Текст книги "Черчилль"

Автор книги: Франсуа Бедарида

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 38 страниц)

Сумерки сгущаются: 1955—1965

Сразу же после того, как прошение, поданное Черчиллем об отставке с поста премьер-министра, было принято, он отправился на Сицилию рисовать местные пейзажи. Само собой разумеется, помимо живописи у него было много других занятий. Ему предстояло завершить «Историю англоязычных народов», его все время куда-то приглашали, причем приглашения приходили как из Англии, так и из-за границы. Деликатные родственники и друзья окружали удалившегося на покой премьер-министра заботой и вниманием. Однако несмотря на то, что за Черчиллем сохранился статус политического лидера мирового масштаба, он пребывал в подавленном настроении. Что все эти почести в сравнении с властью, с ответственностью, с большой политикой?! Однажды, когда Клемми пыталась образумить своего упрямого супруга и примирить его с новым образом жизни, он в ответ процитировал Клемансо: «У меня остались мои когти!» – «Да, но что ты с ними будешь делать?» – «Ничего. Они будут со мной, пока я жив» [399]399
  См. Энтони Монтегю Браун, LongSunset, с. 198 (известно, что Черчилль всегда был большим поклонником Клемансо, он наизусть знал песню «Отец Победы», которую как-то во время войны целиком спел генералу Де Голлю).


[Закрыть]. В конце 1958 года произошло событие, наполнившее Черчилля гордостью: генерал Де Голль вручил ему орден участника движения Сопротивления. Церемония награждения проходила в саду Матиньонского дворца – Де Голль в то время возглавлял совет министров.

Понемногу Черчилль впадал в меланхолию. И хотя о возвращении «черной собаки» говорить было еще рано, тем не менее его все чаще охватывало уныние и терзали сомнения. На то были две причины. Во-первых, здоровье старого политика заметно ухудшилось. Сам Черчилль, прекрасно отдававший себе отчет в своем состоянии, с грустью признавал, что у него уже не было тех физических и моральных сил, которые питали некогда его бьющую ключом энергию. К тому же прогрессирующая глухота возвела барьер между ним и остальным миром. Для него это было тем более тягостно, что он терпеть не мог слуховых аппаратов и упорно отказывался ими пользоваться. Другим поводом для огорчения стало понимание того, что Великобритания с каждым днем утрачивала свои позиции на мировой арене. Поражение, которое потерпела Англия в борьбе за Суэцкий канал, глубоко задело и унизило Черчилля, так же как и провал Идена. Кроме того, на сближение с Советским Союзом в ближайшем будущем рассчитывать не приходилось, политика «ветра перемен в Африке», проводимая Макмилланом, не внушала Черчиллю доверия, скорее, наоборот, разочаровывала его. Мысль о том, что он столько лет работал напрасно, повергала его в смятение; как-то раз он признался своей кузине Клэр Шеридан: «Империи, в которую я верил, больше не существует» [400]400
  См. Анита Лесли, Cousin Clare: the Tempestuous Journey of Clare Sheridan, London. Hutchinson, 1976 г., с. 304—305.


[Закрыть]. Волей-неволей на ум приходят строки из романа «Саврола», написанного юным гусарским офицером: «Чувство усталости, отвращения к борьбе, жажды мира наполняло его душу. Еще немного – и в руках Савролы оказалось бы то, за что он так долго боролся, но он больше не видел в этом смысла» [401]401
  У. Черчилль, Savrola (1900 г.), с. 234.


[Закрыть]. Не менее показательной была и беседа Черчилля с дочерьми Дианой и Сарой, состоявшаяся на рубеже пятидесятых – шестидесятых годов. Дочери восхищались интересной, богатой приключениями жизнью отца, его книгами, его картинами – в ответ Черчилль ворчливо пробормотал: «Я много сделал, чтобы в конечном счете не сделать ничего» [402]402
  См. Сара Черчилль, A Threated in the Tapestry... с. 17. О том же слово в слово рассказывает Энтони М. Браун в книге LongSunset, с. 302.


[Закрыть]. Семья и друзья с грустью наблюдали за его медленным угасанием. Нелегко было смириться с тем, что от одного из самых великих людей в истории человечества осталась лишь жалкая тень.

