Текст книги "Переговоры"

Автор книги: Фредерик Форсайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

– Я не должен выпускать ее из рук, и она должна вернуться на место к полуночи.

– Ерунда, – дружелюбно сказал Куинн, – идите работать и возвращайтесь через четыре часа. Я буду здесь и верну вам ее.

Лутц ушел. Сэм не понимала, о чем они говорили по-немецки, но сейчас она наклонилась вперед посмотреть, что получил Куинн.

– Что ты ищешь? – спросила она.

– Я хочу узнать, были ли у этого подонка действительно близкие друзья, – ответил Куинн и начал читать досье.

Первым документом была вырезка из антверпенской газеты от 1965 года, общий обзор местных молодых людей, завербовавшихся воевать в Конго. В те дни для Бельгии это был крайне эмоциональный вопрос – истории о том, как повстанцы Симба насилуют, пытают и убивают священнослужителей, монахинь, плантаторов, миссионеров, женщин и детей, многие из которых были бельгийцами, придавали наемникам, подавившим восстание Симба, определенный романтический ореол. Статья была на фламандском языке с приложенным переводом на немецкий.

Марше Пауль, родился в Льеже в 1943 году, отец валлонец, мать фламандка, чем объясняется французское имя мальчика, выросшего в Антверпене. Отец убит в ходе освободительной борьбы в Бельгии зимой 1944–1945 года. Мать вернулась в родной Антверпен.

Трущобное детство, проведенное около доков. С ранней юности неприятности с полицией. Целый ряд приговоров по мелким делам до 1964 года. Оказался в Конго с группой Жака Шрамма «Леопард». Никакого упоминания об обвинении в изнасиловании, возможно, полиция Антверпена молчала, надеясь, что он снова объявится здесь и будет арестован.

Во втором документе он был лишь бегло упомянут. В 1966 году он явно покинул Шрамма и вступил в Пятую команду, которой к тому времени руководил Джон Петерс, сменивший Майка Хора. Поскольку группа в основном состояла из южно-африканцев, Петерс быстро выгнал большинство британцев, остававшихся от Хора. Таким образом фламандский язык Марше, возможно, помог ему выжить среди африкандеров, поскольку их язык очень близок к фламандскому.

В двух других вырезках упоминался Марше или просто гигант-бельгиец по прозвищу Большой Пауль, остававшийся после роспуска Пятой команды и отъезда Петерса и присоединившийся к Шрамму как раз во время мятежа 1967 года в Стэнливиле и долгого марша на Букаву.

Наконец, Лутц включил пять фотокопий из классической книги Энтони Моклера «Historic des Mercenaires»,[9]9
  «История наемников» (фр.).


[Закрыть] из которых Куинн мог узнать о событиях, происходивших в последние месяцы пребывания Марше в Конго.

В конце июля 1967 года, группа Шрамма, не в силах удержать Стэнливиль, направилась к границе, легко преодолела сопротивление и достигла Букаву, некогда великолепный оазис для бельгийцев, прохладный курорт на берегу озера, и закрепилась там.

Они продержались три месяца, пока у них не кончились боеприпасы.

Затем они перешли по мосту через озеро в соседнюю республику Руанда.

Остальное Куинн знал. Хотя у них не было боеприпасов, они запугали правительство страны, полагавшее, что если не пойти им навстречу, то они просто терроризируют всю страну. Бельгийский консул был завален работой.

Многие бельгийские наемники случайно или нарочно потеряли свои документы, удостоверяющие их личности. Задерганный консул выдавал временные бельгийские удостоверения личности на те фамилии которые ему давали. Вероятно, именно тогда Марше стал Полем Лефортом. Можно полагать, что у него хватило сообразительности сделать позже эти документы постоянными, особенно если некий Поль Лефорт когда-то существовал и погиб там.

