Текст книги "Значит, ты жила"

Автор книги: Фредерик Дар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Фредерик Дар
Значит, ты жила

Пьеру Буало

в знак моего восхищения,

в память об одном прекрасном дне.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I

Продолжая свой путь, я мысленно повторял про себя: «Я осенний сад – надо закопать всю гниющую во мне растительность для того, чтобы она удобрила мое будущее».

Фраза мне казалась занятной. Она была весьма претенциозной, к ней можно было примериваться и так, и этак, прежде чем ее отшлифовать. Одна из тех фраз, которые превращаются в конце концов в мудреный набор слов, и их безупречная расстановка губит главную мысль.

– Похоже, вы чем-то сильно озабочены, старина Бернар!

Я вздрогнул. Стефан сидел в шезлонге неподалеку от теннисного корта, еще более элегантный, красивый и наглый, чем всегда.

В этот день солнце пекло вовсю после сезона дождей, размывших землю и размягчивших души. Частицы кварца на поверхности корта вспыхивали ослепительными искорками в розоватом песке.

Я был настолько поглощен своими мысленными упражнениями в изящной словесности, что не заметил Стефана, и он наслаждался моим удивлением, словно сыграл со мной отличную шутку!

Я подошел поближе. На Стефане была шелковая рубашка кремового цвета, брюки из льняного полотна, итальянские плетеные туфли и, разумеется, шарф от «Гермеса», который непонятным для меня образом подчеркивал его безразличный вид пресытившегося человека.

Он указал мне на кресло рядом с собой.

– Присаживайтесь! Что с вашей рукой? Поранились?

– Какой-то ядовитый укус, ужасно болезненный…

Как только вы попадали на территорию его огромного поместья «ле Мусо», у вас появлялось некое удивительное ощущение полной безопасности. Все здесь казалось созданным для того, чтобы существовать вечно. У Стефана, в его саду, ядовитых растений не было. Его жизнь словно проходила на всегда аккуратно подстриженном газоне! Во всем, что его окружало, угадывались большие деньги. В его жилище не было показной роскоши, но все говорило о богатстве. Я не мог не восхищаться этим молодым человеком, хотя и ненавидел его от всей души. Он был молод, силен, великолепен – такие жили во времена Людовика XIV – и необыкновенно остроумен! Последнее в особенности я прощал ему с трудом. Его колкие шутки неизменно задевали мое самолюбие.

– Надеюсь, вы выпьете что-нибудь со мной за компанию: я как раз собирался сказать Ли, чтобы он принес прохладительное.

– Охотно.

Стефан сделал то, чего меньше всего можно ожидать, находясь в саду поместья на Иль-де-Франс: он вытащил из-под сиденья сигнальный пистолет и выстрелил в воздух. Лесные голуби, шумно взмахивая крыльями, взлетели с деревьев. Спустя мгновение на пороге дома появился слуга-вьетнамец в белой куртке, застегивающейся на плече.

– Принесите нам выпить! – крикнул Стефан.

– Странный у вас способ вызывать слуг – прямо как в Техасе, – пошутил я.

– На таком расстоянии от дома – это единственный способ. Или же надо трубить в рог, – ответил мой хозяин. – Я предпочитаю современный вариант.

Его белые зубы сверкали как кварц на корте. У Стефана было красивое загорелое лицо с правильными чертами. Необычайной синевы глаза придавали ему странное выражение… Он напоминал портрет кисти Модильяни именно благодаря взгляду этих глаз, глубокому, словно небесная бездна. Хотя Стефану едва исполнилось тридцать, его виски чуть побелели, и эта преждевременная седина делала его внешность еще более изысканной. Стефан являл собой чудесное животное, на которое не надоедает смотреть.

Он зевнул, деликатно прикрыв рот ладонью. Зевнул нарочно – я хорошо это понял. Зевок ясно означал: «Мне с вами не очень скучно, но и не слишком-то весело».