Теперь большую часть времени Черчилль проводил в Чартвелльском поместье, предпочитая его даже дому на Гайд-парк Гейт. Клементина уже давно смирилась с этим затерявшимся в кентской зелени особняком, а вот юг Франции и особенно Ривьеру она просто не выносила. Каждый из супругов вносил собственный вклад в улучшение чартвелльского сада, кроме того, у каждого был свой любимый утолок – площадка для игры в крокет у Уинстона и розарий у Клементины, – который они холили и лелеяли. В Чартвелле Черчилли чаще всего встречали Рождество, тихо и мирно, в кругу семьи. В сентябре 1958 года Уинстон и Клемми отметили свою золотую свадьбу. Изо всех детей, пожалуй, лишь дочь Мэри вместе с мужем Кристофером Сомсом окружала их самой нежной заботой и любовью. «Дорогой папа, я Вас так люблю, – писала Мэри отцу. – Мне тяжело видеть, что Ваша жизнь стала такой печальной и бесцветной. По крайней мере, надеюсь, Вы чувствуете, как все Вас любят. Вы с мамой столько значите для стольких людей!» [403]403
  Письмо Мэри Сомс Уинстону Черчиллю от 7 июля 1960 г.: цитата приведена Мартином Гилбертом в восьмом томе «официальной биографии». Never Despair 1945—1965, с. 1313.


[Закрыть]

* * *

Теоретически Черчилль не оставил политику и при случае даже появлялся в палате общин, но, увы, лишь как скромный депутат от Вудфорда: избиратели этого округа дважды переизбирали его на выборах в законодательное собрание – в 1955 и 1959 годах. В конце концов, уступив настойчивым увещаниям Клемми, в 1963 году Черчилль решился объявить своим верным избирателям из Вудфорда, что на следующих выборах он не выставит своей кандидатуры. Так завершилась необыкновенно долгая парламентская карьера Черчилля – он заседал в палате общин более шестидесяти лет с небольшими перерывами – с 1900 по 1922 год и с 1924 по 1964 год. Сам Черчилль любил говорить: «Я сын палаты общин».

Была у удалившегося от дел политика и другая причина время от времени появляться на людях: открытие Кембриджского колледжа, которому было присвоено его имя. Однако ни создание, ни дальнейшее развитие колледжа не тронули сердца Черчилля. Новое учебное заведение было предназначено для проведения передовых исследований в области естественных наук, а также для хранения архивов и документов, касающихся жизни и деятельности великого политика. Кембриджский колледж открылся в конце пятидесятых годов. Во время церемонии закладки первого камня в 1959 году Черчилль собственноручно посадил дуб на территории колледжа. Мемориальная доска в память об этом событии была открыта в 1964 году герцогом Эдинбургским в присутствии Клементины Черчилль.

Помимо Чартвелльского поместья и Лондона, Черчилль любил ездить на юг Франции. Там он пребывал подолгу. Местные пейзажи действовали на него, словно сеанс укрепляющего гипноза, будь то красоты Прованса или Лазурного Берега, Экс-ан-Прованса или Ментоны. Там Черчилль гостил у лорда Бивербрука на его роскошной вилле «Ла Каппончина», а еще чаще – у Эмери Ривза, еврея венгерского происхождения, получившего британское гражданство и со знанием дела занимавшегося авторскими гонорарами Черчилля, причитавшимися ему за опубликованные в газетах статьи и за «Историю англоязычных народов». Жилище Ривза, а справедливее было бы сказать, его дворец «Ла Поза» возвышался над Ривьерой от Монте-Карло до Ментоны. Многие годы Черчилль лелеял мечту купить себе симпатичный домик в этом живописном уголке Франции, покорившем его сердце. Увы, «вилла мечты» так и не стала явью.

Осенью 1958 года Черчилль отправился в первое из многочисленных морских путешествий, совершенных им в сопровождении и по приглашению Аристотеля Онассиса, «Ари», и его жены Тины. Черчилль всегда любил море. На борту «Кристины», самой красивой яхты в Европе, он пересек все Средиземное море – от Тирренского моря до Эгейского и даже побывал на Антильских островах. Во время путешествия по Адриатическому морю в июле 1960 года недалеко от порта Сплит Черчилль встретился с маршалом Тито. Маршал принял гостя весьма учтиво в своей роскошной летней резиденции и был на удивление предупредителен. На яхте Онассисов Черчилль плавал и к уже знакомым ему берегам – Марокко, Швейцарии...

