Текст книги "Роковой шаг"
Автор книги: Филиппа Карр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)
– Разве я могу стоять в стороне и смотреть, как все делают себе состояние, а моя маленькая Кларисса не участвует в этом?
Несколько мгновений я не могла выговорить ни слова. Это составляло половину суммы, которую мне оставил отец. Мной овладел бешеный гнев – во-первых, потому, что я ненавидела эту игру, которая возбуждала его больше, чем я, и он мог забыть про меня, когда им овладевал азарт; во-вторых, потому, что он посмел действовать, не посоветовавшись со мной.
Ланс попытался успокоить меня, прижимая к себе мое дрожащее тело. Я оттолкнула его и села на кровати.
– Как ты посмел! – закричала я. – Ты не способен противиться этому зуду. Если хочешь и дальше рисковать деньгами, ограничивайся, пожалуйста, тем, что имеешь сам.
– Кларисса, дорогая, ты действительно сердишься на меня? Подожди и увидишь, что это принесет тебе.
– Я не намерена расстрачивать свое состояние, а ты не имеешь права обращаться со мной и с моим имуществом как со своей собственностью.
– Я люблю тебя. Я только хотел сделать для тебя как лучше.
Я спрыгнула с кровати. Мне хотелось убежать от него, чтобы он не начал успокаивать меня и ласкать до тех пор, пока не добьется, что я прощу его и забуду обо всем. Было важно, чтобы он понял, что я чувствую и насколько возмущена его поступком.
Ланс лежал, опершись на локоть и глядел на меня со снисходительным видом, таким знакомым мне. Он отказывался допустить, что я серьезно осуждаю его, и пытался отбросить все это как не стоящее внимание. Но для меня это было очень важно.
– Не думай, что несколькими нежными словами тебе удастся успокоить меня.
– Ляг в кровать, и поговорим разумно. Ты простудишься, стоя там.
– Не лягу. Мне нужно подумать, что мне делать. Я хочу побыть одна.
Я направилась в туалетную комнату, в которой стояла кушетка.
– Не собираешься же ты спать там?
– Я сказала тебе, что хочу побыть одной.
– На этой кушетке очень холодно и жутко неудобно.
Я не обратила на него внимания и пошла в туалетную комнату. Я вся дрожала, но не от холода.
В ту же минуту Ланс оказался рядом и обнял меня.
– Если ты настаиваешь на том, чтобы спать отдельно, есть только один выход… вернее, два. Или я должен предложить тебе кровать, а сам лечь на кушетку, или я должен воспользоваться правами мужа и снести тебя на кровать. Что ты выбираешь, Кларисса? Пожалуйста, выбери второй вариант, ведь мне будет очень неудобно на этой кушетке.
Он засмеялся, и, несмотря ни на что, я вдруг тоже засмеялась. Это было на него похоже – внести смешную ноту в серьезную ситуацию.
Ланс подхватил меня на руки и отнес на кровать. Я сразу же вспомнила нашу первую ночь, когда он так же нес меня на кровать. Тогда я дрожала от предвкушения, сейчас – от гнева.
Мы лежали рядом. Он обвил меня рукой. Я знала, что он пытается вызвать во мне желание; акт любви должен был помирить нас. Ланс думал, что так будет всегда. Так бывало, когда он возвращался домой после ночной игры. Но на этот раз я не собиралась быстро сдаваться.
– Не пытайся меня уговорить, Ланс.
– Хорошо. Обещаю не уговаривать. Скажи мне только, что больше не сердишься на меня.
– Но я сердита, очень сердита. Я хочу подумать. Я отодвинулась от него на край кровати и твердо сказала:
– Спокойной ночи. Он вздохнул.
– Спокойной ночи, дорогая. Завтра все будет казаться другим.
Я не ответила. Он с уважением относился к моему желанию быть одной, и так мы лежали каждый на своем краю кровати.
Я пыталась найти какое-то решение. Меня приводило в ярость то, что он посмел тронуть мои деньги; ему не удалось бы проделывать такие трюки с деньгами, которые оставила мне мать, потому что сначала ему пришлось бы говорить с Ли, а я была уверена, что Ли никогда не допустил бы этого.