23 апреля 1968 года два самолета Красного креста наконец репатриировали наемников. Один самолет полетел прямо в Брюссель со всеми бельгийцами на борту. Со всеми, кроме одного. Бельгийская общественность была готова чествовать наемников как героев. Другое дело – полиция. Они проверяли каждого сходившего с самолета и искали его имя в списке разыскиваемых полицией. Марше, вероятно, сел в другой самолет, тот, который выгружал наемников в Пизе, Цюрихе и Париже. Всего эти два самолета привезли в Европу 123 наемника из Европы и Южной Африки.

Куинн был убежден, что Марше был на втором самолете и что он исчез на 23 года, работая на увеселительных ярмарках, пока его не наняли для последней акции за рубежом. Но никакого намека на это в бумагах не было.

Вернулся Лутц.

– Еще одно дело, – сказал Куинн.

– Не могу, – запротестовал Лутц. – Уже и так говорят, что я готовлю материал о наемниках. Но это чушь, я делаю статью о совещании министров сельского хозяйства стран Общего рынка!

– Расширьте ваш кругозор, – предложил Куинн. – Сколько германских наемников участвовало в мятеже в Стэнливиле, в марше на Букаву, осаде Букавы и сколько их было в лагере для интернированных в Руанде?

Лутц записал вопросы.

– Вы знаете, у меня жена и дети, мне пора домой.

– Значит, вы счастливый человек, – сказал Куинн.

Область поиска информации, которую он просил, была гораздо уже, и Лутц возвратился из архива через двадцать минут. На этот раз он оставался с ними, пока Куинн читал.

Лутц принес полное досье на германских наемников, начиная с 1960 года и позже. Там было, по крайней мере, человек двенадцать. Некий Вильгельм был в Конго в районе Ватса. Умер от ран, полученных в результате засады на дороге в Паулис. Рольф Штайнер был в Биафре, сейчас проживает в Мюнхене, но он никогда не был в Конго. Куинн перевернул страницу.

Зигфрид «Конго» Мюллер был в Конго от начала до конца, умер в Южной Африке в 1983 году.

Там были еще два немца, оба жили в Нюренберге по указанным адресам, но они уехали из Африки весной 1967 года. Таким образом, оставался один.

Вернер Бернгардт был в Пятой команде, но перешел к Шрамму, когда группа была распущена. Он участвовал в мятеже, в марше на Букаву и в осаде курорта на озере. Но его адреса не было.

– Где бы он мог быть сейчас? – спросил Куинн.

– Если адрес не указан, значит, он исчез, – ответил Лутц. – Вы же знаете, это был 1968 год, а сейчас 1991. Он мог умереть или уехать куда-нибудь. Такие люди, как он… вы знаете… Центральная или Южная Америка, Южная Африка…

– Или здесь, в Германии, – предположил Куинн.

Вместо ответа Лутц взял в баре телефонный справочник. Там было четыре колонки Бернгардтов, и это только в Гамбурге. В Федеральной Республике Германия имеется десять земель и в каждом есть несколько таких телефонных справочников. «Если вообще у него есть телефон», – сказал Лутц.

– А как насчет досье криминальной полиции? – поинтересовался Куинн.

– Если только это не входит в компетенцию федеральной полиции, то придется обращаться в десять полицейских управлений, – сказал Лутц. – Вы знаете, что после войны, когда союзники были настолько добры, что написали нам нашу конституцию, у нас все децентрализовано. Так что у нас не может быть другого Гитлера. И найти кого-нибудь в таких условиях чертовски трудно. Я знаю это, ведь это моя работа. Ну, а в случае с таким человеком… очень мало шансов. Если он захочет исчезнуть, он исчезнет. Этот явно хотел исчезнуть, иначе за двадцать три года он дал бы какое-нибудь интервью или попал бы на страницы печати. Но ничего этого не случилось, иначе это было бы в досье.

У Куинна был последний вопрос – откуда этот Бернгардт родом? Лутц просмотрел страницы документов.

– Дортмунд, – сказал он. – Он родился и вырос в Дортмунде. Может быть, местная полиция знает о нем что-нибудь. Но они вам ничего не скажут. Гражданские права, сами понимаете, мы в Германии очень щепетильно относимся к гражданским правам.