* * *

Между тем здоровье Черчилля ухудшалось. Во время войны у премьер-министра было несколько приступов, в том числе два-три очень серьезных, от которых тем не менее он вполне оправился. Оправился он и от страшного инсульта, поразившего его 23 июня 1953 года во время близившегося к концу торжественного ужина в честь Альчидо Де Гаспери, председателя итальянского совета министров. Черчиллю удалось справиться с последствиями этого приступа, и в целом можно сказать, что, несмотря на периодические ухудшения, до 1957 года здоровье прошедшего огонь и воду политика оставалось вполне удовлетворительным. Однако начиная с 1958 года ситуация заметно ухудшилась. Упадок сил, прежде всего физических, ознаменовал начало конца. Конечно, он пока еще не превратился в дряхлого старика, не контролирующего своих действий, да и проблески сознания, сопровождавшиеся резкими замечаниями, еще случались. Однако Черчилль уже ничего не слышал, все чаще что-то забывал и после каждого обострения болезни хотя и поправлялся, но чувствовал себя хуже, чем до приступа. В 1956 году Черчилля подкосил новый инсульт, в 1958-м – воспаление легких, а в 1962 году он упал и сломал бедро – это происшествие на несколько недель приковало его к постели.

Разумеется, он мог читать, играть в карты – его любимой игрой был безик [404]404
  См. Джон Колвилл, The Fringes of Power, с. 704—707.


[Закрыть]. Однако ему все труднее было убить время, он все чаше подолгу хмуро молчал и то и дело спрашивал, который час, а потом говорил, что стрелки часов движутся слишком медленно [405]405
  См. Сара Черчилль, A Threated in the Tapestry... с. 19.


[Закрыть]. Черчилль то пребывал в ясном сознании, то его разум затуманивался, он часто впадал в оцепенение, тем не менее он не любил оставаться один. Впрочем, нередко случалось, что рассудок Черчилля прояснялся, и, по словам дочери Мэри, в такие минуты он говорил своим близким, пришедшим с ним посидеть: «Простите меня, я сегодня не очень занятный собеседник» [406]406
  Мэри Сомс, Clementine Churchill, с. 680.


[Закрыть].

В январе 1965 года состояние Черчилля сильно ухудшилось, его мучили судороги, разум почти угас. В ночь с 9 на 10 января сильнейший инсульт поразил его мозг, после этого он уже не выходил из полубессознательного состояния. Состояние Черчилля было критическим, родные даже позвали священника. Известие об этом несчастье распространялось по миру, словно искра по бикфордову шнуру. Люди молча толпились перед Гайд-парк Гейт. 24 января 1965 года в восемь часов утра жизнь Уинстона Спенсера Черчилля оборвалась. В тот же день и час, но только шестьдесят лет назад ушел из жизни его отец... Едва узнав об этом, генерал Де Голль от лица всего французского народа выразил соболезнования королеве Елизавете II. Вот строчка из его телеграммы: «В минуты великих испытаний он был самым великим из нас» [407]407
  TheTimes, 25 января 1965 г.


[Закрыть].

Глава девятая
СЛОВО, ВЕРА И БОЖЬЯ БЛАГОДАТЬ

Сила слова

Черчилль был мастером слова, гением риторики. Он не просто изъяснялся на удивление красноречиво – подобно римскому или французскому оратору, он воплощал лучшие традиции британской политики. И это в палате общин, где обычай требовал, чтобы обсуждения напоминали джентльменскую беседу, где ораторские изыски казались неуместными, а приветствовалась, напротив, сдержанность высказываний.

За свою долгую карьеру Черчилль тем не менее успел попробовать себя во всех риторических жанрах: блистал красноречием с парламентской трибуны в Вестминстере, клеймил близорукость властей во время народных митингов, был трибуном в полном смысле этого слова, сыпал шутками, завоевывая любовь сограждан в разных уголках Королевства, выступал на Би-би-си. Если не брать в расчет Ллойда Джорджа в начале века и Бивена – в середине, то никто из британских государственных деятелей XX века не мог сравниться с Черчиллем в красноречии. Все его речи, произнесенные за более чем шестидесятилетнюю парламентскую карьеру, составляют восемь толстых томов и насчитывают приблизительно четыре миллиона слов – в среднем Черчилль произносил по одной речи в неделю.

Еще будучи совсем юным, Уинстон всерьез заинтересовался ораторским искусством. К примеру, был найден составленный им в 1897 году текст, долго остававшийся неизданным, под названием «Помост риторики» [408]408
  См. Copanion Volumes I, том второй, с. 816—821.


