Текст книги "Генрих Третий. Последний из Валуа"

Автор книги: Филипп Эрланже

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 3
Мечты о свадьбе
(31 января 1564 – 14 января 1566)

В Фонтенбло, куда королева-мать удалилась на отдых, она устраивает роскошные празднества по случаю установления мира. Екатерина не была похожа ни на одну французскую королеву. Ни супруги первых Валуа – до нее, ни восходившие после нее на французский трон испанские принцессы, воспитанные при дворе, где правила этикета были слишком суровы, не царствовали с таким размахом, с таким блеском и покоряющей силой.

Вне всякого сомнения, Екатерина заставила себя уважать и заставила себя бояться. Даже дети не часто отваживались ее беспокоить, а если и делали это, то всегда с замиранием сердца. Но никто не умел так, как она, играть роль хозяйки дома, никто не мог соперничать с ней в искусстве очаровывать гостей, доставлять каждому удовольствие, разделять его радость и скромно отходить в сторону, дабы ничто не сдерживало эту радость. Она любила остроумные шутки, увлекалась скабрезными рассказами и уговаривала поэтов дозволить музе бродить по рискованным дорогам. С материнской улыбкой она благодушно закрывала глаза на любовные шалости своих фрейлин, и двадцать четыре ее амазонки щедро пользовались своим обаянием, чтобы завоевывать для Екатерины все новые и новые сердца.

Распорядителем празднества в Фонтенбло был Ронсар, и все ему рукоплескали: кавалькады, балетные представления, поэтические состязания и венец всего – впервые показанная трагикомедия «Прекрасная Женевьева», в основу которой легла рыцарская поэма Ариосто «Неистовый Роланд»; роли в ней исполняли принцы и принцессы.

Первое место среди этих актеров занимал Александр. Екатерина восхищалась и наслаждалась его игрой. Несмотря на то что Александру было всего тринадцать лет, королева-мать считала, что он достаточно взрослый, чтобы стать мужем принцессы, которая в качестве свадебного подарка принесет ему корону.

Но где найти такую наследницу? Англия и Германия отпадали из-за победы там Реформации. Италия в данный момент не представляла какого-либо интереса. И только один монарх, Филипп II, процветал. Нельзя ли кусочек этой обширной империи выделить для Александра?

Екатерина не сильно любила своего зятя, оголтелого фанатика, за его твердолобость, но она признавала, что он – самый могущественный монарх в мире, самый богатый, а также – тут в ней говорило ее низкое происхождение – глава знаменитого австрийского дома Габсбургов. Екатерина уже давно собиралась повидать Филиппа II, надеясь, что ей удастся смягчить этого непреклонного человека и склонить его к более мягкой либеральной политике, закрепленной в Амбуазском договоре. Она тешила себя надеждой получить – по случаю примирения – приданое для своих детей.

План этот был небезопасен: хрупкий мир в государстве держался на взаимном доверии – выдержит ли он встречу королевы, провозгласившей веротерпимость, и короля, опирающегося на инквизицию?

Доходя мысленно до этой точки, Екатерина снова устремляла взгляд на ангельское личико обожаемого сына, и ею опять овладевали неудержимые мечты.

Сестра Филиппа II, королева Португалии донья Хуана, только что овдовела. Происхождение и богатство делали ее одной из самых выгодных партий в Европе. Екатерина уже воображала своего ненаглядного сына мужем этой суровой набожной женщины, за что он должен получить от Испании в качестве приданого прекрасное Португальское княжество. То, что донье Хуане было двадцать девять лет, а Александру – тринадцать, в расчет не принималось.

Нет, Екатерине было решительно необходимо повидать зятя. Начиная с этого момента, стол королевы Испании завален письмами из Франции.

