Текст книги "Искушение страстью"
Автор книги: Франсуаза Бурден
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
Однако Шарль догадывался, что у Винсена нелегкая жизнь, иначе не стал бы устраивать разговор с глазу на глаз, а ждал бы сына с шампанским на авеню Малахов.
– Извини, я не сказал тебе спасибо. Я знаю, ты много сделал для меня. А ведь ты не любишь просить.
– Так, значит, да?
Откинувшись на спинку стула и положив ногу на ногу, Шарль спокойно ждал согласия сына: он не сомневался в таком исходе.
– Да, папа.
Никакие объяснения не помогли бы Винсену выбраться из ситуации, в которую ставил его отец. Отказ обошелся бы ему слишком дорого, он и думать не хотел о том, что скажет Шарль, если его сын заупрямится и останется на юге. Винсен не хотел ни злить, ни разочаровывать его. Как-то раз Клара сказала: «Твой отец живет только ради вас с братом. Только из-за вас он еще держится». Винсен и Даниэль были частью Юдифи, и они должны быть достойны матери. Добавив Мейер к фамилии Морван, Шарль напоминал им об этом. Отказ Винсена рассматривался бы как измена, а чего Шарль совсем не умел, так это прощать.
– Очень хорошо, мой мальчик. Тогда пойдем посмотрим мою контору, ты многого не видел и будешь приятно удивлен! А Мари будет тебе очень рада. Она вполне довольна, всем заправляет.
Положив несколько банкнот поверх счета, Шарль встал и, таким образом, положил конец разговору; говорил, как всегда, он один.
Жан-Реми оценивающе смотрел на стопку книг рядом с раскрытым чемоданом. Последний роман Базена, эссе Симоны де Бовуар, пьеса Кокто. Он совершил опустошительный набег на книжные лавки. И это все, чем он может обрадовать Алена? Кроме того, что молодой человек выращивает оливки и любит читать, художник не знал о нем ничего. Он никогда не просил Жана-Реми взять его с собой, ни разу не высказался о его творчестве, ни о чем не расспрашивал и сам ничего не рассказывал. Даже если теперь он стал уже не таким диковатым, как несколькими годами раньше, он все еще был очень скрытен.
Подойдя к окну, Жан-Реми поднял тюлевую занавеску и посмотрел вниз: по улице Риволи мчался поток машин. В Париже у художника были свои привычки, – например, останавливаться в отеле «Мерис». Ему было так тоскливо одному. Конечно, Ален в детстве и юности жил в Париже, но с какой радостью художник бы заново показал ему этот город. Вчера Жан-Реми с любопытством бродил по авеню Малахов. Проходя мимо ограды особняка Морванов, он пытался представить юность Алена за этим симпатичным фасадом. В тот же день, на коктейле в честь вернисажа, он заметил в галерее Клару и поспешил поприветствовать ее. Без этой замечательной женщины жизнь Алена была бы полным провалом, одного этого Жану-Реми было достаточно, чтобы очень хорошо относиться к пожилой даме. Но из обрывков фраз Жан-Реми понял еще кое-что. Ален искал для себя образец, идеал. А кроме этой выдающейся бабушки, ему некого было любить и не с кого брать пример. На строгих и угрюмых взрослых он махнул рукой еще в шестнадцать лет, презрение матери и властность дяди оттолкнули его – он доказал силу своего редкого характера.
Задумавшись, Жан-Реми невольно отпустил занавеску. От Алена он получал и огромную радость, и невыносимую боль. Он любил его без памяти, окончательно и бесповоротно. Боясь потерять его, он определил себе роль, от которой уже не мог отделаться. «Того, что ты даешь, мне вполне хватает». Но это же не так! Конечно, Ален приходил теперь гораздо чаще, чем раньше, но ничем с ним не делился, не заговаривал о завтрашнем дне.
Растерянный Жан-Реми пересек комнату и подошел к столу: там валялась куча телеграмм – поздравления, просьбы об интервью, предложения от покупателей и приглашения. Но зачем ему вся парижская богема, если он этому не рад? Он и дня не хотел задерживаться в Париже, торопясь в Прованс, на свою мельницу, поближе к Алену. Он даже подумывал поменять завтрашний билет и уехать на ночном поезде, чтобы поскорее вернуться… Можно предупредить Магали, и она с радостью встретит его на вокзале. Очаровательная ранимая Магали.