Мне было известно, что многие мужья непрочь завладеть состоянием своих жен. Ланс всегда вел себя так, словно мои деньги не представляли для него никакого значения. Он никогда не проявлял к ним интереса – так, по крайней мере, мне казалось. И все же он посмел пойти к Грендаллу и использовал мои деньги, чтобы купить акции этой компании на мое имя.
Притворясь спящей, я думала, что мне теперь делать. Впервые я так рассердилась на Ланса. Правда, меня всегда обижало, когда он исчезал на долгие часы, покидая меня, как говорило мое уязвленное самолюбие, ради игры; но я всегда забывала обиду, когда он возвращался и успокаивал меня. Ланс хорошо умел это делать. Но на этот раз все было по-другому.
Я уже стала думать, а не женился ли он на мне из-за моих денег? Возможно, он любил Эльвиру Верной; но он не собирался жениться на ней. Почему? Наверно, у нее не было состояния. Впрочем, было несправедливо так думать, ведь Ланс объяснил мне про Эльвиру, да и я теперь уже не была той простушкой, которая увидела их утреннюю сцену. Я знала, что у мужчин до женитьбы бывают любовницы, и до сих пор у меня не было причин сомневаться в верности Ланса…
Наконец я уснула и проспала так долго, что, проснувшись, его уже рядом не было.
Я приняла решение. Мне надо было показать ему, что я личность и не намерена позволять кому бы то ни было совать нос в мои дела – даже самому очаровательному из мужей.
Я взяла портшез до конторы Грендалла в Корнхилле; меня немедленно проводили в его кабинет. Он тепло приветствовал меня, и я рассказала ему о цели моего визита.
Мой муж не правильно предположил, что я собираюсь вложить деньги в «Компанию южных морей». Это не так, и я хочу ликвидировать его распоряжение.
Мистер Грендалл растерялся.
– Но, леди Клаверинг, акции уже куплены. В таких случаях всегда необходимо действовать очень быстро. Их купили два дня назад.
Два дня назад! Значит, Ланс не сразу сказал мне. Я почувствовала, как гнев подымается во мне с новой силой.
– Тогда я хочу, чтобы их немедленно продали. Вы удивлены? Разве это невозможно?
– Что вы! Люди требуют эти акции. Но, леди Клаверинг, выгода очень большая.
– Я слышала, и к тому же ожидаются громадные дивиденды. Мне это неинтересно. Я хочу, чтобы акции были проданы немедленно.
– По любой биржевой цене?
– По любой биржевой цене, – повторила я.
– Ваше приказание будет исполнено. Я дам вам знать, какую цену мы получили, как только операции будут закончены.
– Благодарю вас, мистер Грендалл. Я буду рада, если в будущем вы станете придерживаться моих распоряжений относительно подобных операций. Этого желаем сэр Ланс и я.
– Понимаю, леди Клаверинг.
Меня проводили к портшезу.
Когда я вернулась, Ланс был дома и ждал меня.
– Кларисса, я беспокоился о тебе. Где ты была?
– Я ездила к мистеру Грендаллу.
– А-а, – улыбнулся Ланс.
– Я сказала ему, чтобы акции, купленные на мои деньги, были проданы.
– Проданы! Но биржевой курс повышается!
– Я распорядилась, чтобы он их продал и чтобы в будущем подобные операции проходили через меня, и только через меня. Думаю, любой другой мужчина впал бы в ярость. Но не Ланс. Он посмотрел на меня с удивлением и рассмеялся. Без сомнения, в его глазах сквозило восхищение.
– Кларисса, моя великолепная Кларисса, значит, я прощен?
Я не могла больше сопротивляться и сказала, что прощаю его.
– С моей стороны это было самонадеянно. Я поступил не правильно, даже глупо. Но, поверь мне, я думал только об удовольствии поставить тебя перед фактом, что ты стала еще богаче.
– Я вполне удовлетворена тем, что имею.
– Феноменальное явление! Довольная женщина!
– О, Ланс, – взмолилась я, – откажись от всего этого риска. Зачем это? У нас достаточно всего. Зачем рисковать в надежде получить больше?