Однако маленькая жизнерадостная Елизавета Валуа не имела большого влияния на своего мрачного супруга. Когда она приехала в Мадрид, не забыв прихватить кукол, то расплакалась, увидев, какой старый и суровый у нее муж. Но было бы неверно, следуя установившейся традиции, считать ее Мелисандой, попавшей в замок к Синей Бороде. Очень часто за время длительной переписки она упрекала Екатерину за ее веротерпимость, а та в свою очередь корила дочь за то, что она интересы вновь обретенной родины ставит выше интересов родной семьи.

Мысль о встрече с Екатериной у Елизаветы, как и у испанского правительства, сначала не вызывала особого интереса. Несмотря на изворотливость Лиможского епископа, посла Франции, переговоры затягиваются. И тогда королева-мать решает отправиться поближе к Пиренеям, используя эту поездку как предлог для того, чтобы юный Карл IX лучше узнал свое королевство.

Начинаются приготовления к путешествию, которое продлится двадцать шесть месяцев. Ни поздняя суровая зима, ни вспыхнувшие после войны эпидемии не останавливают Екатерину, и в марте 1564 года королевский кортеж из нескольких тысяч человек трогается в путь.

В восторге от этих неожиданных каникул, Александр ехал верхом рядом с носилками матери. Ему интересны области, которые они проезжают: сначала Лотарингия, где он держит над крестильной купелью своего маленького племянника Генриха, сына герцогини Клод, затем Шампань и Бургундия. В Дижоне произошла неприятная случайность: мадемуазель де Лимейль проявила неосторожность и разрешилась от бремени прямо во время королевской аудиенции. Екатерина покровительствовала своим фрейлинам, и их распущенность ее не смущала, но она требовала соблюдения приличий. Выйдя из себя, королева-мать вычеркивает несчастную Лимейль из списка своих фрейлин и заточает ее в монастырь.

Продолжая путь, странствующий двор приближался к югу. В Маконе их встретила Жанна д’Альбре в сопровождении десятка мрачных пасторов, бестактных и кликушествующих. Шокированная королева-мать запрещает отправление протестантских служб в небольших городках, встречающихся на пути королевского кортежа.

В Лионе их подстерегала чумная эпидемия, что отнюдь не помешало празднествам, особенно ярким на фоне ослепительно голубого неба Прованса и его оливковых рощ. Молодые принцы восхищены здешними местами и климатом. Но уже в ноябре пошли дожди, и, когда кортеж достиг Арля, переправиться через быстро несущиеся воды Роны не удавалось целых двадцать дней.

В Гиере Екатерина, покоренная красотой этих мест, покупает землю, чтобы возвести тут замок. Скоро они приехали в Марсель, с которым у королевы-матери связано столько воспоминаний молодости; затем Монпелье, Каркасон, где оказались в плену у снежных заносов, которые когда-то продержали тут целых три месяца жену Карла VI. Вновь солнце засверкало только в Тулузе. В Бордо, несмотря на бурные протесты, Екатерина разрешает избирать протестантов на муниципальные должности.

И все это время гонцы так и снуют между Екатериной и Мадридом. И чем больше настойчивости проявляла его теща, тем сильнее Филипп II старался избежать этой встречи: они говорили на разных языках. Королева-мать, одержимая желанием устроить судьбу своих детей, просила руки доньи Хуаны для монсеньора, а маленькую Маргариту хотела выдать за дона Карлоса. С другой стороны, она умоляла короля Испании выступить посредником в переговорах с императором Карлом V о возможном браке Карла IX со старшей эрцгерцогиней. За это она в довольно туманных выражениях обещает урезонить реформатов. Филипп II потребовал сначала полного уничтожения ереси во Франции; помолвка королевских детей будет кульминацией этого торжества. Как следовало его понимать?

Неприязнь французов и испанцев ощущалась повсюду: в Латинской Америке, где поселенцы Флориды и Каролины убивали друг друга, на Корсике, где ободряемое Францией население восстало против Генуи, вассала Испании, и даже в самом Риме.