[Закрыть]. Дело в том, что в арсенале Черчилля ораторское искусство было самым важным оружием. Он считал, что власть слова и просто власть тесно связаны друг с другом: разве не может искусный оратор завладеть умами и сердцами внимающих ему людей?

Однако в начале своего тернистого пути юный честолюбец страдал из-за своих серьезных (для оратора) недостатков: легкого врожденного сюсюканья (постепенно Черчиллю удалось от него избавиться), малопривлекательного голоса, низкого роста, умалявшего вдохновенный порыв, и, самое главное, от комплекса неполноценности. Черчилль не учился в университете и потому чувствовал себя неуверенно с выпускниками Оксбриджа, постигшими в «дискуссионных клубах» университета секреты ораторского мастерства. Кроме того, Черчилль от природы не был красноречив, он должен был этому научиться. И он учился, постепенно, с большим трудом овладевая тайнами искусства управления словом. Наконец техника риторики покорилась Черчиллю, и он стал настоящим Мастером слова.

Однако помимо недостатков у честолюбивого юноши были и свои козыри. Прежде всего он хорошо знал язык, его законы. С другой стороны, он был наделен превосходной памятью и мог заучивать наизусть очень длинные тексты. Черчилль стал это делать после того, как однажды, в апреле 1904 года, во время выступления в палате общин он вдруг потерял нить своей речи и был вынужден покинуть трибуну, бормоча и не решаясь заговорить снова. Он занял свое место в зале, слыша со всех сторон насмешливые замечания в свой адрес. Черчилль усвоил этот урок и, чтобы никогда больше не подвергаться такому унижению, решил заучивать свои речи. Отныне он тщательно продумывал текст каждого своего выступления и часами репетировал перед зеркалом, запоминая каждое слово. Случалось, он громовым голосом, нараспев декламировал свои монологи, лежа в ванне. Черчилль принимал меры предосторожности и во время самого выступления – всегда держал под рукой стопку конспектов, чтобы в случае чего не ударить в грязь лицом.

Тем не менее надо заметить, что ораторская карьера Черчилля началась не сразу, а только после публикации его книги «Война на реке» в 1899 году. До тех пор офицер-репортер Черчилль писал свои книги собственной рукой от первой до последней строчки. Он был талантливым рассказчиком, писал легко, хорошо излагал свои мысли – все это воплощалось в живой, образный стиль, пробуждавший воображение читателя и не чуждавшийся при случае больших исторических обобщений. Все эти качества можно найти и в последующих произведениях Черчилля, однако техника его при этом полностью изменилась. Дело в том, что начиная с 1900 года он перешел от письменного стиля к стилю устному. Отныне Черчилль не писал сам, он только диктовал – и речи, и книги, а секретарь переписывал каждую фразу, если Черчилль решал ее переделать, изменить аргументацию, находил более удачные формулировки... Поэтому в его новых произведениях появилось множество напыщенных фраз – фраз, в которых перемешалось трагическое и комическое, яркость стиля и фамильярность. По словам Вайолет Бонем-Картер, «он не стеснялся обыгрывать простые, всем известные истины, которые у других авторов показались бы лишь общими местами. Это был его драгоценный дар, который никогда ему не изменял. Кроме того, он не боялся прибегать к высокому стилю, он не боялся высокопарных слов. В то время как другие, – продолжает Вайолет, – без колебаний назвали бы его слог напыщенным, а его самого – фразером, на самом деле в красноречии Уинстона не было ничего ложного, надуманного или искусственного. Это была его обычная, естественная речь» [409]409
  См. Вайолет Бонем-Картер, Winston Churchill as I Knew him, с. 18.


[Закрыть].

В богатейшей палитре Черчилля-оратора надо отметить любовь к коротким фразам, а еще больше – к односложным словам. Черчилль прекрасно знал, что именно односложные слова сильнее всего врезаются в память слушателя, к тому же английский язык такими словами буквально изобилует. И напротив, Черчилль терпеть не мог прилагательные, понапрасну утяжеляющие речь. Ключевыми словами его первой речи в качестве главы правительства были: «кровь» ( blood), «труд» ( toil), «слезы» ( tears) и «пот» ( sweat). Вспомним его фразы, ставшие впоследствии крылатыми и неизменно присутствующие во всех биографиях Черчилля: «звездный час», «железный занавес». Часто на первый взгляд казалось, что удачные формулировки случайно приходили ему на ум в момент выступления, но это не так. Каждое меткое словцо было плодом долгих размышлений (секретарь Черчилля вел специальную тетрадь, в которую записывал все удачные мысли, приходившие шефу в голову).

