Текст книги "Значит, ты жила"
Автор книги: Фредерик Дар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
Глава X
Прошло несколько дней. Я не видел ни следователя, ни Сильви. Казалось, обо мне забыли. Словно зверь в клетке, я кружил по камере, освещенной неверным и каким-то вязким светом.
Я чувствовал, что каждая минута каждого прожитого дня работает против меня, потихоньку содействуя моей смерти… Весь мир объединился против меня и ткал ткань мне на саван.
Я вообразил, что очень силен… Но, как обычно, оказался всего-навсего жалким субъектом. Всю жизнь я добивался лишь полу-успехов, которые подталкивали меня вперед, не обеспечивая однако достаточно мощными средствами для борьбы.
В университете я сдавал каждый экзамен по два раза… Всюду поспевал в последнюю очередь, как говорится, перед самым закрытием дверей. Долгое время я полагал, будто это в конце концов тоже своего рода удача, но в итоге понял, что ничуть не бывало. Удача выглядит по-другому. Вот Стефану повезло… по крайней мере до того дня, когда он встретил на своем пути меня… Меня – замухрышку, почти неудачника… Слабака, предающегося несбыточным мечтам…
Да, так прошло несколько дней, проведенных в пассивном ожидании. Я жил день за днем, не замечая, как идет время. Я погружался в серую тюремную жизнь с ее своеобразным покоем. Она состояла из множества маленьких ритуалов, деливших дни на части и придававших им, как бы то ни было, смысл и упорядоченность. Утренний туалет. Прогулка во дворе вместе с другими заключенными. Завтрак, обед, ужин. Книги, которые я брал в библиотеке и пытался читать, но без всякого интереса, ибо меня не оставляла одна подспудная мысль: «Берни, ты пропал! Отрубят тебе голову, Берни…»
Все будет происходить долго и вместе с тем быстро; долго – по времени, быстро – если говорить о смене событий. Процесс, приговор… И однажды утром: пробуждение и смерть!
На протяжении своей жизни я не раз был на грани смерти. В том числе в тот самый день, когда случилась авария, после которой у меня возникла мысль убить Андре… Я тогда испугался, очень испугался. Но в то же время почувствовал, что, должно быть, это терпимо! Вероятно, испытав предельный ужас, человек оказывается в состоянии примириться с собственной смертью, принять ее… Жаль! Я хотел бы попытать счастья во второй раз… Никогда мне не жить в горах и не попробовать начать все сначала! Второго шанса людям не дано. Они добиваются успеха или терпят поражение, а утешительного выигрыша не бывает! Никогда!
Как-то днем дверь в камеру открылась.
– Ваш адвокат!
Вошла Сильви. Она больше не хромала: лодыжка наконец зажила. У нее была совершенно новая прическа – очень короткая стрижка, открывающая лицо, – как оказалось, с правильными чертами… Сильви нанесла на него крем-пудру цвета загара, что очень ей шло. Она была почти хорошенькой. Подобное превращение казалось мне просто невероятным. Она выглядела прямо-таки экстравагантно, если сравнить с тем, какой она предстала передо мной в первый день – хилое существо, напоминающее больную ворону.
Сделав над собой усилие, я улыбнулся.
– Добрый день!
– Здравствуйте…
Она держалась прямо, зажав подмышкой старый черный портфель. Этот портфель наверное служил ей, когда она еще училась, и теперь стал своего рода талисманом…
– В последние дни я чувствовал себя заброшенным…
– Я чуть было не бросила вас совсем…
– В самом деле?
Поддерживая портфель левой рукой, она открыла его, достала газету и бросила мне. Разворачивать ее было ни к чему: на первой же странице я увидел напечатанный в три колонки заголовок:
НОВЫЙ ПОВОРОТ В ДЕЛЕ СОММЕ
Гнусная инсценировка убийцы. Убийство из ревности – исключено! Убийца совершил преступление, чтобы избавиться от долга в восемь миллионов!
Буквы плясали у меня перед глазами – черные, жирные, блестящие, подобные тем, что гравируют на надгробных камнях.
Я попытался прочитать статью. Мне хватило первых десяти строчек; в них излагалось все дело так, как оно произошло. В выгребной яме были найдены обрывки расписок… Я был разоблачен!
