Текст книги "Тайны парижских манекенщиц (сборник)"

Автор книги: Фредди Пралин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Глава V
Мы из моды

Перед тем как отправиться на покорение публики – клиентов, покупателей, журналистов, фотографов и читателей более или менее специализированных журналов, – мне пришлось уяснить, что манекенщица должна прежде всего завоевать саму моду. Тот закрытый мирок, где говорят «мы» все от последнего подмастерья до хозяина, в том числе модельные мастера, манекенщицы-звезды, продавщицы и закройщики. Мирок, чье одобрение надо заслужить, добиться признания и быть принятой, если собираешься делать профессиональную карьеру.

Мне кажется, мой окончательный прием состоялся в День святой Екатерины. Я в сомнении, стоит ли вспоминать о нем, так как столько рассказано, написано и опубликовано фотографий об этом празднике, похожем на шумные сборища студентов, когда не достигшая двадцати лет молодежь за один день через довольно грубые шутки выплескивает усталость после года упорной учебы.

Известно, что Святая Екатерина, покровительница незамужних мидинеток, перешагнувших двадцатипятилетний рубеж, празднуется 25 ноября. Долгие недели, урывая время от сна и даже от еды, катеринетки [217]217
  Если девушке 25 лет и она не замужем, во Франции ее называют катеринеткой по имени покровительствующей ей святой Екатерины.


[Закрыть]и иже с ними шьют шапочки и украшают мастерские. Декорации выходят зачастую столь совершенные, что диву даешься, когда узнаешь, что все, вплоть до мельчайших деталей, сделано их руками. У Ланвен я попала в пиратскую пещеру с сундуками, набитыми шелками и драгоценностями. Каменные своды и восточные ковры сотворили из умело раскрашенной упаковочной бумаги, а сами мидинетки загримировались в пиратов с «Острова сокровищ».

Я видела и нечто среднее между «Таинственной пещерой» и «Поездом-призраком» из Луна-парка: угрожающие силуэты, стенания призраков, светящиеся саваны. Ничего не забыли. С потолка свешивались длинные нити, которые в полумраке касались вашего лица. Раздавались весьма правдоподобные вопли, приводившие в восхищение новоявленных девочек-декораторов.

Где-то во плоти появлялись Влюбленные Пейне [218]218
  П е й н е, Раймон (1908–1999) – французский художник. Однажды, сидя на скамейке у эстрады Валенса и ожидая знакомого, художник вообразил стоящего у эстрады скрипача с длинными волосами и девушку, зачарованно слушающую его. Пройдет несколько лет, и скрипач превратится в поэта… а девушка станет предметом его любви. Так родились Влюбленные Пейне, которые объехали весь мир на изделиях из фарфора, шарфах, игрушках, книгах, статуэтках (известна даже статуя в Хиросиме) – на всем, что символизирует любовь.


[Закрыть], мечтающие в декорациях пастельных тонов. И повсюду виднелись сердца и амурчики.

В тот день меняют свой облик и манекенщицы. Мы решили стать «трусихами» 1900 года, и результат вогнал бы в боязливую дрожь любого: блуждающий взгляд под ресницами, густо покрытыми серой краской, угольно-черные ресницы, громадные мушки, цветы в зубах, красные фуляры [219]219
  От фр.foulard. Легкая мягкая шелковая ткань, гладкокрашеная или с набивным рисунком. Получила распространение в XVIII в. Из фуляра делали носовые и шейные платки, а в начале ХХ в. шили также женские платья, изготовляли абажуры, занавески.


[Закрыть]вокруг шеи. Короткие юбчонки, черные передники и шпильки довершали зрелище грядущей катастрофы. Даже на фотографиях спектакль не выглядел забавным! Антонио де Кастилло едва бы не задохнулся от ужаса.

К счастью, мы как бы служили контрастом для управляющей манекенщицами, милой Мемен, в облике нормандского крестьянина с почтовой карточки, с разъяренным гусем и бешеной уткой в корзине, которую она зажимала под мышкой. Целый день безумного смеха до слез, смывавших тушь для ресниц.

