355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Филипп Эрланже » Генрих Третий. Последний из Валуа » Текст книги (страница 7)
Генрих Третий. Последний из Валуа
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 04:15

Текст книги "Генрих Третий. Последний из Валуа"


Автор книги: Филипп Эрланже



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 8
Подготовка к резне
(7 июля – 22 августа 1572)

Король Польши Сигизмунд-Август умер 7 июля 1572 года, и теперь нужно было выбрать преемника. Начиналось долгое междуцарствование; и после десяти месяцев волнений и беспорядков страна окажется на грани гражданской войны.

Из Франции все это виделось достаточно неясно и расплывчато. Здесь поляков считали кочевниками, почти такими же дикими, как жителей необъятной Московии. О нравах их было известно только, что они очень набожны, но что идеи Реформации просочились и к ним. Во Франции почти ничего не знали о блестящей культуре, высокообразованном дворянстве, веротерпимости, отвергнутой Европой. Еще меньше тут знали о своеобразной политической системе, в которой культ королевской власти существовал наряду с законами, полностью эту власть упраздняющими, вплоть до права престолонаследия, о традициях, настолько индивидуалистских, что любая, самая либеральная демократия казалась полякам неприемлемой.

Эта странная система сформировала национальный характер, склонный к крайностям, фантазерству, беспорядкам различного толка, получавший наслаждение от любой борьбы – партий, религий, рас, языков, областей. Без конца говоря о любви к своей родине, поляки делали все, чтобы ее разрушить. И это в то время, как страну готовы были поглотить Московия, Турция и Татарское ханство.

Как водится, необходимость выбирать короля до крайности обострила все страсти. Среди претендентов были русский царь Иван Грозный и эрцгерцог Эрнест, сын императора. Вокруг последнего папский престол старался объединить всех католиков, надеясь таким образом заставить императора и Польшу присоединиться к Христианской лиге. Перспектива эта пугала как протестантов, так и умеренных католиков, вождем которых стал губернатор Кракова Фирлей.

Никто не хотел видеть на польском троне Ивана Грозного. И тогда-то Ян Замойский, в прошлом паж Франциска II, получивший образование в Страсбурге, произносит имя герцога Анжуйского. Его поддержали все, кто опасался влияния Габсбургов или русского царя. Память о победах при Жарнаке и Монконтуре привлекает на сторону монсеньора и тех, кто еще колебался. Прозорливая Екатерина, агенты которой трудились в этой стране уже несколько лет, могла торжествовать победу.

Карл IX испытывал не меньшую радость, чем его мать: наконец-то ему представлялась возможность избавиться от монсеньора, который после Совета 26 июня стал главой католиков и главой оппозиции. Генрих же скорчил кислую мину. Менее всего он хотел быть высланным в страну с холодным климатом, народ которой беспробудно пил и к тому же изъяснялся на языке, совершенно непонятном монсеньору.

И снова вмешивается Колиньи. Он выказывает сильнейшее удивление – как, второй раз на протяжении одного года монсеньор отказывается от трона? Что так сильно привязывает его к Лувру, где, будучи младшим братом, он обречен всегда оставаться на втором плане? Разве из этого не следует, что он надеется наследовать трон своего двадцатидвухлетнего брата, к тому же недавно женившегося?

От этого предположения Карл совершенно вышел из себя. Он тут же призывает монсеньора и с вытаращенными глазами, схватившись за кинжал, приказывает тому согласиться на польскую корону: «Во Франции не может быть двух королей!»

Генрих понимает, что никто не станет считаться с его желанием: король из-за своей ревности, мать – из-за любви к нему, враги – из расчета, друзья – из корысти. Разве мог он сопротивляться? И Генрих уступает, затаив глухую ненависть к адмиралу.

Лучший французский дипломат того времени, Монлю, тотчас же отправляется в Краков, чтобы представлять интересы монсеньора.