Я не смог читать дальше. Все туманилось вокруг. Так бывает летом, когда звенящий от зноя воздух словно стелется над самой землей. Я отшвырнул газету.
– Ну что ж, полагаю, меня можно считать покойником, – прошептал я, глядя на моего адвоката.
Сильви кусала нижнюю губу. Похоже, она пребывала в растерянности.
– Почему вы мне ничего не сказали?
– Ох, сейчас не время для обид!
– Я могла бы по крайней мере предвидеть ход расследования.
– И что дальше?
Сильви промолчала. Она казалась воплощением бессилия. Нет, она бы ничего не смогла сделать… Ничего. Ни одному адвокату, даже самому искусному, не удалось бы наверное вытащить меня из этой скверной истории. И она обиделась не потому, что была задета ее профессиональная гордость. Сильви сердилась на меня за то, что напрасно отнеслась ко мне с симпатией. Она сердилась за то, что я обманул друга, которым она незаметно становилась для меня.
– Вы совершили чудовищное преступление, мосье Сомме.
– Кто вы, мэтр, мой адвокат или мой судья?
– Даже адвокат может высказать суждение о своем клиенте.
– Я совершил чудовищное преступление, да! Только не рассчитывайте, что я дам какие-то объяснения, моя крошка! Отныне я буду просто-напросто все отрицать или молчать…
– В самом деле, это единственная правильная линия поведения, которую следует избрать.
Ее высказывание меня поразило. Похоже, мое заявление доставило ей удовольствие.
Я уселся верхом на табуретку. Сильви пахла Парижем. Этот запах утрачен для меня вместе со всем остальным… Никогда уже не будет этого тонкого аромата на лестницах Пасси или на улице де ла Пэ. Никогда не будет Парижа и причудливой прелести его проспектов, тонущих весной в зеленой тени… НИКОГДА!
При мысли об этом я задыхался. Какой же безрассудный поступок я совершил! Это раньше я мог бы начать все сначала, вместе с Андре или без нее! Да, раньше, когда я еще был свободным человеком…
– Безумие! – вздохнул я.
Вскапывая свой сад, я вырыл собственную могилу.
Сильви приблизилась и положила руки мне на плечи. Не знаю почему, но она напоминала мне мою мать. Ее лицо выражало ту же растерянность и сочувствие. В ней было то же скрытое бесстрашие, заставлявшее меня искать защиты у матери, когда буянил, напиваясь, наш сосед.
– Послушайте меня, – пролепетала Сильви со слезами в голосе, ее глаза увлажнились. – Несмотря ни на что, мне кажется, я понимаю… Вы попытались совершить нечто невероятное, чудовищное, стремясь уйти от себя самого, ведь так?
Мне мог бы попасться ловкий, изворотливый адвокат, хитрец, способный вызволить меня из безвыходного положения. Она же в зале суда ничем не сможет мне помочь… Но она меня понимала. В Париже не нашлось бы и сотни человек, способных понять мое поведение, и вот мне попался один из таких.
– Да, Сильви, это так. Как вы узнали?
– Я уже сказала, что угадываю вас. Я тоже ни на секунду не поверила в вашу полу-невиновность… Я знала, что все тут намного сложнее… Я знала, вы пошли до конца, потому что…
Почему? Знал ли я толком сам? Я уже не мог разобраться в истинных мотивах моего поступка. Теперь я не понимал, что же толкнуло меня на подобные действия.
– Я поплачусь за это, – глухо произнес я.
– Наверное! Но одно может послужить вам утешением…
– Что же?
– Память о ваших жертвах. Ведь вы умрете, расплачиваясь за страшный опыт, а их смерть была напрасной. Она даже оказалась бесполезной для вас. Вы принесли их в жертву, и это ничему не послужило.
Довод был веский, но для меня он не имел значения. Я не испытывал ни малейших угрызений совести. Напротив, я чувствовал по отношению к Андре и Стефану что-то вроде ненависти – мне смутно казалось, что они объединились против меня, чтобы меня погубить. Да, как если бы они действительно были любовниками.