К примеру, фраза «никогда еще за всю историю войн столь многие не были так обязаны столь немногим» из знаменитой речи во славу пилотов королевской военной авиации, написанной в августе 1940 года, также была обнаружена в предварительных набросках. В 1899 году в Олдеме, отмечая рост уровня жизни населения, Черчилль заявил: «Никогда еще в Англии не было столько жителей и никогда еще у них не было столько хлеба». Как-то в ходе предвыборной кампании 1922 года кандидат Черчилль произносил речь в Данди и решил добиться благосклонности избирателей, сославшись на политику, проводимую правительством, в состав которого он сам входил, во время кризиса в Чанаккале. Черчилль заявил, что благодаря официальной линии правительства были спасены сотни тысяч греков, подвергавшихся опасности со стороны турков в Константинополе и на юго-востоке Европы. «Никогда еще, – восклицал он, – в истории человечества не было такой крупномасштабной операции, спасшей жизнь стольким людям» [410]410
  O событиях 1899 г. см. Роналд Хайэм, «Winston Churchill before 1914», Historical Journal, XII, I, март 1969 г., с. 173. О событиях 1922 г. см. Генри Пеллинг, Churchil, с. 281.


[Закрыть].

Наверное, иногда Черчилль просто не мог устоять перед соблазном ввернуть меткое словцо или искрометную фразу, хотя изначально это и не входило в его намерения. Черчилль был хорошим, тонким диалектиком, при случае он использовал этот дар для внушения оппоненту своего мнения. Кроме того, виртуозное владение словом сочеталось у него с талантом вести беседу. Его умение держать нить разговора в тесном кругу и на публике покоряло. Что же касается его способности находить удачные, часто довольно резкие ответы, то эта его черта буквально вошла в поговорку. В палате общин Черчилль мог осадить любого оппонента и даже поднять его на смех. Безусловно, добрая половина приписываемых ему афоризмов никогда им не произносилась, однако тех, автором которых он действительно являлся, вполне достаточно, чтобы его прославить или добавить блеска слагаемым о нем легендам.

Черчилль-агностик

Воспитанный, сообразно правилам своего круга, в лоне англиканской церкви, Черчилль, тем не менее, был человеком глубоко неверующим. Христианские вероучения, евангельские предписания были ему чужды, если только они не являлись социальными установлениями, заложенными в основу британской культуры, и стержнем британского национального духа. Черчилль верил в нечто другое – в Англию и Империю, еще, быть может, в науку и прогресс.

Конечно, в детстве Уинстона окрестили, а в 1891 году, в возрасте семнадцати лет, он прошел обряд конфирмации, однако причастился Черчилль лишь раз в жизни, в чем впоследствии и признался племяннику Шейну Лесли [411]411
  См. Рандольф Черчилль, Youth, с. 157—158.


[Закрыть]. В своей автобиографии выпускник Хэрроу в шутливом тоне рассказал о том, как в юности соблюдал религиозные обряды: «Даже во время каникул мне приходилось раз в неделю ходить в церковь. В Хэрроу каждое воскресенье было по три службы, а на неделе мы читали молитву по утрам и по вечерам. (...) Еще тогда я обеспечил себе такой кредит в банке набожности, что с тех пор мог преспокойно пользоваться своим счетом и в ус не дуть» [412]412
  У. Черчилль, My Early Life, с. 119.


[Закрыть].

Начиная с 1897 года (Черчилль тогда служил в Индии) он отказался не только от соблюдения религиозных обрядов, но и от самой христианской веры. Он подменил ее равнодушием и светской гуманностью, ставшими для него ориентирами в жизни, хотя на людях по-прежнему соблюдал правила и обряды англиканской церкви, которые британская армия не столько любила, сколько была к ним приучена. «Я не приемлю ни христианской веры, ни какой другой формы религиозных верований», – писал Черчилль своей матери. А вот строки из другого его письма: «Надеюсь, что смерть положит конец всему, я материалист до кончиков ногтей» [413]413
  Copanion Volumes I, том первый, с. 907 и 969: письма У. Черчилля леди Рандольф от 31 марта и 24 августа 1898 г.


