Текст книги "Ночь в Кэмп Дэвиде"

Автор книги: Флетчер Нибел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА 13. БУХТА ЗЕЛЕНОЙ ЧЕРЕПАХИ

На следующий день Маквейг появился в своей приёмной за несколько минут до восьми. В здании Сената никого не было, один только мальчишка лифтёр дремал в вестибюле над раскрытым учебником права. Шаги Джима отдавались гулким эхом по мраморному коридору, как будто проходил батальон солдат.

Ни один служащий его приёмной не приступал к работе раньше восьми тридцати, и Джим сидел теперь в своём кабинете один, окружённый портретами с автографами. На столе перед ним лежали аккуратные стопки писем, ожидавших ответа.

Он чувствовал себя совершенно разбитым. В голове гудело, белки глаз налились кровью, кожа зудела так, словно вот-вот начнёт сползать с него клочьями, – ощущение, которое обычно появлялось у него после долгой бессонницы.

Этой ночью он спал лишь урывками, и, как ни устраивался поудобнее, к каким способам заснуть ни прибегал, сознание не переставало работать. Когда перед самым рассветом он очнулся от тревожного забытья, ноги и руки его ломило от нестерпимой боли.

Ему снились сны, и они живо сохранились в его памяти. Ему снился президент Холленбах, задыхающийся от ярости и бросающий ему в лицо грозное обвинение в заговоре с целью свержения президента США. Не в состоянии долее сдерживаться, Джим набросился на Холленбаха, изо всех сил двинул его кулаком в скулу и вдруг с ужасом увидел, что рука прошла насквозь, проткнув череп. Когда он вытащил руку обратно, как мог бы вытащить её из ведра с водой, президент упал мёртвым. Потом появился Арнольд Бразерс. Он укоризненно цокал языком и качал головой, словно перед ним был набедокуривший мальчишка. Бразерс защёлкнул на сенаторе наручники и отвёз в тюрьму, в голую сырую камеру. Дверь камеры захлопнулась с пронзительным, безнадёжным скрипом. Джим уселся на стул и стал отчаянно ругать себя за то, что убил ни в чём не повинного человека, удивляясь, как это он мог до такой степени забыться.

Сидя теперь у себя в кабинете, Джим ещё испытывал весь ужас этого сна, хотя уже не помнил подробностей. Неужели этот сон был подсознательным предостережением? Неужели он действительно пытался причинить вред президенту Соединённых Штатов? Неужели уверенность в безумии Марка была не чем иным, как безосновательным предположением? Неужели сенаторы Никольсон, Одлум и Галлион правы и он выдумал то, чего не было на самом деле? Может, Марта, Гриском и шеф Бразерс тоню правы, может быть, разум его помутился и у него начались галлюцинации?

Всегда старательно избегавший всякого самоанализа, он теперь безнадёжно вяз в нём; Джим тщетно пытался разобраться в том, что именно побуждает его действовать и толкает на ничем не обоснованные выводы. И опять он так ясно ощутил петлю, стягивающуюся на шее, что даже завертел головой, пытаясь её сбросить. Нет, всё правильно, Маквейг, твёрдо сказал он себе. Безумен только Марк Холленбах. В достоверность его истории поверили два вполне здравомыслящих человека – О’Мэлли и Каваног. Спокойно, Джим, не торопись, делай только по одному шагу! Перестань паниковать! Вот так-то лучше.

Когда он надавил кнопку звонка, Роджер Карлсон влетел в кабинет мелкой рысцой и уже собрался было устроиться на привычном место, на углу письменного стола Джима, как вдруг увидел лицо сенатора и остановился как вкопанный:

– Господи, что с вами стряслось, Джим? Вы что, шлялись всю ночь по ресторанам? Да у вас такой вид, что вас сейчас и крысы жрать не станут!

Джим устало улыбнулся:

– Я здорово засиделся вчера вечером, Флип. Всё работаю над книгой о Холленбахе.

– В таком случае вы не иначе как пропускаете по бутылке перед каждым абзацем!

