Текст книги "Ночь в Кэмп Дэвиде"

Автор книги: Флетчер Нибел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

– А мне это, представь, не нравится, – вздохнул Бразерс. – И я хочу, чтобы сенатора Маквейга держали под постоянным наблюдением, чтобы вы просто глаз с него не спускали. Продолжайте дознание, Лютер, только, ради бога, осторожнее. Может с ним и всё в порядке, но только знаешь, что я тебе скажу?

– Что, шеф?

– Если даже Гриском и прав, то Маквейг будет не первым свихнувшимся конгрессменом в этом чёртовом городе.

ГЛАВА 8. ОБЫЧНОЕ ДОЗНАНИЕ

Агитационная кампания по избранию Маквейга вице-президентом неслась вперёд, как парусник, и напор ветра усиливался с каждым днём. Председатель демократической партии штата Висконсин заявил, что он будет поддерживать кандидатуру сенатора Маквейга. Днём позже сенатор от демократической партии Висконсина, единственный представитель этого штата в Сенате, и все делегаты Висконсина в Конгрессе заявили о своей единодушной поддержке этой кандидатуры. В Грин Бэй открылся ещё один агитационный пункт по избирательной кампании в пользу Маквейга (такой же агитационный пункт уже действовал в Милуоки). По всей стране циркулировали воззвания, призывавшие вписывать в избирательные бюллетени имя Маквейга как единственного достойного кандидата в вице-президенты от демократической партии.

Председатель национальной демократической партии Джо Донован сначала отказывался отвечать на вопросы корреспондентов, но под всё возрастающим давлением и ему пришлось созвать пресс-конференцию. Он категорически отрицал, что национальный комитет поддерживает Маквейга. Когда же корреспонденты стали доказывать обратное, ссылаясь при этом на утверждение председателя демократической партии в Эпплтон-сити, что Донован сам звонил ему по телефону с просьбой поддержать кандидатуру Маквейга, Донован заявил корреспондентам, что лидеры демократической партии в Эпплтоне неправильно его поняли. Он всего-навсего заверил руководство демократической партии штата Висконсин, что ни одна кандидатура не вызовет недовольства со стороны Белого дома. Хотя право окончательного выбора президент сохраняет за собой, тем не менее, он приветствует любое движение в стране в пользу любого кандидата.

Что же касается пресс-конференции самого президента, устроенной две недели спустя после официального извещения, что Патрик О’Мэлли не выставит свою кандидатуру на следующих выборах, то она почти целиком была посвящена вопросу о будущем вице-президенте.

– Как я уже заявил, – сказал Холленбах, – я сократил список возможных кандидатур до семи человек, но, как демократ, я всегда во всём советуюсь со своей партией. Поэтому в течение оставшегося до выборов срока я намерен самым внимательным образом прислушиваться ко всем советам. Если у демократов Америки имеется своя кандидатура на этот пост и они мне её укажут, то я не оставлю их совет без внимания, хотя и сохраню за собой право окончательного выбора, в зависимости от того, как сложатся обстоятельства. В настоящий момент я ещё не могу сказать ни «за», ни «против» кого бы то ни было.

Интерпретация прессы: полная поддержка кандидатуры Маквейга.

Сделавшись постоянной мишенью репортёров, Джим старался, чтобы десятки интервью, которые ему приходилось давать, как можно меньше отличались одно от другого. Да, он очень ценит поддержку многочисленных друзей и доброжелателей в Висконсине, но ведь только президенту принадлежит исключительное право выбора. Режиссёр программы «Встречи с прессой» умолял его выступить по телевидению, но Маквейг наотрез отказался, объяснив, что такое выступление поставило бы его в положение кандидата, коим он не является. Заметка об этом отказе появилась в утреннем выпуске газеты «Вашингтон пост», и президент Холленбах позвонил Маквейгу, как только прочитал её, оторвав сенатора от завтрака.

– Вы совершенно правильно поступили, Джим. – Его задушевный топ в восемь часов утра был не слишком уместен, и Маквейгу свело скулы.