Празднество всегда начиналось с конкурса желтых и зеленых шапочек – цвета святой Екатерины, – их носят девушки, которым исполнилось двадцать пять лет (некоторые даже откладывали свадьбу на несколько месяцев, чтобы иметь возможность покрасоваться в них). Газеты публиковали столько снимков, что невозможно описать невероятные конструкции и находки, требовавшие невероятной ловкости и изобретательности. Голосовали поднятием рук. Лауреатку в присутствии фотографов двадцать раз целовал хозяин и зачастую передавал конверт «для устройства будущего хозяйства». Потом вручала подарок мастерская, чаще всего девочки сбрасывались на электрический утюг или кофейный сервиз, о котором она мечтала.

Затем хозяин, как генерал, инспектирующий войска, обходил свои владения, раздавая похвалы мастерским. И улыбки, шампанское в компании с друзьями-актерами и клиентками дома (у Жермены Леконт я видела Андре Дассари [220]220
  Д а с с а р и, Андре (наст. имя Андре Дейерассари) (1912–1967) – французский певец баскского происхождения. Был известен как шансонье, исполнитель арий в оперетте. Наибольшую известность ему принесла партия в фильме-оперетте «Рамунчо» (1937). В начале Второй мировой войны попал в плен к немцам, был передан правительству Петена и получил в стране отрицательную известность как исполнитель гимна режима Виши «Маршал, мы здесь!» Несмотря на это, сохранил свою славу исполнителя и после войны.


[Закрыть], Лин Рено [221]221
  Р е н о, Лин (р. 1928) – французская актриса и певица. Имела международный успех, пела в «Мулен Руж», Америке, Канаде. Была звездой ревю «Казино де Пари» в Лас-Вегасе.


[Закрыть]…). В каждой мастерской, где раз в году украшаются цветами раскроечные столы, организуется пиршество.

Швейные машинки сдвигаются в угол, появляется проигрыватель или оркестр, с пола сметаются малейшие кусочки тканей, и начинаются танцы до упаду. Между пирующими ходят бутылки с вином, а лестницы гремят от постукивания шпилек. Когда рассказываешь об этом на холодную голову, все выглядит по-детски смешным, но признаюсь, что провела чудесное время в кабине вместе с хозяином, довольным однодневным отдыхом среди своих девочек. Помню о смехе до колик от пародий Жермены Леконт: у нее был истинный талант профессионалки, умеющей подметить смешные черточки каждого и создать милый шарж.

Добавлю, не было ни одного Дня святой Екатерины, когда бы я не ощутила искренней симпатии к этим празднующим девочкам. Они искрятся весельем и перебрасываются грубоватыми шутками: им приходится вкалывать целый год, чтобы заслужить эту настоящую разрядку. В вихре полубезумного веселья под льющееся шампанское начинаются и завязываются товарищеские отношения. Все ждут появления травести из мастерских в предвкушении традиционного вечернего бала.

Вспоминаю о малышке Николь. Святая Екатерина и несколько бокалов игристого вина придали ей смелости обратиться ко мне. Правда, понадобилось посредничество Люсьены, нашей старейшей костюмерши, которая представила нас друг другу. Люсьена, бывшая швея, с возрастом заняла в нашей кабине некое скромное положение. Там укрепит пуговицу, там вставит молнию, там заделает прореху в кружеве, а главное – внимает душевным излияниям девочек, не превращая их в сплетни. Она внимательно выслушивает рассказы о жутких разочарованиях и печалях и с какой-то обезоруживающей умиротворенностью каждый раз повторяет: «Эх, дружок, я и не такое видала!» Вскоре наша матушка «я и не такое видала!» стала просто незаменимой в нашем крохотном мирке. Она со всеми на «ты», простые манеры наделили Люсьену особым престижем среди учениц-подмастерьев.

Сотрудники Дома моды Эльзы Скиапарелли на празднике святой Екатерины. В центре – ассистент Скиапарелли, будущий великий кутюрье Юбер де Живанши, Париж, 1949

Она прониклась ко мне дружеским чувством, внешне его не проявляя, но была верной, и мы обе, думаю, находили удовольствие от тех небольших услуг, которые она мне оказывала.

Двадцать пятого ноября мы сидели рядом и обменивались маленькими тайнами, осушая бокалы, как вдруг она наклонилась ко мне и прошептала на ухо:

– Знаешь, Фредди, у тебя в Доме есть поклонница?

– Надеюсь, не одна!.. А о ком ты говоришь?..

– О Николь, подручной в мастерской воздушных тканей. Она без ума от тебя. Вырезает твои фотографии из l’Art et la Modeи пришпиливает булавками у своего стола.

– Это к чему?

