекста и чем точнее само по себе, тем более в поисках самопостижения удалено от духовной атмосферы. Тем не менее, во вступлении к «Proslogium'y» Ансельм утверждает, что пишет с точки зрения человека, стремящегося возвыситься духом к Богу и понять то, во что верит. Он также со всей откровенностью утверждает, что ищет один-единственный довод, с помощью которого возможно доказать существование Бога, и что сам является тем, кем полагается быть верующему христианину. Поэтому довольно трудно уловить какую-либо неправильность, рассматривая его доказательства в качестве доказательств. Вступать по данному поводу в дискуссию бессмысленно. По всей видимости, это уведет нас в сторону [85]85
Так, например, можно обсудить вопрос, какого рода бытие во всяком смысле можно считать совершенным. К тому же вопрос, имеет ли нам смысл говорить о необходимом бытии. Может возникнуть спор и об аналитических суждениях.
[Закрыть]. Тем не менее, можно сделать два следующих замечания. Во-первых, даже если мы соглашаемся с тем, что Фома Аквинский и Кант были правы, отвергая доказательство Ансельма [86]86
Действительно, в своей критике нашего доказательства Кант обращается к примеру гораздо менее удачному, чем пример, приведенный Джанимо с прекрасным островом. Тем не менее, Кант так же точно указал на некоторые существенные моменты, относящиеся к делу.
[Закрыть], нам по-прежнему придется объяснять, почему доказательство имеет особенность снова и снова возвращаться в различных формах. Или это просто случай, ставший постоянной причиной для логической неразберихи? Или же это тот случай, когда вера в предельную божественную реальность импонирует самой себе, а также умом определенного склада? Если это так, то почему? Во-вторых, заметно, что в доводах Ансельма и в его столкновении с Джанимо проявляется некая логическая изощренность, которую вряд ли следовало ожидать, если считать XI век практически на всем своем протяжении временем отсталости и интеллектуального невежества [87]87
В эссе об Ансельме «Средневековый гуманизм и прочие науки» (Оксфорд, 1970) Р.В. Соутерн обращает внимание не только на краткость и лаконизм доказательств Ансельма, но и на его отказ ссылаться на авторитеты, а также на стиль Ансельма задавать вопросы, уместные до сих пор, и получать на них ответы в свежей и оригинальной манере.
[Закрыть]. Логическая изощренность Ансельма хорошо просматривается в его анализе оборота «из ничто» в формуле «Бог сотворил мир из ничто». Он утверждает, что «из ничто» не подразумевает ничто – как существовавший до материального, особый вид нечто – последнее же равнозначно «не из ничто». Возможно, что Ансельм имел представление об упомянутой выше точке зрения Фредегизия Турского. Вероятно, Ансельм намеревался скорректировать эту точку зрения. Однако основным в данном случае является описанная им методика различения грамматической и логической форм суждений. Вовсе не верно думать, что средневековые мыслители были слепы и не видели должного различия и что свет впервые воссиял с появлением Бертрана Рассела [88]88
Данное различение, без всякого сомнения, было точно определено Расселом в форме обобщенной логической теории, тогда как Ансельма больше заботило значение определенного богословского положения. Но то, что говорит Ансельм, подразумевает различие между логической и грамматической формами.
[Закрыть].
Стоит добавить, что в своем трактате «De Grammatico» («О грамматисте»), написанном в форме диалога между преподавателем и студентом, Ансельм предпочитает пользоваться обычным, повседневным языком. Здесь он обращается к таким предметам, как паронимы, к теме, которая, по его словам, много обсуждалась диалектиками в его время [89]89
Была поднята дискуссия на тему из «Категорий» Аристотеля (10а, 27f), где Аристотель отмечает, что многие предметы называются или описываются паронимично или производными от одного корня словами, наподобие того как «бледный человек» от бледности, «грамматический» от грамматики и так далее.