– Да нет, Флип, это у меня просто от бессонницы. Послушайте, Флип, мне надо, чтобы вы нажали на кое-какие кнопки в Пентагоне и достали мне личное дело Холленбаха во время корейской войны. Оно мне нужно для биографии. Если оно не очень длинное, то я, может быть, использую весь текст целиком.

Карлсон скрестил руки на груди и покачал головой:

– Перестаньте водить меня за нос, босс. Вы и не думаете писать о Марке. Правильно? Давайте-ка лучше выкладывайте всё начистоту. Что, в конце концов, творится на самом деле?

Изумлению Джима, казалось, не было границ:

– Что вы хотите сказать, Флип?

– Что вы блефуете.

– Да ничего подобного! Просто мне приходится сейчас проворачивать массу материала для книги о президенте. Не понимаю, что заставляет вас в этом сомневаться!

Карлсон поставил стул посреди комнаты и уселся на нём верхом:

– Слушайте, Джим, я пришёл к заключению, что всё это неспроста, слишком много загадочных вещей происходит в последнее время! Возьмём, например, этого агента ФБР, который рыскал здесь, в Сенате. Я просто уверен, что он хотел допросить меня о вас, иначе какого дьявола было ему назначать частную встречу? И представьте, именно после того, как вы звоните Холленбаху и отказываетесь стать вице-президентом, этот агент вдруг ни с того ни с сего отменяет нашу встречу! А как вам нравится агент Секретной службы, который явился меня допрашивать после поездки в Ля Бёлль? Он задавал мне такие замысловатые вопросы, словно подозревал, что мы с вами покушаемся на жизнь президента! Он залезал в такие подробности, которые определённо не нужны для «обычного», как он сказал, дознания! Он, например, спросил меня, составлял ли я для вас письменный отчёт, и я ответил, что да.

Джим не мог скрыть удивления:

– Боже мой, как я мог забыть об этом!

– В чём дело, Джим?

– Да ведь этот агент, Лютер Смит, заходил и ко мне и задавал тот же вопрос, а я ответил, что вы всё рассказали мне на словах и никакого письменного отчёта не было!

– Но почему вы это от него скрыли?

– Да потому, что ваш отчёт как раз лежал у меня на столе прямо перед его носом, и я боялся, что он попросит показать ему. Я, естественно, не хотел давать отчёт ему в руки. Теперь я всё понимаю: Смит донёс шефу Бразерсу, что я ему солгал, и теперь они и правда думают, что я…

Джим вовремя спохватился и сделал вид, что закашлялся.

– Что вы?..

– Да нет, ничего, я просто хотел сказать, что.

– Знаете, что я вам скажу, босс! Давайте играть в открытую! Скажите, до вас дошли какие-нибудь слухи, что у президента не все дома?

– Вы с ума сошли, Флип! Как вы только могли до этого додуматься?

– Просто, Джим, как я уже вам говорил, за последнее время случается много совпадений. Возьмём, например, мой отчёт. Разве не был Марк Холленбах довольно странным мальчишкой, а потом студентом? В моём квартале, по крайней мере, таких ребят не было, да и в студенческой корпорации тоже! Потом вдруг одно за другим идут эти два расследования и вас выбрасывают из бюллетеня, или, как вы говорите, вы снимаете свою кандидатуру! И заметьте, всё это после того, как я был совершенно убеждён, что Холленбах выберет именно вас!

– Я сам попросил его не иметь в виду моей кандидатуры.

– Знаю. Но всё это изучение личности Холленбаха! Вы как будто психоанализ производите! И вот теперь вам ещё понадобился его послужной список!

Маквейг напустил на себя непреклонный вид:

– Вот что я вам скажу, Флип! Ваш талант мгновенно обо всём догадываться на этот раз здорово вас подвёл. Я, действительно, пишу книгу о президенте. И больше ничего за этим не кроется.

– А я вам не верю! Увольте меня, если хотите, не верю, и всё!