Я закрыл глаза, слушая как гудят насекомые в траве. То был сказочный летний звук, который я всегда слушал с волнением, потому что он напоминал мне юность.

Определенно, Стефану очень повезло, что он может властвовать над этим великолепным миром… Здесь солнце пахло редкими растениями и воздух, которым вы дышали, казался легче, чем в любом другом месте. Я сказал ему об этом.

– Весь свой кислород я получаю из Швейцарии, – серьезно заверил он. – А солнце, отражаясь, попадает ко мне с Лазурного берега. Я плачу одному приятелю, чтобы он ловил его зеркальцем на скалах среди цветов…

Ли шел вниз по аллее, вымощенной розовыми плитами, катя перед собой бамбуковую тележку с бутылками.

– Скотч? – спросил Стефан.

– Нет, предпочитаю пиво…

– Два пива, Ли!

Когда слуга удалился, мой приятель поднял свой стакан.

– Скажите-ка, Бернар…

– Да?

– Сколько вы пришли просить у меня сегодня?

– Что за мысль!

– Как! Вы не собираетесь занимать у меня деньги?

– Никоим образом!

– Значит, дела идут?

– Поправляются! У меня есть одна стройка в Мэзон-Лафит… Школьный комплекс…

– Браво! Жирный кусок?

– Весьма.

– В таком случае вы, вероятно, сможете вернуть мне долг?

Я промолчал. Стефан отставил стакан и откинулся в кресле, закинув руки за голову.

– Мой дорогой, Бернар, вчера вечером я, забавы ради, подсчитал, сколько вы мне должны.

– В самом деле?

Дать бы ему по физиономии. Его тон звучал унизительней, чем сами слова. Я ненавидел его как никогда никого другого, исключая мою жену.

– Знаете, чему равняется в общей сложности ваш долг?

– Я не считал.

– Восьми миллионам шестистам тридцати тысячам франков, включая проценты.

Я вздрогнул.

– Черт побери!

Я действительно ни разу не подсчитывал сумму долга. Я предпочитал о ней не думать.

– Кругленькая сумма, а?

– Да уж!

– Мне бы хотелось, чтобы мы подумали о ее возвращении на мой банковский счет.

– Вам нужны деньги?

– Ваш вопрос ничего не значит, старина. Люди, которым нужны деньги – это не финансисты. Я же имею претензию считать себя таковым. Финансистом, у которого бывают минуты слабости, я вам это доказал. Ибо, видит Бог, вручая вам определенные суммы, я не располагал почти никакой гарантией. Ваше дело стоит не больше медной таблички, привинченной к двери; ваша квартира вам не принадлежит, а ваша обстановка – она, конечно, свидетельствует о прекрасном вкусе – в значительной степени утратит свою ценность, попав в лапы аукциониста.

Я глотнул пива, чтобы не поддаться соблазну и не плеснуть из стакана Стефану в лицо. Этот негодяй умел находить по-настоящему обидные слова.

Наступило тягостное молчание. По моему сердцу словно прошлись рашпилем.

– Итак? – тихо произнес Стефан.

– Я думаю, что смогу частично возвратить долг в конце месяца.

– Что вы называете «частично»?

– Я должен получить задаток за ту стройку, о которой вам говорил. Один миллион вас удовлетворил бы?

Стефан не торопился с ответом, чтобы как следует помучить меня. Владея ситуацией, он, как никто, умел извлечь из этого выгоду.

– Осталось бы семь миллионов шестьсот тысяч франков, Бернар… И по-прежнему шли бы проценты. Да что я говорю – они бы бежали! Когда берут в долг, о процентах не думают. А между тем они чудовищны! Представьте, из этих восьми миллионов около двух составляют проценты… Еще бы, вот уже четыре года, как вы впервые взяли у меня взаймы…

Подавив второй зевок, столь же притворный, сколь и первый, Стефан добавил:

– … поскольку уже четыре года, как мы знакомы!

– Мои дела шли не так, как я рассчитывал, – пытался я защищаться.