Я ненадолго задумался. Объятая гнетущей тишиной тюрьма погрузилась в какую-то подозрительную апатию. Я в самом деле пребывал в преддверии смерти.
– Значит, вы полагаете, мне не на что надеяться?
– Никогда не надо терять надежду, – вздохнула Сильви.
– У вас есть идея?
– Надо отрицать…
– Хорошо, но что это даст?
– Вам удастся заронить сомнение в души некоторых присяжных.
– Гм, вы сами-то в это верите? Суд меня изобличит…
– Но это единственная возможность.
Я с отвращением смотрел на белесые стены моей камеры, испещренные надписями – дурацкими, как и все надписи на стенах.
Как мне могло казаться, будто это помещение действует на меня успокаивающе? Оно внушало мне ужас. Оно напоминало гроб без крышки! Большой гроб, в котором я начинал знакомиться со смертью.
Здесь, в камере, не было ничего реального и живого, кроме этой маленькой черноволосой женщины, застенчивой и безвкусно одетой… Да, только ее взгляд, напряженный и грустный…
– Сильви!
Я упал перед ней на колени. Прижался мокрым от пота лбом к ее юбке. Ткань пахла новым сукном. Сильви вздрогнула, сделала движение, чтобы меня оттолкнуть… Но не оттолкнула. И я вдруг осознал, кем являюсь для нее. Я был больше, чем ее первый «крупный» клиент. Я был, если можно сказать, ее первый мужчина.
Огромная надежда переполнила мое сердце. Я вновь услышал коварный голосок, месяцами нашептывавший мне пагубные советы.
«Берни, если ты с умом возьмешься за дело, эта девушка может помочь тебе спастись».
Я должен показать все свои возможности, поставить все на карту.
– Послушайте, Сильви…
– Встаньте, если кто-нибудь войдет…
– Если кто-нибудь войдет, мы услышим… Послушайте, в последнее время я лелеял безумную мечту. Я надеялся, что меня оправдают… И тогда я предложил бы вам уехать вместе со мной далеко отсюда, чтобы помочь мне искупить свою вину.
Может, это было чересчур? Все-таки она не ребенок; наверное в студенческие годы ее учили не верить красивым словам некоторых субъектов. К тому же я – опасный убийца! Да что там – «чудовище», во всех газетах так и напечатано жирным шрифтом!
Но разум бессилен перед любовью дикарки. Эта меня любила! И уже не видела меня. Я мог бы уничтожить половину человечества, а она продолжала бы видеть во мне лишь мужчину, который волновал ее чувства…
– Замолчите! – взмолилась она.
То была настоящая мольба, высказанная отчаявшимся сердцем, которое больше не ручается за себя.
– Нет, вы должны знать, Сильви… Встретившись с вами, я стал другим, совсем другим. Таким, каким и мечтал в сущности быть. Моя жена мне ничего не дала, я лишь ощущал ее постоянное и скучное присутствие. И я возненавидел ее, потому что не мог больше терпеть ее рядом! А к тому, другому, я испытывал ненависть за то, что он меня унижал… Я – человек простой, неотесанный… Из села… Неприспособленный к жизни… я так и не сумел приспособиться; эмигрант – вот, что я такое, Сильви… Человек ниоткуда. Вы могли бы меня спасти, потому что вы благородны и способны понять!
В конце концов я и сам поверил в то, о чем говорил. Я был оглушен собственными словами. Они меня подогревали.
Сильви сидела на жалком табурете у самой стены в напряженной позе, нескладная, немного смешная в своем волнении. Глядя на нее снизу вверх, я уловил в ней довольно сильное сходство с неоперившимся птенцом.
Я выпрямился. Прильнул губами к ее губам, твердым и холодным. Прикоснувшись к ним, я не ощутил ни вкуса, ни страсти. Она не разжала губ. Я обхватил ладонями ее лицо.
– Сильви, я – человек обреченный, и потому позвольте мне сказать, что я люблю вас! И простите меня!
Внезапно, словно уступая напору изнутри, из ее глаз брызнули слезы. Я смотрел, как они, оставляя неровные дорожки на щеках, катятся по ее искаженному волнением личику.
– Я не дам вам умереть, – проговорила она вдруг, стиснув зубы.