– К тому, что она стоит позади и сотни раз повторяет мне, что ее главная мечта – однажды поговорить с тобой. Представить ее?

– Безусловно!

Так я познакомилась с пунцовой, как яблоко, Николь. Та смущенно пожала мне руку. Я уже замечала ее во время позирования и примерок, отметила ее маленький вздернутый, как у пекинеса, носик и шаловливый взгляд, но только сегодня у этого неудавшегося мальчугана появилось имя.

– Знаешь, что доставит ей самое большое удовольствие? – продолжала Люсьена, поглядывая на онемевшую Николь. – Она хочет пригласить тебя к себе домой на обед.

Малышка для приличия запротестовала, но я почувствовала, что она горела желанием пригласить меня, и дала согласие, чокнувшись бокалами.

На следующий день, признаюсь, я забыла о новом знакомстве, но не забыла Люсьена, напомнившая мне об обещании.

В ближайшее воскресенье, я, как Помона [222]222
  Римская богиня плодов. – Прим. пер.


[Закрыть], нагрузившись цветами и фруктами, отправилась в гости. Припарковала старенький «кабриолет-паккард» у въезда в улочку квартала Тампль, что между Бастилией и площадью Республики, и, рассекая группки праздношатающихся мужчин на тротуаре, услышала одобрительный свист и лестные отзывы: местным кавалерам явно понравилось мое платьице от Ланвен.

Я без труда добралась до двухкомнатной квартирки с кухней. Николь встретила меня так сердечно, что я тут же забыла о ее слишком ярко накрашенных губах и волосах со следами бигуди. Вынырнув из-за кастрюль, ее мать вытерла ладони о передник и протянула мне мизинчик, ибо взбивала яйца для карамельного крема. Люсьена уже была здесь, наслаждаясь триумфом своего посредничества. Я не расстроилась, поскольку в это воскресенье все здесь старались быть мне приятными, нуждались в дружелюбном отношении.

Без этого тепла, которое заменяло богатство, крохотная квартирка показалась бы мне убогой. В углу приютилась придвинутая к стене швейная машинка, на ней огромный упаковочный холст, набитый кроем. В такие чехлы зеленого цвета швеи обычно собирают готовую работу для передачи заказчику.

– Приходится вечерами строчить, – объяснила мать, проследив за моим взглядом, – а Николь помогает. Сегодня надо вкалывать вдвоем, чтобы свести концы с концами.

– А я ведь зарабатываю больше десяти тысяч франков в месяц! – вступила в разговор Николь. – А скоро будет и больше со сверхурочными накануне коллекций.

– Да, – разъяснила Люсьена, заметив, как округлились мои глаза. – Николь всего на третьем году ученичества. Пока она подручная и получает шестьдесят два франка в час, потому что ей еще нет восемнадцати лет.

Когда она поступила в Дом, директор подписал с ней договор, гарантирующий пятьсот пятьдесят франков в неделю.

– Когда она станет первой мастерицей?

– Сначала будет второй, а потом первой, перед тем как стать первой квалифицированной мастерицей… Ей понадобится проработать семь лет в профессии, чтобы получать сто сорок пять франков в час.

– Заработок уборщицы!

– Да, но с надеждой на сверхурочные, 25–50 % в зависимости от объема заказов.

– А каков потолок? Что получает начальник мастерской? Первая мастерица или закройщик, участвующий в создании коллекции и руководящий тридцатью или сорока людьми, получают около пятидесяти тысяч франков в месяц. Даже с оплатой транспорта, социальными пособиями, питанием со скидкой, а иногда небольшим процентом от прибыли – да простят мне скучное перечисление цифр – ремесленники этого великого творческого мира парижской Высокой моды участвуют в процессе без надежд на роскошь. Даже если указанные тарифы минимальны, они не больше на практике.

Надо думать, Николь считает, что счастье не в деньгах, и богатство в ее судьбе пока большой роли не играет. После недели в мастерской, где рогалики и кофе со сливками часто заменяют обед, она ликует в ожидании бала в субботу вечером и воскресного кино. Милая Николь!

Лейтмотивом ее нынешней жизни остается швейная машинка, ее отодвигают, чтобы разложить потрепанный велюровый диван, и несомненно выдвинут сразу после моего ухода.