Это вполне могло поколебать Екатерину в ее решимости, если бы материнская любовь не застилала ей взор. А чтобы разговаривать с позиции силы, она предлагает Карла IX в качестве претендента на руку Елизаветы Английской и угрожает дать аудиенцию специальному посланнику султана, сопровождающему ее в этой поездке, иными словами – создать Средиземноморскую Лигу, противостоящую королю Испании.

Наконец Филипп II уступает. Сам он отказывается встретиться с Екатериной: распущенность нравов и веселье, царившие при дворе Валуа, были противны его суровой натуре, привыкшей к строгости, но он разрешил королеве Елизавете прибыть в Байонну обнять родственников. В качестве наставника и своего полномочного представителя он дает ей в сопровождение министра, наводящего на всех страх – герцога Альбу. А для того чтобы подчеркнуть частный характер этой встречи, а может быть, и для того чтобы поставить на место расточительных французов, суровый монарх приказывает своим подданным заказать к этой встрече новые платья.

29 мая 1565 года Карл IX, его мать и их свита торжественно въезжают в Байонну. Они располагаются в одном из двух деревянных дворцов, поспешно возведенных городскими властями; другой должен стать резиденцией королевы Испании.

Екатерина никогда не упускала возможности доверить Александру почетную роль. Вот и теперь она поручает ему отправиться навстречу королеве Испании. Молодой принц доезжает до деревни Эрнани, где он и встречает Елизавету в сопровождении свиты суровых придворных, у которых поверх черных бархатных камзолов поблескивает золотое руно. Кортеж направляется к границе с Францией. Он продвигается вперед очень медленно: путь от Сан-Себастьяна до Ируна занял целый день! Приветствуемая мушкетными залпами солдат Строцци, 10 июня королева Испании пересекает реку Бидассоа.

Карл IX и Екатерина ждали ее на берегу. Ни о каком выражении радости не могло быть и речи: суровый испанский этикет запрещал проявление каких бы то ни было чувств, и молодая королева не отважилась отступить от него. Однако она была так удивительно красива, что ни один французский придворный не осмеливался взглянуть ей в лицо, опасаясь безнадежно влюбиться и оскорбить ее королевское достоинство. Ее брат, Карл IX, приветствует Елизавету «по-королевски», даже не обнимая.

После того как были преодолены многочисленные препятствия, возникшие из-за тонкостей испанского придворного этикета, 12 июня ворота Байонны наконец распахнулись. На следующий день начались балы, увеселения, фейерверки, конные турниры; состоялось большое поэтическое состязание и было показано театральное представление, которое началось в десять вечера и закончилось в четыре часа утра.

Герцог Альба, подчеркнуто надменный, выжидал, но хитрая Екатерина делала вид, что не понимает этого. Она присутствовала на всех празднествах, ласково обнимала дочь, улыбалась испанцам, как будто речь шла только о не имеющей особого значения семейной встрече. Выведенный из терпения высокомерный министр решает сам сделать шаг к переговорам.

Он начал их тоном раздраженного судьи, сожалея о распространении ереси во Франции и терпимом отношении к этому правительства. Екатерина смиренно попросила у него совета, – раз герцог Альба так хорошо осведомлен о делах ее королевства, – возможно, он считает целесообразной гражданскую войну? Герцог перешел к обороне: существуют другие, более надежные способы избавиться от этой «вредносной секты». Надо захватить врасплох их главарей: Конде, всех Шатийонов, а после, не церемонясь с формальностями, отрубить им головы. После того как это будет проделано, ничто не помешает уничтожить всех сторонников Кальвина в стране.

Королева дает понять, что к этим мерам, казавшимся ей несколько жесткими, она может прибегнуть только будучи твердо уверенной в безопасности, лучшей гарантией которой будет союз между тремя великими монархами-католиками: императором, королем Франции и королем Испании. Но герцог уклоняется от обсуждения возможности такого союза, и беседа закончилась в довольно раздраженном тоне.