Весь двор заискивает перед будущим монархом. Да и кто в целой Европе не завидовал герцогу Анжуйскому? А монсеньор вздыхает потихоньку и каждый день молит Бога, чтобы польский трон достался не ему.

А кроме того, он пытается забыться.

На самом деле Генрих вовсе не являлся «эталоном», каким пыталась представить его всем королева-мать. В душе монсеньора уживались самые противоречивые стремления, а сердце его было пусто. И однажды вечером, когда герцог Анжуйский, весь во власти часто находившей на него меланхолии, танцевал на придворном балу, он был неожиданно очарован Марией Клевской.

Брантом утверждал, что это королева-мать, затаившая злобу против Конде, уговорила Генриха соблазнить молодую девушку и обесчестить ее перед самой свадьбой с Конде. Но едва ли эта версия достоверна.

Но как бы там ни было, принц был весь во власти безумной любви. Марии Клевской недавно исполнилось девятнадцать лет, и она являла собой полную противоположность мадемуазель де Шатонёф. Она была сама чистота, одухотворенность и нежность, тогда как в Шатонёф все звало к плотским утехам. Генрих фанфаронствовал, когда напускал на себя вид искателя любовных приключений. Какая-то часть его существа взывала к мистическому союзу, к слиянию душ, тосковала по рыцарскому и религиозному идеалу. После ветреной сестры, после порочной любовницы и стольких опытных и легкодоступных женщин он искал мечту. И мадемуазель Клевская воплощала все, чего он ждал.

Генрих вел себя как студент: вздыхал при луне, писал стихи. Государственные дела перестали его интересовать, и он проводил целые часы в обществе очаровательной девушки. Мария не могла устоять перед этим Нарциссом, слава которого была больше, чем у многих старых военачальников. Вручила ли она ему, как это утверждает Брантом, сокровище, которое должна была хранить для своего мужа? Недавняя воспитанница суровой протестантки Жанны д’Альбре, Мария находилась теперь под покровительством своего отнюдь не добродетельного родственника, католика герцога Неверского. Письма Марии выдают в ней натуру стыдливую, с выраженным чувством долга, что делает весьма сомнительной возможность ее грехопадения. Генрих же, по всей видимости, чувствовал себя во власти мистической любви и сгорал от ревности, понимая, что предмет его любви достанется кузену.

Как ребенок, он бежит за помощью к Екатерине: мать никогда ни в чем ему не отказывала, она придумает, как отнять Марию у Конде, этого карлика. Он рыдал, целовал руки королеве-матери, но эта восторженность ее обескуражила. Екатерина всегда была готова потакать любым капризам своего обожаемого сына, и он мог выбирать любую из придворных дам, но, увидев такую пылкую страсть, она испугалась соперницы. И королева-мать остается глуха к мольбам сына. Конечно, ее главным доводом были государственные интересы.

Королева-мать выехала навстречу своей любимой дочери Клод, герцогине Лотарингской, которая покинула Нанси, чтобы присутствовать на бракосочетании сестры. Екатерина должна была вернуться скоро, 4 августа: преданные ей Рец и Бираг предупредили ее, что Карлу снова не дают покоя мысли о войне. Екатерине снова пришлось плакать и угрожать, что она оставит двор. На следующий день она долго беседовала в Тюильри с адмиралом, но ей не удалось справиться с этим железным человеком.

Адмирал не собирался уступать. Он сильно разгневался, когда Карл IX сказал ему, что вопрос о войне будет снова представлен на рассмотрение Совета, и еще сильнее – когда 10 августа Совет подтвердил свою прежнюю точку зрения. Адмирал сказал королеве-матери: «Мадам, король отказывается начать войну. Да хранит его Господь, и пусть война не разразится внезапно сама по себе, когда у короля уже не будет возможности уклониться».

Все было ясно. Екатерина сильно взволновалась, но она не верила в близкую опасность. Мир пока держался, а скорая свадьба короля Наваррского с Маргаритой не даст протестантам взбунтоваться. И Екатерина без угрызений совести отправилась в замок Монсо, где остановилась заболевшая герцогиня Лотарингская.

