Текст книги "Тайна «Силверхилла»"
Автор книги: Филлис Уитни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
Я смотрела на свой стынущий суп, испытывая мучительную неловкость за ее настойчивые попытки задобрить сына и поднять его настроение. Впрочем, Джеральд позволил себя отвлечь и довольно охотно заговорил об особенно примечательных предметах коллекции.
Прислушиваясь к его мягкому как шелк голосу, я от всей души хотела, чтобы за столом присутствовал Уэйн Мартин: он мог бы рассеять неприятную атмосферу, царившую во время обеда. Однако, по-видимому, Уэйн оставался в своих комнатах в другой части дома, за исключением тех случаев, когда его приглашали или он сам являлся по какому-либо особому поводу. Грохот рухнувшей стали все еще звенел у меня в ушах, и моя воля к активному действию была как бы приостановлена помимо моего желания. Как могла я что-либо сделать перед лицом проказливого безумия, на которое оказалась способной тетя Арвилла?
Когда мы покончили с супом, принесли жареную баранину. Джеральду подали мясо нарезанным на кусочки, и он аккуратно и ловко разделывался с ним, орудуя левой рукой. За едой он спросил, не желаю ли я утром осмотреть коллекцию. Его мать тут же окинула меня быстрым враждебным взглядом.
– Малинда улетает в Нью-Йорк утренним самолетом, так что у нее не будет на это времени, – сообщила она сыну. – Твоя бабушка уже распорядилась, чтобы Элден завтра отвез ее в аэропорт.
Тут мне представлялся случай, которого я так ждала. Мне удалось подавить все еще звучавшее в ушах эхо грохота от рухнувших доспехов и оживить свою волю к действию. Когда горничная принесла клубнику со сливками и, поставив возле тети Нины кофейный сервиз, скрылась в своей кухонной норе, я обратилась непосредственно к Джеральду:
– Мне бы очень хотелось увидеть коллекцию ювелирных изделий и вообще все, что вы пожелаете мне показать завтра. Я не уеду, не повидав бабушку Джулию, а для этого, как видно, потребуется некоторое время.
Хотя ей стоило немалых усилий добиться, чтобы руки не дрожали, тетя Нина налила из серебряного кофейника кофе в тонкую фарфоровую чашку фирмы «Споуд» и передала ее мне. Когда я взяла у нее чашку, она уперлась пальцами в скатерть по обе стороны от стоявшей перед ней десертной тарелочки и потянулась в мою сторону с характерным для нее серьезным видом.
– Послушайте меня, Малинда. Ваша бабушка считает, что вас надо немедленно отправить обратно. Пока вы в доме, она глаз не сомкнет, и мне придется сидеть возле нее. Ведь вы не можете не видеть, как ваше присутствие нарушило привычный распорядок нашей жизни. Хотя она высказала пожелание, чтобы вам ни о чем не рассказывали, я все же считаю своим долгом вас предостеречь, что в свое время ваша тетя Арвилла пыталась серьезно вам навредить, и, если она узнает, что вы здесь, она может попытаться снова это сделать. Вам повезло: вы отделались только шрамом на щеке после ее нападения на вас в прошлый раз. Мы все это помним и делаем все, что только возможно, чтобы вы не попались ей на глаза. Ради вашей же безопасности и ради нее самой мы хотим, чтобы вы завтра утром покинули Силверхилл и забыли об этом месте и о нас, так же как нам необходимо забыть о вас. Прошлого не исправишь. Ваша бабушка сумела организовать все таким образом, чтобы все мы могли сносно существовать. Если вы попытаетесь нарушить это равновесие, вам, быть может, придется самой же за это поплатиться. Здесь для вас нет ничего – решительно ничего!
Даже если бы в ее словах не звучала такая убежденность, я готова была поверить в те шокирующие вещи, которые она говорила об Арвилле. И все же я должна стоять на своем, иначе мне придется навсегда отказаться от поставленной цели.
– Если тетя Арвилла не помнит, что тогда произошло, какое это может иметь значение? – спросила я.
Джеральд неторопливо вмешался.
– Что она помнит и насколько быстро она забывает что-либо, этого не знает никто. Вы ведь видели номер, который она только что выкинула. Зачем? Какой разумной причиной мог быть продиктован подобный поступок?
Мне нечего было на это ответить.
– Если мама Джулия хочет, чтобы вы уехали, вам лучше всего уехать, – твердила тетя Нина.
