Текст книги "Резня в ночь на святого Варфоломея"
Автор книги: Филипп Эрланже
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)
4
Еще двадцать пять лет…
Заговоры и гражданские войны не замедлили возобновиться. Карл IX, выйдя из своего жуткого опьянения, остался под грузом своих тяжких преступлений. Пораженный туберкулезом, он умер в двадцать четыре года, в кровавом поту, и эта смерть, подобно роковой кончине его отца, представлялась протестантам проявлением небесного гнева. Его последние слова были:
– О, моя мать…
Затем три группировки с оружием в руках стали оспаривать власть в королевстве. Чтобы не дать рухнуть единству Франции, старая королева должна была призвать короля Польского. Последствия Варфоломеевских событий привели к тому, что он потерял плоды своей прекрасной победы. Для французов полной неожиданностью был этот Генрих III, столь отличный от герцога Анжуйского. Чудачества, доходившие до экстравагантности, женоподобное величие этого последнего монарха эпохи Ренессанса, этого крайнего декадента, было полной противоположностью образу победителя при Монконтуре, который остался в памяти народа. Его подданные зубоскалили над ним, быстро забыв прежний образ их былого идола – фанатика, внесшего изрядный вклад в резню гугенотов, нашедшего в себе качества монарха, способного следовать наставлению своей матушки: «Пусть их пристрастия никогда не будут вашими».
Экстремисты предчувствовали опасность появления суверена, который получит перевес и поднимется над группировками. Поднялся жуткий вал клеветы. Эта кампания осуждения и финансовые бедствия с самого начала лишили нового короля рычагов власти. Дало о себе знать одно из тех несчастий, которые предвидела Екатерина вечером 23 августа. Воинственные католики сгруппировались в мощную Лигу, предводительствуемую Гизами и финансируемую Испанией. Тем временем Генрих Наваррский бежал, отрекся от католичества и стал главой кальвинистской республики, порожденной Варфоломеевскими событиями. Алансон, со своей стороны, стал выступать как вождь мятежников.
Генрих III вынужден был капитулировать перед этими двумя противниками, которые и сами не ладили между собой, но на следующий год он восстановил свое доминирующее положение и добился «Королевского мира» (1577). Несмотря на продолжение бедствий, относительное спокойствие дало Франции некоторую передышку до 1584 г. В этот момент смерть д'Алансона (герцога Анжуйского с 1576 г.), обострила династические вопросы, и распри вспыхнули вновь.
Отныне Генрих Наваррский был наследником престола, на котором члены Лиги желали видеть Генриха де Гиза. Наваррец отказался вернуться к католицизму, и Генрих III лишил его прав наследования, Лига выдвинула требование проскрипции реформатов. Последствием этого силового нажима стала новая гражданская война, самая страшная из всех. Она затянулась на тринадцать лет!
В конце 1587 г. Генрих III, при тайном содействии Наваррца, которому Монтень служил как вестник, еще раз преуспел в том, чтобы поставить в тупик оголтелых приверженцев двух партий. Именно тогда Елизавета велела снести голову Марии Стюарт, и великая война, которую так давно ждали, разразилась между Испанией и Англией.
Филипп II собрал «Непобедимую армаду»; но перед тем, как бросить на еретический остров этот флот, везущий множество инквизиторов, он хотел нейтрализовать Францию. Гиз, для которого он не жалел громадных субсидий, обязан был явиться в Париж, невзирая на королевский запрет, и вызвать смуту. «День Баррикад» отдал ему столицу, но не монархию, ибо Генрих III чудом ускользнул и добрался до берегов Луары.
Разгром «Армады» был катастрофой для Лиги. Тем не менее когда король созвал Генеральные Штаты в Блуа, воинственные протестанты и «политики», устрашенные, уступили гизовцам три четверти мест, и Валуа оказался их пленником.
В этот критический момент единство Франции зависело исключительно от силы духа этого властителя, которого памфлетисты называли Антихристом. Католик до глубины души, Генрих мог обеспечить себе покой, облегчить свою совесть, лишив наследства вождя гугенотов. Он предпочел не уступать. Гиз, которого не оставляли в покое испанцы, решил немедля взяться за оружие. Генрих предотвратил это и приказал убить его вместе с его братом, кардиналом де Гизом. В кармане убитого нашли улику. «Чтобы продолжить войну во Франции, – писал герцог Филиппу II, – нужно, самое меньшее, семь тысяч ливров» (23 декабря 1588 г.).