С другой стороны, все видные дворяне-протестанты уехали в замок Бланди-ан-Бри, где должно было состояться бракосочетание принца Конде и Марии Клевской – фея оказывалась во власти гнома. Монсеньор, оставшийся в Париже, не скрывал ни своей боли, ни желания отомстить.

Тем временем Карл IX и Колиньи воспользовались отсутствием королевы-матери, чтобы привести свой план в исполнение. Вернувшись 15 августа, Екатерина осознала весь ужас положения: военная машина была запущена, и ничто не могло ее остановить. И это в тот момент, когда Филипп II потерпел полную неудачу на дипломатическом фронте – брак Маргариты Валуа и Генриха Бурбонского должен был обеспечить стране гражданский мир.

Екатерина видела, что дело ее рушится, власть ускользает из рук, а монархия на краю гибели: если Карл IX развяжет войну, Гизы поднимут католиков на революцию, а если он сейчас отступит, Колиньи спровоцирует гражданскую войну.

И она находит решение, достойное Макиавелли: подтолкнуть Гизов на убийство Колиньи, с тем чтобы потом сторонники адмирала начали мстить Гизам. На следующий же день Екатерина решила пощупать почву и поговорить с матерью Генриха де Гиза, Анной д’Эсте, которая была теперь замужем вторым браком за герцогом Немурским. Однако герцогиня Немурская предпочитала возложить всю ответственность на генерал-интенданта – дальше разговор не пошел.

Екатерина возвращается к этой теме 16 августа в присутствии монсеньора – герцогиня Немурская повторяет, что убийца должен быть человеком монсеньора.

Свадьба была назначена на 17 августа. После брачной церемонии Екатерина узнает, что король обещал адмиралу начать военные действия через четыре дня. В тот же вечер герцогиня Немурская снова появляется в Лувре, и на сей раз обе женщины приходят к соглашению.

Морвер, которого звали «убийца короля», потому что в 1569 году он стрелял в Колиньи и промахнулся, жил теперь у Гизов и пользовался их покровительством. Ему дали понять, что ему поручается исправить собственную ошибку. Гизы чувствовали свою силу: на их стороне была королева-мать, армия, любовь народа и гнев парижан, вызванный «святотатственной свадьбой».

Хитро задуманная церемония отражала двусмысленность ситуации. После благословения, которое было дано не в соборе Нотр-Дам, а на открытом воздухе, перед ним, принцесса направляется внутрь, а протестанты остаются снаружи.

«Мы сумеем заставить вас войти», – кричат им католики.

Когда надо было произнести решающее «да» волна протеста поднялась в душе Маргариты, но король, придя в ярость от ее нерешительности, больно ткнул сестру пальцем в затылок, и кардинал вполне удовлетворился ее вынужденным согласием.

В честь новой королевы 19 августа монсеньор устраивает пышный праздник, который длится до зари. Но это лишь видимость: брат и сестра по-прежнему далеки друг от друга.

А тем временем молодой принц Конде наслаждается любовью со своей женой, не разрешает ей нигде бывать и вводит строгие кальвинистские порядки.

Подавив свою грусть, Генрих пускается в разгул. В Париже, где вот-вот могла вспыхнуть гражданская война, все бурлило, танцевало, сверкало огнями. Весь двор развлекался на маскарадах в честь новобрачных.

Уступая атмосфере всеобщего безумия, Генрих дает волю своим темным инстинктам. Его можно видеть на балах, одетым в женское платье, увешанного жемчужными ожерельями; он смеется тонким голосом, поигрывая веером. Однажды он появляется в костюме амазонки, с обнаженной грудью.

Рассказывая об этом в своих донесениях, посол Испании пишет: «Герцог Анжуйский… очень красивая девушка».