Мне было стыдно искать для себя оправданий. Если бы у меня была хоть капля достоинства, я бы встал и ушел, даже не попрощавшись. Пусть он натравит на меня свору кровожадных судебных исполнителей! Но я не должен был уступать своему самолюбию. Я должен был вынести все, чтобы достигнуть своей цели. Мой план важнее уязвленной гордости…

– Возможно, вы не все сделали, чтобы ваши дела шли как следует, – прошептал Стефан.

– То есть?

Я произнес это слишком громко, как человек, готовый взорваться. Я закрыл глаза. «Держи себя в руках, Бернар… Все это – лишь неприятные мгновения настоящего, память о котором со временем исчезнет. Ты уничтожишь все сорняки в своем саду для того, чтобы удобрить почву… И однажды…»

– То есть, вы не слишком-то стараетесь, мой милый дружище! Вы – поэт.

Я – поэт. И я – «его милый дружище».

Избегая молчания, Стефан продолжал:

– Вы вечно витаете в облаках. Вот, скажем, сейчас мы разговариваем о серьезных вещах, а вы, я чувствую, целиком погружены в какие-то свои мысли.

Я решил сразу сдаться, опасаясь, что иначе заупрямлюсь и стану на дыбы.

– Да, вы правы, Стефан, я попросту жалкий субъект!

Такая уступчивость его слегка удивила. Он повернул ко мне свое красивое покрытое горным загаром лицо. Взгляд его синих глаз был подобен чистой воде: его мысли растворялись прежде, чем всплыть на поверхность, и невозможно было угадать, что у него на уме.

– Не жалкий субъект, а мечтатель. Вместо того, чтобы строить школы, вы бы лучше писали для школьников поэмы александрийским стихом. Вы выбрали не ту профессию, мой милый Бернар…

– Ну, хорошо, мне сорок лет, и я должен вам более восьми миллионов – что бы вы сделали на моем месте?

– Что бы я сделал на вашем месте? Сейчас скажу…

Он подвинулся на самый край кресла и сел, не облокачиваясь, в неудобной позе.

– На вашем месте, Бернар, я бы пришел ко мне…

– Это я сделал!

Он кивнул.

– … и сказал бы следующее: я попал в затруднительное положение, мне необходимо найти из него выход. Поскольку я задолжал вам много денег, вы один можете мне помочь, ибо вы один заинтересованы в том, чтобы мне помочь…

Я насторожился, такое рассуждение меня удивило. Куда он, черт побери, клонит?

– Предположим, я произнес все эти милые слова, что же дальше, Стефан?

– Предположим, вы именно так повели разговор, тогда я бы сделал следующее предложение: «Мой дорогой Бернар, я вложил большие деньги в марганцевые рудники в Африке. Разработки только начались, и там нужно строить дороги, жилища… Уезжайте из Франции и отправляйтесь зарабатывать деньги! Я помогу вам там устроиться. Сумма вашего долга будет включена во вложенный мной капитал. Для вас – это способ погасить долг… а также выбраться из дерьмового положения…

Это было для меня неожиданностью. Вот только я знал историю марганцевых рудников. Они находились в жутком месте, европейцы там дохли как мухи. Поначалу человек потихоньку прикладывался к рюмке, потом вовсю глотал хинин, а в один прекрасный день оказывался в какой-нибудь захолустной больнице, которую покидал лишь ногами вперед. Недавно в прессе красноречиво писали об этой проблеме.

– Разумеется, Стефан, вы заставите меня застраховать жизнь на сумму, равную вложенным деньгам?

Он чуть нахмурился.

– Разумеется, Бернар! Как полагается!

Тут уж я не сдержался. Этот негодяй нашел поистине радикальный способ, позволяющий ему вернуть назад свои деньги.

– Послушайте, Стефан, мне наплевать на марганцевые рудники в Африке, на дороги, которые там надо строить, и на ваши восемь миллионов! Я полностью рассчитаюсь с вами в этом году. Каким образом? Пока не имею понятия, но вы сами сказали: у меня богатая фантазия… Придумаю что-нибудь! Прощайте…

Итак, я сделал то, чего опасался с самого начала – встал и устремился к выходу. План сорвался! Я не сдержался и вспылил… Все пошло насмарку.