Но следует лишний раз напомнить: монарх – верховный судья, источник справедливости, обладал в XVI столетии абсолютным правом лишить жизни опасного подданного. Вот это-то право и было применено в отношении к Гизу, которого подкупили чужеземцы, дабы погубить таким образом государство, убийство Гиза приобретало характер казни. Побоище 1572 г. осталось преступлением, дело было затеяно экспромтом, решение вырвано принудительно, а последствия предоставлены воле случая.
Екатерина, в первую очередь правительница и мать, в 80-е гг. досадным образом направляла свою политику, после того как род Валуа оказался обреченным на угасание. Она безумно жаждала обеспечить наследование трона сыну своей предпочитаемой дочери, герцогини Лотарингской, и, ненавидя Наваррца, поддержала Гизов.
Трагедия в Блуа, разыгравшаяся без нее и вопреки ей, убила ее. Она испустила дух тринадцать дней спустя, всеми покинутая, «точно дохлая коза».
Узнав о гибели своего героя, Париж поднялся. В то время как приверженцы Лиги, многие из которых видели Варфоломеевские события, предались разгулу насилия, Сорбонна провозгласила французов свободными от их долга по отношению к государю, и муниципалитет доверил исполнительную власть Генеральному Совету из 40 человек. Большая часть крупных городов принесла против Генриха III «Клятву Единения», а герцог де Майенн, брат Гиза, был назначен главным наместником. Воцарился террор. Половина католиков обрушилась на другую половину, подозреваемую в лояльности или в умеренности. Испанский посланник действовал как покровитель Лиги, финансировал ее войска. И тогда кальвинистская армия, бездействовавшая с предыдущего года, продвинулась до Сомюра.
«Это – конец королевства», – писал венецианский посланник. По сути дела, государство Генриха III уменьшилось до трех городов: Тура, Блуа и Божанси. То было куда меньше, чем владения Карла VII до появления Жанны д'Арк.
Одолеваемые подобными бедствиями, Валуа обратились к Бурбонам. Чтобы спасти свою партию, обе ветви Капетингов забыли о религиозных разногласиях и потоках крови, которые их разделили. Договор, который они подписали, ознаменовал примирение монархии и протестантизма и в политическом отношении противостоял Варфоломеевским событиям.
30 апреля 1589 г. под восклицания восхищенного народа, перед двумя армиями, привычными биться друг с другом в течение 26 лет, сын Екатерины Медичи и сын Жанны д'Альбре кинулись в объятия друг друга.
– Теперь можно и умереть, – сказал Наваррец, – я видел моего короля!
Но именно Генриху III предстояло умереть в итоге этого обретения, о чем он знал. Уже грозившее ему отлучение не могло больше его пощадить. Обрушившись на него, оно заклеймило его для фанатиков как законную охотничью добычу. Последний Валуа пожертвовал жизнью ради Франции. Три месяца спустя монах-фанатик Жак Клеман смертельно ранил его ударом ножа вблизи готового капитулировать Парижа. Прежде чем испустить дух, Генрих III успел призвать Наваррца и обязать двор принести ему присягу, как законному наследнику короны. А также умолял его перейти в католичество.
Генрих IV последовал этому совету лишь через четыре года. Еще пять лет прошло, прежде чем он провозгласил, что «последствия гражданских войн устранены, партии иссякли, мир властвует по всей стране».
Его Нантский Эдикт (1598 г.) воспроизвел январский (1562 г.), а его реализм, терпимость, озабоченность национальным единством были такими же, как и у Екатерины Медичи сорок лет назад. Руины, множившиеся в течение этого долгого периода, обилие смертей и преступлений не доказали, безусловно, ничего, кроме безумия крайнего фанатизма.
Но никакой опыт не смог возобладать над этим мракобесием. И когда оно возобновилось, дух Варфоломеевской ночи взыграл в Равайаке, как только Генрих IV пожелал, в свою очередь, вторгнуться в Нидерланды.