Глава 9
Парижские рассветы
(22 августа – 29 сентября 1572)

В пятницу 22 августа Морвер, спрятавшись за занавесями, выставив из окна только дуло аркебузы, ранил Колиньи, который проходил мимо в сопровождении всего лишь двух дворян; пуля прошла через левое предплечье. Морвер тут же исчез.

Королева-мать, узнав о случившемся, поняла, сколь зловеща эта новость: жизнь Колиньи была вне опасности. Узнавший обо всем во время игры в лапту, король тут же распорядился срочно провести дознание. Полный решимости дать понять протестантам, что он на их стороне, Карл призвал их собраться около дома адмирала – тогда Колиньи будет под надежной защитой. Он также разрешил королю Наваррскому разместить его людей в Лувре.

Екатерина тут же отправилась к сыну и выразила возмущение его поступками, не стесняясь повышать голос. Все это время Генрих прятался за коврами, боясь приступа королевской ярости. В этот момент пришел человек от Колиньи: адмирал просил короля оказать ему честь и навестить раненого. Подобный визит был небезопасен, но изобретательная Екатерина тут же нашла выход: весь двор отправится выразить любовь и сочувствие вместе с королем.

Приказание было выполнено немедленно. Кортеж прибыл на улицу Бетизи, где жил адмирал, когда тому только что сделали операцию, и он принял гостей в постели, с перевязанной рукой.

«Отец мой, – восклицает Карл IX, – ранили Вас, а болит у меня!»

И он обещает достойно покарать виновных. Не стесняясь присутствия многих людей, Колиньи призывает короля остерегаться его ближайшего окружения: некоторые члены совета сообщают обо всех решениях герцогу Альбе.

Королева-мать тут же вмешивается: «Вы слишком перенапрягаетесь, больному нельзя столько разговаривать».

Тогда Колиньи просит короля приблизиться и что-то шепчет ему на ухо; после его слов лицо монарха мрачнеет еще больше.

Все удаляются; в комнате остается лишь один монсеньор – он хочет выразить особое уважение человеку, смерть которого замышлял.

Это бессмысленное коварство, может быть, один из самых неприглядных поступков герцога Анжуйского, оправдать который невозможно. Но нет ли ему другого объяснения?

Генрих от природы был очень впечатлителен. Его настроение, как и настроение его брата, часто менялось из-за одного слова, одного образа. Вид этого седовласого раненого, державшегося с таким достоинством, вполне мог пробудить в нем угрызения совести и жалость.

А при дворе все напоминало разворошенный муравейник. Екатерина сумела заставить Карла повторить сказанное ему на ухо адмиралом: «Пока королева-мать и король Польши будут оставаться во Франции, Ваша жизнь и спокойствие в государстве будут подвергаться опасности». Екатерина поняла, что враг перешел в наступление – надо было избавляться от него или все проиграть.

Никто в Париже не сомневался, что покушение на адмирала – дело рук Гизов. Руководители протестантов собрали военный совет; многие считали, что надо уезжать из Парижа и начинать прерванную военную кампанию, но после выступления Телиньи эти соображения отошли на второй план. Он отнюдь не призывал к умеренности – надо было заставить короля Наваррского и принца Конде подписать клятву отомстить за адмирала.

Король находился в состоянии бешеной ярости, и запахло кровью. Это была не метафора: выходя из комнаты Колиньи, Карл заметил окровавленный камзол и, схватив его, прошептал: «Так вот она, кровь знаменитого адмирала!»

Когда на Карла IX находили подобные приступы, он впадал в состояние транса и успокаивался только найдя жертву. Все были уверены, что гнев его обрушится на католиков. Испуганный Гиз попросил разрешения покинуть город. «Езжайте, – сказал ему король, – я сумею Вас найти, когда будет нужно».

Герцоги Лотарингские не уехали дальше окрестностей Парижа.

Карл IX обещал Колиньи надежную охрану. Будучи генерал-интендантом, именно монсеньор должен был назначить людей, которым доверят эту миссию. Он остановил свой выбор на отрядах, которыми командовал капитан Коссейн, личный враг адмирала.