Он решительно снял трубку телефона и набрал номер Алена. В Валлонг звонить нельзя, но, может быть, он еще в овчарне? По вечерам он подолгу задерживается там, занимается бухгалтерией. Если повезет…
Гудков было больше десяти, и Жан-Реми, ругая себя, бросил трубку. До чего он докатился: о карьере думает меньше, чем о парне, с которым никогда не сможет быть вместе. Сидит с бьющимся сердцем у немого телефона, а мог бы ужинать в ресторане с какими-нибудь друзьями: художниками, писателями или музыкантами – говорить об искусстве, смаковать блюда от шеф-повара. Ведь он еще молод, привлекателен и должен наслаждаться успехом, а не просиживать в люксе роскошного отеля.
Он набрал номер, перебирая разложенные на столе визитки, но когда дозвонился до гостиничного коммутатора, то попросил срочно забронировать спальное место в ближайшем поезде до Авиньона.
Дочитав письмо, Шарль порвал его и выбросил в мусорную корзину. Он не хранил ее писем, но любил их получать. Сначала писала только она, примерно по письму в месяц, и через год он все-таки решился ей ответить. Стюарт принял мудрое решение: купил в Лондоне прекрасный викторианский дом с лужайками, и они переехали туда жить. Там он занялся коллекциями одежды прет-а-порте; успех пришел почти сразу же. Сильви умело управляла бутиками, работа ей нравилась, и, казалось, они нашли подходящий образ жизни.
Сначала Сильви писала, что ее чувства никогда не изменятся, что он всегда будет ее единственной любовью, что по первому же его слову она будет в Париже на час, на день, на всю жизнь. А пока она живет со Стюартом – ведь она его жена – и ведет его дела. Потом она стала рассказывать ему о своей жизни легко, с юмором. Она ничего не требовала, она просто надеялась, что, читая эти строки, он думает о ней.
Сначала Шарлю это не понравилось, потом он постепенно смягчился и уже высматривал ее сиреневые конверты среди своей корреспонденции. Потом он рискнул отослать ей открытку с несколькими хорошо продуманными словами. Нет, он не хочет, чтобы она возвращалась, разводилась или еще что-то, он не собирается ничего менять, но рад получать ее письма.
Рад – это было не то слово. Он хотел видеть ее, слышать, как она смеется, обнимать ее, прикасаться к ней. Но этого он никогда не писал, чтобы не давать напрасных надежд. Если она обрела равновесие в Англии, то не надо ее тревожить. Он дал себе слово, что больше не воспользуется ею, не будет портить ей жизнь ради простого удовольствия заниматься с ней любовью. Даже если он хотел этого, он научился держать себя в руках и противостоять искушению.
За обитыми дверями его кабинета работа конторы, наверное, была в самом разгаре, каждый занимался своими делами: адвокаты, стажеры, секретари и поверенные. Ассоциация тщательно подобранных юристов – это гениальная идея; вместе они вели много дел и вызывали всеобщую зависть. Мари была таким же адвокатом, как и все, но положение племянницы Шарля Морвана-Мейера давало ей определенные привилегии. Оставив уголовное право, она с большим успехом занялась административным и выглядела такой счастливой, что никто и не задумывался о ее безбрачии. Вчера она тепло поздравила Винсена, довольная его скорым назначением, а Шарль с гордостью смотрел на них. Он выполнил долг главы семьи: четверо из пятерых детей, которых ему пришлось растить, были на пути к успеху. Пятый же совсем не интересовал его, даже если он чего-то и добивался со своими несчастными оливками, это было совсем не то, чего хотел Шарль.