[Закрыть]. Для специального рассмотрения им выбран случай, когда слово может функционировать как существительное и как прилагательное. В качестве примера он берет слово «grammaticus», которое может выполнять функцию существительного, как в сочетании «grammaticus loquitur» («грамматик говорит») или прилагательного. Однако в английском языке [90]90
Как, впрочем, и в русском.
[Закрыть]нельзя использовать слово «грамматический» в качестве существительного, поэтому мы возьмем слово «пьяный». В таких фразах: «пьяный – это неприятность» или «пьяный в том углу» – слово «пьяный» является существительным; тогда как в предложении «Петр был пьяным» оно является прилагательным. Вопрос, поставленный Ансельмом, заключается в том, обозначает ли такое слово сущность или качество. Большинство людей, наверное, ответили бы, что в разное время оно обозначает и то и другое. Однако для Ансельма дать подобный ответ невозможно. Можно использовать слово «пьяный» как прилагательное; но если оно используется само по себе для обозначения качества, возьмем для примера: «пьяный – это скверный», рассмеются не только грамматики, но даже крестьяне. В данном случае нам следует говорить: «опьянение – скверно» или «скверно быть пьяным». Вывод Ансельма состоит в том, что слово «пьяный» непосредственно означает опьянение, то есть состояние опьянения, и косвенно указывает на субъект, другими словами, оно означает опьянение и «апеллирует» к личности человека [91]91
Так, например, можно напоить и животное, поэтому, наверное, взятое в качестве примера Д.П. Генри – издателем трактата «О грамматисте» – слово «безграмотный» более предпочтительно, поскольку как о грамотном или безграмотном мы говорим не о ком-нибудь, а именно о человеке.
[Закрыть]. Но ведь обычное применение слов показывает нам, что слово «пьяный» скорее относится к субъекту. Хотя такие обороты, как «опьянение – это пьяный», исключаются. Сходным образом Ансельм доказывает, что в суждении «Том – белый» «белый» означает обладание качеством белого цвета и «относится» к Тому.
Очевидно, что подобные образцы диалектики Ансельма не являются примерами высокоразвитой логики. Но интерес здесь представляет то, как он проводит различие между обозначением (significatio) и отношением (appel– latio); как автор, полемизируя, пытается поддержать свою теорию, противопоставляя ее противоположной; как эта другая теория всякий раз приводит к появлению или оправдывает появление формулировок, являющихся абсурдными или бессмысленными применительно к обычным языковым нормам [92]92
Вот пример: «Пьяный – это скверный». Подобным образом Ансельм доказывает: если понятие «белый» берется в качестве значения предмета или субстанции, то тогда абсурдность оборотов будет оправдана.
[Закрыть]. Развитие логики шло по пути ее большей формализации. Но в раннем Средневековье с ней была тесно связана семантика природного или обыденного языка.
2
Перейти от Ансельма к Абеляру, как может показаться, значит перейти от богослова к диалектику; от святого, крайне ортодоксального и образованнейшего писателя к философу, склонному к ереси. Но Абеляр был не только одним из выдающихся ученых-диалектиков своего времени, он был также теологом. Впрочем, святым он не был, скорее это человек с воинственным расположением духа, преуспевший в создании себе врагов, в том числе в лице знаменитого святого Бернара, что, кажется, сделало его жизнь в обществе крайне тяжелой. Однако он не был еретиком в полном смысле этого слова – тем, за кого его выдавали некоторые из его противников. Во всяком случае, он был чрезвычайно одаренным мыслителем, человеком оригинальным по складу ума, обладавшим огромной работоспособностью, значительно поднявшим уровень интеллектуальной жизни.