– Нечего вам показываться на экране. Кампания в вашу пользу и без того развивается достаточно быстро. Я очень доволен, всё идёт именно так, как я предсказывал.

– Благодарю вас, мистер президент, но должен сказать, мне это притворство не по душе. Мне надоело врать всем и каждому.

– Ну, это уже простая механика, Джим. Что мне сейчас нужно от вас – это чтобы вы уже начали серьёзно задумываться над «Великим планом». Скоро нам с вами снова предстоит обсуждать его долго и обстоятельно. У меня созрели новые идеи, которые мне необходимо на вас проверить.

– Хорошо, сэр. Мне очень хотелось бы поскорее узнать о них.

Звонок президента снова пробил брешь в чувстве нереальности происходящего, которое, как корка, образовалось над глубинами опасений Джима. Последние несколько дней он чувствовал себя совсем как в доброе старое время. Возбуждение от того, что он оказался в центре политической интриги, искусная защита и нанесение ответных ударов на встречах с представителями прессы, телефонные звонки политических деятелей со всех концов страны, растущие требования выступить перед общественностью, иногда за баснословные гонорары – всё вместе взятое заставило его забыть о страшных подозрениях. Они оказались вытеснены суматохой выборного года; среди крикливых репортёров и беспрестанных телефонных звонков Маквейг снова почувствовал себя в своей тарелке. На размышления у него теперь не оставалось времени.

Но телефонный звонок президента, напоминание о «Великом плане» мгновенно повергли его в прежнее состояние мрачного отчаяния. Если, как предположил Гриском, речь шла о временном психическом расстройство, то как же понять это затянувшееся фантазирование о сверхсоюзе? Так значит, всё-таки существует мрачный мир Аспен-лоджа с его щёлкающими вычислительными машинами, регистрирующими каждый телефонный разговор, со зловещими видениями боевого союза всех наций и с мелочной пугающей яростью против О’Мэлли, Дэвиджа и Спенса – троих порядочных людей, которые не замышляли ничего дурного?

Джим рассеянно вышел из дома, забыв поцеловать на прощание Марту.

Выехав на Джордж Вашингтон-паркуэй, он опустил стёкла, и в машину ворвался прохладный утренний ветерок, донёсший слабый запах весны. Мрачные мысли не покидали Маквейга и давили на него тяжёлым бременем, не давая наслаждаться прелестью мартовского дня. Он опять чувствовал себя неуверенно, словно перед ним медленно вырастала стена.

Итак, Поль Гриском ничем ему не помог. Да ещё решил, что это сам Маквейг нуждается в помощи психиатра. А этот странный визит Лютера Смита! Зачем понадобилось агенту Секретной службы допрашивать сенатора Соединённых Штатов, если только не… Неужели Смит, и правда, подозревает, что Маквейг замыслил недоброе против президента? Да нет, абсурд. Кто мог забрать себе в голову такую нелепую мысль? Но зачем тогда этот визит? И вообще, почему состояние президента интересует только одного Маквейга? Он со многими беседовал в Сенате, осторожно и невинно вплетая вопросы по ходу беседы. И ни один человек не намекнул, что он заметил что-то странное в поведении президента. Неужели те две ночи в Кэмп Дэвиде были сном? Джим усмехнулся. Ничего не скажешь, тонкий из него получился конспиратор, прямо как водитель самосвала. Пока всё, чего он достиг, – это возбудил подозрения против самого себя минимум у двух людей: у Грискома и Смита.

Объезжая переход у Мемориэл-бридж, Джим взглянул в зеркальце на ветровом стекле и заметил следовавший за ним серый «седан». «Седан» этот ничем не отличался от сотен других таких же, но что-то в нём показалось вдруг сенатору смутно знакомым. Огибая Линкольн Мемориэл, он снова посмотрел в зеркальце. Серый «седан» упрямо следовал за ним. За рулём сидел щеголеватого вида молодой человек в модной серой шляпе с короткими полями. Ну, конечно, теперь Маквейг всё вспомнил. В последние дни он уже много раз видел позади себя серый «седан», но до сих пор этот факт как-то проходил мимо его сознания. Лицо водителя он разглядеть не мог, но наклон головы и шляпа хорошо запечатлелись в памяти. Неужели за ним следят? Не может быть! Перед старинным зданием Морского министерства Маквейг свернул налево и поехал по 17-й улице в направлении к Пенсильвания-авеню. Теперь он уже не спускал глаз с зеркальца, – серый «седан» тоже свернул на 17-ю. Когда Маквейг повернул направо – водитель в модной шляпе повторил манёвр.