– Ладно, ладно, нечего лезть на рожон. Займитесь-ка лучше послужным списком. Лучше всего, по-моему, действовать через полковника Джозефса, специалиста по военным кадрам. Если он заупрямится, напомните ему, как много мы для него когда-то сделали.

Карлсон поднялся, намереваясь идти, но потом, бросив на сенатора взгляд, выражавший одновременно недоверие и любопытство, сказал:

– Знайте, Джим, как только вы будете готовы рассказать мне обо всём, я к вашим услугам. И может, даже смогу ещё оказаться полезным.

Когда Карлсон прикрыл за собой дверь, Джим понял, что список дружески расположенных к нему людей, которые не верят ни одному его слову, увеличился ещё на одного человека.

В полдень на него навалилась усталость. Как ни странно, это его обрадовало: кровать с прохладными простынями казалась ему раем. Прозвенел звонок, призывавший его на очередное заседание Сената, но он не пошёл. Он известил своих сотрудников, что уходит домой, и покинул Сенат.

На пороге дома его встретила Марта.

– Я совершенно разбит, Марти! Я конченный человек, я немедленно ложусь в постель. И пожалуйста, чтобы никаких телефонных звонков!

– Это что, опять твои дела с президентом?

У него даже не хватило сил ответить, и он только махнул рукой. Марта схватила его за обе руки, с ласковой улыбкой глядя на его усталое лицо:

– Я уже всё решила, Джим!

– Вот как?

Он чувствовал себя так, словно ему дали снотворного и он вот-вот уснёт.

– Да, я решила. Мы уедем с тобой отсюда на несколько дней. Мы поедем на Багамские острова, в Бухту Зелёной Черепахи, и поживём в той тихой маленькой гостинице. Помнишь, как хорошо там было?

Он помнил. Они отмечали там пятую и десятую годовщину их свадьбы. Ему представилась водная гладь с её разноцветными бликами, сверкающая на солнце как огромная зелёная мозаика, представился резковатый, пропитанный запахом водорослей воздух. Он отрицательно покачал головой:

– Не могу, Марти. Когда-нибудь после.

Она сжала его руки и бросила на него умоляющий взгляд:

– Но почему, Джим? Ведь в апреле там так чудесно! Ты смог бы отдохнуть. Мы опять наблюдали бы заход солнца и бродили по берегу. Ты бы занялся рыбной ловлей. Прошу тебя, поедем, Джим! Ведь тебе это так необходимо!

А почему, собственно, нет? Она считает, что ум его помутился. Кто знает, может, она и права! Да и что ему сейчас делать в Вашингтоне? Кто станет его слушать? К кому бы он ни обращался, он никого не мог ни в чём убедить и только сеял пустые сомнения. Может быть, там, в новой обстановке, в тёплом, ласковом климате, ему удастся продумать всё это получше? Конечно, Марта права, им надо уехать.

– Хорошо, дорогая. Только уж ты сама обо всём позаботься, пока я буду спать, ладно? Лучше всего достать билеты на ночной самолёт на Уэст Пальм Бич с тем, чтобы завтра же утром мы могли вылететь на Багамы.

– Хорошо, дорогой. Спи спокойно. А пока ты спишь, добрая фея взмахнёт рукой и унесёт тебя с собой в дальние страны!

В тот же вечер Марта спровадила Чинки к друзьям, а Джим позвонил Карлсону и, дав ему свой багамский адрес, предупредил, чтобы его ни в коем случае не тревожили, разве что будет объявлена война. Ночью они вылетели с международного аэропорта Даллас.

Бухта Зелёной Черепахи купалась в солнечных лучах и сверкала словно изумруд, когда Марта и Джим переправлялись туда с материка на стареньком, замызганном пароме. Паромщик, белый багамец с морщинистым лицом табачного цвета, оживлённо выкладывал события, происшедшие в бухте со времени их последнего приезда. Джим расстегнул ворот, распустил галстук и с наслаждением подставил лицо свежему встречному ветерку. Паром пересёк Уайт-Саунд, вошёл в бухту и остановился у причала внизу, под самой гостиницей.