Родился Абеляр в 1079 году в Ле-Пале, неподалеку от Нанта. Сначала он обучался у Росцелина, а затем у Уильяма из Шампо (ум. в 1120 г.), оба они позднее стали жертвами его изощренной диалектики. Вскоре мы видим его читающим лекции, сперва в Мелоне, затем в Корбейле, позже в Париже. Снова обратившись к теологии, Абеляр изучал этот предмет вместе с Ансельмом Ланским. Однако его врожденная воинственность вела к несчастьям. В 1113 году он приступил к преподаванию богословия в университете Парижа. Но его карьера прервалась вследствие известной его близости с Элоизой со всеми вытекающими отсюда последствиями. После этого он уединяется в аббатстве Сен-Дени. Поссорившись и тут, он удаляется в близлежащий Ножан-сюр-Сен, где основывает школу Духа-Утешителя для студентов, приезжавшим к нему в место его уединения. Позже, передав право владения школы Элоизе, он становится аббатом в Сент-Жильде, в Бретани. Тем не менее, его отношения с монахами нельзя было бы назвать умиротворенными [93]93
По-видимому, Абеляр пытался провести реформы, пришедшиеся не по вкусу местным монахам. В соответствии с их собственным признанием они попытались преднамеренно его умертвить.
[Закрыть]. Спустя несколько лет, в течение которых о нем ничего не было известно, он вернулся в Париж читать лекции в Сент-Женевьев, причем среди его слушателей находился Иоанн Солсберийский. Много времени Абеляр также посвящал литературной деятельности, результатом чего стало обвинение его в ереси, выдвинутое святым Бернаром. Приговор был вынесен и утвержден церковным синодом в Сансе в 1141 году. Прошение, направленное папе Иннокентию II, привело к осуждению и даже к запрету читать лекции. В это время Абеляром были предприняты некоторые шаги, направленные к примирению с церковью. Умер он в 1142 году; его смерть произошла в спокойной, уединенной обстановке клюнийского монастыря в Сан-Марсель-сюр-Сон.
Выше уже упоминалось, что Абеляр некоторое время учился у Гильома из Шампо. Хотя Гильом обучался у Росцелина, распространителя теории flatus votis, сам он был сторонником ультрареалистической теории универсальных понятий. Так, например, Гильом утверждал, что у всех людей есть одна общая сущность, пребывающая нераздельно в каждом из нас, и что каждая ее часть, пребывающая в конкретных людях, относится к общей сущности так же, как, например, понятие «человек» в суждении «человек смертен» соотносится с предикатом. Абеляр возражал против данной теории, ведущей, по его мнению, к нелепым выводам. Так, например, если Джон и Том нумерически имели бы одну и ту же сущность, то они, по всей видимости, были бы одним и тем же человеком. Следовательно, если Джон находился в Париже, а Том в Лондоне, то один и тот же человек мог быть сразу в двух местах. И далее, как можно было бы говорить о божественной сущности или субстанции, если учение Гильома имело вывод, что все сущности или субстанции идентичны сущности Бога или божественной субстанции [94]94
Скажем, если придерживаться мнения, что понятие «человек» относится к человеческой природе, которая численно одна и та же у всех людей, то логично было бы полагать: если такое слово, как «сущность» или «субстанция», в равной мере относится и к Богу, и к творениям, то из этого следует, что у Бога и творений нумерически одна общая сущность.
[Закрыть].
Под натиском критики со стороны Абеляра Гильом из Шампо вынужден был оставить свою теорию. Вместо этого он стал отстаивать мнение, что у видов, принадлежащих к одному общему роду, общая природа или сущность пребывает «нераздельно» (indifferenter). Что касается Абеляра, то он смотрел на эволюцию взглядов Гильома как на чисто словесную, и это несмотря на утверждение оппонента, что во временном промежутке два человеческих существа и не одно и то же, и ни один из них не отличается друг от друга. Однако из сохранившихся фрагментов его текстов [95]95
Большая часть сведений о столкновениях между Абеляром и Гильомом дошла до нас благодаря «Истории бедствий» Абеляра.
[Закрыть]вроде бы совершенно ясно, что он имел в виду, – у двух людей человеческая природа является не одной и той же, а подобной. Она представлена «неразличимо» в каждом из них в том смысле, что их никак нельзя отличить друг от друга, просто ссылаясь на определенные характеристики человеческой природы. Тем не менее, вряд ли возможно четко определить позицию Гильома или его направление [96]96
Так, до сих пор полагают, что сперва Гильом выдвинул теорию сходства и только потом предложил теорию неразличимости и в конце концов более прозрачную антиреалистическую теорию.