– Дело не в деньгах, – серьезно ответил он. – От этого получаешь удовольствие… приятное волнение. Ты никогда не поймешь. Однако, моя милая Кларисса, ты преподнесла мне урок. Я обещаю, что больше не натворю таких глупостей. Но сейчас мои грехи отпущены, так?
– Конечно, ведь я знаю, что ты пытался сделать то, что считал лучшим для меня.
И мы помирились.
На следующий день от мистера Грендалла пришло известие о том, что он продал мои акции. Они были куплены по сто фунтов за штуку, а проданы по тысяче. Таким образом, мои пять тысяч стали пятьюдесятью тысячами.
Я быстро стала очень богатой женщиной.
Никогда не забуду последующих месяцев. Весь Лондон лихорадило, когда цены на акции «Компании» поднимались. Ланс ни разу не сказал мне: «Я говорил тебе!», но как-то не утерпел и заметил, что я была бы гораздо богаче, если бы не продала свои акции.
Сам он вложил все деньги, которые смог собрать, в эту «Компанию»; несколько раз он собирался продать свои акции, но не мог решиться, потому что чувствовал, что на следующий день цены опять повысятся.
Все говорили о чуде «Компании южных морей». Сэр Роберт Уолпол с самого начала считал этот план обреченный и призывал людей не увлекаться избыточными вложениями. Оказалось однако, что он сам купил несколько акций, но, как и я, продал с большой выгодой.
Принц Уэлльский также вложил деньги и затем выгодно продал акции. Вся страна была охвачена эйфорией, и все, кто смог наскрести несколько фунтов, требовали акций.
– Подумай, сколько тебе нужно было бы сейчас заплатить за те акции, которые ты купила по сотне за : штуку, – напомнил мне Ланс.
– Мне не нужно думать, потому что я не собираюсь больше покупать.
– Ты отказываешься от состояния.
– Наоборот, я сделала состояние.
– Но, моя дорогая Кларисса, подумай, насколько богаче ты могла бы быть, если бы не продала акции.
– На бумаге, – уточнила я, – Нет, я очень хорошо сделала.
– Благодаря, как ты считаешь, моему дурному поступку.
Я согласилась.
– Но, – решительно сказала я, – мои деньги останутся на своем месте.
– Это окончательно? – умоляюще спросил Ланс. У него самого не осталось ничего, на что он мог бы играть, поэтому у него чесались руки завладеть моими деньгами.
– Окончательно, – многозначительно ответила я.
Он водил меня в кофейни, где только и говорили о чуде «Компании»; там обсуждались планы, как потратить вновь приобретенное богатство. Даже продавцы имбирных пряников и водяного кресса говорили о тех чудесных временах, когда все будут богаты.
Все лето эта лихорадка не спадала, но я наотрез отказывалась быть втянутой в нее.
Потом мечты о процветании стали уходить так же внезапно, как и пришли.
Я помню, стоял жаркий август. Мы должны были жить за городом, но Ланс не мог оторваться от лондонских треволнений. Каждый день он изучал цены и подсчитывал, насколько богаче сделали его акции «Компании».
Однажды он вошел в гостиную, где я сидела с книгой, и лицо у него было очень напряженное.
Я взглянула на него и спросила, что случилось. Ланс бросился в кресло и сообщил:
– Акции понизились до восьмисот пятидесяти фунтов.
– До восьмисот пятидесяти! – повторила я. Я мало интересовалась биржей и нарочно отказывалась слушать об этом, но я помнила, что продала свои акции за тысячу.
– Не могу понять, в чем дело, – продолжал Ланс. – Все это произошло за один день. Это из-за подложных компаний, возникающих с целью запятнать репутацию нашей Компании. Было доказано, что это фальшивые компании, и люди паникуют. Это пройдет.
Но это не прошло. На следующий день цены снизились до восьмисот двадцати, а еще через два дня – до семисот.
Улицы Лондона изменились. В кофейнях лица у всех стали угрюмыми; уличные торговцы выглядели встревоженными и разговаривали приглушенными голосами.