[Закрыть]. Надо сказать, что знакомство с Индией – страной, в которой перемешано множество верований и воздвигнуты храмы самым разным божествам, способствовало зарождению и укреплению в скептичном и релятивистском мозгу западного человека убеждения в том, что прежде всего нужно жить честно и достойно, выполняя свой долг, а не ломая голову над тем, к какой религиозной формации принадлежать. Впрочем, Черчилль любил повторять изречение Дизраэли: «Все разумные люди исповедуют одну и ту же религию». Недавно выяснилось, что Черчилль даже был франкмасоном в течение нескольких лет... В 1901 году его приняли в Стадхолмскую ложу, что находилась в Лондоне, из которой он вышел в 1912 году, причем этот опыт не сказался ни на его мировосприятии, ни на его карьере [414]414
  См. Мартин Гилберт, шестой том «официальной биографии», 1940—1941, с. 27 (известно, что в отношении религии английское масонство коренным образом отличается от французского).


[Закрыть].

Изо всех христианских вероисповеданий Черчилль все же отдавал предпочтение англиканской церкви. Он одобрял ее открытость и дух терпимости («Ее заслуга в том, что она всегда принимала, а не отвергала разнообразия религиозных верований и воззрений») и ненавидел католицизм, этот «восхитительный наркотик, облегчающий страдания и прогоняющий тревогу, но при этом замедляющий развитие и лишающий человека силы». В англиканской церкви Черчиллю нравилось то, что она не «погрязла в трясине догм», что в ней «гораздо больше разумного» [415]415
  Copanion Volumes II, том первый, с. 25—27: письмо У. Черчилля двоюродному брату Ивору Гесту от 19 января 1899 г. (письмо написано в Индии).


[Закрыть]. Временами казалось, Черчилль разделял точку зрения своих товарищей-офицеров, для которых в религии было, по крайней мере, два положительных момента: она помогала удерживать женщин в рамках морали, а «низшие классы» – в повиновении [416]416
  См. У. Черчилль, My Early Life, с. 120.


[Закрыть].

Однако несмотря на то, что Черчилль чувствовал себя превосходно, исповедуя такую своеобразную форму «светской» религии, соблюдая элементарные правила этики и не имея никакого определенного кредо, он, тем не менее, задавал себе вопросы о смысле жизни, о предназначении каждого приходящего в этот мир. Его сын Рандольф вспоминал, что не раз слышал, как отец задавался вопросом о цели бытия [417]417
  См. Рандольф Черчилль, Youth, с. 158.


[Закрыть]. Во время Первой мировой войны капитан (и будущий генерал) Спирс записал в своем дневнике содержание состоявшейся однажды вечером во Франции беседы с полковником Черчиллем. Судя по этим записям, полковник верил в то, что дух человека продолжает жить и после его смерти [418]418
  Мартин Гилберт, третий том «официальной биографии», 1914—1916, с. 600.


[Закрыть]. Приблизительно о том же пишет и Джон Колвилл, ближайший соратник Черчилля. По его словам, Уинстон-агностик с годами «поверил в существование высшей силы, сознательно влияющей на нашу жизнь. (...) Бесспорно, к старости он убедился в том, что конец жизни – это еще не конец всему» [419]419
  См. Джон Колвилл, The Fringes of Power, том первый, с. 149.


[Закрыть]. Впрочем, эта перемена мнения нисколько не противоречила глубокому черчиллевскому пессимизму, которому немало было свидетельств и о котором так часто говорил доктор Уилсон Моран. Например, в 1943 году Черчилль утверждал: «Смерть – это прекраснейший дар, которым Бог может наградить человека», а вот что он говорил в 1954 году: «Гнусный мир! Если бы мы заранее знали, что нас здесь ждет, никто не пожелал бы появляться на свет!» [420]420
  См. лорд Моран, Winston Churchill: the Struggle for Survival... c. 122 и 525; перевод на фр.: с. 127 и 465.