До свидания, Николь, мечтающая, особо в это не веря, что однажды она будет носить модели, которые на ее глазах уходят в салон. Кстати, не одна она попадает под очарование этой мечты, поскольку мастерские то и дело принимают новых кандидаток, а Специальная Школа Моды отказывается набирать лишних учениц. Успех этой Школы, созданной полвека назад, был очевидным. Через год после ее основания, в 1905 году, в нее записалось двести учениц. Сегодня там учится тысяча восемьсот человек, среди которых шесть десятков парней и много молодых иностранцев, прибывших узнать тайны парижского шика под руководством сорока преподавателей или надзирателей.

Один из многочисленных курсов после трех лет учебы завершается получением С.П.П. (Сертификат Профессиональной Подготовки), он дает право на должность и зарплату второй квалифицированной мастерицы. К несчастью, наша Высокая мода мало использует эту исключительно знающую рабочую силу. Лауреаты с дипломом в кармане продолжают учебу, совершенствуют свою техническую подготовку, чтобы занять пост преподавателя или учительницы, или проходят многолетнюю стажировку у какого-нибудь кутюрье, чтобы стать модельером, а самые способные становятся модельными мастерами, рисовальщиками.

Некоторые девушки довольно быстро выходят замуж и уходят. У одного из наших великих модельеров из шестисот работниц, делающих взносы в кассу взаимопомощи, только две были замужем и матери семейств, получали ежемесячное пособие. Две из шестисот! Остальные после замужества или появления первого ребенка покидали профессию, требовавшую полной отдачи и приносившую так мало денег для семейного бюджета. Но те, кто остается, окончательно прикипают к делу. Они готовы забыть об обыденности выдавшейся им судьбы ради участия дважды в год в рождении моды. Одного века хватило, чтобы превратить Высокую моду в целый мир, своего рода цитадель.

Чарльз-Фредерик Ворт в 1890 г. Фото Надара

Парижская элегантность «перебросила мост» между тем днем 1857 года, когда Чарльз-Фредерик Ворт обосновался в доме № 7 по улице де ла Пэ, и нашими беспокойными днями атомной эры, между эпохой карет, в которых едва помещались кринолины, и временем реактивных самолетов. Вечный поиск, непрерывная охота, методы передаются от одного поколения к другому. Все гонятся за Граалем [223]223
  С в я т о й Г р а а л ь – таинственный христианский артефакт из средневековых западноевропейских легенд, обретенный и утерянный. Это понятие часто используется в переносном смысле как обозначение какой-либо заветной цели, часто недостижимой.


[Закрыть], но способы не меняются. Нынешняя швея руководствуется теми же канонами красоты, что и ее младшая сестра столетней давности, и пользуется все той же иголкой с ниткой. Эта непрерывность, несомненно, составляет гордость нашей профессии, обеспечивает поддержание традиций, сохранение больших и малых секретов, даже скрытность, которая может показаться несведущему смешной. Сформировался довольно закрытый клан, где постоянно слышится: «Это мода!», где принимают, если инстинктивно не отбрасывают, все, что не есть «мода». Мир, в котором восхищаются по необходимости и где много работают. Это раздражает внешнего наблюдателя с холодным взглядом, но этот мир достоин восхищения.

Я никогда себя так хорошо не ощущала, как в День святой Екатерины в 1954 году у Фата. Если я только что говорила о бесшабашных ноябрьских праздниках, то один не могу вспоминать без печали.

Наступило 24 ноября. После смерти Жака Фата прошло уже одиннадцать дней. Чрезвычайно достойная и мужественная вдова Женевьева Фат [224]224
  В 1937 г., в возрасте 25 лет, Жак Фат уже проектировал свой Дом моды. Начинал он с двумя рабочими и прекрасной моделью Женевьевой, которая впоследствии стала его женой. В апреле 1944 г. Дом был открыт и успешно развивался. После преждевременной смерти дизайнера в 1954 г. его жена взяла в свои руки руководство компанией, но фирма была закрыта в 1957 г. Лишь в 1994 г. талантливый молодой дизайнер Том ван Линген возродил компанию, она стала маркой года в Германии в 1995 г.


[Закрыть]передвинула праздник святой Екатерины на день раньше, чтобы не лишать швей радости. Он прошел без веселья, без музыки, без песен. Она собрала портних в большом тихом салоне и расцеловала всех до единой, вручив каждой подарок. Следующий день был днем отдыха, они могли отправляться на танцы, но шампанское застревало в горле, щипало ноздри. У всех в глазах стояли слезы. В такие моменты внезапно ощущается глубокая связь между нами. Когда сменяются дни и работа перемалывает нас в своих тисках, внезапная драма открывает нам, что все «мы одной крови».