– Мама хочет сказать, – вставил Джеральд, – что бабушка попросту управляет всей нашей жизнью. Я живу здесь, в Силверхилле, и я вынужден считаться с этим фактом. Я должен угождать бабушке, если хочу, чтобы все было так, как мне хочется. Вы, дорогая кузина, для нас табу. Так что же еще нам остается, как выставить вас вон?
Я упрямо смотрела в свою тарелку и молчала. Мое молчание явно нервировало тетю Нину. Она попыталась снова начать меня уговаривать, а руки ее тем временем непрерывно двигались между предметами, стоявшими перед ней на столе.
– Нет ни малейшего шанса на то, что ваша бабушка изменит свое завещание, Малинда. Если вы надеетесь на это…
Джеральд тихонько рассмеялся.
– Мама, не настолько же она глупа. Если бы имелся малейший шанс на то, что Малинда унаследует то, что должно перейти ко мне, я бы не сидел здесь и не беседовал с ней так дружески. Должен, однако, сказать вам, кузина, что в первую очередь меня интересуют не деньги и даже не священное предприятие Горэмов по производству бумаги. Что касается управления этими вещами, то оно находится в надежных руках. Что интересует меня – это сам дом и все, что в нем находится. Я знаю наши коллекции и разбираюсь в них лучше, чем когда-либо разбирались Джулия или Диа. Бабушке это известно. Она никогда не передаст их никому другому, даже если я вышибу у нее из головы засевшую там идею.
– Я… я в этом не уверена! – голос тети Нины словно бы надломился, и я снова ощутила страх, глубоко таящийся в душе этой женщины. Страх передо мной? Но это была попросту какая-то фантастика!
Кратковременная доброжелательность Джеральда испарилась.
– Я не подчинюсь планам бабушки на этот счет, что бы она ни предпринимала, – сказал он, обращаясь к матери. – А вообще-то она просто блефует. Ничего не изменится.
Наконец я обрела дар речи.
– Разумеется, не изменится – насколько это зависит от меня. Я не представляю угрозы ни для кого. Я сожалею, что мой приезд огорчил вас; я уеду, как только смогу. Но сначала мне необходимо увидеться с бабушкой. И мне надо повидаться с тетей Арвиллой. Я хочу узнать правду о том, что произошло, когда мама привезла меня сюда и когда произошел несчастный случай, изуродовавший мое лицо. Так что, если только вы не примените физической силы, чтобы выставить меня отсюда, я намерена остаться, пока не достигну этих трех целей.
Тетя Нина поспешила обидеться на мои слова. Дрожащей рукой она поднесла к губам салфетку и неуверенным голосом попросила извинить ее, после чего вышла из-за стола. Джеральд встал, чтобы проводить мать. Потом он вернулся. На лице его блуждала кривая усмешка. Я знала, что он никогда не поверит моим словам отречения, так же как не верила им тетя Нина. Оба были убеждены, что цель моего приезда выходила далеко за рамки того, что было мной сказано.
Однако, когда он заговорил, его слова меня удивили.
– Знаменитое рубиновое кольцо бабушки будет очень хорошо смотреться на ваших длинных пальцах, Малинда. У вас такое красивое строение рук. Вам надо будет как-нибудь примерить это кольцо. Возможно, наша бабушка даже завещает вам кое-что, Малинда. Какие-нибудь ценные подарки – если ее хорошенько уговорить.
Мне было ясно, куда он клонит, и я ужасно рассердилась.
– Я думаю, вы и уговорите ее?
– Вполне возможно, кузина. Иногда она ко мне прислушивается.
– А условие такое: после этого я покину Силверхилл и уже больше не стану вам докучать?
– Почему бы вам и не принять это условие? Для вас здесь нет ничего. Что же касается свиданий с бабушкой и тетей Фрицей, будь они даже возможны, это было бы пустой тратой времени.
Я начала отодвигать свой стул от стола, желая лишь одного – убежать от его возмутительной попытки подкупить меня, но Джеральд мягко передвинул в мою сторону кофейный сервиз.
– Пожалуйста, налейте мне еще чашечку… и себе тоже. А потом давайте перейдем ненадолго в комнату для приема гостей. Нельзя допустить, чтобы мы расстались на такой вот неприятной ноте и вы пошли к себе спать.