Эпилог
В течение четырех с лишним столетий не утихают жаркие споры вокруг Варфоломеевской ночи. Это повествование вдохновлено тщательным третейским судом, который взяла на себя современная историческая критика. И теперь представляется достаточным сформулировать ее заключение.
Л. Пастор очень хорошо сказал: «Сегодня вне дискуссии, что Варфоломеевские события не были последним этапом долго готовившегося плана; равно никто не сомневается, что они не диктовались личными и политическими мотивами и никоим образом – религиозными… Преступление было направлено не против гугенотов, но против главы одной из организовавшихся партий, который попытался влиять на короля во внешней политике».
Напротив, мы не согласны с этим историком папства, когда он обвиняет Екатерину в том, что она «затеяла уничтожить Колиньи исключительно для того, чтобы сохранить бразды правления».
После того как она затратила невероятные усилия в пользу мира, она решила устранить Колиньи в час, когда государственный переворот представился ей единственным средством предотвратить внешнюю войну, которую она заранее считала проигранной, восстание ультракатоликов и, разумеется, утрату своей личной власти. Провал макиавеллистского плана, нацеленного одновременно против адмирала и Гизов, и ужас при мысли, что ее любимый сын должен платить по счетам, побудили ее следом за этим совершить акт отчаяния, которому неуравновешенность Карла IX и массовый фанатизм придали внезапно чудовищный размах. Никогда судьба так не насмехалась над человеческим высокомерием. Как только машина была запущена, слепой случай, абсурд, животные страсти завладели людьми и разгулялись вовсю.
Варфоломеевские события – не столько политическая драма и не столько злодеяние, совершенное во имя веры, сколько один из тех феноменов, которые являют воочию слепые, неуправляемые силы, подчиняющие себе людской жребий.
На ком лежит ответственность? Долгое время королева-мать одна несла всю ее тяжесть. Крайнее суждение, как и все суждения людей пристрастных. Мы не демонстрируем оправдательных сентенций в пользу флорентийки, но стоит послушать ее заклятого врага, то есть – ее зятя.
Очутившись проездом в Блуа, Генрих IV задержался как-то в церкви Спасителя, где были временно помещены останки Екатерины. Он не больно по-рыцарски усмехнулся и сказал:
– Хорошо, что она уже там!
Когда некоторое время спустя Грулар, первый председатель Парламента Руана, вменил королеве-матери все несчастья, творившиеся во время гражданских войн, то Беарнец живо отпарировал:
– Э, помилуйте, ну что могла сделать бедная женщина, когда у нее умер муж и она осталась с пятью маленькими детьми на руках, а два великих семейства во Франции задумали овладеть короной: нашей и Гизовской? Не пришлось ли ей поэтому то и дело менять маски, чтобы провести и тех, и других, сохраняя, что ей и удалось, пока суд да дело, своих детей, которые, следуя один за другим, правили под мудрым руководством столь сообразительной женщины? Меня удивляет, как она чего похуже не натворила!
То же беспристрастие побуждает отдать поклон надменной фигуре Колиньи. И в то же время не предъявить ему от четырех серьезных упреков. Адмирал заблуждался, ставя дилемму: внешняя война или гражданская; заблуждался, недооценивая силы ультракатоликов, связанных с Испанией; заблуждался, отдавшись миражу альянса с Англией; заблуждался, возлагая свое дерзкое предприятие на неуравновешенного юнца.
Карла IX сравнивают с Гамлетом. Справедливо, что этот несчастный желал выйти из-под жесткой опеки и показать себя достойным своих предков, прежде чем, увы, потерял почву под ногами. Но случай у него более трагический, нежели у персонажа Шекспира. Ибо потрясение, вызванное неудачей, пробудило кровожадное безумие, дремавшее в глубине его больного мозга. И если этот ученик Ронсара не отвечает за то, что страсти были спущены с цепи, он – подстрекатель множества преступлений, совершенных в те мрачные дни.
Елизавета Английская тоже замарала себя в крови. Она тем самым предопределила свой жребий, потому что ее двойная игра, раскрытая Екатериной, убедила королеву-мать, что война, желанная для Колиньи, обернется для Франции катастрофой, и это в значительной мере толкнуло флорентийку на роковой путь.