Устав от долгого сидения, Шарль поднялся и обогнул кресло. Из корзины торчал уголок письма Сильви, Шарль сунул его поглубже. Почерк был изящный, но все же не такой изящный, как у Юдифи, да и не такой родной. Шарль невольно взглянул на панель, закрывавшую сейф. Блокноты по-прежнему лежали там, как бомба с часовым механизмом, и Шарль мог в любое время его завести. Но он мог также и передумать, уничтожить доказательства, отослать мучения жены в бездну. Поверить, что они с дочерью стали жертвами военного произвола. Это официальная версия семьи Морванов, далекая от страшной и уродливой реальности. Эту версию можно спокойно списать на ужасы истории этого века, а о них не принято говорить в эпоху экономического процветания; когда правду стыдливо прикрывали такой непроницаемой завесой, что даже члены его семьи могут спросить: «Кто такая Бет?»
Ответ на этот вопрос был трагический. Шарль подошел к стене, и уже протянул было руку, чтобы отодвинуть панель, как по внутренней связи сообщили:
– Здесь мадам Морван, мэтр.
Растерянный, он вернулся к столу и нажал кнопку.
– Мадам Морван? Которая?
– Ваша мать, – ответила секретарша. – Я провела ее в приемную.
– Незамедлительно пропустите ее ко мне, – нервно ответил Шарль.
Клара редко приходила в контору: за десять лет она была здесь всего два раза. Он сам открыл дверь кабинета и с облегчением отметил, что она уверенно идет впереди секретарши. Взяв сына за плечо, Клара легко поцеловала его в щеку, потом, не дожидаясь приглашения, села.
– Я была у кардиолога, – сказала она.
Клара с удовольствием смотрела, как он побледнел и забеспокоился, потом продолжила:
– Не бойся, со мной все хорошо! Давление, кардиограмма… Словом, врач спокоен и я тоже. А стоило мне сказать, что я обожаю заниматься правнуками, как он тут же расписался в моем добром здравии!
– И ты решила это отпраздновать?
– А в чем дело?
– Ну, это как-то странно… Шампанского?
– Нет, не сейчас. Давай вечером, дома, я угощаю!
– Отлично, буду иметь в виду. А теперь, мама, скажи, зачем ты пришла.
Улыбка Клары исчезла, она подыскивала слова. Потом повернулась и взглянула на рыжеватую кожаную обивку двери, как будто хотела убедиться, что они одни. Сын с интересом наблюдал за ней.
– Шарль, есть то, о чем мы никогда не говорили… Наступила пауза; Шарль был невозмутим.
– Врачи полны оптимизма, но мне уже семьдесят девять, – продолжила Клара.
– Оставь возраст в покое, проблема не в нем.
– Пока нет… Но когда-нибудь настанет день, и тогда я хотела бы уйти спокойно.
– Спокойно? Вряд ли это возможно, мама.
В глазах Шарля сверкнул металл, и она узнала этот блеск. Его будет трудно убедить, какими бы ни были аргументы, но это надо сделать – они и так слишком долго тянули.
– Выслушай меня, – твердо попросила она.
– Я тебя слушаю! Я слушаю тебя, хотя и не желаю этого слышать. Ты не дала мне говорить, когда я хотел. Ты вынудила меня молчать и допустила ошибку.
– Нет! – воскликнула она, стукнув ладонью по столу.
Очень знакомый жест, он сам так часто делал.
– Нет, Шарль! Есть молчание, которое дороже любого признания!
– Это тебе так казалось, а я подчинился. Потом часто в этом раскаивался.
– Почему? Ведь у нас договор: семья прежде всего!
– Да… Не мог же я оставить на тебя одну пятерых детей, но теперь-то они выросли.
Она осознала угрозу и похолодела.
– Я запрещаю тебе мстить им! Ты ждешь моей смерти, чтобы стравить их? Не могу поверить, что это ты… Ведь тебя я больше всего любила и уважала, из-за тебя больше всего перенесла. Наверное, из-за этого все так и получилось! Если бы я могла взять на себя твою боль, я бы это сделала, я бы…
– Ты не понимаешь, о чем говоришь, – сухо отрезал он.
– Нет, понимаю! Ты просто не знаешь силу материнской любви. К сожалению, отец – это совсем другое.
– Мама, ты тут ни при чем!
– Все остальные тоже! Все давно закончилось, Шарль. Закончилось! Сегодня у нас есть только подозрения и…
– Доказательства.
Он сказал это так спокойно, что ее охватила паника. Она не хотела думать об этой тайне, но боялась, что однажды узнает все. В тот самый день, когда она увидела его на перроне вокзала, узнала среди огромной толпы, хотя за годы плена он сильно изменился, Клара поняла, что ему известно гораздо больше, чем ей.