Освещённые ярким солнцем, оба автомобиля проехали мимо Белого дома. Чёрт побери, его действительно преследуют!

И вдруг в голове сенатора точно сложились кусочки китайской головоломки, бессмысленные, казалось бы, сочетания составили вдруг разумное целое. Он вспомнил, что в последние дни видел этого молодого человека в модной шляпе с короткими полями несчётное количество раз. Тот с равнодушным лицом стоял рядом с сенатором у прилавка аптеки в Мак-Лине, стоял за ним в очереди в цветочном магазине на Коннектикут-авеню, где Маквейг покупал цветы Марте, был он и в фойе кинотеатра, когда Маквейг водил Чинки на новый фильм. Да, теперь он в этом уверен. И потом, на одном из последних заседаний Сената он тоже видел поблизости это молодое лицо.

Теперь он постоянно переводил взгляд на зеркальце. Серый «седан» всё время следовал за ним, не допуская между ним и собой больше двух машин. Когда Маквейг свернул к подземному гаражу Сената, «седан» быстро проехал дальше, снижая скорость.

Сознание, что он находится под наблюдением неизвестных лиц, возможно агентов ФБР, ещё больше усилило в Маквейге настроение мрачной подавленности. Он понимал, что ему следовало либо возмутиться, либо расхохотаться. Тот факт, что сенатора Соединённых Штатов и кандидата в вице-президенты страны преследуют сыщики из ФБР, действительно, можно было расценивать либо как зловещий, либо как смехотворный. Но Джим не мог стряхнуть мрачное оцепенение, он чувствовал себя слабым и беспомощным, словно он медленно скатывался в бездонную пропасть. Рассеять это уныние не смог даже кипучий рабочий день. Он диктовал письма влиятельным избирателям, толковал с Флипом Карлсоном, ответил на десяток телефонных звонков и принял три группы посетителей, включая депутацию студентов-четверокурсников из Айовы, наполнивших его кабинет свежей, розовощёкой юностью. Произошёл даже один комический инцидент, позволивший ненадолго отвлечься от невесёлых мыслей.

Джессика Байерсон, приторная толстуха, которая уже несколько лет осаждала все приёмные Сената, охваченная твёрдой решимостью заставить Конгресс признать белую хризантему национальной эмблемой страны, ловко проскользнула мимо служащих в приёмной и без доклада впорхнула в святая святых – в кабинет сенатора. При виде её он так и подпрыгнул, ибо миссис Байерсон, или «бабуся», как прозвали её в Сенате, прославилась именно такими неожиданными налётами на государственных деятелей. Он выпроводил её в коридор, схватив дородную даму за оба локтя и подталкивая её впереди себя, как тяжело нагруженную телегу. Закрывая за ней дверь, он услышал астматический протестующий хрип. Но даже эта интерлюдия, потребовавшая от него истинного мужества, не могла прогнать мрачного настроения Маквейга. Мысль о том, что за ним следят сыщики-профессионалы, не выходила из головы.