Трагедия, от которой мы словно окаменели, обрушилась в тот ноябрьский день, когда моя подруга Патрисия, любимая манекенщица Жака Фата, пригласила меня провести выходные дни у ее родителей в Ла Варенне, на порыжевших берегах Марны. Радостные, как подростки на каникулах, мы развлекались поиском соответствий тонов и стоимости нашей последней коллекции с природой, безмятежность кое-где нарушали кабачки и заснувшие пляжи. Небо было моим сине-розовым поясом, рощица коричневых, красных и желтых деревьев платьем Патрисии, в котором она «позировала» для Америки… По возвращении домой нас ждала чудовищная весть: по телефону сообщили о смерти Жака Фата.

Вначале мы не хотели в нее верить. Мы давно знали, что он обречен, но его мужество и вечная улыбка заставили нас в конце концов поверить, что все мы ошибались. И говорили всем неверующим о его выздоровлении. И вот то внезапное 13 ноября 1954 года… Это никогда не изгладится из моей памяти. Патрисия для проверки позвонила служанке Фатов. Скорбный звук тихих рыданий в трубку, наше безмолвие, пока мы в каком-то ступоре меняли брюки испанских танцовщиц и черные туфельки выходного дня на юбку и скромное пальто (нас сейчас не волновали туалеты), поездка в стареньком «паккарде» с комком в горле, испытание – в тот день ужасающее – вспышками фотоаппаратов по приезде на авеню Петра I Сербского, светлая голова, лежащая на кружевной подушке…

Говорили, он походил на мальчика, явившегося на первое причастие, и помню возникшее в ту секунду странное ощущение: эфеб [225]225
  В древнегреческом обществе юноша, достигнувший возраста, когда он приобретал все права гражданина (16 лет, в Афинах – 18).


[Закрыть]со скрещенными руками, ироничной и нежной улыбкой, которую мы так любили, худенький, хрупкий эфеб, заснувший среди цветов, был так красив, что на секунду моя боль ушла. И снова боль вцепилась в сердце, когда я увидела у его изголовья мать: та разговаривала с ним, касалась его лица, нежно целовала. Она сказала нам, сколько радости он ей доставлял с самого раннего детства. Мать ни на секунду не отходила от своего нежного сына три дня и три ночи, и по ее щекам беспрерывно текли слезы.

Вышла Женевьева Фат в черных юбке и пуловере и сказала нам: «Ради него рассчитываю на вас».

Я только что представляла последнюю коллекцию этого молодого художника сорока двух лет, который днем ранее был живее всех живых. Несколько месяцев назад я вошла в кабинет того, кого все считали «молодым премьером моды», и сразу попала под его знаменитое обаяние. Один взгляд превращал вас в ничто: даже будучи совершенной, вы ощущали закрутившиеся спиралью швы чулок, тающий макияж, тусклые волосы. Было ощущение, что ничто не ускользало от этого светлого ока, даже несуществующие дефекты.

В течение десяти лет Жак Фат каждый сезон обращался ко мне, а я желала хоть на время коллекции пропитаться живым духом и молодостью этого Дома и надеялась получить работу по тарифу «полупансионерки», какого добилась у других. Тариф был удобен и соответствовал привычке к независимости: месяц на подготовку моделей, два месяца показов с ежедневным дефиле с трех до пяти часов. И в завершение приятный гонорар.

Жак Фат во время показа мод в школе «Гарсон», Нью-Йорк, 1950-е гг.

Он понял меня и вставил в разговор коротенькую фразу: «Естественно я хочу, чтобы ты была частью Дома», – и я услышала свой ответ: «Да», словно это было уже давно оговорено. Его обаяние, его знаменитое обаяние…

Я уступила с ощущением счастья, что рассталась ради него со столь трудно добытой независимостью, и была готова работать с утра до вечера, как во времена своего дебюта.

И оказалась права! Настоящая удача, что я прожила в последней коллекции Фата. Смерть подстерегала его ежедневно, но он полностью располагал своим талантом, а тоску умело прятал от всех, сжигая последние искры своего вдохновения. Превосходный колорист, он жонглировал необычными тонами от «незрелого яблока» до «выжатого апельсина». Он драпировал гигантским водопадом сатина бледно-голубое вечернее платье, очень романтичное, но абсолютно нейтральное, если его показывать в отрыве от коллекции. Сначала все казалось экстравагантным капризом, попыткой, от которой следовало отказаться, но нет – результат доказывал, что внутреннее зрение его не подвело.