Я налила кофе далеко не твердой рукой и мы, захватив свои чашки, перешли в ярко освещенную комнату. Кто-то уже задернул матовые летние занавески, хотя на земле Горэмов, там, за океаном, ничего, кроме белых берез, быть не могло. Деревья напомнили мне более ранние замечания Джеральда, и я попыталась понять свое настроение с помощью новых вопросов.
– Что вы имели в виду, когда сказали, что тетя Арвилла видит Диа на чердачной лестнице?
– А разве это не самое подходящее место, чтобы его видеть? – ответил он легкомысленным тоном. – Ведь именно там он умер, и виновата в этом была тетя Арвилла. Впрочем, я не думаю, чтобы он был мстителен.
Сделав над собой усилие, я попыталась говорить небрежно.
– И что же предположительно там произошло?
– Мы точно знаем, что произошло, – ответил Джеральд. – После того как мой отец привез ее домой, положив конец ее триумфальной карьере на Бродвее, у Фрици произошел нервный срыв. Какая, наверное, это была замечательная девушка в те времена – до того, как бабушка Джулия духовно сломила ее. Я родился примерно в то самое время, когда все это произошло, так что я ее тогда не знал. Насколько мне известно, она, что называется, внутренне рассыпалась на мелкие кусочки и чуть не умерла. А потом, когда все считали, что она поправляется, Фрици поссорилась с дедушкой Диа и столкнула его с чердачной лестницы. От этого падения он умер, и никто из здешних обитателей никогда полностью не оправился после этой катастрофы. Фрици с тех пор стала сама на себя непохожа, а бабушка с утратой Диа потеряла все, что было дорого для нее в жизни. С тех пор она держится как можно дальше от дочери, хотя она – человек долга и постаралась сделать все, чтобы ее Фрици был обеспечен не только кров, но и уход. Разумеется, непомерная горэмская гордыня никогда не позволит ей поместить Арвиллу в соответствующее учреждение, где ей надлежало бы быть. Старый доктор Мартин, отец Уэйна, присматривал за ней, ну а теперь, конечно, на ее стороне здания живет Уэйн и в какой-то степени приглядывает за ней. Но всех нас страшно тяготит тот факт, что на руках у нас безумная старая женщина. Ну вот, теперь вы знаете всю историю, Малинда. Наверное, вы сочтете меня черствым, но я не считаю, что всех нас надо приносить в жертву кому-то, кто никогда не поправится…
Я сделала медленный вдох и заговорила таким же мягким тоном, как Джеральд.
– А что если все это было ошибкой? Что если тетя Арвилла в действительности никогда не сбрасывала своего отца с лестницы? Может, если сказать ей правду, появится надежда на ее выздоровление?
Джеральд смотрел на меня, не удивляясь и ничего не отрицая.
– Значит, это и есть то самое измышление, о котором твердит бабушка. Если ваша мать сказала вам именно это и если она потому и послала вас сюда, у вас еще больше оснований немедленно отправиться обратно в Нью-Йорк. Единственное, что Фрица ясно помнит о том времени, – это что именно она сделала. Если сейчас вы станете втолковывать ей что-то другое, она никогда в это не поверит, и, уж конечно, вы не избавите ее этим от общего душевного смятения. Оставьте ее в покое, кузина Малинда. Не ухудшайте положение еще больше.
Слова его звучали почти зловеще, хотя я подозревала, что он был гораздо больше озабочен своим наследством, нежели душевным здоровьем тети Арвиллы.
Я допила кофе и поставила чашку на низенький столик. Мне больше нечего было сказать. Если бы я могла сама увидеться с Арвиллой, может быть, поняла бы, что мне надлежит делать. Без сомнения, спустя столько лет разговоры тети Нины о грозящей мне опасности были преувеличены. Она просто хотела – так же, как и Джеральд, – припугнуть меня, чтобы я убралась поскорее.
Кузен предложил мне сигарету. Я отказалась, проследив за тем, как он сунул сигарету себе в рот и сам зажег ее одной рукой с помощью зажигалки с монограммой.
– А каким человеком был ваш отец? – спросила я. Вопрос мой был не вполне праздным. Любые ключи к прошлому, которые помогли бы мне понять моих необыкновенных родственников, могли пригодиться для разрешения моих собственных проблем.
Джеральд глубоко затянулся сигаретой. Я почувствовала, как он внутренне напрягся, и поняла, что вопрос мой был несколько провокационным. Мне вспомнилось, что Уэйн Мартин говорил, что отец Джеральда был атлетом.