Куинн поблагодарил его и отпустил домой. Сэм и он пошли по улице, ища приличный ресторан.

– Ну, а теперь куда? – спросила она.

– Дортмунд. Я знаю там одного человека.

– Дорогой мой, ты знаешь одного человека в любой точке земного шара.

* * *

В середине ноября Майкл Оделл встретился с президентом Кормэком с глазу на глаз в Овальном Кабинете. Вице-президент был потрясен переменой, происшедшей со своим старым другом. Джон Кормэк не только не оправился после похорон, но казался еще более усохшим.

Оделла беспокоили не только перемены во внешности президента, дело в том, что тот потерял старую способность концентрации и умение проникать в суть явлений. Он попытался привлечь внимание президента к расписанию его встреч.

– О да, – сказал Кормэк, пытаясь вернуться к действительности, – давайте посмотрим.

Он стал читать расписание на понедельник.

– Джон, – мягко сказал Оделл, – сегодня вторник.

На страницах дневника Оделл видел жирные красные линии, перечеркивающие назначенные встречи. В столице был глава государства-члена НАТО, и президент должен встретить его на лужайке Белого дома, не вести переговоры, европеец поймет это, а только встретить.

Основной вопрос был не в том, поймет ли его европеец, но в том, как отнесутся средства массовой информации Америки к тому, что президент не сможет его встретить. Оделл опасался, что они поймут это слишком хорошо.

– Замени меня, – попросил Кормэк.

Вице-президент кивнул. «Конечно», – сказал он мрачно. Это была десятая отмененная встреча за неделю. Всю работу с бумагами можно было сделать силами работников Белого дома, президент подобрал хорошую команду. Но американский народ дает огромную власть этому единственному человеку – президенту, главе государства, старшему административному чиновнику, главнокомандующему вооруженными силами, человеку, держащему палец на ядерной кнопке, на определенных условиях. И одно из них состоит в том, что у народа есть право видеть его в действии и притом часто. Поэтому именно Генеральный Прокурор отреагировал на озабоченность Оделла через час в ситуационной комнате.

– Он не может оставаться там вечно, – сказал Уолтер.

Оделл рассказал им все о состоянии, в котором он нашел президента.

Здесь были члены внутреннего кабинета – Оделл, Стэннард, Уолтерс, Дональдсон, Рид и Джонсон плюс доктор Армитейдж, которого пригласили как консультанта.

– От него осталась лишь оболочка, это – тень человека, каким он был всего пять недель тому назад, – сказал Оделл.

Все были мрачны и подавлены.

Доктор Армитейдж объяснил, что президент Кормэк страдает от глубокой послешоковой травмы, от которой он никак не может оправиться.

– Что это значит на человеческом языке? – резко спросил Оделл.

Это значит, терпеливо объяснил доктор Армитейдж, что личное горе президента настолько велико, что оно лишает его воли продолжать работу.

Сразу после похищения, сообщил психиатр, президент перенес подобную травму, но не столь сильную. Тогда главной проблемой были стресс и беспокойство, вызванные неизвестностью и волнением из-за того, что он не знал, что происходит с его сыном, жив он или мертв, в добром здравии или с ним плохо обращаются, когда его отпустят и отпустят ли вообще.

Во время переговоров стресс несколько уменьшился. Он узнал от Куинна, что сын его был, по крайней мере, жив. Когда близилось время обмена, он в какой-то степени пришел в себя.

Но смерть единственного сына и ужасные обстоятельства его гибели явились для него почти физическим ударом. Будучи человеком замкнутым, он не мог разделить свое горе и выразить свою печаль. На него напала меланхолия, пожирающая его моральные силы и ментальные способности, то есть те качества, которые обычно называют волей.

Собравшиеся слушали психиатра с тяжелым сердцем. Они надеялись, что он скажет им, что у президента на уме. Во время нескольких редких встреч с ним они и без врача видели и понимали его состояние. Они видели изможденного и убитого горем человека, усталого до изнеможения, преждевременно состарившегося, лишенного энергии и интереса к окружающей действительности. В Америке и раньше были президенты, заболевавшие на своем посту, тогда государственная машина могла справляться с ситуацией.