Тогда Екатерина решает поговорить со своей дочерью и объявляет ей, какую она хочет плату за изменение своей политики: руку вдовствующей королевы Португалии для монсеньора с княжеством в качестве приданого, союз испанского инфанта и Маргариты Валуа. Елизавета ответила, что Филипп II возражает против женитьбы своего сына из-за его умственного расстройства. Что же до суровой доньи Хуаны, королевы Португалии, то она, казалось, решила навсегда остаться вдовой. В любом случае Испания никогда не отдаст в ее пользу какое-либо из своих владений. Герцог Альба в довольно резких выражениях подчеркивает, что католическая королева доставила себе труд приехать не для того, чтобы заниматься устройством свадеб брата и сестры, а лишь затем, чтобы выяснить намерения Франции по отношению к еретикам.

Екатерине следовало признать провал своей затеи и тут же от нее отказаться – чего ради полностью лишаться доверия протестантов? Но честолюбие мешало ей, завороженной мыслью об этой свадьбе и о прочном будущем для Александра, сдаться и уехать.

Новые переговоры не только не приблизили взаимное соглашение, но лишь ожесточили взаимное непонимание. При этом Екатерина, в ослеплении материнской любви, постоянно делает неверные шаги – так неудачливый игрок хочет заставить судьбу повернуться к себе лицом. По ее инициативе 30 июня в последний раз проводятся переговоры, на которых присутствуют король, две королевы, монсеньор, испанские министры и французские вельможи. Раз немедленная договоренность оказалась невозможной, то надо найти слова, которые обозначали бы, что стороны расстались дружески. Коннетабль объявляет, что король готов «покарать протестантов». Движимая желанием уменьшить враждебность герцога Альбы и других испанских грандов, Екатерина идет еще дальше: согласно одним утверждениям, она почти обещает отмену Амбуазского эдикта, согласно другим – заявляет о своем намерении истребить кальвинистов. Складывается впечатление, что последняя версия родилась уже после Варфоломеевской ночи.

Кардинал Гранвель, сильно обеспокоенный в эту пору влиянием протестантов в Нидерландах, также полагал – и его переписка это подтверждает, – что обещание Екатерины «покончить с религиозными распрями» обратилось в дым.

Прощание в Байонне было недолгим и свелось к протокольным формальностям. И только молодой король плачет, расставаясь со своей сестрой. Чопорные и молчаливые, испанцы переезжают границу, а шумный французский двор, как всегда искрящийся весельем, отправляется в обратный путь. В Мон-де-Марсан, в Ангулеме устраиваются пышные празднества. «Все танцуют вместе, – пишет Екатерина, – гугеноты и поклонники папы римского».

Какое согласие! Неудавшиеся переговоры в Байонне встревожили всю Европу, вызвав то, что мы сегодня назвали бы «кризисом доверия». Екатерине пришлось направить в Италию и Германию специальных посланников, которым было поручено разрешить возникшие недоразумения.

И все же она не смирилась, не отказалась от своих призрачных надежд! Брак Марии Стюарт и Дарнли устранил один из поводов для напряженных отношений с Испанией. Екатерина, вся во власти своей идеи, не замедлила этим воспользоваться. Из Плесси-де-Тур она пишет королеве Испании, снова возвращаясь к дорогому ее сердцу плану. Две недели мать и дочь состязаются в хитростях и дипломатических тонкостях, и надо признать, что двадцатилетняя принцесса берет верх над старой ученицей Макиавелли.

Всем доводам Екатерины Елизавета противопоставляет упорное желание доньи Хуаны выйти замуж лишь за короля. Увы! Корону Александру может дать только Филипп II. Королева Испании тут же напоминает о разнице в возрасте и говорит, что как добрая сестра она бы не советовала этого брака. А разве она может предложить что-нибудь другое, интересуется Екатерина. Поразмыслив, Елизавета высказывает предположение, что лучше подождать, пока у нее самой родится дочь. Разве это не было бы более достойным решением вопроса? Но монсеньору тогда придется слишком долго ждать. В качестве компенсации Екатерина просит независимости для Генуи. Категоричный отказ кладет конец переговорам.