– Это пройдет, – говорил Ланс. – Это кратковременная паника. Потом акции подскочут еще выше. Люди начинают продавать. Когда акции поднимутся, придется платить дороже, чтобы вернуть их.
К середине сентября акции оставались на отметке сто пятьдесят. Удивительно: то, что я продала за тысячу, не принесло бы сейчас даже ста пятидесяти. Я содрогалась при мысли о том, как быстро можно нажить состояние и потерять его.
Даже Ланс теперь нервничал. В последний день сентября акции упали ниже сотни. Я очень хорошо помню тот день, потому что никогда прежде не видела Ланса таким удрученным.
Когда он вошел, я в испуге подбежала к нему.
– Ланс, что случилось? – воскликнула я. Он ответил:
– Фрэнк Уэллинг покончил с собой. Я знала Фрэнка Уэллинга. Он был одним из первых друзей Ланса, с которым я познакомилась после свадьбы, – состоятельный человек, владевший загородными имениями и великолепным городским домом на Сент-Джеймс-стрит. Я знала, что он тоже любил играть и часто с Лансом ходил в клуб.
– Он застрелился, – сказал Ланс. – Он потерял все.
– Как ужасно для его семьи!
– Боюсь, будут и другие жертвы.
Меня охватила ярость. Почему они не могли остановиться? Ведь известно же, какой это риск. Как можно быть такими безрассудными?
Я подумала о жене Фрэнка Уэллинга и о его трех детях. Какая трагедия вторглась в их спокойную жизнь – и все из-за непреодолимого желания быстро разбогатеть, поставив все на карту.
Случай с Фрэнком Уэллингом был один из многих. Возбужденные завсегдатаи кофеен обсуждали случившееся с нами трагедию. Все толковали о том, что теперь называлось «дутым предприятием южных морей».
Очень немногие выгадали от этого предприятия – только те, кто предвидел катастрофу, как Роберт Уолпол и принц Уэльский, и те, кто не хотел рисковать, в том числе и я.
Я волновалась за Ланса, зная, что он много потерял. К счастью, имение за городом было нетронуто. Я боялась, что он мог заложить его. Думаю, он считал это возможным вариантом, когда понял, как обстоят дела. У него оставался еще городской дом, но все остальное было превращено в осколки.
Несколько дней Ланс действительно был подавлен, но потом настроение у него поднялось. Я думаю, он убедил себя, что скоро вернет потерянное. Через несколько дней он уже говорил, что все это было частью игры. На этот раз он потерял, но в следующий раз – выиграет.
– Довольно крупная игра, и очень много потеряно, – напомнила я ему. Он согласился.
– Ты, дорогая Кларисса, была умницей.
– Если быть умницей означает понимать, что глупо рисковать тем, что имеешь, в надежде получить больше, тогда я действительно умная.
– Какая строгая! – сказал он, целуя меня в кончик носа.
– О, Ланс, – ответила я, – как бы я хотела, чтобы ты перестал играть. Я хотела бы…
– Ты хочешь, чтобы я стал другим.
– Только в этом отношении.
Ланс с грустью посмотрел на меня и сказал:
– Бесполезно пытаться переделать людей, Кларисса. Я давно это понял. Так что принимай меня таким, какой я есть… и, пожалуйста, милая моя Кларисса, пусть мои безрассудные поступки не очень влияют на наши отношения.
– Ну и у меня ведь тоже есть слабости.
– Восхитительные, – сказал Ланс, потом притянул меня к себе и прошептал:
– Но кто-то из нас очень удачно вышел из этой печальной истории – моя умница Кларисса.
ТРАГЕДИЯ НА ЛЬДУ
Весь год был омрачен печальными историями и волной самоубийств, прокатившихся по стране после того, как лопнула «Компания южных морей» Настроение у всех в городе было подавленным Появились полные цинизма карикатуры. Я помню, на одной из них глупость в виде возницы управляла судьбой-экипажем, который тащили лисы с лицами агентов «Компании», а в небе ухмылялся и пускал мыльные пузыри дьявол.
Никто теперь не говорил о том, как быстро разбогатеть, ведь это было одновременно и самым быстрым способом лишиться всего.