Филипп II в течение долгого времени требовал истребления гугенотов. В конечном счете, он куда меньше содействовал трагедии, чем королева Англии.
Видно, какую роль играли, соответственно, герцог Анжуйский, Гизы, Рец, Таванн, Невер. Роль Клода Марселя оказалась решающей. И еще важнее, что толпа всегда проявляет себя одинаково, чуть только любая идеология высвободит ее дикие инстинкты.
Самое существенное из последствий Варфоломеевского побоища – то, что оно предотвратило франко-испанскую войну. И все-таки мы никогда не узнаем, как в точности видели положение вещей королева-мать и адмирал. Мы не узнаем также, к погибели или к торжеству Франции привел бы этот великий поединок, затеянный за полстолетия до Ришелье.
Под углом исключительно внутренней политики, Парижская Заутреня обладает той особенностью, что стала юридической западней, изменой правительства, неспособного осуществлять свою власть. Размах и продолжительность бесчинств тем более заслуживают, чтобы задержать на этом внимание.
Если ограничиться только Францией, убийства XV столетия в ходе войны Арманьяков и Бургиньонов, июньские дни 1848 г., движение Шуанов, Коммуна – вызвали бесконечно больше жертв: эти периоды истории еще меньше могут быть названы безмятежными. Геноцид XX века заставил померкнуть массовые убийства века XVI в.
И тем не менее резонанс Варфоломеевской ночи не затухает; ужас, который она вызвала, жив и поныне. Если французы ведать не ведают о жестоких деяниях генерала Кавеньяка при II Республике, никого не оставляет равнодушным колокол Сен-Жермен-л'Оксерруа.
Мы видим две причины такой устойчивости жуткого воспоминания. Политическая и дипломатическая подоплека трагедии в целом забыта. В умах сохраняется только взрыв религиозных страстей, чудовищный пример братоубийственной нетерпимости.
Это не все. Как и Террор, Варфоломеевская резня имеет социальную природу. В ее ходе, конечно, гибли и буржуа, и духовенство, но гнев толпы был направлен в первую очередь против высшей аристократии. Шатийон, Ларошфуко, Ла Форс, Телиньи, многие другие принадлежали к старинным феодальным домам Франции. Даже католические сеньоры, такие как Бирон и Коссе-Бриссак, были на волосок от гибели. Их недруги, напротив, большей частью – люди иностранного происхождения: Гизы – лотарингского, Медичи, Невер, Бираг, Гонди – итальянского. Бедствия известной личности всегда вызывают больше чувств, чем бедствия анонимной группы. Известны те, кого убили 24 августа, до сих пор известны их потомки. То, что эти крупные сеньоры, эти прославленные военачальники были оттеснены вновь пришедшими, представляется противоестественным.
Невозможно понять Варфоломеевскую резню, рассматривая ее отдельно от ее эпохи. Она несет на себе отпечаток XVI столетия, гуманистического и фанатического, героического и жестокого, столетия, когда терпимость имела лик измены. Но в первую очередь она стала жуткой демонстрацией людского безумия.
Приложения
Варфоломеевская резня глазами современников
Камиль Капилупи «Екатерина Медичи и Карл IX избраны самим искупителем исполнить его волю»
Мне представляется, что величие этого деяния вполне заслуживает, чтобы мимо него не прошли, не рассмотрев пристально и не отметив особенно доблесть короля, королевы-матери и их советников избравших роль столь благородную и столь великодушную, проявивших одновременно ловкость и мастерство, твердость духа, чтобы ее сыграть, и вместе с тем благоразумие, сдержанность, позволившую им молчать и хранить тайну, и наконец, решительность и храбрость, чтобы все исполнить и дойти до конца в великий час. Ибо, по правде говоря, если посмотреть как следует, они не только достойны вечной славы, но невозможно отрицать, что они, будучи избранными Самим Искупителем исполнить и осуществить Его извечную волю, своими средствами совершили деяние, о котором должно сказать, что оно исходит от его великого и беспредельного могущества. И есть также силы признаться, что это деяние, столь чудесное, было задумано, подготовлено и предрешено многими месяцами ранее, и никоим образом не свершилось случайно или внезапно, и не предпринято вовсе из-за нахальства и дерзости гугенотов после ранения адмирала, как говорят некоторые, стараясь, чтобы им поверили другие; они придерживаются мнения, что вполне могло быть так, что попытка убить адмирала – итог заранее принятого решения, но что вся расправа в целом произошла вследствие воли случая и проистекала из необходимости и возможности, которая представилась. Каковое мнение должно признать ложным, если пожелать как следует рассмотреть все подробности, которые относятся к этому делу, поскольку имеется множество верных знаков, что существовало определенное намерение и замысел короля и королевы и что оба в течение долгого времени открывали его в разное время различным людям.