Большего я от нее и не требовал.
Она вышла из камеры, держась очень прямо, ни разу не обернувшись… И, разумеется, не вытерев слез!
Глава XI
Прошло еще два дня. Сильви не появлялась. Я пребывал в неизвестности. Что означало это молчание? Возможно, ее испугала невероятная авантюра, которую я ей предлагал? А может, замучила совесть? Очутившись в старенькой квартирке возле вечно ноющей мамаши она наверное спохватилась, осознала последствия моего поведения. Любить и быть любимой убийцей, которого тебе поручено защищать – не слишком-то заманчивая перспектива. Вероятно, она попросила, чтобы ее заменили, и вскоре ко мне придет кто-нибудь из ее коллег… Настоящий адвокат, который начнет все с нуля и приведет меня прямиком на эшафот!
Я был в полной растерянности. К тому же меня постоянно мучила непонятная печаль. Так ли уж мне было тяжело заставить себя сделать ей признание? Нет! Не будучи действительно влюбленным в Сильви, я все же испытывал к ней довольно сложное чувство. Какую-то нежность, не столь уж далекую от любви. Сильви была такой хрупкой, она внушала симпатию.
Мысль о том, что я, быть может, никогда больше не увижу ее, печалила меня почти так же сильно, как мысль о собственной смерти.
Открываясь, дверь моей камеры как всегда слегка скрипнула – нижняя петля.
– Ваш адвокат!
Меня охватил ужасный страх. Я не решался взглянуть на входящего. Я закрыл глаза. Но знакомый аромат подсказал мне: то в самом деле была она. Все в том же костюме, который выглядел уже не таким новым…
Она подождала, пока закроется дверь, и буквально бегом устремилась к постели, где я развалился.
– Добрый день!
Точно молоденькая девушка, прибежавшая на свое первое свидание. Она выглядела радостной и взволнованной. Она улыбалась.
– Почему вы не приходили ко мне, Сильви?
– Есть новости…
Я был готов ко всему, но только не к подобному сообщению. Ошалев от удивления, я смог лишь повторить, не отводя от нее взгляда:
– Новости!
– Да… Я должна рассказать вам подробно…
Она не знала с чего начать. Я слышал как громко стучит ее сердце. Я протянул к ней руку. Она несла мне надежду… Она несла мне жизнь. Беспорядочное биение ее сердца заставляло сильнее биться мое. Мне кажется, в эту минуту я по-настоящему любил Сильви.
Я обхватил рукой ее хрупкий затылок и привлек к себе. Она слегка сопротивлялась вначале, но потом прильнула к моей груди, забыв о «глазке», куда в любую минуту мог заглянуть надзиратель. Она не умела целоваться. Она задыхалась, и все же я знал, что в глубине души она трепещет от невысказанного желания…
Я несколько раз поцеловал ее крепко сомкнутые холодные губы. Этот поцелуй меня отрезвил.
– Рассказывайте!
– Позавчера у меня был гость…
– Кто?
– Слуга вашего друга, вьетнамец.
– Ли Н'Гуэн?
– Да, он…
Я нахмурился.
– Что он хотел?
– Сейчас скажу.
Она отстранилась и оправила костюм. Портниха, которая его шила, должно быть, позаимствовала выкройку из журнала «Эхо моды» или еще какого-нибудь журнала вроде этого… Он выглядел трогательно старомодным.
– Похоже, он был слегка смущен… Короче, он прощупывал почву…
– На какой предмет?
– Этот молодой человек любит деньги. Он хочет кое-что нам продать. Кое-что, что может нас спасти!
Я отметил это «нас», столь любимое адвокатами. Однако Сильви думала так в действительности и говорила от души.
«Нас спасти»! Она добровольно делила со мной мою судьбу. Она дрожала от того же страха, что и я. Это меня утешало!
– Что же он хочет нам продать?
– Письма!
– Чьи письма?
Сильви помолчала, растерянно моргая, затем снова взглянула на меня.
– Вашей жены!
– Письма моей жены? – я не мог понять.
– Да.
– Объясните ясно!
– Ваша жена в самом деле была любовницей Стефана!