Когда Ланс подсчитал свои потери, они его ошеломили. Он решил, что для того, чтобы продолжать прежний образ жизни, нужно продать его земли за городом. Я бы могла предложить ему помощь, но не хотела этого делать. Думаю, что я поступала так из воспитательных соображений, потому что была полна решимости проучить его. Он должен был понять, насколько глупа эта нескончаемая игра.
Мы уехали за город. Было истинным облегчением покинуть Лондон, но даже в селе ходили мрачные слухи о людях, которые оказались перед лицом полного краха. Никуда невозможно было уйти от разрушительного воздействия «Дутого предприятия южных морей».
Мне кажется, Ланс немного раскаивался. Такое случалось иногда с тех пор, как он стал бывать в игровых заведениях Лондона. Когда мы уехали за город, пришел конец вечеринкам, на которых все стремились как можно скорее сесть за карты. У людей просто не было настроения – а у многих не было и средств.
Ланс лишился состояния, но при этом не потерял бодрости духа. Очень скоро он стал расценивать случившееся как везение игрока.
– Все могло бы быть по-другому, – говорил он – Предположим, я продал бы все как раз перед началом падения акций. Подумай, что бы я сейчас имел!
– Но ведь ты этого не сделал, – раздраженно заметила я.
– Нет, но запросто мог это сделать Я поняла, что он не вынес ни малейшего урока из случившегося.
В конце октября пришло письмо от Эммы. Это был поистине крик о помощи.
«Дорогая сестра!
Пишу тебе в надежде на то, что, учитывая наше родство, ты протянешь мне руку помощи. Я в отчаянной ситуации. Мой муж умер. Он перенес удар после краха» Компании «. Мы делали большие вклады, и ты, можешь догадаться, каков результат. Мы потеряли почти все. Я вынуждена буду устроить распродажу и существовать на то, что останется. Кто бы мог поверить, что произойдет нечто столь ужасное! Никому это и в голову не приходило. Все были потрясены. Знаю, что не одна я оказалась в таком положении, но мне нужно решить, что делать. Может быть, вернусь во Францию. Вероятно, так мне и следует поступить. Но я испытываю сомнения… особенно относительно… В общем, нет смысла скрывать факты и далее. Я беременна, Кларисса. Мы так хотели иметь ребенка. Бедный Ральф! Он думал о том, как это будет замечательно… и вот он мертв. У него начался сердечный приступ, когда он узнал, что у нас почти ничего не осталось. Я в отчаянии, потому что меня уговорили рискнуть и вложить все, что осталось от моего отца, в эту злосчастную» Компанию южных морей «.
Не знаю, что мне делать. Можно найти работу, хотя не знаю, насколько это реально с ребенком, за которым нужен уход. Но, дорогая сестра, пока я не поправила свои дела, не будешь ли ты так любезна – и ты ведь однажды мне уже предлагала – позволить мне приехать к тебе? Обещаю, что буду помогать тебе по дому. Постараюсь не мешать тебе. Пойми, что я не просила бы тебя, если бы не оказалась в столь ужасном положении.
Если ты согласна, я приеду к тебе, скажем, через три месяца. Этого времени мне хватит, чтобы устроить здесь дела и спасти то, что в моих силах. Если ты ответишь согласием, я буду счастлива, насколько это возможно в моем нынешнем положении.
Думаю, что буду готова к поездке в январе, и до рождения ребенка останется еще три месяца, так что мне можно будет путешествовать. С нетерпением жду твоего ответа, но начну готовиться уже сейчас, потому что хорошо знаю тебя и уверена, что ты не откажешь мне в моей просьбе.
Твоя любящая сестра Эмма».
Я показала письмо Лансу, и он сразу же ответил:
– Бедная девушка! Она, должно быть, волнуется. Напиши ей сразу же и пригласи к нам. Она составит тебе компанию.
Я тут же отправила ответ и стала думать о том, какие изменения внесет в наше хозяйство появление Эммы.
Рождество мы снова встречали в Эндерби. Дамарис сказала мне, что, как ей кажется, прабабушка и прадедушка слишком стары, чтобы председательствовать за праздничным столом, что и она и Присцилла считают Эндерби хорошим местом для праздников.