Но он окликнул меня, поддавшись порыву, и это дорого ему обойдется.

– Эй, Берни!

Он называл меня Берни лишь в минуты особого расположения духа: когда выигрывал у меня в покер или на охоте, подстрелив фазана раньше, чем я.

Я резко обернулся. Стефан стоял возле проволочной сетки, огораживающей корт. Он прикуривал сигарету, желая избежать моего взгляда.

– Не уходите так, старина, вы не допили свое пиво.

Он хотел придать своему голосу любезную интонацию, но фраза прозвучала резко.

Я воспользовался предоставленной мне возможностью, чтобы повернуть назад.

– Вам следовало бы лучше владеть собой, Берни…

– Но…

Он в раздражении повысил голос.

– Когда вас знаешь, еще ладно – этому не придаешь значения, однако я ставлю себя на место ваших клиентов… Если вы посылаете их подальше, стоит им не согласиться с вами, то нет ничего удивительного в том, что ваше дело прогорает.

Я рискнул изобразить жалкую улыбку. Я чувствовал, что если сумею правильно себя повести, все еще можно исправить.

К тому же Стефан на мое счастье спросил:

– Кстати, если вы не хотели денег, какого же черта вы пришли?

Сам того не подозревая, он бросал мне спасательный круг.

Глава II

Теперь, когда по прошествии времени у меня сложилось четкое представление о происходивших событиях, я говорю самому себе, что именно из-за этого невинного вопроса все и случилось. Не будь его, многого удалось бы избежать…

Я вернулся назад. Солнце играло на ассиметричной поверхности бассейна, выделявшегося на светлой зелени лужайки темнозеленым пятном.

С каким-то сомнительным наслаждением, придававшим мне храбрости, я повторял про себя: «Ты – сад, в котором все гниет… Ты удобришь свое будущее тем, что отравляет тебя сейчас».

На протяжении долгих месяцев я испытывал желание покончить с жизнью, в которой было совершено столько ошибок и приходилось от многого отрекаться. На протяжении долгих месяцев мне хотелось выпрыгнуть за жалкие рамки, ограничивающие мое существование, подобно дрессированной собаке, которая впервые прорывает бумажный круг.

Я решил идти до конца, каковы бы ни были последствия.

Стефан наслаждался, глядя на меня, полагая, что мой вид выражает смущение.

– Садитесь, скандалист, и выкладывайте, в чем дело!

Я сел и помахал перевязанной рукой, резко вертя ею, словно она неживая.

– Вот из-за чего я пришел, Стефан!

– Не понимаю; я не доктор, хотя моя бедная мать мечтала увидеть меня врачом.

– Если я объясню причину своего визита, вы будете надо мной смеяться. А на сегодня это было бы уж слишком!

Он был заинтригован.

– Я не стану смеяться над вами, что бы вы ни сказали.

– Честное слово?

Я убрал запеленутую в марлю руку.

– Из-за паршивой ранки я не могу писать…

– Насколько мне известно, у вас есть секретарша?

– Да, но не пристало же мне диктовать секретарше э-э… любовное письмо!

Он нахмурил брови, затем его лицо прояснилось.

– Ох, кажется, я понимаю…

Я изобразил смущение.

– Вот что будет лить воду на вашу мельницу, Стефан, и позволит вам осудить, как и положено, мое поведение: у меня есть любовница…

– Поздравляю; хорошенькая?

– По-моему, да.

– Еще раз поздравляю! Это что – большая любовь?

– Просто любовь!

– Вот почему вы послали меня подальше с моим марганцем?

– Да, действительно. Все только началось, и по крайней мере сейчас я слишком дорожу нашими отношениями, чтобы думать о разлуке.

– Что она из себя представляет, эта ваша любовница: из мещан, подручная швеи или блестящая кокотка?