– Он умер, когда я был еще довольно мал, несмотря на своем помешательстве на здоровье, – сказал он. – Я его слова помню, хотя, насколько я понимаю, он был тем, что именовали в те времена настоящим американцем. Если вы попросите маму, она покажет все завоеванные им награды. Кубки за все – начиная от бега на сто ярдов и кончая теннисными матчами. Собственно говоря, именно там, на теннисном корте, он и встретился с моей матерью. Можете себе это представить? У него был день отдыха, а может, он не считал ее противником, ради которого стоит себя утруждать, но так или иначе она одержала над ним победу в нескольких сетах. Понятно, он должен был положить ее на лопатки, и, как мне представляется, лучшим способом добиться этого было жениться на ней. Тем более что она сама происходила из хорошей семьи и считалась заманчивой партией. Вряд ли Генри Горэм мог проглядеть это обстоятельство.
Я ощущала неловкость, слыша плохо скрытую злобу в его словах. Похоже, он питал неприязнь к обоим своим родителям.
– Можете себе представить, как должен был разочаровать Генри такой сын, как я, – продолжал он. – Я подозреваю, он на дух меня не переносил. Но, вероятно, это и не так важно, потому что чувство было взаимным. Конечно, став старше и превратившись в настоящего бизнесмена, занятого предприятиями Горэмов, он бросил спорт. Это, я уверен, устраивало всех, хотя, я думаю, он очень докучал бабушке. Вот уж кто не был похож на Диа! Вы видели скромный камень на кладбище? – Джеральд протянул руку и злобно раздавил сигарету в пепельнице.
– Мама никогда не забывает стирать пыль с его спортивных трофеев, – добавил он. – Все это на многое проливает свет, как, по-вашему?
"На кого Джеральд действительно пролил свет, так это на себя самого", – подумала я, сознавая, что он намеренно пытался меня шокировать. По-видимому, ему хотелось, чтобы о каждом члене их семьи у меня создалось самое плохое впечатление. Мне страшно было даже подумать о том, что такой человек мог предпринять в отношении меня, если бы у него появились причины захотеть мне мстить. В настоящий момент, хотя он в это и не верил, никаких причин для мести у него не было, но, во всяком случае, я поняла, что он в этом доме мне не союзник.
Настороженное выражение моего лица вызвало у него неудовольствие. Он резко встал и снова изменил тактику.
– Поскольку вокруг нет никого, кто мог бы нам помешать, почему бы мне не показать вам мою ювелирную коллекцию сегодня вечером? – спросил он.
Подобное предложение я охотно приняла и с готовностью двинулась следом за ним в дальний конец парадного холла.
– Здесь раньше находилась задняя дверь старого дома, – сказал он, берясь рукой за круглую фарфоровую ручку. – Сейчас она ведет к тому крылу, которое дедушка Диа пристроил к дому. Осторожно: здесь три ступеньки вниз. Сейчас уже взошла луна, так что мне хотелось бы, чтобы вы увидели галерею без внутреннего освещения.
Он взял меня за руку, и я сошла по трем ступеням вниз в длинное помещение, вдоль одной из стен которого тянулись окна. Вернее, то, что я приняла за окна, пока не увидела, что одно из них отражает слабо освещенный холл позади меня, а следующее отбрасывает дугообразное отражение залитого лунным светом сада дома: зеркало, отражающее зеркало, которое отражает окно, – это была бесконечная цепь сбивающих с толку картин. Настоящие окна, очевидно, выходили в сад, о котором мне говорил Элден Салуэй, и мне были видны его белые дорожки, извивавшиеся между растениями, казавшимися в лунном свете совершенно бесцветными. И все-таки у меня не было полной уверенности, вижу ли я что-то реальное или лишь его отражение. Даже глядя на светлые китайские ковры у меня под ногами, я замечала лежащие на них тени – грациозные тени оконных арок и изощренно изогнутые пилястры, которые еще больше усиливали впечатление чего-то увиденного во сне, нереального. Здесь все было иным, чем в действительности. Даже мой кузен, казалось, изменился, видно, и на него лег отсвет зеркальной иллюзии.
– Галерея постоянно изменяется соответственно тому, как меняется освещение, – сообщил Джеральд.