Мы делали все, что полагается во время праздника, и дни пролетели быстро. В Лондон мы вернулись шестого января. Эмма, как и предполагалось, приехала в конце месяца.
Она взяла экипаж от Йорка до Лондона; там мы встретили ее в придорожной гостинице и отвезли на Альбемарл-стрит. Мы планировали остаться в Лондоне до рождения ребенка.
Меня очень волновало, что моя сестра будет жить с нами. Оглядываясь назад, я поняла, как мало знаю ее, ведь то, что открылось мне в Хессенфилде, померкло по сравнению с тем важным событием, которым стала для меня встреча с Диконом.
Мы ожидали в гостинице, когда подъехала карета – громыхающий экипаж, обитый кожей, усеянной гвоздями, с кожаными занавесками на окнах, круглой крышей и с сиденьем над багажным отделением.
Сначала вышел проводник, спотыкаясь о мушкетон, который он носил для защиты от разбойников с большой дороги, и о рог, в который он дул, проезжая по городу или деревне. За ним последовал форейтор, ехавший на самой первой из трех лошадей. Его зеленая одежда была отделана золотом, на голове была надета треуголка.
Наконец начали появляться пассажиры, и среди них – Эмма. Она отличалась от всех остальных и даже после длительного путешествия без удобств по грубым и грязным дорогам не потеряла присущей ей элегантности. На ней была темно-синяя шерстяная накидка поверх одежды из того же материала и шляпка, надетая по последней моде набок, тоже синего цвета, с красными крапинками. Одета она была просто, но с большим вкусом. Я так и не смогла понять, что выделяло Эмму среди других: особый покрой ее одежды или то, как она ее носила. Позже я обнаружила, что она сама шила себе одежду, потому что в юности училась у дамского портного в Париже.
Эмма обняла меня с волнением и благодарностью. Обратившись к Лансу со сдержанным уважением, она тепло поблагодарила его, произнося слова с характерным акцентом, и я сразу радостно отметила, что они понравились друг другу.
Нас ожидал экипаж, чтобы отвезти на Альбемарл-стрит. Во время поездки Эмма немножко рассказала о трудностях своей жизни на севере и о своих потерях из-за краха «Компании».
– Здесь ты найдешь товарища по несчастью, – заметила я.
– Как, ты тоже, Кларисса? – с некоторым беспокойством спросила Эмма. Я покачала головой:
– Бедняга Ланс. Я, по сути дела, сухой вышла из воды.
Я рассказал ей о том, что произошло. Сестра наклонилась и пожала мне руку:
– Я так рада за тебя. Как забавно, что ты выиграла в результате этого дела – ты, которая была совершенно не заинтересована в нем.
– Это произошло именно потому, что я в этом не заинтересована.
– Какие превратности судьбы! А мы, – она посмотрела на Ланса, – так старались получить как можно больше того, что представлялось нам Божьим даром… и теперь горюем.
– Это участь почти всех игроков, – сказала я.
– Видите ли, – заметил Ланс, – я заядлый игрок. Кларисса считает это возмутительным.
– Мой муж был таким же… и последствия ужасны. Если бы не это дутое предприятие, я бы не оказалась сейчас в столь стесненных обстоятельствах.
– Забудем об этом, – сказала я. – У нас достаточно места, верно, Ланс? Мы рады, что ты с нами. Можешь жить здесь, сколько потребуется. Меня приводит в восторг мысль о ребенке. Кого ты хочешь – мальчика или девочку? Нужно будет подумать об акушерке. Мы считаем, что до рождения ребенка лучше остаться в Лондоне.
Эмма посмотрела на меня затуманенными глазами:
– Благодаря тебе я чувствую себя как дома, – сказала она с благодарностью.