Уязвленная, королева-мать вновь принимается повсюду искать трон для Александра. В Италии, равно как и в Германии, нечего и пытаться. Но вот у короля Польши Сигизмунда-Августа нет детей. Если бы он усыновил Александра и назначил его своим преемником!.. Спешно Екатерина снаряжает в те края одного из преданных ей людей, поручая ему собрать сведения об этой стране и подыскать там принцессу, брак с которой сулил бы монсеньору корону…

И все это время продолжаются празднества – в Шенонсо, в Блуа. И королева присутствует на них, дабы показать, что она не придает значения случившемуся. Тем временем истекает трехгодичный срок, который королева-мать дала Гизам, чтобы найти улики и возбудить дело против Колиньи, которого они подозревают в убийстве герцога Франсуа. Королева воспользовалась этим, и Государственный совет объявил, что адмирал невиновен, а Екатерина заставила кардинала Лотарингского обнять своего заклятого врага.

И все же канцлер Л’Опиталь не был спокоен. Он питал недоверие к протестантам, полагая, что их оживление в любой момент может стать угрозой для государства. На празднествах по случаю второго бракосочетания принца Конде собралась вся знать Франции, и даже маршал Монморанси засвидетельствовал ему свое почтение.

Канцлер, обладавший всей полнотой власти, счел разумным отдалить приближающуюся грозу Даже не созывая Государственный совет, он издает указ, который вносит поправки в Амбуазский договор. Однако в городах, где отправление религиозных культов по протестантскому обряду было запрещено, верующие получали право пригласить к себе пастора домой, чтобы «найти утешение в своей религии». По существу, этот новый закон разрешал частное отправление кальвинистских обрядов. Негодование руководителей католической партии было неописуемо! Кардиналы Бурбонский и Лотарингский обратились с жалобой к Екатерине, в тот момент из-за болезни вынужденной находиться в постели. Кардинал Бурбонский был очень резок и пригрозил покинуть двор.

Хитрая Екатерина пообещала поставить вопрос на рассмотрение Королевского совета. Но король был на охоте, а сама она не могла покинуть свои покои. Кто же в их отсутствие мог провести такие сложные дебаты? Екатерина улыбнулась и с горделивой материнской нежностью назвала монсеньора – ему выпала честь председательствовать на этом совете, что он проделал с необыкновенной степенностью. Все восхищались его ловкостью и умом.

Александр, чья судьба послужила причиной переговоров в Байонне, уже нарушал покой государства. Теперь он официально занимал свое место в общественной жизни страны, и Екатерина, влекомая неистовой материнской любовью, никогда не даст ему сойти с этого поприща.

Глава 4
Дорога славы
(14 января 1566 – 1 мая 1568)

Парижский парламент 14 января 1566 года зарегистрировал послание короля, в котором были четко обозначены титулы и владения монсеньора. В них входили: герцогства Анжуйское, Бурбонское и Овернь, графства Бофор, Форэ, Монферран и Монфор-лАмори. Одновременно члены парламента ставились в известность о том, что по случаю своей конфирмации монсеньор менял имя и впредь именовать его следует Генрих, герцог Анжуйский. Его младший брат Эркюль становился Франсуа, герцогом Алансонским. Посол Англии высказал крайнее недовольство тем, что монсеньор отказался от своего второго имени – Эдуард, данного ему в честь крестного отца, короля Англии Эдуарда VI.