Хозяева Блафхауза приветствовали Маквейгов как старых друзей. Гостиница представляла собой каркасный дом, выкрашенный в лимонно-жёлтый цвет, примостившийся на высокой горе среди диких виноградных лоз. Джим и Марта быстро переоделись в купальные костюмы и бегом спустились по коралловой тропинке к пляжу, расположенному на сто ярдов ниже гостиницы. В воде Джим резвился, словно дельфин, бросался на Марту, хватал её за пятки и тащил под воду. Потом они долго лежали, распластавшись на мелком, как пудра, песке, чувствуя, как тела их наполняются солнцем, и, прислушиваясь к лёгкому шороху фикусов и мадеровых деревьев. Джим уснул, но Марте скоро пришлось его разбудить, так как спина его стала розоветь под жгучим полуденным солнцем. Потом они опять плавали в солёной воде бассейна позади гостиницы, пили коктейли с хозяевами и с четырьмя другими гостями. Затем последовал обед при свечах в старинных канделябрах. Особенно вкусным было густое красное вино, оставлявшее на языке терпкий привкус.

Кроме них, в гостинице поселились ещё две молодые пары, одна из которых, несомненно, проводила тут свои медовый месяц. Молодожёны украдкой держались под столом за руки и обменивались страстными взглядами, когда думали, что на них не смотрят. Вторая пара, очевидно, не была обременена брачными узами, так как зарегистрировалась в гостинице под маловероятной фамилией Годспид, которая, собственно говоря, была не фамилией, а названием одного из парусников в Элбоу-Кэй. Когда к мистеру Годспиду обращались, он всегда отвечал как-то робко и неуверенно. Эти псев-до-Годспиды увлекались подводным плаванием и всё время проводили на берегу, копаясь в куче металлолома, состоявшей из шлангов, баллонов, подводных ружей, масок и моторов. Всем эти хламом они заняли большую часть пляжа. Оба были костистые, с огрубевшей и обожжённой на солнце кожей. Они столько ссорились друг с другом из-за ныряльных принадлежностей, что Марта предположила, что эти псевдо-Годспиды скоро затеют псевдоразвод.

Слушая пикантные предположения жены о дальнейших перспективах личной жизни подводной пары, Джим застёгивал пижаму и с наслаждением думал о том, что сейчас скользнёт в прохладную постель. С самого утра, с тех пор как они забрались сюда, в Бдафхауз, им овладела бездумная, приятная лень. О Вашингтоне он и не вспоминал. Он знал, что заснёт, как только доберётся до постели. Марта надела чёрную кружевную пижаму, перетянутую в талии поясом.

– Только не спать, Джим! Ты сейчас же отправишься со мной!

– Брось, Марти. Даже такой авантюристке, как ты, тут податься некуда. В десять здесь бодрствует одна только луна.

– В последнее время ты что-то слишком разговорился, Джим! Заткнись, надевай ботинки и шагом марш за мной!

Он покорно сунул ноги в туфли, и они рука об руку вышли из комнаты. В свободной руке Марта несла два полотенца. Над ними раскинулось куполом тёмное южное небо, на его чёрном бархате светили мириады звёзд. Луна над зарослями кустарника выглядела ненастоящей, словно её пришпилили там ради увеселительного вечера в каком-нибудь парке. Они крепко держались за руки и осторожно спускались по тропинке к пляжу. Когда Джим споткнулся о коралловый выступ и выругался, Марта тихонько на него шикнула. На песке и в воде мерцал призрачный лунный свет. Океан успокоился и с мягким шуршанием набегал на берег. Марта стянула кружевную пижаму и бросила её на песок. Потом положила руку на бедро и сделала медленный и плавный пируэт:

– Ну что, Джим, попробуй скажи, что всё это выглядит менее заманчиво, чем массивные телеса миссис Риты Красицкой!