[Закрыть]

Тем не менее наше суждение было бы однобоким, если бы мы свели представление Черчилля о религии к одной поверхностной и в целом очень ограниченной концепции. Для него феномен религии был основополагающим как социокультурное явление. Черчилль хранил, по крайней мере, внешнюю верность верованиям предков потому, во-первых, что англиканская церковь представляла собой основной институт Королевства, ведь именно она определила его историю и выковала дух британского народа. А Черчилль заботился о том, чтобы сохранить в неприкосновенности все ценности прошлого, которые стоит сохранять. Поэтому ему горько было видеть, как теряет актуальность или исчезает вовсе то, что покоилось на традициях, обычаях, этикете (все эти три термина сразу англичане обозначают одним словом «помпа» ( pageantry). Впрочем, в суматохе XX века, освободившегося от церковного влияния, религия могла бы послужить инструментом социального регулирования, контроля и поддержки. Возможно, перед лицом грозящих человечеству со всех сторон опасностей было бы целесообразно обратиться к высоким нравственным ценностям в поисках средств борьбы с окружающим хаосом. К примеру, в одной из записей, сделанной в 1925 году, Черчилль размышляет о судьбах мира и задает себе вопрос, что было бы, если бы религиозные верования не могли защитить человечество от ада «роботизации» и от использования оружия массового уничтожения [421]421
  У. Черчилль, Thoughts and Adventures, «Shall we Commit Suicide?».


[Закрыть].

Более того, когда в 1940 году Англия осталась один на один с врагом, Черчилль, ни минуты не колеблясь, заговорил о спасении христианской цивилизации от нацистского язычества. В таком ракурсе англичане сразу же представали эдакими доблестными рыцарями, на долю которых выпала миссия спасти от варварства традиции британского народа и всего христианства. Таким образом, девиз монарха, начертанный на всех британских монетах, – « Defensor Fidei» [422]422
  Защитник веры (лат.).


[Закрыть]– получил новое звучание. В 1943 году, выступая в программе Би-би-си, Черчилль вновь вернулся к мысли о том, что британскую нацию следует определять с двух точек зрения – национальной и христианской. «В истории и характере британского народа, – утверждал тогда еще премьер-министр Черчилль, – религия всегда была краеугольным камнем, от которого англичане отталкивались в своих надеждах и устремлениях» [423]423
  У. Черчилль, WarSpeeches, том четвертый; перевод на фр., Enavantverslavictoire, с. 50 (выступление У. Черчилля 21 марта 1943 г.).


[Закрыть].

* * *

Однако не в это верил Черчилль. Его религией, которую он действительно исповедовал и от которой никогда не отрекался, были британский народ и Империя. Вот с чем он связывал свои замыслы и упования. Всю свою жизнь Черчилль свято верил в величие Британии, в ее славное прошлое, в ее цивилизаторскую миссию. Об этом свидетельствует знаменитый отрывок из написанной им биографии герцога Мальборо. Этот отрывок напоминает торжественный гимн, прославляющий подъем Великобритании на фоне угасающего могущества Короля-Солнца, могущества, которое разрушил великий Джон Черчилль, – его победы установили новое соотношение сил в Европе.

«Если бы в 1672 году, – пишет Черчилль, – кому-нибудь пришла в голову мысль рассчитать соотношение сил между Францией и Англией, вывод получился бы неутешительным: наш слабый остров находился в унизительно зависимом положении – его поддерживали своим капиталом иностранные державы. Это положение усугублялось тем, что Европа сама была раздроблена и крайне слаба.

Ни один мечтатель, каким бы романтиком он ни был и какие бы безумные фантазии ни рождались в его душе, не мог предвидеть, что недалек тот день, когда под натиском огромных коалиций, вовлекших в битву все поколение, могучий французский колосс падет ниц, будет втоптан в пыль, а маленький островок начнет возводить свою империю в Индии и в Африке, отнимет у Франции и Голландии их колонии и выйдет из борьбы победителем, повелителем и господином Средиземного моря и всего мирового океана! Кто мог подумать, что этот островок возьмет с собой в дальний путь, словно святыню в раке, все свои законы и свободы, достижения науки и сокровища словесности, все те блага, которые сегодня стали самыми дорогими «фамильными драгоценностями» огромной семьи, имя которой – Человечество?» [424]424
  У. Черчилль, Marlborough, his Life and Times, том первый, с. 82.


[Закрыть]

Черчилль был истым викторианцем. Он родился накануне провозглашения королевы Виктории императрицей Индии, а в юности стал свидетелем двух пышных юбилеев королевы – золотого, отпразднованного в 1887 году, и бриллиантового, отпразднованного в 1897 году. Черчилль всегда оставался непоколебимым, бескомпромиссным, страстным патриотом, убежденным в том, что провидение доверило британским руководителям благословенную землю, хранительницу мировой цивилизации и прогресса. Вот почему черчиллевское понимание патриотизма было поистине сакральным. Бесспорно, его патриотизм не раз плавно переходил в национализм или в империализм, однако никогда – в демагогическую, тривиальную ксенофобию.