[Закрыть]. Но что совершенно ясно, так это то, что результатом критики Абеляра он оставил позицию крайнего реализма. В 1108 году он покинул должность при кафедральном университете Парижа, чтобы переехать для преподавания в аббатство Сент-Виктор неподалеку от Парижа. Он был видным богословом и впоследствии даже стал епископом в Шалон– сюр-Марн. Что касается отношения Абеляра к проблеме универсалий, то в своем введении в логику (известной под названием «Ingredientibus») он ставит вопрос, следует ли приписывать универсальность только словам или также предметам, далее он отмечает, что только одним словам присуща универсальность. Однако он не собирается утверждать, что само слово, или произнесенный звук, или группа звуков, flatus vocis, сами по себе являются универсальными понятиями. Он различает vox (слово, которое рассматривается как материальная сущность) и nomen, позже названное sermo (слово, имеющее логическое значение или содержание). Когда вид, принадлежащий к роду живых существ, определяется с помощью универсального понятия «человек», то данное понятие, в свою очередь, определяется в соответствии с его логическим содержанием. В случае, когда нечто определяется, – это уже sermo, а не vox. И только одним sermones может быть приписана универсальность.
Конечно, существо дела состоит в том, что нет универсальных сущностей или предметов. Так, например, существуют только отдельные люди. Но одновременно данные индивидуумы сходны между собой, причем в самых разнообразных, но определенных отношениях. И разум, учитывая данные сходства, в то же время не принимает в расчет или абстрагируется от всех факторов, которые способствуют различению [97]97
Абеляр отмечает: если пренебрегать дифференцирующими факторами, то предметы предстают иначе, чем так, как они действительно существуют. Он также настаивает на том, что, если универсальная идея не включает в себя не являющиеся существенными отличительные черты, нельзя говорить о ней как об искажающей действительность.
[Закрыть].
Абеляр находит много различных способов изложить конечные результаты этого отвлеченного подхода. Иногда он даже говорит об универсальной концепции или универсальном «понимании» как о спутанном образе, который точно символизирует множество вещей, именно потому, что образ является спутанным, смутным или расплывчатым. Но в другом месте об образе он уже столь определенно не высказывается. К примеру, он утверждает, что концепция, представляющая человека, состоит из нескольких общих понятий – животности, разумности и смертности. По этой причине мы должны все тщательно взвесить, перед тем как высказать предположение, что Абеляр предвосхитил Беркли в его отождествлении универсальных идей со спутанными образами. Однако в любом случае Абеляр в первую очередь акцентирует внимание не столько на конкретной природе мыслительных процессов, связанных с предикацией универсальных понятий, сколько на факте универсальной принадлежности – но не в отношении к предметам, а определенным словам или терминам, в связи с их логическими функциями.
Такое понятие, как человек, конечно, не является именем собственным, так, как, скажем, Сократ. Однако, ввиду того что оно применимо ко всем людям, Абеляр может говорить о нем как об их, людей, имени. Другими словами, универсальность приписывается общим именам существительным, на основании их именных или неопределенно относимых ко множеству индивидуумов функций. Тогда, согласно Абеляру, мы можем говорить зимой о розах или, скажем, о розе, хотя зимой нет никаких роз, таким образом упоминая их. Поэтому им проводится различие между нарицательной и значащей функциями терминов. Если, например, утверждать, что розы не существуют, то термин «роза», очевидно, не используется для наименования существующих предметов. Ясно, это равносильно тому, что оно обладает значением и указывающей функцией. Абеляром написаны комментарии к трактатам по логике, среди которых «Введение» Порфирия, «Категории» и «Об истолковании» Аристотеля и «О различии в вещах» Боэция. Им также написан трактат по диалектике («Dialectica»), в котором разговор шел о предложениях, их составных частях, силлогизмах и определениях, а также обсуждалась идея логической последовательности. Он работал с так называемой «старой логикой» – большей частью наследием Боэция; но в своей трактовке проблемы он стремился отойти от представления о логике как науке, имеющей дело только с объектами, в том числе с мысленными объектами, обратившись к логике, рассматривающей термины и суждения [98]98
Например, если мы скажем, что суждение «человек – это животное» истинное благодаря своей форме (аналитически истинное суждение), его истинность зависит от включения слова «животное» в определение человека как разумного животного.