– Доказательства? – бесцветным голосом спросила она. – И ты их хранишь?
– А ты как думаешь?
Она смотрела сыну в глаза. Она хотела бы узнать правду, но только не всю. Не всю! Если позволить ему говорить, то он перейдет границу, которую она определила, разорвет их пакт.
– Стой! – протестующе вскинула руки она.
Переведя дыхание, она добавила срывающимся голосом:
– Если ты не можешь простить, то кто же простит твои грехи?
Она пожалела, что пришла к нему. Неужели она так боялась смерти и того, что Шарль сделает после? Пока она жива, он ничего не скажет, даже если и не давал слово молчать, но потом… Неужели он безжалостно уничтожит семью? Она создала, она оберегала этот клан. И что теперь? Она должна остановить его, но что она может сделать? Она понадеялась, что время излечит его ненависть, это была ее самая большая ошибка.
– Ты хочешь оставить сыновьям одни руины? – вздохнула она.
– Не только. Еще я оставляю им имя матери.
В горле у Клары застрял комок, и она судорожно сглотнула.
– Шарль! Ты хочешь, чтобы страдало каждое следующее поколение?
– Они не меня будут проклинать.
Клара не заплакала, а, встав во весь рост, смерила сына взглядом. Тот опустил глаза и пробормотал:
– Я вызову тебе такси.
– Нет уж, спасибо! Я поймаю по дороге, если вдруг устану, а сейчас я хочу пройтись.
Она была уже почти у двери, когда он догнал ее, неловко схватив за плечи.
– Ты сделала то, что должна была, я тоже. Я хочу, чтобы ты была здорова, чтобы прожила двести лет…
– Шарль!
Он не отпускал ее, и Клара чувствовала его напряжение и нервозность, – разговор затронул его гораздо сильнее, чем казалось.
– Всегда можно выбрать другой путь, – мягко проговорила она.
Но она просто не стала признавать вслух свое поражение, на самом же деле у нее не оставалось никаких иллюзий.
X
Валлонг, 1961
Ален подвинул лампу на ночном столике, чтобы свет не падал в лицо Магали. Больше он ничего не мог сделать и, пододвинув кресло, сел рядом с кроватью. В комнате был почти идеальный порядок, только на двух креслах, украшенных медальонами, была разбросана одежда. Должно быть, перед уходом Магали долго выбирала, что надеть, отшвыривая элегантные платья и строгие юбки. Когда час назад Ален переодевал ее, на ней были льняные брюки и мужская рубашка, – похоже, из гардероба Винсена. Магали сочла это подходящим нарядом для одинокой женщины. Сколько же она успела выпить и в скольких барах побывала? Должно быть, встретила немало знакомых. Ален обнаружил ее на лестнице в совершенно невменяемом состоянии. Он отнес ее в ванную, умыл, расчесал волосы. Труднее всего оказалось надеть на нее атласную пижаму. Потом он сварил на кухне кофе и насильно влил в нее.
Магали шевельнулась, что-то проворчала во сне и снова утихла, приоткрыв рот. Даже мертвецки пьяная, она оставалась красивой. Ален удивлялся, как еще ей удалось самой вернуться в Валлонг на машине. Почему она так напивается? Она ведь не любит алкоголь. Почему она так несчастна? А если она не успеет прийти в себя до приезда Винсена?
Ален осторожно погладил ее руку, убрал волосы с лица. Надо бы позвонить Жану-Реми, предупредить, что приедет позже, хотя на самом деле Алену никуда не хотелось ехать. Он сходил в детскую; все трое спокойно спали: Виржиль и Тифани в спаренной кровати, а маленький Лукас в колыбели. Дверь в комнату няни была открыта, там горел ночник, и было тихо. Успокоенный, что никто ничего не услышал, Ален вышел от них на цыпочках.
«Как объяснить Винсену?»
Посмотрев на Магали, Ален тяжело вздохнул. Он сам устраивал первые встречи кузена с этой девушкой, прелестной дикаркой, тогда она была всего лишь племянницей Одетты; Ален и представить себе не мог, что когда-нибудь Винсен женится на Магали. Конечно, это была ошибка, но Винсен никогда в этом не признается.