Когда прозвенел звонок на заседание Сената, он устало направился к вагончику подземки, то и дело настороженно оглядываясь по сторонам. Сидя за столом в сенатской комиссии, он никак не мог сосредоточиться на разбираемом вопросе, хотя речь шла о политике повышения оборонспособности США – тема, близко его касавшаяся. Вместо того чтобы слушать дебаты, он оглядывал галереи, всматривался в лица… Маквейг понимал, что бесполезно жаловаться на то, что за ним следят, или, по выражению детективных романов, «висят у него на хвосте». Кто поверит ему, если он расскажет об этой слежке? Он увидел сидевшего во втором ряду Фреда Одлума. Одлум, хитроумный и сардонический старик лет семидесяти, был старшим сенатором от штата Луизиана, председателем комиссии по ассигнованию законопроектов и вероятно самым влиятельным лицом в Сенате. Допустим, Маквейг захочет разрешить свои сомнения и шепнёт Фреду на ухо, что за ним, за Джимом Маквейгом, ведут слежку. Старый Фред просто смерит его взглядом своих выцветших, но всё ещё зорких ястребиных глаз и посоветует не прикладываться к бутылке, по крайней мере, до вечера.

Маквейг просидел так примерно час, перескакивая мыслями с Кэмп Дэвида на Пата О’Мэлли, а потом на молодых людей в модных шляпах. Вдруг он почувствовал, что за ним кто-то стоит, и, обернувшись, увидел служащего. Тот вручил ему клочок бумаги, на котором стояло: «Немедленно позвоните Брайярвуд, 9-8877. Очень срочно».

Номер телефона Риты. Той самой Риты, которая грозилась вызвать полицию и корреспондента Ассошиэйтэд пресс, если Маквейг когда-нибудь посмеет снова позвонить ей. Теперь она сама хочет говорить с ним. Он вышел из зала и, не решаясь звонить из гардероба демократического крыла Сената, позвонил из платного автомата в коридоре.

– Мне немедленно надо тебя видеть, – сказала она. В первое мгновение он даже не узнал её голоса – резкого, не терпящего возражений.

– Сейчас идёт заседание Сената, Рита. Боюсь, что сегодня мы задержимся.

– Дело неотложное. Тебе лучше приехать сейчас же.

– Почему ты дома в такое время дня?

– Я неважно себя чувствую. – Голос был безразличный, она явно не искала его сочувствия. – Случилось нечто отвратительное, Джим, и это касается нас обоих. Я не могу говорить об этом по телефону.

Маквейга как громом поразило. Господи, да она беременна. Ладони его мгновенно вспотели, ноги ослабли.

– Вообще-то я должен следить за дебатами, но я приеду сразу, как только удастся.

– О’кэй. – Она бросила трубку, даже не попрощавшись.

Был уже четвёртый час дня, когда Маквейг быстро поднялся по ступенькам дома на Оу-стрит, поставив свой автомобиль на новом месте, около Джорджтаунского университета. Отъехав от здания Сената, он опять увидел серый «седая» и твёрдо решил во что бы то ни стало от него отделаться. Он двинулся по центральному шоссе на Балтимору, быстро проехал по кругу и устремился в обратном направлении, сделав несколько крутых поворотов в жилом районе самой северной части города, довольно далеко от Джорджтауна. Три квартала, которые ему пришлось пройти от места стоянки до дома Риты, показались ему десятью милями, но, к своему облегчению, он больше не увидел позади себя молодого человека в модной шляпе.

Рита встретила его в строгом чёрном платье с кружевным воротничком. На ней были всё те же тесёмочные сандалии, но Джим заметил, что ногти на ногах были не накрашены. Забыла она и накрасить губы. Кивком головы она показала ему на деревянный стул с прямой спинкой. Раньше Джиму никогда не доводилось бывать в этой маленькой гостиной. Вид у комнаты был нежилой, воздух затхлый, китайские безделушки на стенной полке были покрыты пылью. Рита уселась на маленькую кушетку напротив и посмотрела на него. Она даже не улыбнулась.

– Разговор этот для меня так же неприятен, как и для тебя. Поэтому я сразу же перейду к существу дела.

– Рита! Я непременно что-нибудь сделаю. Неужели ты сомневалась? Первое, что необходимо сделать, это немедленно показаться лучшему специалисту.

– Какому специалисту? О чём ты говоришь? Откуда ты взял, что я больна? Мне не нужен врач.

– Как это не нужен? Сколько это у тебя уже продолжается? Когда ты первый раз заметила?