Новоявленному герцогу Анжуйскому было в ту пору четырнадцать лет, и его огромные с итальянской поволокой глаза, изящество манер и матовая кожа очаровывали всех. У монсеньора не было той силы, что у его брата Карла IX, и ему совсем не нравилось, как молодому королю, работать в кузнице или свежевать убитых животных. Из-за бесконечных детских недомоганий он вырос изнеженным и мягким.

Слишком слабый физически, чтобы его могло привлекать насилие, Генрих был склонен к обходительности. Он с презрением относился к жестоким мужским забавам и любил развлечения дамские – маскарады, театральные представления. Фрейлины обожали, когда он примерял их туалеты, они закармливали его конфетами и потворствовали рискованным развлечениям.

В глубине их покоев он играл в султана, раскинувшись на обитой шелком софе, одурманенный ароматом духов и блеском украшений, которые особенно завораживали этого потомка флорентийцев. «Он всегда окружен женщинами, – писал английский посланник, – одна гладит его руку, другая щекочет за ухом – и таким образом монсеньор проводит большую часть времени».

При некотором усердии герцог Анжуйский мог бы стать глубоко образованным человеком, и соприкосновение с культурой помогло бы распуститься его многочисленным талантам, приглушив дурные инстинкты. Но Екатерина, которая больше всего на свете боялась слез и недомоганий своего обожаемого сына, не осмеливалась перечить ни одному его капризу, она потакала даже его небрежности и склонности к сибаритству, что нередко свойственно утонченным натурам.

За молодым принцем ходили двое придворных, достаточно бесцветных и далеких как от порока, так и от добродетели – воспитатель Амио и гувернер Виллекье, который, казалось, потворствовал дурным наклонностям своего ученика, не пытаясь их искоренить. Этот еще довольно молодой придворный старался не отпускать ребенка ни на шаг и благодаря своей любезности и обходительности обладал огромным влиянием на монсеньора.

Генриху, такому изысканному, столь любящему общество прекрасных женщин, ценящему их утонченность, нравилось чувствовать у себя в подчинении подтянутых военачальников. И Виллекье набрал для него охрану из молодых, атлетически сложенных придворных, поставив во главе их Людовика де Беренже, о похождениях и дуэлях которого ходили легенды. Генрих быстро привязывается к этому волевому человеку, драчуну и спорщику, известному своей злопамятностью.

Необходимо упомянуть и врача Мирона, человека незаурядного ума и выдающихся способностей, который был вторым после Амбуаза Паре знатоком в своем деле. Генрих всегда был слаб здоровьем: его часто мучили головные боли и рези в желудке, а от малейшего сквозняка поднимался жар. Поэтому врач, постоянно необходимый ему, стал близким человеком, другом, которому монсеньор поверял самое сокровенное. По счастью, влияние Мирона несколько уравновешивало дурное влияние случайных фаворитов. Постепенно Генрих полюбил верховую езду, которой он мог посвящать целое утро. А затем, неожиданно забросив это увлечение, погружался в сочинения Плутарха или в книги Ронсара, любимого придворного поэта той поры.

Достоинства и недостатки монсеньора делали его совсем непохожим на остальных Валуа, за исключением, пожалуй, его двоюродной бабушки, Маргариты Наваррской. И напротив, его обаяние, способности, пристрастие к роскоши, любовь к искусству и драгоценностям, наконец его чувствительность делали Генриха достойным потомком рода Медичи. И огромная ошибка его матери состояла в том, что Екатерина слишком поторопилась навязать ему роль зрелого человека вместо того, чтобы позволить еще несколько лет взрослеть и совершенствовать столь прекрасные качества.

Когда официальное примирение Гизов и Бурбонов состоялось и благодаря мудрым указам канцлера, взгляды которого остались неизменными, мир в государстве был установлен, Екатерина покидает Мулен.