Королева-мать была насмерть перепугана: если Генриха Гиза арестуют, он выдаст и ее, и монсеньора, а король в приступе ярости вполне способен заколоть своего брата кинжалом. Парижане поднимут восстание, и королевская власть рухнет.

Настроение у всех в Лувре было невеселое. На город опустились душные, жаркие сумерки. Под тем предлогом, что ей хочется подышать свежим воздухом, Екатерина отправилась в сады Тюильри, где возводилось ее будущее жилище. Генрих тут же нашел ее; к ним присоединились несколько верных людей: Таванн, герцог Неверский, Бираг, незаменимый Гонди де Рец.

Екатерина совсем потеряла голову, чего ранее с ней никогда не случалось: она дрожала за жизнь своего обожаемого сына, боялась за корону, за свою собственную безопасность. Как избежать мести протестантов и государственного переворота? Она видела только один действенный выход: опередить своих врагов, вырезав их руководителей.

Мысль эта была не нова: во время встречи в Байонне ее подсказал герцог Альба. Екатерина никогда не относилась к ней серьезно, но любила пускать в ход – то как приманку для Филиппа II, то как способ получить субсидии у этого ужасного Пия V. И теперь, неожиданно, эта ужасная идея показалась ей единственным способом спастись.

Монсеньор колеблется. Но после первых же казней Мария станет свободной, и, совсем потеряв голову от возможности подобного счастья, Генрих перестает мучиться угрызениями совести и горячо поддерживает этот план. Однако заговорщики расходятся, ничего окончательно не решив. Некоторые окна в Лувре еще светились: страдавший бессонницей Карл IX забавлялся со своими собаками, предвкушая кровавую месть, а в брачных покоях король Наваррский совещался со своими приближенными, увешанными оружием с головы до ног.

В субботу, 23 августа, Париж бурлил. Таинственный призыв, исходивший от иезуитов, заставил всех объединяться; даже лавочники вооружались. Механизм, который так долго и терпеливо готовили Гизы, наконец был запущен. В каждом квартале был центр, объединявший единомышленников. Капитаны гвардии, несмотря на приказы короля, раздавали оружие; по городу ползли тревожные слухи, будто бы покинувший Париж губернатор Монморанси вернулся со своей кавалерией и рубит шпагой всех католиков, которые попадаются ему на пути. Устав от противоречивых сведений, королева-мать посылает монсеньора узнать, что происходит на самом деле.

И Генрих в сопровождении только приора Ангулемского в закрытой карете отправляется разузнать, что творится в городе.

На дверце кареты не было вензеля, но выглядывающего из-за занавески Генриха мгновенно узнали. Толпа приветствует его криками: «Жарнак! Монконтур!» Он машет в ответ рукой, слегка побледнев: приветствие слишком похоже на боевой клич.

А в это же время протестанты толпятся у дворцов Гиза и д’Омаля, бьют стекла и выкрикивают угрозы.

Генрих возвращается в Лувр и говорит матери, что избежать сражения не удастся, что толпа готова растерзать гугенотов, и если король не встанет во главе этого движения, он лишится трона.

Вечером, к великому изумлению королевы-матери, как обычно, появляются придворные, среди которых много протестантов. Один из них, капитан Парделан, изъясняется с сильным гасконским акцентом; он мечет громы и молнии и угрожает местью врагам адмирала. Слова его вскоре подтверждаются: становится известно, что на рассвете вожди гугенотов явятся к королю требовать удовлетворения. Они назовут всех виновных, кто бы ими ни оказался. У Екатерины упало сердце; в сопровождении самых верных своих приближенных она тут же удаляется в молельню.

На этом высшем совете все сошлись во мнении: необходимо опередить протестантов, другими словами, немедленно начать резню.

Зная, что Гиз тайно вернулся в Париж, Екатерина посылает за ним. Герцог выражается прямо: мина заложена, надо только поджечь фитиль. Это укрепило Екатерину и монсеньора в принятом решении: если не возглавить движение католиков, завтра Франция может проснуться под властью новой династии.