– Что заметила? – холодно переспросила она. – Может, ты всё-таки соблаговолишь говорить по-английски?

– Хорошо. Сколько уже времени ты подозреваешь, что беременна?

– Беременна?!

Она резко откинула голову и нервно рассмеялась:

– Очень лестно. Наконец хоть что-то, касающееся лично меня, заставило тебя призадуматься. Нет, мистер сенатор, ребёнка у меня не будет ни от вас, ни от кого другого. С этой проблемой я, слава богу, в состоянии справиться сама. Вот ты лучше скажи, что мне делать с другой проблемой, которая касается нас обоих.

Джим постарался скрыть то облегчение, какое почувствовал при её словах. Сейчас ничего не могло быть хуже, чем беременность Риты Красицкой, абсолютно ничего. Он с трудом удержался от улыбки.

– Вчера вечером и сегодня утром меня навещали агенты. Тот, что был вчера, сказал, что он из ФБР. Утром ко мне пришёл агент Секретной службы. Оба хотели знать примерно одно и то же.

– Что, Рита, ради бога, что? – спросил Маквейг, заранее предчувствуя, какой последует ответ. Серый «седан»! Молодые люди в шляпах!

– Они хотели знать всё о тебе и обо мне. Агент ФБР был очень осторожен и вежлив, сказал, что это простое дознание. Потом немного помямлил и вдруг спросил напрямик, приходил ли ты когда-нибудь ко мне сюда. С минуту я колебалась, а потом поняла, что ФБР врать бесполезно. У них свои методы проверки, а мне не хочется терять работу. Поэтому я сказала, что да, приходил. Он захотел узнать, сколько раз. Я ответила, что точно не помню, может, раз десять. Тогда он извиняется и спрашивает, были ли наши отношения интимными. Я послала его к чёрту. А про себя подумала: попробуй-ка установи, если тебе так надо.

– А что он?

– Ничего. Даже не улыбнулся. Задал мне ещё несколько вопросов, спросил, давно ли мы с тобою знакомы и тому подобное, и вскоре ушёл. Теперь, Маквейг, я хочу задать тебе вопрос. О нашей с тобой… дружбе я не обмолвилась никому. А ты?

– Никому.

Джим мгновенно вспомнил о Грискоме и о его небрежном признании, что он видел на Оу-стрит человека, удивительно похожего на Маквейга.

– Как же, в таком случае, пронюхало о нас ФБР?

– Поль Гриском живёт напротив тебя. На днях он говорил мне, что видел, как я выходил из твоей квартиры.

– Господи, какая мерзость! Так значит ФБР расспрашивало о нас Грискома, да? Но почему? Почему, хотела бы я знать?

– Понятия не имею, – сказал Джим. К нему опять вернулось знакомое чувство, как будто вокруг вырастает стена. С минуту они помолчали. Она пристально на него смотрела.

– У меня есть только один ответ, – сказал он наконец, – может статься, что Холленбах приказал произвести дознание в отношении тех людей, кандидатуры которых он рассматривает.

– Но этого не может быть! Этого ещё не проделывал ни один президент!

– Марк, вообще, не такой, как все, – ответил он. – Мы с тобой оба это знаем. И у него может хватить дерзости устроить слежку за сенатором Соединённых Штатов.

Его вдруг охватила страшная злоба. Что он, умолял, что ли, избрать его вице-президентом? Ведь это была целиком идея самого Холленбаха. И всё-таки президент до такой степени не доверяет ему, что напустил на него своих ищеек, словно он обыкновенный мошенник.

– Не очень-то удачное объяснение. Допустим, что в отношении ФБР это так и есть. Но как ты объяснишь визит Секретной службы? Какое это имеет отношение к ФБР? Разве служба занимается такими дознаниями?

– А что понадобилось агенту Секретной службы?

– Нет, сначала ты ответь на мой вопрос. Как могло случиться, что мною заинтересовалась служба?

– Этого я не могу тебе сказать, детка. – Слово сорвалось у него по привычке.

– Не смей называть меня деткой! Отвечай на мой вопрос!