В августе 1566 года с севера приближается новая угроза: Филипп II попытался навязать Нидерландам свой деспотичный режим, благодаря которому он держал в узде Испанию. Но Филипп плохо знал окраины своей империи и не понимал, что провинции всегда стремились сбросить ярмо, решительно отвергая любое, даже незначительное давление со стороны центральной власти. Религиозный конфликт подлил масла в огонь. Возмущенный растущим влиянием протестантизма, король, не колеблясь ни минуты, разводит на площадях Брюсселя и Анвера костры инквизиции. И нидерландские буржуа, которые всегда считали себя хозяевами в своих городах и которые за всю историю страны ни разу не склонили головы ни перед королем Франции, ни перед герцогом Бургундским, ни перед Карлом V, отказываются оплачивать аутодафе святой инквизиции. Некоторые представители знати просят графа де Орн, графа Эгмонта и принца Оранского вступиться за них.

После бурных переговоров посланников с губернатором Нидерландов, мятежники открыто начинают враждебные действия против Испании.

Подавить бунтарские настроения поручается герцогу Альбе, который запрашивает разрешение пройти с войском через территорию Франции, чтобы скорее приступить к выполнению своей миссии. Екатерина такого разрешения не дает, иронически удивляясь возмущению сурового министра, после этого напряженные отношения Франции и Испании становятся открыто враждебными. Филипп II захлопнул дверь перед носом французского посланника, и жест этот был расценен всеми как предвестник неминуемой войны.

Обеспокоенная известием, что отряды герцога Альбы стоят у самой границы с Францией, Екатерина созывает в Сен-Жермен чрезвычайный совет. На нем Конде и Шатийон требуют принять решительные меры. Речь шла о предосторожностях на случай возможного нападения испанской армии, о том, чтобы вернуться к политике Генриха II, помочь голландским протестантам, как он помогал немецким, и парализовать действия Филиппа II.

Королева-мать согласилась призвать 6000 швейцарских наемников, но возражала против агрессивных демонстраций: она больше не доверяла никому. Это тут же оживляет воинственные настроения молодых дворян. Они заражают и Генриха, который уже видит себя во главе армии в полной военной амуниции. Он умоляет мать доверить ему командование войсками так, словно выпрашивает какое-нибудь лакомство. Екатерина нежно улыбается, представляя любимого отпрыска в императорском венке из лавровых листьев.

Но, к несчастью, есть еще один человек, снедаемый теми же мыслями. Новую принцессу Конде больше не удовлетворяет полная развлечений жизнь в замке Сен-Валери, и она внушает своему супругу мысль, что ему пристало занять подобающее место в жизни государства. Монморанси был уже слишком стар, чтобы занимать свой пост, а именно главе французских протестантов должна была принадлежать честь вести войну, цель которой – освобождение братьев по религии.

И Конде подает прошение о должности генерал-лейтенанта. Просьба эта сильно не понравилась королеве-матери, но еще больше – друзьям монсеньора, которые полагали близким свой приход к власти.

И как-то вечером во время празднества в замке Сен-Жермен герцог Анжуйский подошел к принцу Конде и в резких выражениях обвинил его в том, что тот претендует на должность монсеньора.

«Имейте в виду, – кричит он, – что чем больше вы будете стремиться к высотам власти, тем меньшую роль я отведу вам!» – «Извольте, я уступаю дорогу, – отвечает побелевший от ярости принц Конде, – но делаю это по своей воле». Через несколько дней он покидает двор и уединяется в замке Сен-Валери, где начинает вынашивать планы мести.

А тем временем наводящие на всех ужас солдаты герцога Альбы продвигались к Брюсселю. Напуганная французская знать при их приближении возводила оградительные сооружения. Екатерина вздохнула с облегчением только тогда, когда узнала, что герцог Альба достиг Люксембурга. Оказавшись на месте, министр Филиппа II вполне оценил всю сложность ситуации и указал своему королю на возможность внутреннего конфликта. С этого момента политика Филиппа II становится либеральнее, к огромному удовлетворению королевы-матери.