– Пугливая мещаночка.

– О, эти лучше всех! Они являются на свидание, скрывая лицо за вуалькой, до последней минуты говорят «нет», а потом учат вас таким штучкам, о которых вы даже не слыхали.

Стефана, этого бабника, страшно развеселило мое признание.

– Я вижу, вы неплохо знаете подобных женщин.

– Не только знаю, я от них без ума!

Наступило молчание. Слышно было, как жужжат пчелы, вяло, словно пошатываясь, кружащие в жарком, наполненном солнечным светом, воздухе.

– Итак, вы бы хотели, чтобы я от вашего имени написал письмо этой особе?

– Да. Я сразу же подумал о вас…

– Но она ведь увидит, что почерк другой.

– Нет, потому что я ей еще ни разу не писал.

– Знаете, о чем я думаю, глядя на вас, Берни?

Я испугался. Однако он называл меня «Верни», а это означало, что все в порядке.

– Вы пообещали, что не станете смеяться надо мной.

– Вы напоминаете мне тех малых, которые, отвечая на предложения в брачных газетах, посылают вместо своей фотографии снимки друзей.

– Вам трудно оказать мне эту услугу?

– Вовсе нет!

Он встал.

– Идемте, у меня потрясающая коллекция почтовой бумаги… На все вкусы, начиная с бледно-розовых надушенных листков для горничных и кончая белой бумагой верже для интеллектуалок!

Он смеялся. Я последовал за ним в его кабинет, обставленный старинной мебелью с обивкой из голубого тканого бархата. Он выдвинул какой-то ящичек…

– Выбирайте. Что вы думаете о квадратных листках светло-желтого цвета с зубчиками? Выглядит красиво… Есть еще вот эта японская бумага, очень изящная. Нечто во вкусе богатого буржуа. Но нет, получив письмо, написанное на такой бумаге, она будет рассчитывать на соответствующие подарки!

Стефан развлекался вовсю. Он находил мою просьбу забавной.

– Вам виднее, вы можете судить объективно, – сказал я в ответ. – Решайте сами, что в данном случае подойдет лучше.

Тогда он взял совсем обычный листок ничем не примечательной бумаги, которая, признаться, вполне соответствовала моему социальному положению и моей личности.

– Что ж, слушаю вас… Будем писать пером, не так ли? У написанного шариковой ручкой слишком небрежный вид…

– Как вам угодно.

Он уселся в кресло с внушительного вида спинкой, как какой-нибудь царек на своем троне.

– Начинайте. Прежде всего, ее имя…

– Я предпочитаю обращаться к ней «дорогая»…

– Это более интимно, однако не слишком оригинально. Итак, пишем: «Моя дорогая»… Дальше?

То была настоящая пытка. Я сжал за спиной кулаки.

– Вы меня смущаете, Стефан…

– Я очень бы хотел отвлечься от ситуации, чтобы вы почувствовали себя непринужденно. Но не могу же я превратиться просто в руку, которая водит пером по бумаге. Не стесняйтесь, старина Берни. Ну, смелее! Если вы ее любите, надо написать ей об этом прямо, маленькой грешнице! А если хотите заняться с ней чем-нибудь эдаким, можете сообщить ей это иносказательно. Я знаю, писать о таком затруднительно, но французский язык создан для того, чтобы писать о любви, равно как французы – для того, чтобы ею заниматься!

– Кажется, я сожалею, что пришел, Стефан.

– Отчего же?

– Вы и так держали меня в руках, благодаря деньгам, теперь же я завишу от вас и когда речь идет… о моих чувствах!

– Очень смешно! Вы остроумны, Берни, следует дать возможность и даме оценить это ваше качество.

После множества плоских шуток, «мы» разрешились следующим письмом.

«Моя дорогая,

вот уже два дня я не держал тебя в своих объятиях и понимаю теперь, что это истинное несчастье! Как только твой муж уедет, позвони мне. Начиная с этой минуты я стану дежурить у телефона в ожидании твоего звонка, который будет означать, что счастье вернулось».