На миг моя жизнь оборвалась, будто я врезался в стену на скорости сто километров в час… Я перестал думать. Сознание помрачилось. Но постепенно мозг снова заработал. Возникло множество противоречивых мыслей. Андре – любовница Стефана! Смешно! Я знал,что это ложь!
Андре не была ничьей любовницей! Почему же Ли пытался уверить в обратном? Может быть, он обнаружил у своего хозяина письма от женщины, подписанные «Андре»? И сделал из этого вывод… Да, наверняка речь шла о такого рода недоразумении.
Наверняка!
– Послушайте, Сильви, тут безусловно какое-то Недоразумение!
– Да нет же, уверяю вас…
– Почему же он не передаст эти письма следователю?
– Он предпочитает превратить их в деньги.
– Вы не пригрозили ему обо всем рассказать?
– Пригрозила.
– И что он ответил?
– Он улыбнулся. Никогда не знаешь, что у этих людей на уме. Он заверил, что станет все отрицать, и скажет, будто, напротив, я сама попросила его выдумать это, чтобы вас спасти. Письма в надежном месте. Он отдаст их за двести тысяч франков. В некотором смысле это недорого!
– Но он просто хочет выманить у нас деньги! За письма – это недорого, но дорого – за вранье! Липа – вот все, что он может продать, Сильви! Сплошная липа!
Я был страшно разочарован. Я сердился на нее за ту напрасную надежду, которую она в меня вселила.
Она открыла на этот раз не портфель, а ужасную безвкусную сумочку.
– Он дал мне в качестве доказательства часть письма. Вы узнаете почерк вашей жены?
Дрожа, я взял прямоугольный обрывок бумаги. У меня возникло ощущение, будто через мою руку пропустили электрический ток. Да, это был действительно почерк моей жены. Ровный почерк, с наклоном, с огромными завитушками. Пол-страницы…
Я прочел текст.
«Если мы не видимся несколько дней, я чувствую себя совершенно потерянной. Милый, моя жизнь без тебя делается такой серой… И потому умоляю, приходи скорей».
Отрывок из письма Андре!
Все поплыло перед моими глазами. Задыхаясь я прислонился к стене. Мне было больно.
– Это в самом деле почерк вашей жены? – настаивала Сильви.
– Да.
– Вы уверены?
– Абсолютно!
Я еще раз внимательно изучил обрывок письма. Несомненно, то был почерк Андре.
– Она написала это Стефану?
– Видимо, да. Слуга утверждает, что обнаружил несколько писем, весьма красноречивых. Если мы сможем их заполучить, связь вашей жены со Стефаном будет таким образом доказана…
Ей ни к чему было ставить точки над Я так же, как и она, понимал, какую пользу можно извлечь из этих посланий. Они, попросту говоря, спасали мне жизнь.
– Сильви, нам необходимы эти письма! Срочно!
– Разумеется, но он потребовал двести тысяч франков и…
Она покраснела и замолчала.
Конечно, она не располагала такой суммой. Проблема заключалась в том, что я не мог дать ей денег, поскольку все мои счета были блокированы, а на мое имущество наложен арест.
– У вас нет друга, который мог бы…
У меня был только один друг, способный мне помочь, но я выпустил в него несколько пуль.
– Нет, Сильви, ни одного!
– И никаких родственников?
– Только дальние, где-то в провинции. Они и раньше не дали бы мне ни гроша, а тем более в нынешней ситуации!
– Однако необходимо что-то придумать… Ли спешит. Он нашел себе работу на Лазурном Берегу и завтра уезжает… Он хочет получить деньги до отъезда.
Я пытался найти выход. Двести тысяч франков, это не так уж много… Но когда вы сидите в тюремной камере по обвинению в двойном убийстве – нелегко их достать.
– Подумайте… А что, если я пойду в ваш банк?
– У меня там один пассив.
– Что же делать, Господи! Что делать?
Она нервно ходила по узкой камере, заложив руки за спину, сплетая пальцы.
– Хорошо, я справлюсь сама.
– Но, Сильви…
– У меня есть фамильные драгоценности, доставшиеся мне после отца. Я заложу их в ломбард без ведома матери!
– Нет!
– Почему?
– Я не хочу, чтобы вы делали это ради меня, Сильви. Я не достоин этого.