– Дедушка Диа мог бы стать художником, если бы захотел, но он предпочел создавать свои картины с помощью света и тени, а также пользуясь зеркалами, окнами и открытыми пространствами. Когда я был ребенком, мне позволяли здесь играть, потому что я был очень осторожен и ни разу ничего не разбил. Мне иногда кажется, что именно это место произвело в моем сознании путаницу относительно того, что существует реально, а что – нет. Пожалуй, я даже стал отдавать предпочтение иллюзии.
В словах Джеральда ощущалось какое-то противоречие, и хотя я не могла испытывать к нему симпатии, я ощущала какое-то внутреннее родство с ним, очень хорошо понимая, как легко бывает предпочесть иллюзию реальности, – как это было соблазнительно легко!
Эта мысль побудила меня быстро оглядеться вокруг и отыскать настоящее окно между многими отраженными, я подошла и остановилась около него, чтобы немного освободиться от тумана. Галерея дедушки оставила у меня удручающее чувство внутреннего смятения. На самом деле я не желала никаких иллюзий. Мне не хотелось походить на Джеральда и отступать перед тем, что ждало меня в реальном мире, какими бы страданиями мне это ни грозило. Галерея с ее волшебным узором, сотканным из света и тени, и лунным сиянием, серебрившим персидские ковры, была непередаваемо прекрасна, но под всей этой красотой, возможно, скрывалось ужасное безобразие. Внезапно я почувствовала непреодолимое желание прикрыть чем-нибудь зеркала и распахнуть все окна.
Я понимала, что необходимо обратиться лицом к внешнему, реальному миру, и сделать это надо было быстро. Может, для того я и приехала сюда, чтобы избавиться от тенеподобных имитаций жизни. Когда я узнаю правду, какой бы она ни была, я смогу уверенно выбирать между реальностью и иллюзией, между отступлением и более смелой пробой своих сил.
Из окна мне был виден частокол изгороди, сверкавшей под луной белым светом, – изгороди, которая ограждала сад со всех сторон от наступавших на него сосен и берез. Здесь по крайней мере березы не могли теснить дом или заглядывать в окна этой галереи. Слева между деревьями было расчищено пространство, открывавшее вид вдаль, – и я увидела, что Диа умел создавать картины, используя окружающий пейзаж и превращая естественные виды в часть дома. Там, на этом расчищенном пространстве, видна была гора Абенаки, вонзавшая свою черную скалистую громадину в бледное от лунного света небо, – Гора, на фоне которой прошло детство моей матери. Она-то по крайней мере была чем-то твердым и неподатливым, и в то же время, глядя на нее, я испытывала воодушевление, словно мне было обещано избавление от давней боли.
Джеральд позади меня повернул выключатель, и длинная галерея, залитая янтарным светом, сразу ожила. В одно мгновение таинственная заоконная даль превратилась всего лишь в обшитую темными панелями стену, прорезанную настоящими окнами. Зеркала теперь отражали "туда и обратно", повторяя друг друга, внутренность комнаты, так что создавалось впечатление, что стоишь в громадном зале, чьи горки и столы, хрустальные вазы и нефритовые украшения, фарфор, медь и слоновая кость без конца повторялись, так же как без конца повторялись фигуры Джеральда и моя. Здесь, по всей вероятности, были собраны наиболее драгоценные предметы, когда-либо приобретенные дедушкой Диа. В то же время эта комната представляла собой также коридор с дверями справа и слева, ведущими в жилые покои моей бабушки и кузена. Какой богатый, какой пышный коридор!
Оглядываясь вокруг, я вспомнила, как Крис сказал мне на кладбище, что здесь, в галерее Силверхилла, скоро состоится свадьба, и я еще раз попробовала найти ответ на эту загадку.
– Сын доктора Мартина говорил, что бабушка Джулия собирается провести здесь, в этой комнате, церемонию… свадебную церемонию. Но когда я спросила Кейт, она видимо расстроилась и сказала, что никакой свадьбы не будет.
Джеральд резко повернулся и подошел к стоявшему у задней стены застекленному стенду. Когда он заговорил, он стоял ко мне спиной, и я не могла видеть его лица.
– Кейт правильно говорит, – произнес он тихо. – На этот раз бабушка, как говорится, откусила гораздо больше, чем в состоянии проглотить.
– Но почему все держат это в такой тайне? Кто женится?