Оставалось только получить согласие короля, совершенно не подготовленного к такому повороту событий. Величественнная и мрачная, как сама Судьба, королева-мать направилась в покои сына. Застыв от страха на месте, монсеньор видит, как ее черная фигура теряется в длинных потайных проходах Лувра. Он ждал долго; минуты казались вечностью. Наконец Екатерина вернулась, еще более бледная, чем уходила. Карл не желал ничего понимать. Напрасны были признания королевы-матери в том, что она замешана в покушении на Колиньи; напрасно она убеждала Карла IX, что католики готовы выйти из повиновения королю, если такой ценой они смогут избавиться от еретиков; напрасно напоминала о преступлениях адмирала – убийствах Франсуа де Гиза и, особенно, Шарри; напрасно объясняла, что страна на грани гражданской войны, в которой Юг будет поддерживать гугенотов, а Север – Гизов. Напрасен был даже ее последний возглас: «У Вас даже нет города, где Вы могли бы надежно укрыться!»

Король уперся в своем «страстном желании творить справедливость».

Монсеньор и его друзья были крайне удручены. Издалека до них доносился приглушенный смех придворных. Скоро поползут слухи, на Лувр опустится ночь, и тогда… Екатерина представляла, что сделает Карл с ее обожаемым сыном после обвинений протестантов, представила революцию, бегство королевской семьи… Надо было использовать последнюю возможность. В одиннадцать часов королева-мать еще раз зовет монсеньора, самых верных приближенных, среди которых Гонди де Рец.

Он близко знал короля, когда тот был подростком – Гонди де Рец был воспитателем Карла, – знал фантазии, рабом которых тот был, быструю смену его настроений. Он отправился к королю и сумел внушить ему ужас перед проходимцами, которые находились совсем рядом, в двух шагах, в покоях Генриха Наваррского, и одновременно развернул перед ним панораму грандиозного театрального представления, которое потрясет вселенную, вызовет у всех восхищенное изумление, войдет в историю. Наконец Карл IX буркнул свое решающее «да», добавив, что убить надо всех протестантов, «чтобы не осталось никого, способного потом бросить ему упрек». Это значило одно – резня становилась всеобщей.

Королева-мать и монсеньор немедленно призывают Генриха де Гиза. Охваченные лихорадочной потребностью действовать, они меньше чем за два часа разрабатывают план, распределяют роли и придумывают декорации.

Гиз должен был покинуть Лувр в полночь. Резня должна была начаться на рассвете по сигналу колокола церкви Сен-Жермен-де-л’Оксерруа.

И пока убийцы готовят оружие, королева-мать удаляется в свои покои, где происходит обычная церемония отхода ко сну. Очень быстро она всех отпускает, и в первую очередь – королеву Наваррскую. Герцогиня Клод Лотарингская, которой известно о заговоре, вздрагивая, смотрит, как ее сестра направляется в покои короля Наваррского, где полно гугенотов. Она пытается подать ей знак, но Екатерина, заподозрив что-то по взгляду Клод, заставляет Маргариту удалиться.

Карл IX тоже делает вид, что отходит ко сну. В последнюю минуту он решает спасти некоторых из своих любимых партнеров по игре в лапту – Телиньи, Ларошфуко – и задерживает их. Но тут же передумывает и приказывает им покинуть Лувр, зная, что они идут на бойню.

В час ночи весь Лувр кажется спящим. Только гулко отдаются шаги часовых и голоса дворян-гугенотов, спорящих в покоях короля Наваррского. Дрожа от нетерпения, герцог Анжуйский направляется в комнату, окна которой выходят на нижний двор дворца; скоро к нему присоединяется королева-мать.

Перед взорами их расстилается ночной Париж, с его дворцами, церквями, неказистыми домишками, лабиринтами улиц. Город спокойно спал, ни о чем не подозревая, и только кое-где мелькали неясные тени, а на дверях некоторых домов появлялись таинственные белые кресты. От неба исходила живительная прохлада.