И вдруг все оборвалось. Больше не будет мандариновых драпировок, шуток, раскатистого смеха. Только черный силуэт Женевьевы Фат, держащей за руку печального мальчугана, его сына Филиппа. Оба шли за катафалком, утопавшим в цветах, как и последняя коллекция этого «поэта моды». За удрученной парой шли мы, подруги последних дней. Вся Высокая мода словно назначила свидание перед лицом смерти, чтобы отдать последние почести тому, кого признала одним из лучших своих сыновей.

Вечерние платья от Жака Фата, Париж, 1951. Фото Вилли Майвальда

Глава VI
От предвестника Ворта до фабрики Диора

Под скорбным достоинством Женевьева Фат скрывала не только горечь, а тоску и растерянность перед ответственностью, внезапно обрушившейся на нее. Но мужество позволило ей справиться с бедами. Действительно, держать в своих руках судьбу Дома моды нелегко. Недостаточно, как многие считают, использовать для драпировки муслин, прошить иглой здесь или подрезать ножницами там. Надо быть деловым человеком с безошибочным чутьем, художником, одновременно плодовитым и сильным, поэтом, бухгалтером, архитектором, промышленником… И всё в одном лице.

Я никогда не представляла себе объема подобной работы, возложенной на одного человека, пока не посетила однажды здание, а вернее здания, выбранные Кристианом Диором для размещения своей фирмы на авеню Монтень между площадью Альма и площадью Этуаль [226]226
  Ныне площадь Шарля де Голля. – Прим. пер.


[Закрыть]на Елисейских Полях.

Перед воротами, украшенными нежно-серым ламбрекеном с знаменитым именем «Кристиан Диор», стоят два привратника в темных ливреях, на воротнике которых блестит монограмма C.D.Чтобы оценить размеры владения, надо немного отойти назад. Поперечная улица свидетельствует, что Кристиан Диор обладает здесь солидным недвижимым имуществом и властвует над пересечением авеню Монтень и улицы Фердинанда I, где открыл громадный бутик. Аппетиты его предприятия невероятны, оно постепенно «пожирает» соседние здания. Фирма основана в 1947 году – три мастерских с восьмьюдесятью пятью работниками, а ныне объединяет пять зданий, где размещаются двадцать две мастерские с тысячью двумястами служащими. Через два года после основания Дома Институт Гэллапа [227]227
  Американский институт общественного мнения (англ. American Institute of Public Opinion).


[Закрыть]назвал Кристиана Диора одним из пяти самых известных международных личностей! От входа соседняя дверь с красивым ламбрекеном, и вам все ясно: это не Кристиан Диор, а «Дом Диор», а вернее «Фабрика Диор», которая встречает вас табельной доской. Гигантская доска, сравнимая с досками «Ситроена» или «Олида»: тысяча сто карточек «звенят» тысячу сто раз утром и тысячу сто раз вечером, когда тысяча сто членов команды Диора входят в назначенный час на борт огромного судна или покидают его, возвращаясь домой. Здесь отмечаются все. Каждый час работы контролируется автоматически, за исключением руководящего персонала, который также не остается без контроля: управленцы должны расписываться в журнале приходов и уходов.

Русская манекенщица Алла Ильчун в модели Кристиана Диора, 1955

Дальше светлая и пустая сеть коридоров и лестниц, всегда заполненные лифты, их с нетерпением ждут на всех этажах. Муравейник. Муравьи в черных робах или белых блузах встречаются, тянутся цепочкой, иногда толкаются и на мгновение застывают, чтобы переброситься парой слов, обменяться улыбкой: «Эй, Жоржетта! Как дела? Что поделываешь? Я не видела тебя вот уже три недели!» Огромная фирма, где можно трудиться под одной крышей и не знать друг о друге, если работаешь на разных этажах этого вертикального города. Двадцать две мастерские, и каждая названа по имени своего руководителя: мастерская Сюзи, Кристианы, Берты, Жанны… или Роже, Фредерика, Анри, если речь идет о мужчинах, которые всегда руководят пошивом костюмов и пальто. В каждой мастерской занято тридцать пять – сорок пять работниц. Мне показали мастерскую Марты, специалистки по «воздушному делу»: сорок шесть пар рук мелькают у длинных столов, какими уже пользовались швеи золотого века, когда усыпали розами платья-корзинки мадемуазель де Лавальер [228]228
  Луиза-Франсуаза де Л а б о м-Л е б л а н (1644–1710) – герцогиня де Лавальер и де Вожур, фаворитка Людовика XIV.


[Закрыть]. Та же пляска ниток, иголок и ножниц.

Вижу деревянный манекен под патронкой [229]229
  Выкройка, выполненная из макетной ткани. – Прим. А. Васильева.


[Закрыть]из белой ткани в виде цветочного венца. На безголовой шее этикетка: «Черчилль». Как у собаки на ошейнике имя хозяина (здесь, несомненно, речь идет о Саре Черчилль, дочери известного государственного деятеля). Где-то в здании устроен настоящий склад манекенов, отлитых по точным меркам клиенток. Эти мерки меняются, если мадам Х. прошла в Шарбоньер-ле-Бен курс похудения или баронесса Y., забыв о диете, этой зимой пустилась во все тяжкие.

Модельер знает тела своих клиенток лучше, чем духовник их души. Не стоит уточнять, что он обязан, как и последний, соблюдать полную тайну, чтобы ничей нескромный глаз не мог порадоваться изменениям талии мадам Z., такой тонкой в довоенный период. Склад манекенов окружен такой же тайной и так же охраняется, как гарем султана.

Не потревожив сна безголовых дам в шкафу Синей Бороды, чью запертую дверь едва успела заметить, я оказалась в чердачном помещении, в меховой мастерской. Вернее перед меховой мастерской. Еще одна закрытая дверь стараниями недоверчивого шефа этого нового отделения. Его зовут господин Манто, что, быть может, предопределило его призвание. Его не предупредили о моем визите, и он не собирался позволять кому-либо совать свой нос в тайны производства. Пришлось вести переговоры, ссылаться на руководителей.

– Знаете, – объяснила мне первая мастерица, – ему случалось отказывать в визите, разрешенном самим господином Диором. Начальники ведут себя словно проконсулы. Они похожи на губернатора Монтаны, который провозглашает некоторые декреты, зачастую не угодные Вашингтону. Хозяин поощряет такое рвение. Они ощущают его поддержку, когда проявляют строгость, опасаясь шпионажа.

Пальто от Диора, 1958

В конце концов, после двух или трех телефонных звонков, сопровождавшая меня секретарша добилась заветного разрешения. Дверь распахнулась, открыв перед нами сказочные реки норок, таких прекрасных, что брала оторопь, когда их резали на чрезвычайно узкие полоски, чтобы потом сшить на машинке. Как сшивали? Боже упаси сказать вам об этом! Потом потянулись другие, выдраенные уборщицами в резиновых перчатках коридоры, приведшие нас в медпункт. Я едва осмеливаюсь использовать это слово, в котором сконцентрирована вся боль серых часов в колледже, чтобы описать голубой рай, предназначенный для сраженных мигренью швей. Специально подобранный голубой цвет стен в комнатах отдыха, где черные шезлонги ожидают тех, кому грозит переутомление. Пол соломенно-желтого цвета. В рамке высокого крохотного окна торчит верхушка Эйфелевой башни. Безмолвие и спокойствие парижских крыш.

Рядом расположены двери медицинского кабинета молодой докторши Пи, приходящей на работу ежедневно (горящая красная лампочка указывает «занято»), и кабинета офтальмологии, работницы посещают его регулярно, чтобы проверить глаза, свой профессиональный инструмент. Скользя по черному полу меж темно-синих стен, на которых видны измерительные офтальмологические приборы, гид объясняет:

– Эта клиника была открыта зимой 1954/1955 года на месте бывшего чердака, где хранились архивы, поэтому здесь крыша мансарды.

Кстати, Дом постоянно заботится о здоровье своих служащих.

Организована профилактическая сеть не только на месте (к примеру, установка воздушных фильтров в отдельных службах, в частности в отделе упаковки), но и вне работы. Стоит врачу решить, что кто-то нуждается в передышке, работницу тут же посылают в дом отдыха в замке де Вер-ле-Гран, купленном специально для того, чтобы восстанавливать служащим природный цвет лица.