Вот почему на протяжении всей своей карьеры Черчилль гнал от себя мысль о неизбежном упадке Британской империи. Показательный тому пример: именно эту тему он выбрал для своего первого выступления перед собранием консерваторов в 1897 году. «Немало найдется людей, – говорил тогда Черчилль под восторженные рукоплескания слушателей, – утверждающих, что в этом году, когда мы празднуем юбилей нашей королевы, Британская империя достигла зенита могущества и славы и что отныне мы неизбежно вступим в полосу упадка, как это было с Вавилоном, Карфагеном, Римом... Не слушайте это воронье, накликающее беды и несчастья. Изобличайте во лжи их карканье, доказывайте собственными поступками, что силу и жизнелюбие нашего народа не искоренить, так же как и нашу решимость заставить уважать Империю, доставшуюся нам в наследство» [425]425
  Bath Daily Chronical, 27 июля 1897 г. См. также Copanion Volumes I, том второй, с. 774.


[Закрыть]. В самый разгар войны, сразу после победы при Эль-Аламейне, старый волк британской политики развил эту мысль во время торжественной церемонии, состоявшейся в символическом месте – лондонском Сити: «Я стал первым министром короля не затем, чтобы руководить процессом ликвидации Британской империи. Для этого, если однажды такая необходимость возникнет, пусть поищут кого-нибудь другого, а пока, раз уж у нас демократическое государство, я думаю, следовало бы спросить мнение народа» [426]426
  У. Черчилль, WarSpeeches, том третий; перевод на фр., LaFinducommencement, с. 219 (выступление У. Черчилля в резиденции лорда-мэра Лондона 10 ноября 1942 г.).


[Закрыть].

* * *

Как уже было сказано выше, Черчилль верил не только в Империю и Англию, но и в науку и технический прогресс. И все же его любовь к науке и прогрессу была значительно слабее его страстной любви к родине. Вспомним, ведь система взглядов Черчилля формировалась в основном в конце XIX века, то есть в викторианскую эпоху, когда идея прогресса была ключевой. Эта идея была тесно связана с процветавшим тогда в Англии сциентизмом: считалось, что знание сделало человеческую власть безграничной, крепла уверенность в грядущей победе разума и науки над невежеством, предрассудками и старыми верованиями. К этому оптимизму прибавился активно насаждавшийся морализм, который, как многие хотели думать, сочетал в себе добро и истину.

Вот в какой атмосфере вырос Черчилль. Идеям своего детства он волей-неволей оставался верен всю жизнь. В возрасте семи лет он уже с восторгом проводил первые в жизни опыты по смешиванию газов. Позднее химия стала одним из предметов, по которым он успевал и за счет которых поступил в Сэндхерст [427]427
  См. У. Черчилль, My Early Life, с. 33.


[Закрыть]. Прогресс проник и в повседневный быт Черчиллей. Особняк лорда Рандольфа Черчилля в Уэст-Энде стал первым частным домом в Лондоне, освещенным электрическими лампочками [428]428
  См. Э. М. Лоу, «Churchill and Science» в книге Чарлза Ида Churchill by his Contemporaries, London, Hutchinson, 1953 г., с. 442.


[Закрыть].

Неудивительно, что любопытство Черчилля всегда было возбуждено, а его богатое воображение вечно рисовало ему какие-то удивительные картины. Он всегда испытывал повышенный интерес к новым механизмам, всевозможным техническим новинкам, к изобретениям и нововведениям, начиная с танка времен Первой мировой войны и заканчивая радаром и системой «Ультра», нашедших применение в борьбе с фашизмом. Кроме того, не стоит забывать о фантастических планах, один за другим рождавшихся в его изобретательном уме. Так, в 1943 году Черчилль разработал план «Хабакук», состоявший в том, чтобы превратить айсберги в плавучие непотопляемые базы военной авиации, покрыв их сверху огромными настилами из замороженных досок. Однако этот план сразу же был отвергнут благоразумными экспертами [429]429
  См. Мартин Гилберт, седьмой том «официальной биографии», RoadtoVictory 1941—1945, с. 446.


[Закрыть].