Но ничего подобного не было. Даже без растущего числа вопросов со стороны средств массовой информации некоторые из присутствующих задавали себе вопрос: может ли и должен ли Джон Кормэк занимать этот пост дальше.

Билл Уолтерс слушал психиатра с каменным выражением лица. Ему было сорок четыре года, и он был самым молодым членом кабинета. Это был жесткий и блестящий адвокат из Калифорнии, специализировавшийся на делах корпораций. Джон Кормэк пригласил его в Вашингтон в качестве Генерального прокурора, чтобы использовать его талант в борьбе с организованной преступностью, большая часть которой ныне прячется за фасадами корпораций. Те, кто восхищался им, признавали, что он может быть безжалостным во имя верховенства закона, а его враги, а он обрел их немало, боялись его настойчивости.

Он обладал приятной внешностью, носил костюмы для более молодых людей и всегда был аккуратно причесан. Но за внешним шармом могли скрываться холодность и бесчувственность, составляющие его внутреннюю суть. Те, кто имел с ним дело, замечали, что единственным признаком того, что он входил в суть дела, было то, что он переставал моргать. И его немигающий взгляд мог сильно действовать на нервы. Когда доктор Армитейдж вышел из комнаты, Уолтерс первым нарушил молчание.

– Может так случится, джентльмены, что нам придется серьезно подумать о Двадцать пятой.

Все они знали об этом, но он первый упомянул о возможности ее применения. Согласно Двадцать пятой поправке вице-президент и большинство Кабинета могут в письменном виде известить президента, минуя сенат и спикера палаты представителей, о том, что они считают, что президент больше не в состоянии исполнять свои обязанности, налагаемые на него высокой должностью. Об этом говорится в Разделе 4 Двадцать пятой поправки.

– Вы явно выучили ее наизусть, Билл, – резко сказал Оделл.

– Не горячитесь, Майкл, Билл всего лишь упомянул об этом, – сказал Джим Дональдсон.

– Он скорее уйдет в отставку, – заявил Оделл.

– Да, – сказал Уолтерс мягко, – по причине здоровья и с полным пониманием и благодарностью всей страны. Возможно, нам придется сообщить ему об этом. Вот и все.

– Но, надеюсь, не сейчас, – заявил Стэннард.

– Правильно, правильно, – поддержал его Рид. – Еще есть время. Горе наверняка пройдет, он поправится и станет таким, каким он был прежде.

– А если нет? – спросил Уолтерс.

Его немигающий взгляд окинул всех, сидевших в комнате. Майкл Оделл резко встал. В свое время он участвовал во многих политических схватках, но холодность Уолтерса ему никогда не нравилась. Тот никогда не пил и, судя по его жене, занимался любовью сугубо по расписанию.

– Хорошо, мы будем следить за этим, – сказал он, – Теперь, однако, отложим решение этого вопроса. Вы согласны, джентльмены?

Все кивнули в знак согласия и встали. Они отложат рассмотрение вопроса о применении Двадцать пятой поправки по крайней мере на некоторое время.

* * *

Это было сочетание земель в Нижней Саксонии и Вестфалии, знаменитых своей пшеницей и ячменем, простиравшихся к северу и востоку, а также кристально чистой водой расположенных неподалеку холмов, что сделало Дортмунд городом пива. Еще в 1293 году король Нассау Адольф дал гражданам небольшого городка на юге Вестфалии право варить пиво.

Стальная промышленность, страхование, банки и торговля пришли позже.

Но основой всего было пиво, и в течение столетий жители Дортмунда сами выпивали большую его часть. Промышленная революция середины и конца девятнадцатого века добавила третий ингредиент к зерну и воде – жаждущих рабочих фабрик, выраставших как грибы вдоль долины Рура. В начале долины, откуда можно было видеть на юго-западе высокие трубы Эссена, Дуйсбурга и Дюссельдорфа, стоял город, как бы между зерновыми прериями и клиентами. Отцы города воспользовались таким положением, и Дортмунд стал пивной столицей Европы.