Алену стало неуютно, он встал и выключил свет. Вечером, вернувшись из своей овчарни, он слышал, как Магали говорит по телефону. Разговаривала она с мужем и без конца повторяла: «Нет, ты не можешь меня заставить!» Ален осторожно проскользнул на кухню, вместе с детьми он с удовольствием поужинал; Магали не появилась, а через несколько часов он нашел ее на ступенях лестницы.
Ален вышел из комнаты и подумал, что завтра у нее разыграется хорошенькая мигрень. Ему нетрудно было догадаться, что такое сообщил ей Винсен. Клара говорила, что Шарль весь Париж перевернул вверх дном, чтобы сын получил назначение в столицу. Продвижение Винсена могло обернуться катастрофой для Магали. Конечно, Шарль ни на секунду не задумывался о спокойствии невестки: он мыслил только социальными и карьерными понятиями. Амбициям Морвана-Мейера место только в столице – и нигде больше, а уж согласен Винсен или нет – это другой вопрос. Кузен оказался меж двух огней, связанный по рукам и ногам.
Осторожно спустившись в холл, Ален огляделся и заулыбался. Ну почему Шарль не понимает, что Валлонг – это рай? Со временем Магали прижилась бы здесь, а он насильно тащит ее в Париж и тем самым подписывает ей приговор. Но такие мысли Шарлю в голову не приходили: ему до этого не было дела.
Ален уже потянулся было к телефону, чтобы предупредить Жана-Реми, но тут услышал шум мотора во дворе и замер. Хлопнула дверца, машина уехала. Через мгновение в дом вошел Винсен.
– Ты что, так быстро вернулся из Парижа? – бросил Ален вместо приветствия.
– Самолетом, потом на такси. А ты тут что делаешь в такое время?
– Ничего…
Поравнявшись с кузеном, Винсен дружески похлопал его по плечу.
– Магали уже легла? Я очень торопился, мне надо с ней переговорить. Она ничего тебе не рассказала?
– Нет, ничего, но слухи доходят быстро. Отец выбил тебе пост судьи в Париже, да?
– Примерно так.
– Мои поздравления.
Винсен направился было к лестнице, но Ален удержал его.
– Постой!
Подтолкнув кузена к библиотеке, Ален закрыл дверь и устроился в любимом кресле, зная, что разговор предстоит нелегкий.
– У тебя трудности? – участливо спросил Винсен.
У него у самого было полно забот, но он был готов выслушать кузена.
– Не у меня. У тебя.
Они молча переглянулись, и Винсен присел на край бержера.
– Выражайся яснее, – он нахмурился.
– Твоя жена не в состоянии с тобой говорить. Она… как бы это сказать, много выпила. Теперь спит крепким сном, и до утра ты ее не добудишься.
Ошарашенный Винсен открыл было рот, но тут же закрыл его, не сказав ни слова. Тишину нарушал только мерный стук маятника. На мельнице Жан-Реми уже, наверное, волнуется, терзается сомнениями, но придется ему еще подождать.
– Что случилось, Ален?
– Ничего страшного! Хорошо, что это я нашел ее на лестнице и оттащил в кровать. Пришлось ее раздеть, но она этого и не вспомнит. Должно быть, по-королевски развлеклась где-нибудь в Авиньоне. Уехала куда-то сразу после твоего звонка. Никто ничего не заметил, Хелен, как обычно, была с детьми…
Тряхнув головой, Винсен вскочил и, глубоко засунув руки в карманы, стал мерить шагами библиотеку.
– Думаешь, мне надо было отказаться? – наконец спросил он.
– От должности? Не знаю, это меня не касается.
– И все-таки скажи свое мнение.
– Оно тебе очень не понравится.
– Все равно!
– Ну ладно. Я думаю, Магали теряет почву под ногами. Этот дом оберегает ее от внешнего мира, но и здесь ей страшно. Она не может быть хозяйкой, но и тебя разочаровывать не хочет. Мечется туда-сюда и не знает, что делать.
– Так пусть будет собой! Я ничего больше не прошу! Чего она так разрывается?