Если б у нее было побольше опыта, она бы заметила, что мои слова звучат так же фальшиво, как текст из какой-нибудь дешевой пьесы. Но она переживала свое приключение со всей страстью.
– Вы поможете мне их выкупить позднее, Бернар, когда все трудности будут позади.
– Вы сказали «Бернар»!
У нее на губах появилась и тут же исчезла робкая неуверенная улыбка. Я протянул к ней руки. Наверное она устремилась бы в мои объятия, но в дверь постучал надзиратель.
– Время истекло, мэтр…
Слегка пошевелив пальцами, она сделала знак рукой, как бы благославляя меня. Многообещающий знак спасителя.
Когда дверь за ней закрылась, я заметил на полу небольшой прямоугольный обрывок зеленой бумаги… Андре всегда писала на зеленой бумаге. Бледно-зеленой, цвета морской волны, очень скромной. Это соответствовало ее эстетическим принципам… Изменила ли она мне? Да. Если верить этим нескольким строчкам у меня перед глазами.
В общем, осуществив свою махинацию, я лишь реконструировал истину!
Какую же шутку сыграла судьба!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава XII
Опасность отступала. Благодаря этому обнаружившемуся факту мне удастся убедить присяжных… Меня переполняла какая-то совсем новая надежда, и я вновь обрел веру. Напрасно меня повергли в уныние блестящие аргументы следователя Лешуара. Для того, кто отказывается признать свое поражение, еще не все потеряно.
Теперь, узнав эту новость, я буду сражаться до конца. Я всех стану уверять в своей невиновности. Буду кричать во все горло, пока мне не поверят. Я придумаю свою правду, я сам поверю в нее. Прежде всего я должен забыть о том, как все произошло, и думать только о своей версии. Для того, чтобы убедить других, надо как следует убедить самого себя! Преисполненный решимости и уверенности в себе, я сразу уснул…
Но ночью внезапно проснулся. Открыл глаза и взглянул на синеватый свет ночника, черный прямоугольник окна, расположенного столь высоко, что оно почти походило на слуховое. В фиолетовой темноте скудная обстановка камеры выглядела особенно безобразно. Умывальник, унитаз светились мертвенно-белым светом, напоминая больницу. С бьющимся сердцем я приподнялся на локте. Внутри меня зародилась новая боль. Мне не удавалось определить ее происхождение; я не мог разобрать, страдаю я физически или морально. Так или иначе я был сражен силой этого ощущения.
Я сполз с кровати и, добравшись до крана, стал пить медленными глотками безвкусную и ржавую воду тюрьмы. Кран, когда его открывали, издавал звук, подобный шуму старого мотора, натужно работающего на подъеме. Он разбудил обитателей соседней камеры, и те принялись стучать в стену… Я закрутил кран, утер тыльной стороной руки мокрые губы. Я не понимал, что со мной. Меня бросало в жар, я был на грани обморока.
Сев у деревянного стола, я заплакал. Я испытывал не горе, а настоящее отчаяние. Необъяснимое, огромное отчаяние, которое полностью меня опустошало. Я думал об Андре. Она обманула меня… Я прожил рядом с ней годы, ее пассивность, ее спокойная любовь меня тяготили. А она в действительности меня не любила… Она предпочитала мне другого мужчину… Как же она сумела меня провести!
В общем, она умерла, потому что слишком хорошо притворялась. Вызови она во мне ревность, она пробудила бы во мне и интерес, вместо того, чтобы стать для меня обременительным грузом, который мне было все тяжелее тащить по мере того, как увеличивалась моя усталость! Я вновь видел ее в нашем доме, спокойную, внешне счастливую, встречающую меня улыбкой и подставляющую щеку для поцелуя…
Перед моим внутренним взором возникало множество картин. Мирные картины, которые я прежде считал невыносимыми! Какими они казались мне сладостными теперь…
Я подобрал обрывок бумаги и приблизился к ночнику.
Если мы не видимся несколько дней, я чувствую себя совершенно потерянной. Милый, моя жизнь без тебя делается такой серой…
У меня по лицу все текли слезы, обжигая его, словно едкая кислота.