Он смотрел на неё словно заворожённый, а она обернулась к нему и дерзко тряхнула головой. При упоминании о Рите, его охватило острое сознание вины перед женой за нелепую прихоть чувственности, толкнувшую его на измену. Но он был не только любящим мужем, он был мужчиной и понимал, что Марта бросает вызов его самолюбию. Тело Марты казалось ему сейчас необыкновенно соблазнительным – безукоризненная скульптура из плоти и крови. Она стояла перед ним такая стройная и подтянутая: гладкая кожа, белые бёдра, слабо мерцающие в хрупком лунном свете, на лице – дразнящая улыбка…

Молча дождавшись, пока он разденется, она схватила его за руку и потянула к воде.

Бархатные ночные волны плавно катились к берегу и нежно ласкали тело. Джим попытался обнять Марту в воде, но она быстро увернулась и, сделав несколько стремительных взмахов, уплыла от него, осыпав его мелкой водяной пылью. Несколько минут не прекращалась эта гонка. Как только он касался её, она как дельфин ускользала и быстро отплывала в сторону. Наконец ему удалось крепко схватить её за плечи и притянуть к себе. Прикосновение к её телу в воде, никогда прежде не испытанное, пронизало его почти невыносимым желанием. Стоя по пояс в воде, они осыпали друг друга поцелуями, до боли сжимая друг друга в объятиях. Тихо посмеиваясь над этим внезапно охватившим их приступом страсти, они медленно побрели к берегу. Там, на берегу, они слились в одно целое, думая только о том, чтобы это никогда не кончалось. Страсть сжигала их лихорадочным огнём, они чувствовали всепоглощающий, безмерный голод… Наконец Марта пронзительно вскрикнула и почти без чувств откинула голову ка песок.

Потом они долго лежали безмолвные и опустошённые, всё ещё сжимая друг друга в объятиях, задыхаясь от запаха пота, песка и солёной воды. Джима вдруг пронизало острое сознание вины перед Мартой. Он жестоко бранил себя за то, что очертя голову бросился в тот чувственный омут, водоворот, унёсший его тело и разум и ограбивший Марту, на долгие месяцы лишив её мужа. Только человек, одержимый безумием, мог так подло грабить свой собственный дом! Раскаяние ещё долго пожирало его, разъедая душу, как кислота, но потом постепенно исчезло, растворившись в глубокой нежности. Он ласково провёл ладонью по её горлу:

– Марти, ради бога, прости меня за всё, что я натворил! Я так люблю тебя!

К его удивлению, она в ответ только улыбнулась и, ласково погладив его по лицу, быстро поднялась. Потом отыскала на песке полотенца и одно из них швырнула ему:

– Уйми-ка лучше свою страсть да хорошенько разотрись! А то схватишь ещё воспаление лёгких!

Они встали, и она приблизила к нему своё лицо. Её короткие волосы прилипли к голове мокрыми прядями, на лице, лишённом привычной косметики, было задорное выражение:

– Ну как, сенатор, не возьмёте ли вы меня в любовницы? Как вы считаете, я достаточно хороша для этого?

Он привлёк её к себе и осыпал жадными поцелуями:

– Боже, какая ты замечательная, Марта! Я на всё, на всё для тебя готов! Что ты хочешь?

Она вскинула голову и задумчиво посмотрела на небо:

– Да нет, ничего такого мне вроде не нужно, разве чего-нибудь из норки или из русских соболей. Ничего такого, понимаешь, чересчур показного.

– Господи, как же я люблю тебя!

– Этого мало, Джим! Ты должен меня боготворить!

Они весело рассмеялись и, держась за руки, поднялись по вьющейся тропинке в маленькую гостиницу, приютившуюся на своём душистом ложе из цветущих кустарников. Уже давно Джим не чувствовал себя таким безмятежно счастливым.