Стефан отложил перо и потер руки.

– Отлично! – Он был в восторге. – Коротко, но пылко! Подобно крику! Женщины обожают короткие письма. Если же послание длинное, то оно должно быть написано кровью, чтоб вызвать у них интерес. Так, а подпись?

– Напишите: «Тот, кто тебя ждет».

– И только?

– Да.

– А представьте себе, что ее ждет не один мужчина?

В его лице, выражающем насмешку, было что-то демоническое.

– В этом случае, – тихо произнес я, – письмо вызовет у нее особый интерес, поскольку поставит ее перед проблемой.

Он написал то, что я хотел, затем взял конверт.

– Ни к чему, – прошептал я, забирая письмо. – В известной степени я джентльмен.

– Как же вы поступите?

– Возьму на себя смелость напечатать адрес на машинке, она воспримет это как стремление сохранить тайну и одобрит.

– Как пожелаете…

Он явно сожалел, что не узнал имени моей лже-любовницы.

Стефан проводил меня до машины.

– Странный вы тип, Берни! – задумчиво произнес он.

– Почему вы так говорите?

– Потому что я думаю… Вы – парень непредсказуемый!

Не возникли ли у него какие-то подозрения? Возможно, я совершил ошибку, не позволив ему надписать конверт. Теперь я говорил себе, что вполне мог выдумать какое-нибудь имя и адрес. Это бы его успокоило.

Отъезжая от дома, я следил за Стефаном в смотровое зеркало. Он стоял у ограды, окружающей его именье, в небрежной позе, полной изящества…

Он тоже странный тип. Конечно, но такая сложная личность, как я, но гораздо более сильная.

Да, гораздо более сильная.

Он принадлежал к сорнякам моей жизни, тем, которые я должен был закопать, чтобы…

Глава III

Я вернулся домой раньше, чем обычно. Как правило, мне с трудом удавалось заставить себя переступить порог своей квартиры.

Я таскался по барам – не для того, чтобы пить, а чтобы впитать в себя немного той интимной атмосферы, которую так любят французы. Она была мне необходима. С тех пор, как я разлюбил Андре, я невзлюбил свой дом. Большие комнаты с облицованными деревянными панелями стенами казались мне мрачными, а старинная стильная мебель наводила тоску.

Я осознал свои новые чувства к Андре однажды вечером с месяц назад – мы как раз возвращались домой после ужина у Стефана. Было поздно, и я на большой скорости вел машину по шоссе Карант-Су. Ближе к бензоколонке дорога резко идет на подъем. Достигнув его верхней точки, я вдруг с ужасом увидел в двадцати метрах перед собой стоящий поперек дороги грузовик. Это была одна из тех машин, которые служат для транспортировки продукции заводов «Рено». В прицепе стояли один над другим дюжина маленьких автомобильчиков – со своими светящимися фарами они напоминали некий диковинный ярмарочный праздник.

Я успел мысленно сделать это сравнение, прежде чем нажать на тормоз. Удивительное свойство мысли – ее мгновенность. Я испытал непреодолимый ужас, и в то же время мой рассудок сохранял ясность; более того – я словно наблюдал все происходящее со стороны. Андре не произнесла ни слова, но ее испуг был столь же велик, сколь и мой. Я вдавил педаль тормоза в пол, моя нога будто слилась с ним. Но машина, казалось, не подчинялась этому отчаянному нажиму. А затем стала двигаться чудовищными зигзагами. Она остановилась на дороге параллельно грузовику, легонько ударившись о него боком.

И только тогда Андре, которую швырнуло на меня, испустила страшный душивший ее крик.

В ту секунду я подумал, что она погибла, и всем моим существом овладела огромная дикая радость, радость, которой я стыдился и которая вместе с тем делала меня счастливым. Я был счастлив от того, что еще жив, и от того, что уже нет в живых Андре.