– Андре… – пробормотал я, – Ах, Андре… Я не только тебя убил, но и отучил любить меня…
«Я мог бы сделать тебя счастливой, но вместо того, едва женившись на тебе, я начал медленно тебя убивать. Я задушил тебя скукой…»
Как же этому негодяю Стефану удалось добиться ее расположения? А я, дурак, ничего не заметил… Теперь я понимал, почему он стремился отправить меня на свои марганцевые рудники. Он хотел, чтобы я исчез, но добивался этого осторожно, по-своему. Если говорить о преступлении, не оставляющем улик, то в некотором смысле он сумел бы совершить его лучше, чем я. Еще я понимал теперь его готовность оказать мне помощь… Он это делал не ради меня, а ради Андре…
Определенно у него было немало причин меня презирать…
Я задыхался. Подтащив табуретку как можно ближе к окошку, я взгромоздился на нее, чтобы вдохнуть свежий ночной воздух. Но и здесь он был насыщен миазмами. То был воздух, проникавший сквозь железную решетку.
– Андре! Дорогая, послушай меня…
Как бы я хотел поговорить с ней несколько минут. Объяснение облегчило бы мне душу. Только это было невозможно. Даже свобода не приблизила бы меня к Андре. Я еще не осознал бесповоротность смерти. Кончено! Кончено навсегда, навеки…
– Андре!
Я бормотал ее имя, как бы посылая его в беззвездное небо за окном, но оно возвращалось, камнем падая мне на сердце, будто было слишком тяжелым, чтобы преодолеть темный прямоугольник, зияющий наверху.
– Какой же ты была, Андре? Почему на протяжении многих лет ты заставляла меня верить, что ты – покорная терпеливая супруга? Почему не взбунтовалась, раз и ты не могла вынести бремя нашего совместного существования?
Я вздрогнул от скрипа дверей. На пороге, засунув большие пальцы за ремень, стоял ночной надзиратель и хмурил брови.
Он смотрел на меня, а я все стоял на табуретке, не зная, что ему сказать. Меня душили рыданья.
– Эй, Сомме, вы что, спятили!
Я спрыгнул на пол, подошел к кровати и бросился ничком на постель.
– Что с вами? – спросил надзиратель равнодушным тоном.
За годы службы ему наверное не раз приходилось наблюдать заключенных, которые вели себя необычным образом…
Я промолчал. Надзиратель закрыл дверь, проворчав:
– Не мешайте по крайней мере дрыхнуть остальным!
Я весь горел, и этот жар вызывал в моей памяти воспоминание о нашем с Андре прежнем совместном тепле. Подушка словно отражала мое дыхание, я ощущал его на своем лице. Мне почудилось, будто я различаю дыхание Андре.
* * *
Когда назавтра пришла Сильви, я как раз вернулся с прогулки. В этот день мне посчастливилось увидеть солнце, взобравшееся на край тюремной стены. После кошмарного пробуждения посреди ночи я больше не сомкнул глаз, и постепенно печаль у меня в душе становилась все сильнее.
Сильви, напротив, выглядела взвинченной, даже веселой!
Ее оживление составляло контраст с моим подавленным настроением.
– Похоже, вы не в лучше форме, Бернар? Она понижала голос, произнося мое имя.
Для нее это было нечто вроде запретного плода, который она вкушала с ужимками примерной девочки, изображающей свободную от предрассудков девицу…
Она знала, что я убил свою жену, и она меня любила! Я никак не мог поверить в такое. Это было настолько неожиданно, настолько невероятно! В детстве она была прилежной ученицей. Выросла в семье, придерживающейся строгой буржуазной морали, и вот ее угораздило втюриться в первого же преступника, которого она должна была защищать.
– Я… Я плохо спал.
– Мой бедный друг…
Она мило улыбнулась мне.
– Скоро этот кошмар кончится, вот увидите… Я знаю, что мы победим…
В этот день она снова превратилась в дурнушку из-за своего остренького с красным кончиком носа. И еще нечто, куда более серьезное – любовь не шла ей. Она принадлежала к тем женщинам, которые не выдерживают огня страсти. Самые пылкие чувства угасают в их глазах… То, что возвеличивает множество других, их делает смешными…
– Вы так считаете, Сильви?