– Она боится мнения окружающих. Твоего, да и всей семьи. Ты видел, с каким лицом Одетта приходит к нам в гости? Видел, как они переглядываются? Да еще много чего. Разве ты не понимаешь? Стоит заговорить о литературе, музыке или политике, она не знает, куда деться. Она готова сквозь землю провалиться.
– Но почему, Ален? Если не считать лета, то в Валлонге живешь только ты. А тебя она обожает! Ей хорошо с тобой и твоим… и с Жаном-Реми. Она сама говорила. Она часто навещает его, они много разговаривают, он рассказывает много нового…
Он вдруг замолчал и задумался, какие интересы могут быть у его жены. От Морванов ее отделяла целая пропасть, и пропасть эта никогда не заполнится, а советы Клары и несколько разговоров об искусстве не могли ей помочь. Поначалу Магали была в восторге от Мари, а Шанталь ее просто очаровала. Они ее ровесницы и казались ей идеалами, на которые она никогда не сможет походить.
– Ведь я вовсе не обязан давать согласие! – напряженно проговорил Винсен. – Мы прекрасно проживем и здесь. Магали для меня важнее. Да и детям в Провансе будет лучше, чем в Париже…
Он говорил это искренне, но Ален только отвел глаза.
– Хочешь всю жизнь сидеть судьей в Авиньоне? Объявишь войну отцу? А виновата будет Магали?
– Но я не хочу, чтобы ей было плохо. Так что пусть сама взвесит «за» и «против».
– Ты прекрасно знаешь, что она на это не способна.
– И что тогда делать?
Винсен в сердцах стукнул по этажерке и, повернувшись к Алену, посмотрел ему в глаза.
– Думаешь, я трус? Думаешь, я непоследователен? Надо послать папу к черту, снять домик в долине и вести уединенную жизнь?
– Нет…
Они посмотрели друг на друга, Винсен отвел глаза и вздохнул. Ален был его лучшим другом, и Винсен мог задать вопрос, который мучил его.
– Ты думаешь, что я зря на ней женился? – спросил он. – Ведь я не могу сделать ее счастливой…
Это был горький вывод для человека, не привыкшего терпеть неудачи. И в лицее, и в университете Винсен изо всех сил стремился быть первым. У него не было таких способностей, как у Даниэля, но все компенсировалось его волевыми качествами и усердным трудом. Если он ставил цель, то с упорством и настойчивостью достигал ее. Его мягкость и утонченность очень нравились Кларе, но Винсен становился жестким, когда шел к намеченной цели. Женившись на Магали, Винсен упрямо пошел против воли отца и всей семьи; он был уверен, что здесь, как и во всем остальном, справится со всеми трудностями. Но сейчас начинал в этом сомневаться.
– Ну, и что же мне делать? Я готов…
В его голосе зазвучали отстраненные интонации Шарля, и Ален только пожал плечами.
– Мне нечего тебе посоветовать. Уж я-то последний, кого надо спрашивать про женщин.
Винсен улыбнулся, и жесткость Шарля исчезла.
– О себе тоже подумай, – сказал Ален и вышел из библиотеки.
Блондинка за соседним столиком настойчиво строила Шарлю глазки, кокетливо потягивая лимонад с мятным сиропом. Шарль раздраженно листал газету. Ему льстило, что он еще может понравиться молодой красивой женщине, но он не собирался с ней заговаривать. Газета его ничуть не занимала: он зашел в кафе «Две мартышки», чтобы посидеть в одиночестве и подумать. Несколько дней назад Винсен поспешно вернулся в Валлонг, не приняв твердого решения. Неужели эта простолюдинка Магали будет чинить препятствия?
Сделав несколько глотков чая, Шарль достал портсигар. Стоило ему вынуть из кармана зажигалку, как блондинка поднялась со своего места и с зазывной улыбкой попросила прикурить. Он мельком взглянул на нее и заметил, как выразительно она смотрит на него поверх пламени. Нет, его не прельстит какая-то двадцатипятилетняя девчонка. Бет сейчас бы тоже исполнилось двадцать пять. Эта мысль неприятно кольнула его.
Шарль небрежно положил на столик банкноту и вышел из кафе; он не стал ни дожидаться сдачи, ни оглядываться на разочарованную блондинку. На бульваре Сен-Жермен накрапывал мелкий дождь, но Шарль решил пройтись. Срочных дел в конторе у него не было, только во Дворце правосудия была назначена встреча, и можно было не спеша пройтись туда пешком. Всего-то надо пройти по улице Дофин, перейти Новый мост, так что такси ловить незачем. Шарль по-прежнему поддерживал себя в форме: два раза в неделю посещал спортзал и никогда не пользовался лифтом.
По тротуару куда-то торопились прохожие, они шли с поднятыми воротниками, а Шарль даже не застегнул плащ. Погруженный в свои мысли, он смотрел на лужи и блестящий тротуар. Вдруг кто-то сильно толкнул его. Подняв глаза, Шарль встретился со стальным взглядом голубых глаз – какой-то мужчина с сильным немецким акцентом бормотал извинения. Вдруг на Шарля накатила странная дурнота. Медленно обернувшись, он увидел, что тот мужчина тоже остановился.
Стоя в нескольких метрах, они пристально смотрели друг на друга. Люди равнодушно обходили их, а они все стояли неподвижно: оба прекрасно понимали, что узнали друг друга.
Его имени Шарль не помнил, а может, никогда и не знал, но эти глаза забыть невозможно. Семнадцать лет назад в лагерных казематах этот человек показал Шарлю, что такое страх, страдание и ненависть. Эти же чувства захлестнули Шарля сейчас, и он задрожал.
Мужчина, должно быть, угадал состояние Шарля и, развернувшись, торопливо пересек бульвар. На противоположной стороне он сбавил шаг и попытался смешаться с толпой возле метро.
На смену давнему страху Шарля вдруг пришло бешенство. Не владея собой, он бросился за этим человеком. Зеленый свет светофора горел только для машин, он даже понять не успел, как угодил под автобус. Шарль отлетел на мокрые плиты. В нескольких сантиметрах от его лица застыл бампер «Рено», гудели клаксоны, визжали тормоза, но он уже ничего не слышал, не мог ни встать, ни даже пошевелиться.
Как и все остальные внуки Клары, Готье обожал свою бабушку. И питал к ней достаточно уважения, чтобы не лгать. Вся ее жизнь была образцом мужества и здравого смысла, ее авторитет в клане Морванов был непререкаем, так что обращаться с ней, как с нервной старухой, было просто недопустимо.
– Мне нужна правда! – недрогнувшим голосом потребовала Клара.
И Готье, ни с кем не советуясь, выложил эту правду. Надежды нет, Шарль умрет. Это вопрос нескольких часов, быть может, дней. Почечное кровотечение остановить невозможно.
При этих словах Клара пошатнулась, и Готье подхватил ее, дал ей выпить несколько капель дигиталина. Шарля привезли в больницу Валь-де-Грас, в отделение профессора Мазойе, и Готье поместил дядю в отдельную палату. Результаты обследования и рентгена были неутешительны.
Даниэль тут же примчался на авеню Малахов. Два кузена позвонили Мари в контору, потом в Валлонг и решили немедленно отвезти бабушку в больницу.
К Шарлю вызвали самых крупных специалистов, но его состояние оставалось прежним. Он был в сознании, ему вводили сильные дозы морфия. Когда его мать, поддерживаемая Даниэлем и Готье, вошла в палату, он дремал.
– Шарль… – выдохнула она, приказывая внукам остановиться.
Бессильно откинувшись на подушке, обвитый трубками, ее сын выглядел беззащитным, как постаревший ребенок. Это зрелище было невыносимо. Он стойко встречал даже самые страшные беды и не прятался от опасностей. А теперь перед ней лежал беспомощный человек, от его былой ярости, холодности и силы не осталось и следа. Клара знала, что Шарль не будет бороться за жизнь.
Вцепившись в руку Даниэля, она сделала внукам знак пропустить ее вперед.
– Это я, мой дорогой, – помертвевшим голосом произнесла она. – Ты так меня напугал.
Шарль открыл глаза, попытался сосредоточить взгляд на матери. Взгляд его был мутным и бессмысленным, но он все-таки узнал Даниэля и Готье.
– Сколько мне осталось?
Говорил он с трудом, слов было почти не разобрать, но Готье прекрасно понял, о чем его спрашивают.
– Не знаю, Шарль… Мало… Очень мало…
Он не мог скрывать правду. Его профессиональный долг не позволял ему обманывать дядю в последние минуты жизни. Спокойным профессиональным жестом Готье взял руку Шарля, пощупал пульс, а тот обратился к Даниэлю:
– Где твой брат?
– В Валлонге. Он полетит самолетом, прибудет вечером.
Клара встала по другую сторону кровати, и внуки не мешали ей. К ее отчаянию примешивалась смутная тревога, и не только из-за Шарля.
– Я останусь тут, – проговорила она и опустилась на пластиковый стул.
Шарль повернул голову в ее сторону; от этого невероятного усилия на висках выступил пот. Серые глаза утратили металлический блеск от боли, заглушённой морфием, и взгляд снова стал мягким, как в молодости, как сейчас у Винсена.
– Мама, помешать мне ты не сможешь, – устало проговорил он.
Он не боялся смерти, он хотел только маленькую отсрочку, и Клара чуть не заплакала. Шарль не имел права уйти раньше нее, не мог опять убить ее и вынудить пережить грядущие муки.
– Пожалуйста, – чуть слышно попросила она.
Но Шарль снова погрузился в сон; Клара с трудом подавляла рыдания.
– Ты не выздоровеешь, если не выпьешь лекарство!
– Юдифь, я здоров…
– Это с температурой сорок? Да ты весь в поту. Давай я сменю простыни.
Она протягивает ему свой голубой халат, и он смеется в ответ.
– Из тебя получится отличная медсестра! Запишись в Красный Крест! Если меня подстрелят, то мы…
– Шарль!
Нельзя напоминать ей о скором отъезде, повестка пришла два дня назад, а его, как назло, свалил грипп. Но сегодня утром он счастлив: ему становилось лучше, и скоро он вновь окажется за штурвалом самолета.
– Война скоро кончится. Не бойся, любимая, со мной ничего не случится.
Она протягивает ему одежду, а он хватает ее за руку и быстро притягивает к себе. Юдифь пытается подняться, но он не отпускает ее.
– Дети еще спят? – шепчет Шарль.
Скоро они разлучатся, а он все никак не может оторваться от нее.
– Я буду писать тебе каждый день, – обещает он, вдыхая запах ее волос.
Она уже не вырывается, а обвивает руками его шею и целует. Всю ночь она смотрела на него, когда он спал. И он это знал, потому что часто просыпался и видел в свете ночника нежный взгляд жены. На рассвете она встала и на цыпочках пошла гладить его форму. Эту работу она не доверит горничной. С сегодняшнего дня ее муж больше не мэтр Морван – молодой адвокат с большим будущим, а лейтенант Морван – военный летчик.
– Не забывай меня, – как-то странно говорит она.
Он ладонями берет ее лицо, немного отстраняет от себя. Он долго смотрит на лоб с черной челкой, в глаза с длинными ресницами, на тонкую бархатистую кожу, чувственный рот. Юдифь еще не подкрашена: она принесла мужу завтрак и лекарства, а теперь чай остывает.
– Я люблю тебя, Шарль.
Она произносит это одними губами. Он привлекает ее к себе, много-много раз повторяет ее имя. Внезапно им овладевает какая-то тревога, и, пытаясь рассеять ее, он так сильно обнимает жену, что та вскрикивает, и это не жалоба – это зов.
Глядя в белый потолок, Шарль ничего не понимал. «Не забывай меня», – просила Юдифь. Слова еще звучали у него в ушах. Забыть се? Нет, это невозможно! Она по-прежнему с ним, она никогда от него не отступит.
Воспоминания нахлынули на него, но он вернулся к реальности. Немец, больница. Почему судьба так изощренно настигла его? Через семнадцать лет встретиться на парижской улице – разве это случайность? А если бы он не попал под автобус, а догнал этого человека? Он что, задушил бы его прямо на бульваре? Картины из глубины карцера при свете дня вызывали у Шарля тошноту. Узнав своего палача, Шарль тоже испытал тошноту, и прошлое настигло его, как кошмар.