Приезд Эммы внес неуловимые изменения в домашнее хозяйство. Думаю, что рождение ребенка – это такое важное событие, перед которым все остальное меркнет. Мы договорились с акушеркой, которую рекомендовал друг Ланса, и со временем она переехала в наш дом. До того, как беременность Эммы стала заметной, мы с ней ходили по лавкам и покупали одежду для ребенка. Мы посещали лавки шелковых тканей на Чип-Сайд, Лудгейт-хилл и Грейсчеч-стрит, с большим удовольствием рассматривали ленточки и кружева, и я была решительно настроена на то, что мой племянник или племянница должны иметь все самое лучшее. Жанна неплохо владела иглой, но мы наняли швею, которая переехала к нам в дом, и все три месяца до рождения ребенка мы были заняты приготовлениями к его появлению. Я думала, что Жанна и Эмма поладят друг с другом, потому что они были одной национальности и могли болтать по-французски. Что могло быть лучше? Я сносно говорила по-французски и теперь, когда Эмма была с нами, я говорила на этом языке чаще, чем с Жанной, но, конечно, у меня это получалось не так хорошо, как у обеих француженок. Однако, как ни странно, они относились друг к другу враждебно.
– Жанна расположена быть высокомерной, – сказала Эмма.
– Нет, это не так, – ответила я. – Мы уже давно живем вместе и она появилась здесь при исключительных обстоятельствах. Жанна была мне хорошим другом, когда я в нем так нуждалась. Она не может быть высокомерной… Помни, что мы связаны особыми узами.
Жанна сказала:
– Когда появится ребенок, будет так приятно видеть в доме это маленькое существо. Но она здесь не хозяйка. Нет, хозяйка – вы, миледи Кларисса, и до тех пор, пока я жива, все будут помнить это!
– Уверена, что Эмма не забывает об этом.
– Она тонкая бестия, – ответила на это Жанна.
Но она, конечно же, тоже радовалась тому, что появится ребенок.
Мы с Эммой разговаривали об этом часами, и постепенно из мелких деталей стало вырисовываться ее прошлое. Я поняла, что ее мать была властной особой и Эмма полностью ей подчинялась. Она рассказала о книжной лавке на Левом берегу и о том, как тяжко приходилось ее матери трудиться, чтобы Эмма могла получить хорошее образование. Она рассказывала об улицах Парижа, о том, как она сидела у реки и смотрела на лодки, плывущие по Сене; как и раньше, она заставила меня почувствовать атмосферу тех улиц, представить толпы жестикулирующих людей, торговцев, дам, проезжающих мимо в своих экипажах, нескончаемую грязь.
В начале апреля у Эммы начались схватки, и через несколько беспокойных часов на свет появился ребенок.
Это был мальчик. Я вошла почти в тот же момент, когда он родился, увидела его красное сморщенное тельце и обрадовалась, что он вполне здоров и что у него пара крепких легких, о чем он тут же возвестил.
Эмма быстро поправлялась, и мы с увлечением перебирали имена. Наконец, она остановилась на Жан-Луи. Теперь у нас появился еще один член семьи.
Удивительно, как быстро при появлении ребенка изменяется жизнь людей. Все домочадцы были заняты Жан-Луи. Едва он появился на свет, как стал центром всеобщего внимания. Когда у него прорезался первый зуб, все пришли в возбуждение, и я отправила в Эверсли посыльного, чтобы поведать об удивительном событии.
Мы соперничали друг с другом за право держать его на руках и были вне себя от радости, когда он нам улыбался. Мужчины в доме тоже не оставались равнодушными к чарам ребенка, и даже Джефферс – кучер с вечно кислой миной, который работал на семью Ланса вот уже пятьдесят лет, с тех пор, как в восемь лет стал помощником конюха, – безуспешно старался скрыть улыбку, когда видел мальчика.
Когда наступило лето, мы отправились в Клаверинг-холл, потому что думали, что ребенку будет хорошо за городом. Там он был окружен теми же знаками внимания, что и в Лондоне. Ребенок был очень серьезным.
– Это потому, – объяснила Жанна, – что у него был немолодой отец.