Всем пивным делом заправляли семь гигантских пивоварен: «Бринкхоф», «Кронен», «ДАБ», «Штифте», «Риттер», «Тир» и «Моритц». Ганс Моритц был владельцем наследственной фирмы, а также главой династии, насчитывающей восемь поколений. Но он был последним человеком, который один владел и контролировал свою империю, что сделало его очень богатым. Видимо, это богатство, а также широкая известность побудили банду «Баадер-Майнхоф» похитить его дочь Ренату десять лет тому назад.

Куинн и Сэм остановились в гостинице «Ремишер Кайзер Отель» в центре города, и Куинн почти без всякой надежды стал исследовать телефонный справочник. Номера резиденции там, конечно, не было. Тогда он написал личное письмо на бланке отеля, вызвал такси и попросил доставить его в главную контору пивоваренного завода.

– Ты думаешь, твой друг все еще здесь? – спросила Сэм.

– Он здесь, – сказал Куинн, – если только он не за границей или в одном из своих шести домов.

– Однако он любит переезжать с места на место, – заметила Сэм.

– Да, так он чувствует себя в большей безопасности. Французская Ривьера, Карибское море, лыжный домик в Швейцарии, яхта…

Он был прав, полагая, что вилла на озере Констанц была давно продана, так как именно там состоялось похищение.

Куинну повезло. Они ужинали, когда его позвали к телефону.

– Герр Куинн?

Он узнал этот глубокий культурный голос. Этот человек говорил на четырех языках, и его можно было по голосу принять за концертирующего пианиста. Возможно, ему и нужно было быть пианистом.

– Герр Моритц? Вы в городе?

– Вы помните мой дом? Должны помнить. Когда-то вы прожили там две недели.

– Да, сэр, я помню его, я только не знал, сохранили ли вы его до сих пор.

– Все тот же старый дом, Рената любит его и не разрешает мне сменить его на какой-нибудь другой. Чем могу быть полезен?

– Я хотел бы встретиться с вами.

– Завтра утром, в десять тридцать.

– Обязательно буду.

Они выехали из Дортмунда на юг по Рурвальдштрассе, оставили позади промышленный и торговый район и въехали во внешний пригород Зибурга.

Начались холмы, заросшие лесом, и усадьбы богатых людей, спрятанные в этих лесах.

Усадьба Моритцов занимала четыре акра парка на узкой дороге, идущей от Хоэнзибургштрассе. На другой стороне долины монумент Зибурга смотрел на Рур и шпили Зауэрланда.

Дом был превращен в крепость. Весь участок был обнесен высоким забором, ворота были стальные, а на сосне неподалеку была прикреплена телевизионная камера. Кто-то наблюдал за тем, как Куинн вышел из машины и сообщил о себе в микрофон, расположенный около ворот и закрытый стальной решеткой. Через две секунды ворота открылись, а когда машина въехала, закрылись вновь.

– Герр Моритц наслаждается уединением, – заметила Сэм.

– У него есть на то причины, – сказал Куинн.

Он остановился на дорожке из темного гравия перед белым домом, и слуга в ливрее впустил их в дом. Герр Моритц принял их в элегантной гостиной, где их уже ожидал горячий кофе в серебряном кофейнике. Его волосы стали белее, чем их помнил Куинн, а на лице появилось больше морщин, но рукопожатие его было таким же твердым и улыбка такой же серьезной.

Не успели они сесть, как дверь отворилась и молодая женщина застыла на пороге в нерешительности. Лицо Моритца посветлело. Куинн оглянулся.

Она была довольно хорошенькая и чрезвычайно застенчивая. На месте двух мизинцев были обрубки. Куинн подумал, что ей должно быть около двадцати пяти лет.

– Рената, котеночек мой, это мистер Куинн. Ты помнишь мистера Куинна? О, да, ты не можешь его помнить.

Моритц встал, подошел к дочери, пробормотал что-то ей на ухо и поцеловал в макушку. Она повернулась и вышла. Моритц сел на свое кресло.