[Закрыть].
Среди сочинений Абеляра есть трактат, озаглавленный «Sic et Non» («Да и нет»), в котором собраны противоречащие друг другу тексты из Священного Писания и богословские положения. Основное значение данной работы во вкладе, внесенном в развитие схоластического метода; различные точки зрения подкреплены обусловливающими их причинами, что дополняется попытками разрешить поставленные задачи. Противоположные или несовместимые положения в трактате «Да и нет» даются в основном без всякой попытки привести их к согласованию. Целью работы, несомненно, было предоставление учащимся материала для размышлений и упражнений в подлинном искусстве диалектики. Тем не менее, мы не вправе на этом основании делать вывод, что, по мнению Абеляра, здесь нет никакой возможности для решения, согласованного с христианской верой. Кроме этого, даже в «Да и нет» Абеляр отстаивает свою собственную позитивную богословскую точку зрения, которая подробно развивается в таких произведениях, как «Theologia Christiana» («Христианское богословие»), комментарии к Посланию апостола Павла к римлянам и трактат «О Троице». Вполне возможно, что Абеляр был рационалистом и пытался понять и дать объяснение содержанию христианской веры.
Отсюда некоторые его взгляды вызывали острую критику и даже обвинения в ереси. Но по-видимому, не существует настоящих причин рассматривать его как рационалиста в современном и популярном смысле этого слова или полагать, что в трактате «Да и нет» он прежде всего стремился опорочить христианское вероучение [99]99
Хорошо известны слова, предназначавшиеся Абеляром Элоизе, а именно что он не смог бы быть ни философом, если бы это значило отказаться от Павла, ни Аристотелем, если бы это влекло за собой отпадение от Христа (Письмо 17).
[Закрыть].
В своей работе «Scito teipsum» («Познай себя») Абеляр обращается к вопросам нравственности, хотя сегодня не все затрагиваемые им темы можно было бы признать относящимися к сфере нравственной философии. Примечательной особенностью данной работы является выделение намерения. Действия, данные исключительно сами по себе, являются морально индифферентными. Только намерение придает им нравственную определенность, что делает их либо справедливыми, либо несправедливыми. Помимо этого существуют склонности, которые также могут определяться как хорошие или дурные; однако дурная склонность сама по себе не грех. Поскольку человек может бороться с ней, то это делает его достойным поощрения. Грех возникает лишь тогда, когда человек примиряется с пороком, злом или, что вернее, когда он не воздерживается от того, что ему не следует делать [100]100
Абеляр выражает свое отношение к проблеме через отрицание для того, чтобы показать – у греха нет положительной сущности, есть лишь отсутствие правильного порядка в человеческой воле.
[Закрыть]. Если можно было бы спросить, что значит согласие со злом, то ответ был бы таков: поступать пренебрегая божественной волей. По существу, грех состоит в искаженной воле, во внутреннем поступке, заключающемся в игнорировании божественной воли. Внешние действия здесь более ничего не добавляют. Если палач на законном основании вешает человека без уважения к закону и к правосудию, его внешний поступок идентичен тому, как если бы он вешал человека на основании мотивов личной мести и вражды. Есть только содержание намерения, с помощью которого и устанавливается различие. Моральный статус человеческих поступков независим и от последствий. Ведь последствия наших поступков, без всякого сомнения, всегда подчинены нам самим. Таким образом, все важное заключено в намерении.