– Да. Я снова видела Ли. Письма будут у меня завтра.
– Вы в этом уверены?
– Абсолютно… И знаете, Бернар, мне удалось устроиться с деньгами. Один мой коллега дал мне в долг…
– Мне крайне неприятно, что я доставляю вам столько хлопот…
Она взяла меня за руку. В этом движении могло быть столько чистоты, благородства, но у нее оно вышло лишь очень неловким.
– Не говорите так… Я сделаю все ради вас…
– Хотел бы я знать, почему – прошептал я, избегая ее взгляда.
– Но вы прекрасно знаете!
К чему продолжать эту смешную сцену!
– А что, писем много?
– Два.
– Из чего, пожалуй, можно сделать вывод, что любовные отношения между моей женой и Стефаном возникли недавно?
В моем голосе прозвучала горечь, не ускользнувшая от нее.
– Вы страдаете, Бернар?
Я притворился, будто не понимаю.
– Страдаю?
Ее взгляд мгновенно омрачился. Женский инстинкт позволил ей наконец догадаться о терзающей меня боли.
– Вы ведь думаете о своей жене?
– Что за мысль!
– Вам мучительно думать, что она…
– Давайте не будем говорить об этом, – прервал я ее.
Она вздохнула.
– Быть может, вы любили ее, сами о том не подозревая.
– Умоляю вас!
– Ну да, конечно: письма помогли вам понять, что она была вам дорога.
Я бы охотно дал ей пощечину. Эта слепая ярость так же не шла ей, как и ее умилительная любовь. Она побелела, только на щеках горели два красных пятна… У нее было горестное удрученное лицо разгневанного пьеро.
– Вы слабак, Бернар. Преступление, которое вы совершили, – преступление слабака.
Ну а ее любовь разве не была любовью слабого человека? Разве эта любовь не родилась и не расцвела в убогой тюремной камере оттого, что Сильви встретила существо более слабое, более жалкое, чем она сама?
Я опустил голову. Главное, не оскорбить ее. Эта девица способна все бросить… Она была склонна к крайностям, и самый сильный душевный подъем мог смениться глубочайшей депрессией.
– Послушайте, Сильви, открытие меня ошеломило, что вполне естественно. Моя жена была созданием столь скучным, столь угрюмым…
Она вновь преисполнилась надеждой. Все, что она хотела – это верить в меня.
– Я потихоньку готовлю ход, который произведет настоящую сенсацию, Бернар…
– Каким образом?
– Я не буду приобщать письма к делу до процесса. Подожду, пока вас не изобличат… Когда помощник генерального прокурора изложит свои аргументы и убедит присяжных в Вашей виновности, вот тогда я вытащу письма. Это несомненно окажет психологическое воздействие… Благодаря таким неожиданным эффектам спасено немало жизней!
Спасти жизнь! Я думал, как сохранить свою. Я уже видел как моя окровавленная голова отделяется от тела…
Сильви права, надо поступить именно так. На этот раз она оказалась хорошим политиком.
– Отлично, Сильви… Действуйте, как вы считаете нужным… Я полагаюсь на вас.
Похоже, она была довольна. Напряжение исчезло, она расслабилась. Пригладила лацканы своего костюма. На ней была довольно нелепая соломенная шляпка, напоминающая уменьшенную модель головного убора членов Армии спасения. В сущности, Сильви походила на члена этой Армии. У нее был свойственный им цвет лица, манеры и робкая отвага… Она была мистиком. Она испытывала потребность посвятить себя своей вере, ибо являлась потенциальной мученицей.
Наступило продолжительное молчание, изредка нарушаемое гулкими звуками тюрьмы, напоминающими тот шум, которым обычно полны большие провинциальные отели. Далекие приглушенные звуки… За дверью моей камеры какой-то заключенный мыл шваброй коридор и напевал песенку, перевирая мотив…
Я протянул Сильви руку.
– Сам Бог послал мне вас, Сильви!
Ее рука, тонкая, сухая и холодная, тяжело, будто камень, упала на мою ладонь. Она разжала пальцы, и мне представился паук, расправивший свои лапки. Это прикосновение было мне противно.