Шел сентябрь 1567 года, и Екатерина была столь уверена в полном спокойствии Франции, что не придала никакого значения сообщению, что в Шатильон-сюр-Луань, резиденцию адмирала, стягиваются войска.

Однако именно в этом спокойном месте, где совещались вожди протестантов, решалась судьба Франции. Одни, не колеблясь, предлагали возобновить войну и не дать двору привести в исполнение черные замыслы: они имели в виду заговор, который, как считалось, состоялся в Байонне два года назад. Но Колиньи, старавшемуся держаться умеренной линии, доводы эти показались недостаточно убедительными, чтобы еще больше обострять отношения с Испанией и выступать против либерального французского правительства, которое почти симпатизировало протестантам. Его мнение становится известно супруге принца Конде, который вскорости организовывает вторую встречу вождей гугенотов – теперь в Сен-Валери, куда старается привлечь всех заядлых дуэлянтов, всех нетерпеливых. Тем временем в Нидерландах герцог Альба арестовал графов Орна и Эгмонта, что было воспринято протестантами как первый акт пьесы, разыгрываемой Екатериной и ее зятем, Филиппом II. Опасаясь полного уничтожения, французские протестанты вынуждены были последовать примеру своих голландских собратьев по религии. В ход были пущены воинственные вымыслы, и простым гугенотам уже мерещились костры инквизиции – толпа слепо последовала по пути, указанному главарями французских протестантов.

Ничего не подозревавший двор по-прежнему пребывал в замке Монсо. Конде, исполненный решимости применить силу там, где пять лет назад он от этого открыто отказался, решает сместить короля.

Екатерина ни о чем не подозревала. Обеспокоенная своей недавней ссорой с Испанией, она старалась не сделать ни одного неверного шага в отношении французских протестантов. Еще 24 сентября она разослала письма в провинции, требуя неукоснительного соблюдения Амбуазского эдикта. А уже 27 сентября ей сообщили о том, что войско гугенотов вот-вот окружит замок.

Глупость этой затеи была столь очевидна, а последствия совершаемой ошибки могли быть столь ужасны, что поначалу ни королева, ни канцлер просто не поверили известию. Л’Опиталь вышел из себя и резко отозвался об интриганах, распространяющих подобные выдумки, дабы посеять семена недоверия между королем и его поддаными. Но сведения эти подтверждались – и пришлось отступить перед очевидностью. Екатерина решает покинуть замок не медля ни минуты, и двор укрывается за крепостными стенами Mo, куда срочно вызывают швейцарскую гвардию.

Когда королева оказалась под защитой аркебуз и копий швейцарцев, прошел ее испуг, но не крайнее изумление. Она никак не могла понять происшедшего – оправдания этой глупости не было. Теперь предстояло добраться до Парижа. Ответственность лежала на полковнике Пфайфере, командовавшем наемниками, – в его руках было все, но он поставил условие, что его приказы будут беспрекословно выполняться.

Старый вояка расположил свои войска по принципу македонской фаланги, образовав гигантский квадрат, ощетинившийся во все стороны штыками. В центре этой живой крепости он поместил двор, и с осторожной неспешностью все двинулись к столице. Вскоре показались войска гугенотов под предводительством Конде и Дандело. Пфайфер останавливает свою колонну и вытягивает ее в довольно удлиненный прямоугольник. У гугенотов не было ни пехоты, ни артиллерии, а поскольку их пистолетов и шпаг было явно недостаточно, чтобы вступать в бой со швейцарцами, они быстро ретируются. Пфайфер продолжает свой путь, а мятежники вновь появляются уже в Ланьи, но теперь их гораздо больше. И тогда швейцарцы вытягиваются вдоль всей дороги, образуя живой барьер, под прикрытием которого королевская семья и двор во весь опор скачут в Париж. Они добираются туда благополучно, хотя и в разорванных одеждах – попытка протестантского переворота была подавлена 28 сентября 1567 года, но стране это принесло неисчислимые бедствия.