Отождествляя грех с презрением к божественной воле, данной либо через известный природный закон (опосредованный причиной), либо в форме заповедей, открытых Богом, Абеляр настаивает на том, что не может быть вины и греха там, где божественная воля находится в неведении. Он настаивает на том, что никто не может быть признан виновным в презрении к Богу, если он противоречив в неведении истины или же не поступает вопреки своей совести [101]101
Учение Абеляра, утверждавшее, что по причине невежества оправдывается виновность, было осуждено собором в Сансе.
[Закрыть].
О нравственной стороне жизни человека Абеляр размышляет как христианин, вынося на обсуждение темы, которые сегодня философ-моралист, скорее всего, предоставил бы на суд богослову. Но было бы анахронизмом ожидать здесь другого, не говоря уже совсем о том обстоятельстве, что не существует настоящей причины, почему бы христианину не следовало рассуждать, как и подобает христианину, о нравственной стороне человеческой жизни. В любом случае сильными чертами его этики, по всей вероятности, являются выделение намерения и личная совесть как субъективная этическая норма. Для большей уверенности им даже преувеличивается роль намерения за счет других факторов, которые могут существовать в нашем сознании. Но никто не может утверждать, что этика Абеляра является вполне завершенной и определенной. Вернее было бы утверждать, что им привлечено внимание к обсуждению ряда интересных и важных нравственных проблем, а также что он внес значительный вклад, подняв уровень этической проблематики.
Глава 7
Школы XII века
1
В связи с Каролингским ренессансом мы уже упоминали о школах при монастырях и кафедральных соборах. Само собой разумеется, что школы при монастырях в начальные времена своего существования располагались в самом монастыре. Ведь в первую очередь удовлетворялись потребности желающих приобщиться к монастырской жизни. Впрочем, при некоторых монастырях также имелись школы, находившиеся за их пределами. Однако уже в XI веке некоторые из монастырских школ, подобных находившейся в Беке, стали привлекать учащихся из разных стран. Школы при кафедральных соборах также были по большей части клерикальными по духу, и в них образование получали чиновики религиозных орденов. В XII веке некоторые из этих школ стали значительными образовательными центрами, в первую очередь Шартрская и Парижская.
Обучение правоведению и медицине в первое время сосредоточивалось в Италии. В некоторых итальянских городах, как, например, в Павии, находились городские школы правоведения; хотя в XII веке все прочие образовательные центры заслонил собой образовательный центр в Болонье. В первой половине данного столетия здесь читал лекции и комментировал кодекс Юстиниана Ирнерий. Также в Болонье монах из Камальдолезе Грациан представил свой кодекс канонического права, который способствовал подготовке правоведов, необходимых для нужд церкви. Что касается изучения медицины, то первый значительный центр по ее изучению находился в Салерно. Живший там в XI веке монах Константин из Монте-Кассино перевел с арабского на латинский некоторые трактаты Гиппократа и Галена. Здесь же в Салерно развивалось одно из первых в своем роде направлений профессионального обучения врачей, в основе которого лежала греко-арабская медицина. Уже позже в других медицинских школах, таких, как в Монпелье во Франции, данное направление становилось все более заметным. Однако в конце XI столетия главным центром медицинского обучения оставался Салерно. В первой половине XII столетия процветающей школой был также Оксфорд, в котором Роберт Пуллен, впоследствии кардинал, читал лекции по богословию до своего переезда в Париж. Позже в Оксфорде также читал лекции законовед Вакарий из Ломбардии, переехавший в Иорк в середине века. Что касается Парижа, то местные школы все более и более выделялись на общем фоне в течение всего XII века и уже привлекали к себе преподавателей и учащихся из других образовательных центров.
Болонья, Париж и Оксфорд к тому времени уже являлись прославленными университетами. В этой главе в основном мы будем говорить об университетах, достигших в XII веке зенита своей славы, а позднее пришедших в упадок. Во Франции это провинциальные и местные школы и университеты, такие, как в Шартре и Лане [102]102
Школа в Лане славилась в то время, когда там преподавали богословие Ансельм Ланский (около 1050–1117) и его брат. Известно, что там же некоторое время вместе с Ансельмом изучал богословие и Абеляр.
[Закрыть], которые полностью затмевали Парижский университет.