Я смотрел на неподвижный луч света от моих фар, направленных на засеянное люцерной поле. Их белесый свет растворялся у линии подернутого дымкой горизонта, выхватывая из мрака какие-то неясные силуэты…

А потом снова была жизнь, жизнь, нарушившая сомнительное очарование момента. К нам бросились водители грузовика.

– Вы ранены?

Автомобильные фары едва освещали их взволнованные лица. От водителей пахло смазочным маслом и потом – крепкие запахи работяг. Живые запахи, которые было бесконечно приятно вдыхать.

Андре выпрямилась на сиденье. У нее была огромная шишка на лбу – жутко смешная – и царапина на переносице.

– Нет, кажется, все в порядке…

– У нас протекло масло… На подъеме колеса прицепа забуксовали…

Но я не слушал их объяснений. Я смотрел на Андре, потирающую лоб. Она была жива! Отчего я ощутил эту огромную радость, подумав, что она мертва? Уже очень давно я не испытывал к ней других чувств, кроме той скучной привязанности, с которой относятся к людям, на протяжении долгих лет разделяющих с тобой твою жизнь… Однако я только что осознал, до какой степени я ее ненавижу.

Снова трогаясь в путь, я представлял себе ее труп на носилках «скорой помощи»… Мне было тоскливо, и я не испытывал ни малейшей жалости…

«Но что же со мной не в порядке? – размышлял я. – Что не так?»

Почему я такой?

Мы с Андре были женаты уже пятнадцать лет. Я полагал, что столь длительный период совместной жизни нас прочно соединил… Напротив – он нас разделил. Мы охладели друг к другу. Только это происходило незаметно. Мы продолжали изображать дружную пару, однако были лишь ласковыми врагами, которых связывало прошлое…

И у нас не хватало мужества разорвать эту нить. Господи! В какое же отчаяние меня повергало наше смирение! Наша молодость, как невидимая стена, держала нас в заточении. Мы не могли вырваться на свободу, мы не осмеливались…

Когда я вернулся домой, Андре читала в гостиной, слушая радио. Я постарался не шуметь, и она не слышала как я вошел. Остановившись на минутку у приоткрытой двери, я смотрел на Андре в надежде, что ее тонкая красота хоть немного оживит во мне умершую любовь. Но мое сердце и мой взгляд были холодны. Меня оставляло равнодушным ее нежное лицо, ее глаза орехового цвета, взгляд которых приобретал иногда странную неподвижность. У нее были очень темные, коротко подстриженные волосы. Когда-то мне нравился ее рот, ибо поистине то был идеальный женский рот: ярко очерченные, чуть пухлые губы со слегка опущенными уголками, словно сложенные в ироническую улыбку.

Мой взгляд ее потревожил. Она подняла голову и вздрогнула. Глядя на нее, я вспомнил тот отчаянный крик, который она испустила в машине, когда мы столкнулись с грузовиком.

– Уже! – вздохнула Андре.

– Ты не рада?

– Зачем ты так говоришь? Наоборот…

Она поцеловала меня. От нее исходил нежный запах, который прежде меня волновал, но теперь я умудрялся больше его не чувствовать. Ее губы были по-прежнему упругими и теплыми… И они вызывали у меня раньше нежность! Почему эти ощущения, эти чувства угасли во мне? Привычка?

Андре была чересчур «постоянная» женщина. С ней никогда ничего не происходило. Она была слишком покорна, она всегда была рядом. Ее жизнь состояла в том, чтобы ждать меня и отвечать «да» на мои все более редкие вопросы…

– Ты устал, Бернар?

– Нет, с чего ты взяла?

– Такое впечатление… Ты неважно выглядишь.

Я сделал тот нелепый жест, который всегда непроизвольно делают в ответ на подобное замечание – провел рукой по лицу.

– Переутомление…

Я тяжело опустился на диван.

Когда-то на этом диване мы занимались любовью, что придавало пикантности нашим объятиям. Теперь, когда я выполнял свои супружеские обязанности, то проделывал это и впрямь по обязанности и только в кровати.