– Никакой тайны тут нет. Она пытается женить меня. – Он резко обернулся ко мне лицом; в глазах его сверкал вызов. – Как вам это нравится, кузина? Наша милейшая бабушка так мечтает о потомках – о наследниках! – что готова силой заставить меня жениться. Человека с такой рукой…
Я собственными нервами почувствовала самобичевание, прозвучавшее в его словах.
– Не надо! – сказала я. – Я знаю, что вы чувствуете, но это бессмысленно. Нет никаких причин, почему бы вам не жениться.
Он рассмеялся неприятным смехом.
– Благодарю вас, кузина, но мне не нужна ни от одной женщины отвратительная смесь сочувствия и омерзения.
Говорить больше было не о чем. Я прекрасно его понимала.
Мое молчание несколько смягчило его.
– Пожалуй, мы с вами оба унаследовали острый язычок нашей бабушки. Подите сюда, Малинда. Вот то, что я хотел вам показать.
Он повернул выключатель над стендом, и под стеклом разлился мягкий свет.
Я подошла и встала рядом с ним. Отсюда мне хорошо были видны ряды ожерелий, сережек, брошей, браслетов и даже шляпных булавок, которые с потрясающим вкусом были разложены на черном бархате. Бриллианты сверкали, драгоценные камни горели ярким огнем. Граненые алмазы и изумруды, круглые неограненные рубины как будто подмигивали мне.
Не все драгоценности относились к викторианскому периоду. Джеральд показал мне старинное хрупкое колье из филигранного серебра, которое, как утверждают, принадлежало когда-то шведской королеве. Была там и нагрудная брошь русской императрицы Екатерины, вся изукрашенная изумрудами, и некоторые другие предметы, принадлежавшие менее выдающимся людям, например актрисам и певицам. Очаровательная золотая диадема, унизанная розовыми кораллами, в свое время принадлежала Дженни Линд.
Он обратил мое внимание на изысканное украшение – парюру, состоящую из ожерелья, серег, брошки и браслета, выполненных из флорентийской мозаики. Рядом лежали креольские серьги, сплетенные из золотых нитей и человеческих волос.
– Викторианцы использовали все мылимые декоративные материалы, – сказал Джеральд. – Они были новаторами и не использовали исключительно драгоценные камни. Вот почему некоторые созданные ими вещи уцелели, в то время как многие очень ценные предметы были разбиты. Вот тот голубой набор сделан из дутого стекла. Место рядом с ним должно было бы занимать ожерелье из лунного камня и аметистов, которые вытащила отсюда Фрици. Как видите, это тоже часть целого гарнитура, работа отличная. Гарнитур изготовлен одним из величайших мастеров своего времени – Кастеллани.
Я изучала эту выставку, удрученно вспоминая украшения, которыми так гордился мистер Донати, – то были вещи машинного производства – дешевка и по качеству, и по рисунку.
– Бабушка когда-то носила все эти вещи, – сообщил Джеральд. – Она славилась своей красивой шеей и плечами, изумительными руками, грациозной посадкой головы. Представляете себе ее в шляпе "веселой вдовы", удерживаемой на голове одной из модных тогда булавок из слоновой кости!
Вдруг он нагнулся над коллекцией длинных старомодных шляпных булавок, фантастические головки которых были разложены веерообразно, чтобы представить их в наиболее выгодном свете.
– Послушайте-ка! – воскликнул он, приподнимая стеклянную крышку стенда. В голосе его звучал гнев. – Она и до булавок добралась! Пропала булавка с гранатовой головкой в виде полумесяца. От нее ничего не убережешь – ничего! А эта булавка – не игрушка. Нельзя оставлять у нее такую вещь. Надо мне вызвать мастера из Шелби – приделать к стенду замок. Теперь, когда бабушка выложила все эти бесценные вещи из своего сейфа, их, конечно, надо держать под замком.
Я стояла рядом с ним, пристально глядя на длинные изящные булавки, употреблявшиеся в старину, – у них были резные серебряные головки, у одной – что-то вроде шлема, как у Мортимера, некоторые были покрыты драгоценными камнями, другие – инкрустациями, и все отличались тончайшим мастерством исполнения. Пространство между ними, где раньше лежала гранатовая булавка, обращало на себя внимание пустующим черным бархатом.