Это спокойствие и это молчание отрезвили Генриха; возбуждение, в котором он пребывал два дня, прошло. До сих пор он думал только о том, как спасти свою жизнь и свою любовь. Теперь же он вдруг представил, как в этих домах будут хрипеть умирающие, как канавы наполнятся кровью, а Сена – трупами. Он смотрит на мать и видит ее колебание, видит, что она тоже близка к раскаянию…

Вдруг тишину разорвал звук пистолетного выстрела. Однако горизонт еще не золотился зарей, и все колокола Парижа молчали… Мать и сын поняли друг друга без слов. Этот неожиданный тревожный звук окончательно сорвал все покровы, заставил их увидеть, на какое преступление они решились.

Генрих тут же зовет одного из своих приближенных дворян и немедленно посылает его к Гизу с приказанием все остановить. Но тот уже не застает герцога в его дворце; он находит его на улице Бетизи, перед домом Колиньи, труп которого выбрасывают из окна к ногам его убийцы.

Выслушав приказ монсеньора, Гиз приносит свои извинения – слишком поздно: адмирал мертв, и поправить уже ничего нельзя. Королева-мать, а за ней и Генрих тут же встают на сторону Гиза.

Резня началась в воскресенье, 24 августа, в шесть часов утра. Видя, как неистовствуют парижане, Екатерина забыла о последних угрызениях совести: если бы она защищала еретиков, толпа, не задумываясь, выпустила бы ей внутренности. А Генрих, пока улицы города, набережные и даже коридоры Лувра наполнялись трупами, думал только о принцах Конде.

Чуть свет Генрих Наваррский и его кузен были вызваны к королю. Направляясь в покои Карла IX, они оба слышали крики своих приближенных, стражи, пажей, которые разыскивали их по всему замку.

Карл бросает им в лицо яростные угрозы. Генрих выжидает, надеясь вскоре увидеть Марию вдовой и сразу же – герцогиней Анжуйской. Но вмешивается Екатерина: если убить Бурбонов, некого будет противопоставить влиятельным Гизам. Принцам был предложен выбор – смерть или крещение. Оба решают перейти в другую веру; король Наваррский без колебаний, Конде – сжав зубы. Больше их не будут держать взаперти в их покоях. С этой минуты Варфоломеевская ночь потеряла для монсеньора всякий интерес.

Первый акт трагедии заканчивается к полудню – уже было около двух тысяч жертв. Король публикует послание, в котором он снимает с себя всякую ответственность – просто семейства Гизов и Шатийонов сводили счеты. Он же не имел возможности вмешиваться, «поскольку у него было достаточно дел, и он не мог покидать стен Лувра». Екатерина все еще надеялась осуществить свой первоначальный план, согласно которому выжившие гугеноты обратят свою месть на Лотарингский дом, с которым при помощи умеренных католиков будет покончено.

Непримиримые католики действительно были в большой опасности. Спасло их «чудо»: 25 августа утром стало известно, что на Кладбище невинно убиенных расцвел боярышник. Ловко поданная монахами, новость эта вызвала в народе волну неописуемого энтузиазма – Господь выказывал свою радость в связи с казнью еретиков!

Король не мог не разделить общей радости по этому поводу и отправился со всем двором поклониться расцветшему боярышнику. Один из дворян его свиты, заподозренный в протестантизме, был растерзан толпой. Карл IX хлопает в ладоши и кричит: «О, если бы это был последний гугенот!»

Возглас этот был воспринят как приказ, и резня возобновилась; в нее был вовлечен весь город – убивали из убеждений, из садизма, из интереса, убивали соперников, убивали наследников.

И только 28 августа король приказывает положить конец убийствам. Но, закончившись в Париже, резня началась в провинции. Каждый большой город старался утереть нос столице, и вся страна – с Севера до Юга и с Запада до Востока – превратилась в лагерь массового уничтожения протестантов.