– Чем ты занимался во второй половине дня?

Вопрос показался мне странным. Я взял за правило никогда не говорить о своих делах.

– Почему ты спрашиваешь?

– Я звонила тебе на работу – тебя не было на месте!

– А зачем ты звонила мне на работу? По-моему, это смешно, можно подумать, что ты следишь за мной!

– Да нет же, Бернар, зачем ты так? Я хотела сегодня вечером пойти в театр… Я звонила тебе…

– Мне не хочется выходить.

– Теперь и мне не хочется.

Я не ответил на ее первый вопрос. Она ждала, не решаясь его повторить.

– Я был у Стефана!

Ее брови сошлись в горизонтальную линию, чудно пересекающую лоб.

– У Стефана?

– Да.

– Ты снова занимал у него деньги?

– О нет! Наоборот, я хотел поговорить с ним о возвращении долга…

– Но, но…

– Ну, что ты мямлишь?

– Неужели ты собираешься вернуть ему долг, ведь у нас довольно затруднительное положение…

Я усмехнулся.

– Слова ни к чему не обязывают. Надо же как-то заставить его набраться терпения!

– Стефан не такой уж нетерпеливый кредитор!

– Вот тут ты ошибаешься; он наговорил мне кучу гадостей, а я не собирался глотать его оскорбления…

– В самом деле?

– Да, но не будем больше о нем. Ненавижу этого типа.

– Бернар! Как ты можешь говорить такое! Молодой человек, который тебя…

– Замолчи, Андре…

Она не стала настаивать. Настоящая супруга поступила бы иначе. Она бы проявила себя! Затеяла бы спор… Помогла бы мне во всем разобраться… Тогда как Андре немедленно спряталась в свою скорлупу. Она дорожила своей нейтральной позицией ко всему безразличной жены. Она была как те домашние кошки, что всю свою жизнь проводят, мурлыкая на подушках. Я так больше не мог. «Все уничтожить…» И возродиться потом из этого удобрившего почву праха! И жить снова иначе! Жить снова – no-настоящему! С таким капиталом, как накопленный огромный опыт и точное знание о том, что же есть истинная мудрость.

В моей будущей жизни вещи предстанут в ином свете.

Например, деньги уже не будут столь важны; во всяком случае, не будут иметь прежнюю ценность…

Я уеду в горы, буду жить в маленьком домике, потрачу на его покупку все свое состояние… Я буду жить здоровой деревенской жизнью. Буду часами смотреть как горит огонь в очаге. Это зрелище приводило меня в восторг и никогда не надоедало.

Там, наверху, я встречу девушек… И реальность будет просто реальностью повседневной жизни.

– О чем ты думаешь, Бернар?

– О тебе.

Отчасти то была правда. Каким буду я, когда не станет моей жены? Не окажусь ли во власти мучительных воспоминаний? Лишь они могли испортить картину. Мне следовало их опасаться, избавиться от них, прежде чем они завладеют мной…

– Господи, какой у тебя сегодня несчастный вид!

– Несчастный? У меня?

И это в тот самый момент, когда я уже наслаждался будущим… Дурочка!

Нет, воспоминаний не будет! И их я уничтожу. Уничтожу! Из моего нынешнего существования я возьму с собой лишь самую его суть, то есть себя. Подобно тому, как берут луковицу растения, чтобы посадить ее снова в новом сезоне.

– Я очень счастлив, Андре…

– Не верю!

– Потому что ты не можешь понять…

– Я хотела бы, чтоб ты мне объяснил. Ты все время погружен в свои мечты…

– Это не мечты, Андре.

– А что же тогда?

– Планы; видишь, есть существенная разница…

– Ты не хочешь мне о них рассказать?

– Не теперь.

– Но расскажешь?

– Да.

– Когда?

– Скоро.

Я был искренен. Вот именно, я расскажу ей… Все, абсолютно все! Но когда уже будет слишком поздно, чтобы повернуть назад.