Лицо его было бесстрастным, но нервные движения пальцев выдавали внутреннее волнение.

– Она… так и не пришла в себя полностью. Лечение продолжается. Она предпочитает оставаться дома, редко выходит куда-нибудь. После того, что эти скоты сделали с ней, она никогда не выйдет замуж…

На большом рояле «Стейнвей» стояла фотография смеющейся озорной девочки лет четырнадцати на лыжах. Это было за год до похищения. Через год Моритц нашел ее в гараже. Резиновый шланг от выхлопной трубы шел в закрытую кабину. Мотор автомобиля работал. Об этом Куинну сообщили в Лондоне.

Моритц сделал над собой усилие.

– Извините, чем могу быть вам полезен?

– Я пытаюсь найти одного человека. Он приехал из Дортмунда очень давно. Он может быть до сих пор еще здесь, или в Германии, или за границей, или в могиле. Я не знаю.

– Ну, для этого есть агентства, есть специалисты. Конечно, я могу нанять….

Куинн понял, что Моритц думает, что ему нужны деньги, чтобы нанять частных детективов.

– Или вы можете обратиться в службу регистрации по месту жительства – Einwohnermeldienst.

Куинн покачал головой.

– Не думаю, чтобы они знали о нем. Он наверняка не станет добровольно сотрудничать с властями, но думаю, что полиция за ним приглядывает.

Согласно правилам, граждане Германии, переезжающие в новое жилище в стране, должны известить об этом Офис регистрации жильцов и сообщить свой старый и новый адреса. Как и большинство бюрократических систем, она работает лучше на бумаге, чем в жизни. Те, с кем ищет встречи полиция или налоговое управление, как правило, нарушают этот порядок.

Куинн рассказал историю этого человека по имени Вернер Бернгардт.

– Если он до сих пор в Германии, то по возрасту он должен работать, – сказал Куинн, – если только он не переменил фамилию, а это значит, что у него есть карточка социального страхования, он платит подоходный налог, или кто-то платит за него. Судя по его прошлому, он может быть не в ладах с законом.

Моритц задумался над сказанным.

– Если он законопослушный гражданин, пусть даже бывший наемник, и если он никогда не нарушал закон в Германии, то на него нет досье в полиции, – заявил он. – А что касается чиновников налогового управления и социального страхования, то они сочтут это конфиденциальной информацией и не ответят на ваш или даже мой запрос.

– Но они ответят на запрос из полиции, – заметил Куинн, – я полагал, что у вас найдутся друзья в городской или земельной полиции.

– Ах, – сказал Моритц.

Только он знал, сколько денег он пожертвовал на благотворительные цели для полиции города и земли Вестфалия. Как и в любой стране, деньги – это власть, и оба эти элемента могут купить или получить информацию.

– Дайте мне двадцать четыре часа. Я позвоню вам.

Он был верен своему слову, но его тон, когда он позвонил в гостиницу на следующее утро после завтрака, был отчужденный, как будто кто-то вместе с информацией предупредил его о чем-то неприятном.

– Вернер Рихард Бернгардт, – сказал он, как будто читая по бумажке, – сорока восьми лет, бывший наемник в Конго. Он жив, находится в Германии. Работает у Хорста Ленцлингера, торговца оружием.

– Спасибо. А где мне найти господина Ленцлингера? – спросил Куинн, записывая эту информацию.

– Это не так легко. У него есть офис в Бремене, но живет он за городом Ольденбургом в графстве Аммерланд. Как и я, очень любит уединение. Но здесь наше сходство кончается. Будьте с ним осторожны, герр Куинн. Мои источники сообщают, что, несмотря на респектабельный фасад, он остался гангстером.

Он дал Куинну его адрес.

– И еще одно. Мне очень жаль. Пожелание от полиции Дортмунда. Пожалуйста, уезжайте отсюда и никогда не возвращайтесь. Это все.

Слухи о роли Куинна в том, что произошло на обочине Бакингэмской дороги, ширились. Скоро перед ним начнут закрываться многие двери.