– Честно, Рита, откуда мне знать? Я даже догадаться не могу, ты ведь ничего мне не рассказываешь.

– Он спрашивал меня то же самое, что и тот тип из ФБР. Давно ли мы с тобой знакомы? Была ли это любовная связь? Оставался ли ты ночевать? Ты просто не представляешь, как отвратителен, как унизителен был весь этот допрос! Меня точно раздевали. И особенно унизительно это было потому, что я хорошо знаю агента.

– Вот как?

– Да. Его зовут Лютер Смит. Я его давно знаю, и он мне даже нравился. Теперь он, конечно, думает, что я дешёвая шлюха!

Она бросилась на кушетку, плечи её затряслись от рыданий. Джим подошёл и ласково положил ей на плечо руку, но она отпрянула:

– Не смей ко мне прикасаться!

Успокоившись, она взяла предложенный Джимом платок:

– Как же ты всё-таки объяснишь этот визит, Джим?

– Просто не знаю, что и думать. – Он сам чувствовал, что это звучит неубедительно, но не мог же он рассказать ей о нелепых, фантастических ночах в Кэмп Дэвиде и о всех своих сомнениях? Она ни за что бы ему не поверила, да он и не станет рассказывать об этом, пока сам во всём не удостоверится. Так, значит, это правда? За ним действительно следит Секретная служба! Значит у Лютера Смита, а возможно, и у самого Бразерса есть причины сомневаться в лояльности Маквейга? Им известны его посещения Кэмп Дэвида, известно, что он посылал Карлсона в Ля Бёлль. Они, возможно, решили, что Маквейг что-то замышляет против президента. Он опять почувствовал себя одиноким, отрезанным от реального мира, того самого мира, в котором Рита оплакивает свою испорченную репутацию.

– Ничего не могу сказать тебе, Рита. Могу только обещать, что выясню всё во что бы то ни стало. И тогда дам тебе знать.

Она встала и посмотрела ему прямо в глаза. Её оливковое лицо, без губной помады и косметики, показалось ему постаревшим. Джиму стало жаль её, но он отметил, что она уже больше не вызывает в нём прежнего желания. Всё было кончено, страсть проржавела, как тонкое железо от слишком долгого пребывания на дожде. Рита теперь казалась ему совсем другой, беззащитной и жалкой.

– Прости меня, Джим, – сказала она. – Я сама всё это затеяла. Я всё время забываю, что это я первая позвонила тебе тогда. Ты ведь даже не хотел и приходить, помнишь?

– Только без сожалений, Рита! Ты же помнишь наше условие? И, прошу тебя, не волнуйся. Всё, несомненно, объясняется очень просто, и я сразу же позвоню тебе, как только разузнаю.

Она быстро поцеловала его в ямочку на подбородке:

– Спасибо, Джим!

Бросив враждебный взгляд на дом Грискома, Маквейг спустился по ступенькам. Затем он погрузился в невесёлые размышления и забыл осмотреться по сторонам. Поэтому он не заметил, что на углу квартала стоит молодой человек в шляпе с короткими полями. Не заметил он также их семейного «пикапа», в котором сидели Марта и Чинки. Автомобиль проехал мимо него как раз в тот момент, когда он направился в сторону Джорджтаунского университета.

– Смотри-ка, мам, – сказала Чинки. – Ведь это же наш папа!

Марта, не сбавляя скорости, посмотрела через плечо.

– Нет, Джейн, – быстро сказала она, – это не он, ты обозналась.

– Да нет же, мам, говорю тебе, это он. Как всегда, без шляпы, его шевелюра, его белое пальто из крокодиловой кожи. Да и походка его, смотри-ка! Давай-ка лучше остановимся и подберём его.

– Говорю тебе, ты обозналась, – твёрдо сказала Марта. – Твой отец сейчас в Сенате. Они там всё ещё заседают.

Она нажала на акселератор, и автомобиль рванулся вперёд. Чинки ещё долго смотрела в заднее стекло, стараясь разглядеть человека в белом пальто, быстро шагавшего по тротуару.