Я заметила, что она смотрит на Эмму с некоторой подозрительностью, и подумала: может быть, она ревнует меня к моей сестре? Жанна имела к этому склонность. Она была из тех, кому нужен кто-то, чтобы за ним ухаживать. Она заботилась о своей матери и о своей старой бабушке. А теперь она обратила свою заботу на меня. Жанна была прирожденным организатором, который всегда командует, если предоставляется такая возможность, но ее побуждения были самыми лучшими. Ланс часто повторял:
– Жанна – прирожденная служанка. Думаю, это было естественно, что она невзлюбила Эмму, которая появилась в нашем доме и, казалось, заняла главенствующее положение, в основном благодаря Жан-Луи. Жанна продолжала настаивать на том, что Эмма ведет себя так, будто она хозяйка дома.
– Ох, Жанна, – сказала я, – ты видишь проблему там, где ее нет.
– Не будьте так уверены, – сказала Жанна, наклонилась ко мне и прошептала:
– Она француженка. Я рассмеялась:
– Но ты тоже.
– Вот поэтому-то мне все и понятно.
Жанна дотронулась до шеи привычным жестом, который меня удивлял, пока я не обнаружила, что под корсажем она носит медальон на золотой цепочке. Как-то она показала мне этот медальон, на нем была выгравирована фигура Иоанна Крестителя, которого она называла своим Жан-Бастианом. Медальон надели ей на шею в детстве, и она никогда с ним не расставалась, считая его талисманом, охраняющим ее от зла.
У нас были слуги, которые постоянно находились в Клаверинг-холле, и слуги, которые оставались в Лондоне. Но Жанна, естественно, была моей личной горничной и всегда находилась возле меня. После потерь, понесенных Лансом вследствие краха «Компании», он думал, что придется пожертвовать некоторыми слугами, и это по-настоящему его волновало. В конце концов он решил от слуг не избавляться, а продать земли и лошадей. Это было типично для Ланса. Хотя он любил своих лошадей и ему очень не хотелось расставаться с землями, которые находились во владении его семьи в течение многих поколений, но участь слуг была ему дороже и он готов был поступиться собственной гордостью. Какое-то время он был опечален, но, как всегда, это продолжалось не больше недели.
Нам нужна была няня для Жан-Луи, и я решила платить ей. Я сказала Лансу:
– Эмма – моя сестра, и я рада, что ты гостеприимный хозяин. Я настаиваю на том, чтобы подыскать няню.
Итак, все было решено, и няня Сабрины, Нэнни Керлью, порекомендовала свою двоюродную сестру, которую мы были рады нанять. Появившись в нашей семье, Нэнни Госуэлл тут же приняла все заботы о ребенке на себя.
Дни текли, а у нас не было никакого желания возвращаться в Лондон. Когда ребенок подрос, мы взяли его в Эверсли. Я часто писала Дамарис обо всем, что происходило. Жан-Луи занимал в моих письмах много места. Дамарис отвечала на это:
– Пора тебе обзавестись собственным ребенком.
Я этого страстно желала; я знала, что Ланс тоже этого хочет.
Стояло жаркое лето, и мы с Эммой много ездили верхом. Она научилась кататься верхом в Хессенфилде и не была такой искусной наездницей, как я, которая не расставалась с седлом с момента возвращения в Англию.
Этим летом Эмма выглядела удовлетворенной, но это состояние время от времени граничило с некой, я бы сказала, бдительностью.
Когда мы разговаривали, я понимала ее лучше.
Эмма страдала от того, что была никому не нужна. Можно представить, что ее появление на свет не очень-то обрадовало ее родителей. В жизни Хессенфилда было много женщин, и некоторые из них значили для него больше, чем другие. Я не сомневалась в том, что моя мать, несравненная Карлотта, красота которой стала легендой в нашей семье, являлась самой важной женщиной в его жизни. Женщиной, на которой, как он сказал своему брату, он бы женился, если бы она была свободна. Мать Эммы не была для него так важна, потому что, как я поняла, он мог бы с легкостью жениться на ней, если бы хотел, но он не сделал этого. Однако он любил детей, особенно своих, и не отказывался заботиться об Эмме.
Естественно, что такой человек, как Хессенфилд, не способен был думать о смерти. К тому же он был молод. Но в конце у него, вероятно, появилось какое-то предчувствие, и поэтому он подарил матери Эммы часы и кольцо и написал письмо своему брату, чтобы тот позаботился об Эмме.