За рубежом эта неожиданная резня вызвала поначалу не возмущение, а глубокое изумление, подчас даже зависть перед хладнокровием, с которым французский двор разделался с врагами. И даже сама Елизавета Английская не смогла скрыть уважения.

Угадав эту реакцию, Екатерина немедленно пытается использовать совершенное преступление в своих целях, извлечь из него выгоду. И поскольку Карл IX, забыв о своем послании от 24 августа, на заседании парламента 28 августа объявил себя единственным автором этого замысла, который он готовил в течение долгого времени, Екатерина уже 29-го пишет королю Испании, предъявляя ему счет за пролитую кровь.

Она просила для монсеньора руки инфанты Исабель, дочери королевы Елизаветы, которой в тот момент было пять лет. А пока, в ожидании лучших времен, монсеньор должен был стать наместником в Нидерландах.

Разве мог Филипп II не выразить своей признательности тем, кто спас его от вторжения, освободил от самых опасных врагов? Поначалу монарх, внушающий всем ужас, не скрывает своей радости. Он даже смеется в присутствии всего дипломатического корпуса, чего никогда ранее не случалось.

«Счастлива та мать, – говорит он, – у которой такой сын, и счастлив тот сын, у которого такая мать!»

И он послал поздравления герцогу Анжуйскому. На следующий день были получены донесения из Парижа от посла Испании дона Диего де Суньиги. «Королева-мать и монсеньор, – писал тот, – хорошо продумали смерть адмирала, и вызвана она причинами, к которым религия не имеет никакого отношения. А Варфоломеевская ночь объясняется просто их ужасом перед безвыходным положением».

Филипп II, теперь раздраженный тем, что Франция отнимает у него роль ангела-истребителя, ухватился за этот довод, чтобы проявить неблагодарность. Рассыпаясь в поздравлениях Екатерине, он отказывается отдать руку своей дочери монсеньору.

Несмотря на охвативший ее гнев, Екатерина поняла свою ошибку: если Франция хотела занимать в Европе достойное положение, она должна была всегда держаться союза с Англией, с немецкими протестантами, с турками – другими словами, с еретиками и неверными.

В отличие от Карла, хмурого, грустного и состарившегося под тяжестью своего преступления, Екатерина никогда не выказывает ни сожаления, ни признаков раскаяния. Не вступая в военные сражения, она уничтожила всех протестантов, которые были непобедимы на поле боя. Партия гугенотов была обезглавлена и обезоружена. Мысль о собственной победе наполняла ее радостью.

Удивительный парадокс, достойный ученицы Макиавелли – одновременно Екатерина продолжала поддерживать дружеские отношения с Реформацией. Возобновляются прерванные на некоторое время переговоры о свадьбе Елизаветы Английской и герцога Алансонского; монсеньор был представлен полякам как кандидат протестантов.

Ненависть Колиньи, ярость Карла, и особенно любовное разочарование, втянули Генриха в эту кровавую историю, из которой он не вынес для себя никакой выгоды и где он играл второстепенную роль. К несчастью, в глазах общественного мнения роль его была решающей, и Екатерина, надеясь использовать этот довод для нажима на Филиппа II, сначала ничего не предпринимала, чтобы развеять мрачную легенду. Такая тактика укрепила позиции принца в католической партии, но за это пришлось заплатить первым пятном на репутации. Посол Франции в Венеции, дю Феррье, писал Екатерине, что «монсеньор утратил все шансы на корону императора, хотя до Варфоломеевской ночи ничто не мешало ему надеяться ее получить – герой превратился в убийцу».

Несмотря на весь свой католицизм, Генрих тяжело переживал бремя этой ответственности. Он тут же начал писать послания, записки, стараясь преуменьшить свою роль и оправдать участие в кровавой бойне. Он никогда не позволит относить на свой счет трупы, которыми были забиты все реки Франции, но воспоминание об ужасах той ночи кровавой тенью ляжет на его судьбу.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю