Текст книги "Том 3 [Собрание сочинений в 3 томах]"

Автор книги: Франсуа Мориак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

– Уходите! – закричал священник. – Оставьте меня!

Он распахнул дверь и вытолкнул Ксавье на улицу.

XIII

Что еще ждет его впереди, если он пойдет дальше? Он помнит дорогу на склоне холма, где они играли детьми, – она, казалось, упирается в небо. Это место они тогда называли концом света. Ничего нет за пределами, этой комнаты, этого дома, этой ночи. И даже тот, кто разрушил все вокруг, тоже исчез, вырвав из сердца последнюю нежность.

И вдруг Ксавье обрел покой, полный покой, но он не знал еще, что это и есть отчаяние, глухое отчаяние, – его не одолеть слезами, оно ведет свою жертву по узкому коридору к единственной двери. Стоит ее отворить, и ты успокоишься навсегда. О сон! О бедное сердце, умевшее только любить! О память, которая наконец угаснет, унося с собой имена и лица, скрытые в ее глубинах!

Ксавье отворил окно и толкнул ставни. Ни ветерка, верхушки деревьев застыли в неподвижности, словно окаменели. Даже сосны, которые никогда не спят, спали в эту ночь. Тишина стояла такая, что было слышно, как журчит ручеек в ольшанике за поляной, там, где остров Ролана. Он вспомнил поваленную сосну, на которой они сидели с Доминикой. Наверно, это мертвое дерево еще долго проваляется, быть может, оно сгниет позже, чем живое тело, высунувшееся сейчас в окно и уже наполовину отданное холоду ночи. Ксавье пришло в голову, что вряд ли он разобьется насмерть, если даст сейчас себе волю, сломает ноги, только и всего. Разве что ударится головой? Он резко обернулся, словно ждал, что увидит кого-то, кто толкнет его в темноту. Нет, никого здесь не было. Никого – только растерянное лицо в зеркале над камином, лицо подростка с всклокоченными волосами, глядевшее на него в упор. И вдруг он испытал жалость к себе, он пожалел себя. Он медленно провел ладонью по лбу, по опущенным векам и сказал: «Бедняга ты, бедняга!» Ему захотелось, чтобы кто-нибудь был сейчас с ним, неважно кто, хоть кто-нибудь – любое живое существо, которое, как и он, может умереть. Он подумал о Ролане, спящем сейчас в мансарде.

Лестница, ведущая на верхний этаж, скрипела. К тому же она не была устлана дорожкой. Он остановился, желая удостовериться, что все в доме спят. Дверь комнаты мальчика была приоткрыта, и свет ночника падал на площадку, словно свет луны. Было время, когда Мирбели еще баловали Ролана, а он, выросший в приютских дортуарах, боялся спать один в темноте, и ему разрешили оставлять на ночь эту тусклую лампочку… Глаза Ксавье, привыкшие к полумраку лестницы, различали теперь каждый предмет: свитер и штанишки, небрежно брошенные на стул, грубые башмаки со шнурками в узлах, валявшиеся посреди комнаты. На тумбочке, у кровати, лежали старое птичье гнездо, рогатка, блокнотик, два письма от Доминики в конвертах и грязный носовой платок. Ночник высвечивал на потолке темные пятна потеков, похожие на очертания неведомых континентов. Ксавье осторожно присел на край кровати. Мальчик спал так тихо, что казалось, он не дышит. Он был неподвижен, как и природа этой ночью, он словно окаменел – как и она, охваченный покоем, покоем не этого мира. Однако он был живой: животный запах жизни и теплота наполняли комнату. Ксавье сидел подле этого живого существа, как сидят у огня, – он отогревался. Мальчик лежал на боку, худое плечо выглядывало из-под простыни. Волосы на затылке торчали хохолком. Ксавье сидел не шевелясь, он вновь обрел силы. Глядя на этого спящего зверька, он снова сердцем почувствовал Бога. Человеческое тело, человеческая душа, вот и все, что нужно, чтобы ты вернулся сюда. Господи. Ксавье не мог ничего сказать этому ребенку, не мог даже коснуться губами его лба, он мог только молиться за него. Какое страстное желание жертвовать собой ради другого! Это вечное «пусть я вместо него», эта вечная потребность принять на себя чью-то лихую долю. Какое-то безумие! Но покой опять снизошел на него, или, вернее, он снова ощутил этот покой, ибо не подозревал, что утратил его. Живой покой, наполнявший его душу радостью и в то же время пугавший тем, что он предвещал.

– Ты что здесь делаешь?

Ксавье вскочил. В дверях стоял Мирбель в белом купальном халате.

Мальчик проснулся, сел на кровати, увидел их обоих и заплакал. Мирбель повторил:

– Что ты здесь делаешь?

Ксавье пробормотал, запинаясь:

– Не знаю. – Понурив голову, он пытался найти разумный ответ.

– Не знаешь? В самом деле?

Мирбель подошел к кровати, наклонился к мальчику, который тер глаза и всхлипывал, отвел его руки и заглянул ему в сонное, опухшее от слез лицо.

– Что он тебе сделал? Отвечай, когда тебя спрашивают!

Ролан рыдал в голос и бормотал сквозь слезы, что он спал, что он ничего не видел.

– А что он мог увидеть? – спросил Ксавье. – Я вдруг забеспокоился и пришел проверить, не заболел ли он.

– Он заболел?

– Нет, он спокойно спал.

– Только что ты сказал, что не знаешь, зачем ты пришел сюда. Долго же ты придумывал оправдание.

Ксавье по-прежнему стоял, опустив голову.

– А почему ты не ушел, когда убедился, что он спокойно спит?

Ксавье сказал:

– Не знаю… – И, помолчав, тихо добавил: – Я, кажется, молился.

Мирбель пожал плечами и начал декламировать, нарочно запинаясь и растягивая слова, будто школьник в классе:

Вот лучезарный серафим

Стоит у края колыбели,

Как будто над лицом своим

В лесной струящейся купели.

«О милый мой, двойник земной, -

Он говорит, – иди со мною,

За счастием уйдем со мной».

Мирбель замолчал, его душил смех. Ксавье наклонился над Роланом, тихо повторяя:

– Закрой глазки, малыш, это все чепуха, спи… Мы не даем ему уснуть, – сказал он, повернувшись к Мирбелю.

– Что-то ты поздновато проявляешь деликатность, ты не находишь?

А Ксавье тем временем поправил простыню, подоткнул одеяло и сказал Ролану:

– Повернись-ка к стенке… Давайте уйдем.

Ксавье вышел первым. Он почувствовал на затылке дыхание Мирбеля, который шел за ним по пятам. Ксавье не посмел остановить его, и они вместе вошли в комнату. Мирбель притворил за собой дверь, повернулся к Ксавье и сказал:

– Пора вас разлучить.

Ксавье не спускал глаз с Мирбеля, а тот развалился в кресле, словно собирался просидеть так всю ночь.

– Вам бы лучше пойти спать, – сказал Ксавье.

– Со сном я не в ладу, – вздохнул Мирбель и вытянул худые волосатые ноги. – Конечно, ты не отдаешь себе в этом отчета, но тебя и мальчишку действительно пора разлучить. Ты не додумываешь все до конца. Ты отличный пример тому, как низкое маскируется возвышенным, а дурное выдается за хорошее. Но, на твое счастье, я здесь – и я тебя спасу.

Ксавье глядел на него и молчал.

– Короче говоря, восемнадцатого я отвезу мальчишку назад в приют. Решение принято.

Ксавье спросил:

– Это что, угроза?

– Да нет, я повторяю, это вопрос решенный.

Ксавье тут же забыл про все, что произошло только что в комнате Ролана между ним и Мирбелем, забыл и о том чувстве стыда, которое он пережил во время этой ужасной сцены, его мозг работал напряженно и четко, он снова обдумывал свой план устройства Ролана. Ведь Доминика подтвердила в письме, что он вполне осуществим. Он отдаст Ролану те сто пятьдесят тысяч франков, что получил в наследство от дяди Кордеса. Они определят мальчика на полный пансион к учительнице, Доминика с ней уже договорилась. Мальчик будет учиться в приходской школе святого Павла. Он не слушал Мирбеля.

– Мы снова окажемся вдвоем, как в поезде. И снова у нас возникнет интерес друг к другу. Та же ситуация вызовет ту же симпатию, ты увидишь! Конечно, здесь не удастся разговаривать так свободно, как в купе… Ведь здесь Мишель. Но ко всему можно привыкнуть, часто перестаешь замечать людей, с которыми живешь под одной крышей. Мы не будем с ней считаться! – воскликнул он с веселой жестокостью.

– Я думаю, что смогу… – прервал его Ксавье. – Я надеюсь, вы мне не откажете в этом… я хочу проводить Ролана восемнадцатого числа.

Мирбель встал и подошел к Ксавье.

– Не говори со мной больше об этом мальчишке. Я возвращаю его в привычную для него среду: в приют. Он там будет как рыба в воде. Но тебе-то что до этого? Чего ты боишься? Выходит, ты не слишком доверяешь провидению.

И снова, изображая школьника, продекламировал:

Он малым пташкам щедро сыпал зерна,

Добру его земля была покорна.

– Эти две строчки из Расина были озаглавлены «Божья доброта». А хрестоматия называлась «Корзинка детских грез». Из нее монахини, учившие нас уму-разуму, выбирали стихи, чтобы мы их зазубривали.

– Вы с Мишель испортили Ролана своим укладом жизни, у него появились не свойственные ему привычки, – сказал Ксавье. – Вы ответственны…

– Хватит! Я не намерен больше говорить с тобой об этом ублюдке. Согласись, что твой повышенный интерес к нему по меньшей мере странен.

Ксавье закрыл глаза и тихо повторял с мольбой:

– Уходите… Уходите… Оставьте меня…

– Жалкая христианская душонка! Ты не смеешь взглянуть правде в глаза!

Ксавье молился про себя: «Господи, не допусти, чтобы этот человек посеял в моей душе семена ненависти и отвращения к людям, не дай ему отравить источник…» И удивился, когда у него вдруг вырвалось:

– Исцелюсь ли я когда-нибудь от знакомства с вами?

– Вот! Наконец-то! – воскликнул Мирбель. – Долго же мне пришлось ждать! Ты признаешься, что задет мною… Большего я не требую, – добавил он со смехом. – Во всяком случае, пока. Успокойся, я уйду, и ты выспишься. А завтра мы начнем новую жизнь.

Мирбель нервно ходил по комнате и потирал руки.

– И пожалуйста, не заставляй Ролана учиться. Пусть он спокойно проведет те несколько дней, что ему осталось жить здесь. Я освобождаю тебя от занятий с ним. Договорились? Да?

Ксавье ответил безразличным голосом:

– Я больше не буду заниматься с Роланом и проверять его тетради.

– Вот упрямая башка! – взревел вдруг Мирбель. – Я задушу тебя к чертовой матери!

И он протянул к Ксавье руки со скрюченными растопыренными пальцами. Увидев его искаженное злобой лицо, Ксавье отступил на шаг. Мирбель тут же пришел в себя и опустил руки.

– Ты не поверил? – спросил он тихо. – Скажи, ведь ты не поверил, что я могу причинить тебе зло?

– Я не испугался.

– Неужели ты думаешь, что я могу… Тех, кого любят, не убивают.

– Быть может, мы стоим перед выбором, – сказал Ксавье. – Либо убивать тех, кого любим, либо умирать за них.

Мирбель вздохнул:

– Есть и третья возможность: быть любимым тем, кого любишь. Существует ли на свете такое счастье?

Ксавье сказал, глядя в сторону:

– Да, существует. А теперь уходите.

Мирбель спросил почти робко:

– Ты не сердишься? Ты меня простил?

Ксавье кивнул. Оставшись один, он закрыл дверь на задвижку и сел за стол. Этой ночью он написал на листочке, вырванном из школьной тетрадки: «Я завещаю Ролану, ребенку, взятому из приюта…» – и все прочее, что пишут в таких случаях.

XIV

Хоть службы в этот день не было, Ксавье встал и пошел к церкви, едва сквозь щели ставен стал пробиваться свет. Он простоял на своем привычном месте у церковной стены в густой росистой траве до тех пор, пока не открылась почта. Он послал Доминике телеграмму с просьбой тотчас же по ее получении позвонить ему в Ларжюзон. По его расчету, она успеет позвонить прежде, чем Мирбель спустится вниз, а Мишель в этот ранний час будет, как всегда, на кухне.

Ему и в самом деле удалось снять трубку прежде, чем звонок услышали. Доминика отвечала ему с неожиданной покорностью. Они условились встретиться послезавтра в доме священника, в Балюзаке. Ксавье приведет с собой Ролана. А она тем временем окончательно договорится с коллегой, которая готова принять Ролана в свой пансион. Доминика взяла на себя все хлопоты в Опекунском совете, где отец одной из ее учениц занимал видный пост. Все было просто, казалось, преград на пути Ксавье уже нет. Оставалось уговорить мальчика; он, конечно, согласится, когда услышит, что его ждет Доминика, но все же лучше подготовить его заранее. Где его найти? В доме его не было. Октавия сказала, что он побежал к ручью. Снова промочит ноги. Что ж, тем хуже для него. Пожалуй, еще простудится и застрянет здесь, не дай господи! Октавия тоже его ненавидела, потому что «ей приходится возить грязь за этим подкидышем».

Ксавье увидел Ролана на повороте аллеи. Мальчик – руки в карманах, берет натянут на уши – весело гнал ногой сосновую шишку, словно и не подозревал, что его вот-вот снова кинут в омут. Он долго примерялся, раскачивая тяжелый, кованый башмак, прежде чем ударить по шишке, посылал ее далеко вперед и снова скакал за ней, как козленок. Он не видел Ксавье, стоявшего за сосной. Дети не любят, когда взрослые подглядывают за их играми, это Ксавье знал. Вот почему он не окликнул Ролана, а обошел дом и как бы случайно столкнулся с мальчиком.

– Ты ходил прощаться с островом?

Ролан ответил, насупившись:

– Зачем? Это же не человек… – и хотел было войти в дом, но Ксавье положил ему руку на плечо:

– Подожди. Я хочу с тобой поговорить… Ты знаешь, как с тобой поступят?

Ролан пробурчал:

– Почем я знаю? – И вдруг добавил: – Меня отдадут каким-нибудь людям. Я хочу устроиться учеником и зарабатывать деньги.

– Но ты любишь книги. Разве ты не хочешь учиться?

– Я больше хочу зарабатывать. И вообще меня никто не спросит. А вам-то какое дело до этого? – процедил сквозь зубы Ролан, отвернувшись.

– Допустим, мне нет никакого дела. Но, быть может, есть кто-то, кому…

Мальчик пожал плечами:

– Болтайте сколько влезет, мне не жалко! – Он сказал это резко, пожалуй, даже несколько нагло и стал подниматься по ступенькам.

Ксавье удержал его за руку:

– Мадемуазель Доминика беспокоится о тебе, она хочет тебя видеть.

Мальчишка повернул к Ксавье угрюмое, недоверчивое лицо и спросил:

– Откуда вы это знаете?

– Она мне звонила сегодня утром. Только никому об этом не рассказывай. Она приедет за тобой в четверг и будет тебя ждать в Балюзаке. Я провожу тебя.

– Что она может для меня сделать? Ничего! У нее нет денег.

– Не думай об этом. Доверься ей и мне.

Ролан спросил тихо:

– Вы поженитесь?

Ксавье отвел глаза, чтобы не видеть мальчика, и сказал (словно сам это только сейчас понял):

– Нет, Ролан, она не будет моей женой. Я никогда не женюсь. У меня не будет своих детей, не будет никого, кроме тех мальчиков, которые, как и ты, окажутся на моем пути.

И он провел ладонью по строптивому затылку Ролана.

– Почему вы мной интересуетесь? Я ведь неинтересный.

– Ты интересен и мне, и Доминике. Ты нас интересуешь потому, что мы тебя любим.

– Вы меня любите? Меня? Да бросьте!

Ролан смеялся и качал головой.

– Ты не веришь?

– Я же вам никто.

– Ну и что с того? Доминика тебе тоже никто, а ты ее любишь.

Он сказал:

– Это другое дело. – И задумался. А потом спросил в порыве радости: – Значит, я ее увижу в четверг? Кроме шуток?

– Ты не только ее увидишь, ты уедешь с ней. Но учти, это секрет.

Ролан повторил:

– Кроме шуток? – Он не улыбался, но лицо его сияло. – Пошли вместе прощаться с островом, – сказал он вдруг. – Хотите?