Бесплатное питание полагается всем, кто не достиг восемнадцати лет, ведь в этом возрасте молодежь голодна, как охотничья собака. Кстати, заглянем в столовую. Обширное помещение с полом, выложенным звонкими плитами, сразу догадываешься, как часто здесь орудуют уборщицы в резиновых перчатках.

Зал рассчитан на триста пятьдесят мест, и каждый день здесь в три смены проходит более тысячи человек. Каждый понедельник тем, кто желает обедать всю неделю, продаются талоны. Стоимость обеда от восьмидесяти до ста восьмидесяти франков, в зависимости от размера зарплаты. В период создания коллекций, напряженной работы и ненормированного режима, всем положен бесплатный ужин, иногда по субботам и воскресеньям. По большей части это тарелки с готовой едой (по-английски): ешь сколько влезет, а количество пищи ограничено лишь аппетитом проголодавшихся. Кроме того, устраиваются торжественные обеды, которые всегда оплачиваются дирекцией в праздничные дни и на следующий день после первых показов коллекций. Меню: курица, шампанское и хорошее настроение. Такова Высокая мода с кулинарной стороны.

Затем посещаем заготовительный цех, где под стеклянной крышей работницы выстраиваются в очередь перед стойкой с окошком, чтобы получить любое сырье, необходимое для работы, потом зал продавщиц с длинными столами, там каждая имеет свое место, как в офисе. И наконец, кабина, похожая на все остальные. Быть может, чуть побольше и с лоджией в виде галереи, где висят вечерние платья. Перегнувшись через балюстраду, можно окинуть взглядом длинные столы для макияжа и окружающие их вешалки. Иными словами, это гардероб, но гардероб императрицы. У каждой манекенщицы свой шкаф с пятнадцатью платьями, предназначенными только для нее, табличка с ее именем и названиями моделей и образчиками тканей. Поскольку манекенщиц двенадцать, сделайте подсчеты и оцените размер комплекса. Здесь царит начальница кабины, больший или меньший диктатор. Несмотря на почти военную выправку, они часто нежны и понятливы.

К примеру, могут не сообщать кому следует об опоздании манекенщицы, что в некоторых домах считается поводом для немедленного увольнения. Начальница кабины обычно держит судьбу девочек в своих руках. У нее, конечно, есть любимицы, но в ее интересах не особенно вызывать ревность. Она играет такую ответственную роль, что может решать вопрос о найме. Для этого достаточно дать не приглянувшейся ей новенькой манекенщице посредственное платье, не соответствующее ее росту. Дело сделано, если только сам модельер не укажет платье, которое хотел бы видеть на «подопытной свинке».

Любимая модель Кристиана Диора – Ренэ в вечернем платье из синего атласа, Париж, 1955

Манекенщицы сообщают начальнице кабины, что надо доделать или исправить. Если изменения большие, модель отправляется на доработку в изготовившую ее мастерскую.

Иначе ее оставляют в кабине, где костюмерши, бывшие подручные работницы, приводят их в соответствие. Таким образом, несмотря на небрежное обращение продавщиц с платьями, те не теряют совершенства.

Вся ответственность возложена на начальницу кабины, и та должна быть готова, как на любом товарном складе, к детальной ревизии. Начальница заботится только о «своей» коллекции и ревниво обихаживает ее, словно здесь все принадлежит ей: двести пятьдесят моделей, сто пар обуви, еще большее количество пар перчаток, тридцать хрупких колье и сверкающий набор серег, брошек, клипсов. Она властвует над этой вселенной, как губернатор над своей провинцией.

Свадебное платье от Диора, 1958

Конечно, не все дома моды построены по одному и тому же образцу, но я решила показать именно Дом Диора, потому что он мне показался типичным примером фирмы, приспособившейся к экономическим нуждам послевоенного периода, ощущающей, откуда дует ветер, постоянно старающийся опередить будущее, с риском вызвать возмущение, ведь не в столь далеком прошлом Высокая мода и крупный бизнес существовали сами по себе.

Некоторые дома не хотят переходить на «фабричный» метод работы, стараясь сохранить ремесленнические традиции качества. Я не говорю, что Диор уходит от традиций, у него, как и везде, работают вручную (в любой мастерской всего одна швейная машинка), и он использует одну из старейшин профессии, мадам Люси, начальницу заготовительного цеха. Ей семьдесят пять лет, пятьдесят из которых она отдала профессии.

Кое-кто больше дорожит стилем старой Франции, когда Высокая мода еще не испытала американского подхода к делу.