– Поберегите пальцы! – сказал Джеральд и осторожно опустил стеклянную крышку. Потом указал на трюмо, стоявшее между двумя окнами на противоположной стороне галереи, в самом ее центре. – Это – дверь в оранжерею Фрици. Из-за этого-то я не могу закрыть ей доступ в галерею: она фактически живет там. Диа одно время был просто помешан на растениях и привез сюда со всего света всяческую экзотику. Теперь Фрици следит за растениями столь же ревностно, как я – за коллекцией.
Я смотрела на стекло, которое совсем не было похоже на дверь и в котором отражалась моя фигура. Я почувствовала какой-то холодок, словно на мои обнаженные руки повеяло ветром, и у меня появилось твердое ощущение, что я смотрю на что-то такое, что уже видела когда-то, на что-то, что в свое время меня испугало.
Джеральд наблюдал за мной с любопытством.
– Если хотите, можете завтра туда заглянуть, – сказал он. – Вдруг это вам что-то напомнит. Знаете, ведь именно здесь произошел тот несчастный случай, из-за которого у вас шрам. Конечно, если это можно назвать несчастным случаем, зная, что виновата в этом была Фрици.
Как-то вдруг я почувствовала себя физически опустошенной. Это место было для меня невыносимым. Я не в состоянии была стоять и глядеться в зеркало, которое на самом деле было дверью. Наверное, у меня закружилась голова, потому что я шагнула к черному ампирному креслу и ухватилась за него.
– Вам пора в постель, – сказал Джеральд. – У вас такой вид, словно вы исчерпали все свои силы.
Для одного дня довольно. Вы знаете, как пройти в дом? Я останусь здесь и проверю, не пропало ли еще что-нибудь. И я сам займусь поисками того самого ожерелья и шляпной булавки.
Довольно унылым тоном я пожелала ему спокойной ночи и, поднявшись по трем ступенькам, очутилась в старой части дома. В фасадной части холла меня ожидала слабо освещенная лестница, поднимавшаяся вверх рядом со стеной. Теперь, когда я вырвалась из галереи, ко мне вернулась присущая мне сила воли, и вместо того, чтобы идти к себе, я направилась к двери в холл с его полом, устланным мраморными плитками, и с его средневековым сундуком. В медных канделябрах еще горели свечи, и дверь, ведущая на половину тети Арвиллы, по ту сторону стены, как бы приглашала меня войти. Я переступила через груду доспехов – все, что осталось от упавшего рыцаря, – и взялась рукой за ручку ее двери. В доме, где, как утверждали, двери не запирались, эта дверь, как и та, что находилась наверху, была надежно заперта, так что ни один непрошеный гость не мог через нее проникнуть. Быть может, ее специально заперли от меня?
Валявшийся на полу шлем Мортимера подозрительно следил за мной сквозь прорези в забрале. Я легонько ударила по нему носком туфли, спрашивая себя, заговорит ли он со мной, как разговаривал с Крисом и его отцом. Нет, теперь, оказавшись в столь унизительном положении, вероятно, не заговорит.
Массивная черная деревянная панель входной двери подалась легко, и я оставила ее позади себя чуть приоткрытой. Когда я пересекала подъездную аллею, под моими ногами похрустывал гравий. Возле ступеней тускло горела лампа, так что широкие лужайки, спускавшиеся к посеребренному пруду, освещались не одним только лунным светом. Я ступила на траву и отошла подальше от дома. Хотя его темная громада высилась за моей спиной, перед собой я не видела ничего, кроме неба, деревьев, травы и воды. Здесь легче было дышать прохладным ночным деревенским воздухом, напоенным запахом сосен, прелой листвы и рвущихся из земли июньских ростков травы. Мое ощущение усталости стало менее тягостным, и на несколько мгновений я смогла стряхнуть с себя гнетущую атмосферу дома.
Но не вполне. Что-то во мне оставалось даже здесь. Сквозь вздохи ветра между деревьев мне, казалось, слышался смех Арвиллы, каким он донесся до меня через стену. Шрам у меня на щеке горел, и мне неприятно было думать о женщине, способной смеяться таким смехом, о женщине, из озорства опрокинувшей рыцаря в тяжелых латах и кольчуге, крадущейся по дому с гранатовой шляпной булавкой в руках. Если ей один раз пришло в голову причинить мне боль, не захочет ли она сделать это вновь? Чем я так ее рассердила, что она до сих пор не может мне этого простить? Ни на один вопрос ответа у меня не находилось. Время узнать, насколько ужасна истинная правда, для меня еще не наступило.