В последующие дни они превратились в шаловливую, непрерывно поддразнивающую друг друга парочку, наслаждавшуюся ярким солнцем и друг другом. Они не были похожи на обычных молодожёнов в их медовый месяц – ни телячьих нежностей, ни грустного томления, – они были веселы и счастливы. Они радостно встречали утро, ловили рыбу, плавали, ходили под парусом, бродили по деревушке Нью-Плимут, основанной здесь во времена Освободительной войны беглыми тори из Соединённых Штатов. Они осматривали рассыпающиеся памятники на старом кладбище, лениво слонялись у причала, наблюдая, как разгружаются шхуны, курсирующие между островами. Они шутили, валяли дурака, немилосердно разыгрывая друг друга, и каждую ночь тайком прокрадывались на пляж.

Так и проходили эти блаженные часы, вплоть до того злополучного вторника, когда Джиму позвонили из Вашингтона. Телефона в гостинице не было, но один владелец баржи имел на борту своего судна телефон, связывавший его с берегом. Джим спустился к причалу, чтобы ответить на вызов через Майами. Слышимость была отвратительная, в трубке непрерывно скрежетало и свистело, и Джиму приходилось напрягать слух, чтобы хоть что-нибудь разобрать. На другом конце провода он услышал голос Флипа Карлсона:

– Тут без вас произошли преинтереснейшие события, босс. И я подумал, что вы захотите быть в курсе.

– О’кэй, выкладывайте!

– Прежде всего, в ответ на наш запрос полковник Джозефс сообщил, что послужной список известного нам джентльмена среди микроплёнок в картотеке военных кадров США в Сан-Луи отсутствует.

– Отсутствует?

– Да. Несколько дней назад к нему приходил из Пентагона один малый по имени Андрейт и забрал эту микроплёнку. Джозефс, вообще-то, не должен был мне об этом говорить, но тем не менее сказал.

– А кто такой Андрейт?

– Я вижу, что ваша память начинает слабеть под жарким тропическим солнцем, босс! Бутч Андрейт – доверенное лицо нашего уважаемого министра обороны, Сида Карпера.

– Карпера? Вы в этом уверены?

– Абсолютно, и ещё одна интересная новость. Вы меня в это не посвящали, но вчера вечером вам звонили из библиотеки Конгресса и просили передать, что они всё ещё не могут предоставить в ваше распоряжение полный материал по вопросу о неспособности президента, потому что материал этот находится у другого лица.

– А они не сказали, у кого именно?

– Сказали. Эти материалы теперь у… – Карлсон назвал фамилию, но из-за плохой слышимости Джим ничего не разобрал.

– У кого? Повторите ещё раз, Флип! Ничего не слышно.

– У Карпера. У Сиднея Карпера.

Джима охватило страшное возбуждение.

Вся его сонливость слетела с него прочь, как использованная гильза от патрона.

– Мы завтра же прилетаем в Вашингтон, Флип! На последнем дневном самолёте из Уэст Пальм Бич. Встречайте меня в Далласе, слышите?

– Понял, босс. – Последовало короткое молчание. – Вы всё ещё не хотите рассказать мне об этой истории, босс?

– Потом, Флип, потом. – Джим чувствовал невероятное волнение, руки его тряслись. – Не могу же я говорить об этом по телефону! Не забудьте встретить нас в Далласе!

– О’кэй, босс. Если вас так интересует Карпер, то даже хорошо, что вы возвращаетесь именно завтра. Дело в том, что послезавтра этот самый Карпер будет отчитываться перед вашей подкомиссией.

Джим стремительно поднялся по тропинке в гостиницу, но, как ни быстро он шагал, мысли его летели ещё быстрее. Итак, Сидней Карпер копается в военно-послужном списке президента Холленбаха и читает материал но вопросу о неспособности президента США управлять страной! Почему? Неужели он тоже…

В дверях гостиницы его поджидала Марта. Она взглянула на мужа и по его отрешённому виду мгновенно поняла, что их второму медовому месяцу наступил конец.

Во вторник, в десять часов утра, Маквейг и два других сенатора, демократ и республиканец, уселись в чёрные кожаные кресла во главе длинного, покрытого зелёным фетром стола, за которым заседала комиссия Сената Соединённых Штатов по делам вооружённых сил.