Ролан схватил Ксавье за руку и потащил за собой по аллее. Они не заметили, что в окне второго этажа, прижавшись лбом к стеклу, стоял Мирбель. Он распахнул окно, вскинул руки, словно прижимал к плечу приклад невидимого ружья, и прицелился в спины уходящих.

XV

Октавия собрала со стола пустые чашки, поставила их на поднос и, уже взявшись за дверную ручку, сказала, не оборачиваясь:

– Мадам знает, что мальчишка унес с собой все свои вещи?

Мишель, не отрывая глаз от вязанья, рассеянно переспросила:

– Какие вещи?

– И шкаф, и комод пусты.

Мирбель отложил книгу, которую читал, и спросил, где мальчик.

– Я разрешила ему проводить Ксавье в Балюзак. Они пошли пешком и обещали вернуться к вечеру.

– Ты видела, как они уходили?

Мишель вскочила. Она вспомнила, что у Ксавье за спиной был рюкзак.

– Я подумала, что он захватил с собой еду.

Она торопливо вышла из столовой. Жан – за ней. Они вместе поднялись в мансарду, где спал мальчик. Да, шкаф был пуст. В ящиках комода они тоже не нашли ничего, кроме старой коробки из-под мыла с продырявленной крышкой, «чтобы кузнечики дышали». Октавия тоже, ворча себе под нос, поднялась в мансарду. Она чувствовала, что в доме что-то происходит. Наверно, мсье Ксавье для того и приехал в Ларжюзон, чтобы выкрасть Ролана. Значит, чего-то ему от него надо! С подкидышами всякое бывает…

Мирбель спустился на второй этаж, отворил дверь в комнату Ксавье и с порога увидел, что Ксавье не забрал свои вещи. На полу валялись ношеная рубашка и пара давно не чищенных ботинок, чемодан стоял, как всегда, за шкафом.

– Этот вернется, – сказала Мишель. – Отчего ты хмуришься? Мы избавились от мальчишки. Ты же этого хотел?

Мирбель вышел, ничего ей не ответив. Она пошла за ним. Он подошел к телефону, полистал телефонную книгу и позвонил в Балюзак. В полутемной библиотеке было холодно. На столе, за которым дети когда-то делали летние задания, валялись дохлые мухи.

– Алло! Это дом священника? Можно попросить к телефону мсье Дартижелонга?

Мишель потянулась за трубкой, но Мирбель в бешенстве ее оттолкнул.

– Это ты? Ты вернешься к вечеру? Один? Да, я понял… Да нет, я вовсе не утратил к нему интереса… Поживем – увидим.

Он говорил ровным глухим голосом. Повесив трубку, он сказал Мишель:

– Не ходи за мной по пятам. Оставь меня одного.

Она вышла на крыльцо и глядела ему вслед, пока он не исчез в сумерках.

А в это время священник в Балюзаке говорил Ксавье тоном заговорщика:

– Я оставлю вас наедине с ней в гостиной. Автобус придет только через четверть часа. Хотите, я уведу мальчика в сад? Вы сможете спокойно побеседовать.

Ксавье покачал головой. Священник вышел, но Ксавье и Доминика так и остались стоять в разных концах комнаты. Ролан прилип к Доминике, как ягненок к матке. Она рассказывала о своих хождениях в Опекунский совет, обо всех бумагах, которые ей пришлось написать. Ксавье не слушал, что она говорит, он только смотрел на нее.

– Нет, не благодарите меня. Моя заслуга невелика. Я занимаюсь делами Ролана, чтобы не потерять вас. Это единственный способ вас сохранить.

– Теперь Ролан больше во мне не нуждается. С этой минуты я перестаю нести за него ответственность.

Она горячо возразила, что не станет одна заниматься Роланом, что она согласна только на роль посредницы между ним и мальчиком. Ролан поглядел в окно и крикнул:

– Автобус! Пришел автобус!

А Мирбель все кружил по аллеям ларжюзонского парка, каждые четверть часа он проходил мимо крыльца, откуда за ним наблюдала Мишель. Она всякий раз окликала его, но он даже не оборачивался и вновь погружался во все густеющие сумерки. Спустилась ночь. Мирбель направился в гараж; в лучах фар вдруг возникла Мишель. Она спросила, далеко ли он собрался. Ей послышалось, что он ответил: «Ему навстречу!» И быстро выехал из гаража. Ей пришлось притиснуться к воротам – так близко проехала машина.

Пока красный огонек автобуса не исчез за поворотом дороги, Ксавье неподвижно стоял на площади. Потом он вернулся в дом священника. Уже совсем стемнело, и было холодно, но священник ожидал его перед дверью и предложил ему свой велосипед. Ксавье сперва отказывался, священник настаивал. Потом между ними возник спор. Нет, это была не ссора. Священник утверждал, что жертвовать собой, спасая отдельных людей, – значит зря прожить свою жизнь, что важна только судьба класса в целом, что нельзя спасать человечество в розницу, и тому подобные вещи. Однако эти общие рассуждения, казалось, сильно огорчили Ксавье Дартижелонга. В конце концов он все же согласился взять велосипед. Потом священник простить себе не мог, что, заметив странное выражение лица Ксавье, спокойно отпустил его ночью, а не заставил переночевать в Балюзаке. Но у него не было свободной комнаты, и он опасался, что молодому человеку будет неудобно спать на диване в гостиной.

– Завтра утром я передам велосипед погонщику мулов, он доставит его вам.

Вот слова, которые Ксавье сказал на прощание священнику. А это значит, что у Ксавье не было и мысли о самоубийстве, иначе он ушел бы пешком.

– Он был такой щепетильный, он не стал бы губить мой велосипед…

Потом настал черед Мишель бродить по аллеям парка. Она не чувствовала холода, хоть и была без пальто. Она утешала себя: «Раз я жду несчастья, значит, ничего не случится». Она верила, что чем больше выдумаешь всяких бед, тем меньше их случится. Она торопливо шагала по дну пропасти, отвесными стенами которой были стволы сосен. Время шло. Мирбелю уже давно пора бы вернуться, она прислушивалась, надеясь уловить шум мотора. Она поднялась в дом, чтобы послать Октавию спать. Когда Мишель снова вышла на крыльцо, она увидела яркий луч велосипедного фонарика и освещенную руку на руле. Велосипедист был ей незнаком. Он сказал, что случилось несчастье.

– Молодого человека, который жил у вас, задавило машиной. Он ехал на велосипеде. Неясно, то ли он нарочно попал под машину, то ли его ослепили фары. Правда, включены были только подфарники. Ваш муж затормозил. Но полиция считает, что, скорей всего, молодого человека ослепил яркий свет. Так они и напишут в протоколе, чтобы можно было получить страховку.

Она спросила, куда отвезли тело.

– В дом священника. Несчастье случилось как раз у выезда из Балюзака. Ваш муж отвез его туда на своей машине. А священник позвонил родителям покойного.

Велосипедист уехал. Мишель села на ступеньку крыльца, обхватила колени руками и стала ждать. Она издалека услышала шум мотора, потом скрип ворот гаража. Мирбель шагал по усыпанной щебенкой аллее не быстрее и не медленнее, чем обычно. Мишель встала. Он подошел. Она повела его в прихожую. Он сказал, не глядя на нее:

– Все произошло не так, как ты думаешь. Я поехал ему навстречу, потому что мне не терпелось то ли отругать его, то ли разжалобить и растрогать. Как я ни злился, ничего другого я не хотел. И вдруг он возник в свете фар. Я затормозил. Он мчался прямо на радиатор. Ты мне не веришь?

Она молчала, и тогда он спросил, нет ли чего-нибудь поесть.

– Ты хочешь есть?

Да, он хочет есть. На столе стояла тарелка с холодным мясом, которую оставила Октавия. Он сел, и Мишель подала ему ужин. Он ел жадно, потом выпил залпом стакан вина. Свет лампы падал на сидящего за столом человека, и Мишель, стоя поодаль, видела только его широкую, обтянутую свитером сутулую спину и крупную голову с ежиком волос. Она спросила его шепотом:

– А что говорят люди? Что они думают?

– Что он покончил с собой… Они так думают, потому что в этот вечер он передал Доминике в числе прочих бумаг свое завещание: все, что у него есть, он оставляет Ролану.

Она пробормотала:

– Что ж, пусть думают так, для тебя это лучше…

Но он возмутился:

– Да что ты! Об этом и речи нет. Кто посмеет меня обвинить?

– Его завещание… Разве это доказательство, что он…

Она побоялась закончить фразу. Мирбель допил вино, вытер губы, потом с трудом поднялся, опираясь о стол.

– Нет, – сказал он. – Я-то знаю, что это не доказательство! Он не покончил с собой. Я видел дату на этом документе: он написал его в понедельник вечером.

И Мирбель добавил скороговоркой:

– Я напугал его. Это случилось потому, что он боялся меня.

– Ты напугал его? Чем?

– Это произошло в его комнате. Я его пальцем не тронул. Но я понял, он считает, будто я могу… И все же это не я!

Он пошел к двери. Мишель двинулась за ним.

– Кто же тогда?

– Другой его толкнул.

– Другой? Кто другой?

Он молчал, но она настаивала:

– Кто другой, Жан?

Он не ответил и сказал только:

– Я пошел спать.

Она поднялась за ним по лестнице. Он обернулся и увидел, что она плачет. Он положил ей руку на голову:

– Ты не можешь оставаться одна сегодня ночью, Мишель. И я тоже не могу остаться один.

Она тихо сказала:

– Вот уже два года, как ты не приходил ко мне ночью.

Она первая вошла в спальню.

– Не зажигай, – попросил он.

Они легли. Она обняла его. Они молчали.

Городские петухи ответили петухам на ферме. Однако рассвет еще не проник в комнату. Он сказал, что надо постараться заснуть.

– Да, но я хочу спросить тебя еще об одном… Я никогда не решалась заговорить с тобой об этом. Помнишь, ты сказал в тот вечер, когда он погиб, что кто-то другой его толкнул? Что ты имел в виду?

– Я повторил то, что мне сказал священник из Балюзака. Я тогда еще не знал, каком он в это вкладывает смысл.

– А теперь знаешь?

– Мы говорили об этом, когда я по поручению Бригитты Пиан завозил ему деньги. Ты же знаешь, она везде заказывает панихиды по Ксавье.

– Да, она хочет этим искупить свою вину. Одному Богу известно, сколько ударов она нанесла ему исподтишка. А теперь Бригитта хочет искупить это все тем, что заливает алтари всей округи «кровью Христовой» по обычному тарифу.

Они рассмеялись.

– Интересно, – сказала Мишель, – что думает обо всем этом Бригитта, что она сочиняет?

– Можешь не сомневаться, она верна себе. Она одновременно поддерживает обе версии: и убийство, и самоубийство. Я убил Ксавье, который сам хотел умереть. На это она намекнула Дартижелонгам и прямо сказала священнику из Балюзака.

– И он поверил?

– Конечно, нет! Собственно, он сам опасается, что повинен в этой смерти. Ксавье очень огорчил их спор в тот вечер. Священник смеялся над бедным Ксавье за то, что тот придавал такое значение случайным встречам с людьми. Он уверял Ксавье, что жертвовать собой ради каждого в отдельности – значит попусту растрачивать жизнь. Священник и посейчас помнит, как удрученно, с каким отчаянием он воскликнул: «О, если бы я спас хоть одного!» Но священник не верит в самоубийство. «Невозможно представить себе, что святой покончил с собой!» – твердит он.

– Он считает Ксавье святым?

– Он уверяет, что у него есть все основания в этом не сомневаться.

– Кто же тогда «толкнул» Ксавье?

– С ума можно сойти от этого… Священник рассказывал мне почему-то о бесноватом ребенке, о котором упоминается в Евангелии от Марка. Дух немой бросал его и в огонь, и в воду, чтобы погубить его.

– Но ведь святой не может быть бесноватым, – возразила Мишель.

– Священник уверяет, что и святой может на краткий миг попасть во власть того, кто делает ставку на наше отчаяние. Но тогда рядом с отчаянием продолжает жить надежда. Священник знает и такие случаи.

Мишель вздохнула, словно освободившись от какого-то груза:

– Теперь я больше не сомневаюсь: его убил не ты, а священник.

Мирбель мрачно ответил:

– Не в большей мере, чем я, ты, Ролан или Бригитта.

Они снова замолчали. Петухи пронзали криками студеный рассвет. Жан чувствовал, как рядом вздрагивают плечи Мишель.

– Твоя очередь плакать, – сказал он.

Он на мгновение коснулся губами ее мокрой щеки и сказал тоже сквозь слезы:

– Отчего мы его оплакиваем, Мишель? Он там, куда стремился.