– Не хочешь ли сесть за руль? – спросил он Сэм, когда они упаковали свои вещи и выписались из отеля.

– С удовольствием. Куда едем?

– В Бремен.

Она посмотрела на карту.

– Бог мой, это же на полпути назад в Гамбург.

– Фактически две трети. Поезжай по Е37 на Оснабрюк и следи за указателями. Получишь большое удовольствие.

* * *

В тот вечер полковник Рорберт Истерхауз вылетел из Джидды в Лондон, сделал пересадку и полетел прямым рейсом в Хьюстон. Во время полета над Атлантическим океаном у него была возможность просмотреть множество американских газет и журналов.

В трех из них были статьи на одну и ту же тему, и ход рассуждений их авторов был удивительно одинаков. До президентских выборов в ноябре 1992 года оставалось всего двенадцать месяцев. При нормальном ходе событий у республиканской партии не будет никакого выбора. Президент Кормэк будет выдвинут кандидатом в президенты на второй срок.

Но ход событий за последние шесть недель не был нормальным, об этом журналисты сообщали читателям, как будто те сами об этом не догадывались. Они описывали, как подействовала на президента Кормэка гибель сына – она травмировала его и почти лишила работоспособности.

Все три журналиста перечислили в хронологическом порядке случаи потери концентрации, отмены публичных выступлений и появления на людях за последние две недели после похорон на острове Нэнтакет. Один из них даже назвал главу государства «человеком-невидимкой».

И выводы всех трех статей тоже были одинаковы. Возможно, было бы лучше, если бы президент сошел со сцены в пользу вице-президента Оделла и дал бы последнему двенадцать месяцев, чтобы подготовиться к перевыборам в ноябре 1992 года.

В конце концов, рассуждал журнал «Тайм», основная цель внешней, оборонной и экономической политики Кормэка, а также уменьшение военного бюджета на 100 миллиардов долларов при соответствующем сокращении военных расходов СССР, была уже мертва.

«Дохлое дело», – так охарактеризовал журнал «Ньюсуик» шансы на ратификацию договора Сенатом, когда он возобновит работу после рождественских каникул.

Истерхауз приземлился в Хьюстоне около полуночи, проведя двенадцать часов в воздухе и два в Лондоне. Заголовки газет в аэропорту Хьюстона были более откровенны: Майкл Оделл – техасец, и он будет первым президентом-техасцем со времен Линдона Джонсона, если заменит на этом посту Кормэка.

Совещание группы «Аламо» было запланировано через два дня в здании Пан-Глобал-Билдинг. Лимузин фирмы доставил Истерхауза в отель «Ремингтон», где ему был заказан номер люкс. Перед тем, как лечь спать, он услышал краткую сводку новостей. В ней опять поднимался тот же вопрос.

Полковник не был посвящен в план «Трэвис», ему это не было положено знать. Но он твердо знал одно: со сменой руководителя в Белом доме будет устранено последнее препятствие на пути к успеху всех его усилий – захвату Эр-Рияда и нефтяных разработок в Газе американскими силами быстрого реагирования, посланными туда президентом, который будет готов сделать это.

Дай Бог, чтобы это было так, думал он, засыпая.

* * *

На небольшой медной пластинке на стене перестроенного склада, около двери из тикового дерева было написано: «THOR SPEDITION AG»[10]10
  «Экспедиционное агентство ТОР» (нем.).


[Закрыть] Ленцлингер явно скрывал истинный характер своего бизнеса за фасадом компании по перевозке тяжелых грузов, хотя никаких кранов не было видно, и запах работающих дизелей не достигал уединенного офиса на четвертом этаже, куда поднялся Куинн.

Чтобы войти в здание с улицы, нужно было воспользоваться переговорным устройством, а в конце коридора было еще одно такое устройство и телевизионная камера. Перестройка старого склада в переулке около старых доков, там, где река Везер замедляет свое течение на пути к Северному морю, что и послужило причиной существования старого Бремена, была делом весьма дорогим.

Секретарша в приемной была типичной представительницей своей профессии.

– Ja, bitte? – спросила она, хотя ее взгляд давал ясно понять, что именно он, а не она был просителем.

– Я бы хотел поговорить с господином Ленцлингером, – сказал Куинн.

Она записала его имя и скрылась в кабинете, закрыв за собой дверь. У Куинна создалось впечатление, что зеркало, вмонтированное в стену кабинета, было односторонним, то есть давало возможность видеть происходящее в приемной. Она вернулась через тридцать секунд.

– Сообщите, пожалуйста, по какому делу вы хотите видеть его?

– Я бы хотел иметь возможность поговорить с одним работником господина Ленцлингера – неким Вернером Бернгардтом.

Она снова вошла в кабинет. На этот раз она вернулась через минуту, при этом она решительно закрыла за собой дверь.

– К сожалению, герр Ленцлингер не может говорить с вами. – Это звучало как окончательное решение.

– Я подожду, – сказал Куинн.

Она посмотрела на него так, как будто сожалела, что была слишком молода, чтобы командовать концлагерем, где находился бы Куинн, и исчезла в третий раз. Когда она вернулась на свое место, она полностью игнорировала присутствие Куинна и продолжила печатание с концентрированной злобой.

Открылась другая дверь в приемной, и из нее вышел человек. Он был похож на водителя грузовика, скорее это был ходячий рефрижератор. Его светло-серый костюм почти скрывал гигантские мускулы; хорошо подстриженные волосы, лосьон после бритья и внешняя вежливость не создавали впечатление дешевого шика. Но за всей этой внешностью было видно, что он – профессиональный мастер рукопашного боя.

– Герр Куинн, – сказал он тихо, – герр Ленцдингер не примет вас и не станет отвечать на ваши вопросы.

– Я понимаю, что сейчас он занят, – согласился Куинн.

– Ни сейчас, ни в будущем, никогда. Уходите, пожалуйста, мистер Куинн.

Куинн понял, что разговор окончен. Он спустился вниз и перешел на другую сторону мощеной улицы, где Сэм ожидала его в машине.

– В рабочее время он не принимает, – сказал Куинн. – Мне придется нанести ему визит домой. Поехали в Ольденбург.

Это был еще один старый город, порт на реке Хунте, торговавший там несколько веков. Когда-то это было поместье графов Ольденбургов.

Внутренняя часть его – Старый Город – до сих пор окружен остатками старой городской стены и рвом, состоящим из цепи соединяющихся каналов.

Куинн отыскал тихую гостиницу на улице Святого Духа с обнесенным стеной двором. Отель назывался «Граф Фон Ольденбург».

До закрытия магазинов он успел зайти в хозяйственную лавку и магазин туристического оборудования, в киоске он купил самую крупномасштабную карту района. После ужина он удивил Сэм тем, что целый час завязывал узлы на веревке длиной 15 метров, купленной в хозяйственном магазине, на расстоянии двадцати дюймов один от другого. К концу веревки он привязал трехфунтовую «кошку».

– Куда ты отправляешься? – спросила она.

– Полагаю, что на дерево, – ответил он коротко.

Он уехал перед рассветом, когда она еще спала.

Он отыскал поместье Ленцлингера через час. Оно находилось к западу от города и южнее большого озера Бад-Цвишенан, между деревнями Портслоге и Йанстрат. Это была совершенно ровная местность без единого холма, переходившая через шестьдесят миль к западу в северную Голландию.

На местности между Ольденбургом и границей, испещренной массой речушек и каналов, отводящих воду с долины в море, было множество рощиц, где росли березы, дубы и хвойные деревья. Поместье Ленцлингера лежало между двумя рощами. Это была в прошлом укрепленная усадьба, а ныне перестроенная в парк, раскинувшийся на пяти акрах и окруженный восьмифутовой стеной.

Куинн, одетый в маскировочный зеленый костюм, с лицом, закрытым сеткой, провел утро, расположившись на суку огромного дуба, росшего через дорогу напротив усадьбы. В свой сильный бинокль он мог видеть все, что ему было нужно.