(Strategeme de Charles IX contre le Huguenots rebelles a Dieu, par Camille Capilupi, version [rancaise de 1579.)
Дань уважения, оказанная Екатерине Медичи посланником Венеции Джованни Микиели
Насколько различно говорят об этом поступке с гугенотами128128
Этот термин Микиели использует для обозначения резни.
[Закрыть] и о смерти адмирала, и спрашивают себя, было ли все это случайностью или деянием предумышленным, я верю, что мой долг передать Вашим Сиятельствам129129
Микиели обращается к венецианским сенаторам.
[Закрыть] то, что узнал на эту тему от лиц весьма значительных, имеющих доступ к тайнам данного королевства. И пусть Ваши Сиятельства знают, что все это дело, с начала до конца, – плод усилий Королевы,130130
Екатерины Медичи.
[Закрыть] что оно задумано, затеяно и осуществлено целиком ею, при соучастии одного только герцога Анжуйского, ее сына. Уже давно у Королевы имелась такая мысль, поскольку она сама просила недавно у г-на Сальвиати, своего родственника, нунция во Франции, запомнить и засвидетельствовать то, что она, получившая тайное поручение усопшего Папы,131131
Пия V, умершего 1 мая 1572 г.
[Закрыть] дала нунцию понять, что он скоро увидит мщение, которое она и король обрушат на приверженцев иной веры. И только с этой целью она трудилась столь ревностно, добиваясь брака своей дочери с Наваррцем, отвергнув и короля Португалии, и другие блестящие партии, которые ей предлагались, и только для этого назначила свадьбу в Париже, с присутствием адмирала и прочих вождей его партии, так как представляла себе, что произойдет, и поскольку не располагала никаким иным средством или лучшим поводом их туда завлечь.
(Giovanny Michiel, Relation du massacre, adressee au Senat de Venise, trad, jranqaise par W. Martin.)
Некоторые высказывания Карла IX
Чтобы благоразумно сокрыть в своем сердце то, что недостойно было дать обнаружить, и чтобы оказать услугу Богу и принести облегчение своему народу, он (Карл IX) вел себя с благоразумием столь великим, что не нашлось никого, кто, после исполнения его замысла, не восхищался бы внешней холодностью того, чье сердце было полно рвения. Свидетельство чему то, что наутро после дня Св. Варфоломея он ответил одному сеньору, который сказал ему, что не ожидал от него такого: «Даже мой берет ни о чем не знал».
(«История… жизни, нравов и достоинств христианнейшего и добродетельного короля Карла IX» Арно Собрена, проповедника короля.)
Эта бойня предстала перед глазами короля, который взирал на нее из Лувра с большой радостью. Несколько дней спустя он лично пошел взглянуть на виселицу на Монфоконе и на труп Колиньи, который был повешен за ноги, и когда некоторые из его свиты прикинулись, что не могут приблизиться по причине зловония трупа, «Запах мертвого врага, – сказал он, – сладок и приятен».
(«История Карла IX» Папира Массона, историографа короля. Эти два текста воспроизведены в т. VIII Archives сиrieuses de Cimber et Danjou»)
…Его Величество, обращаясь к указанному Воклюзу, сказал ему такие слова: «Передайте графу де Карсесу (наместнику короля в Провансе), чтобы под страхом смерти не разглашал и хранил в тайне, что он (король) хочет сказать, а именно, чтобы сказанный граф де Карсес не совершал убийств гугенотов, согласно тому, что было ему передано Ла Молем (ординарным камер-юнкером короля), с тем, что он (король) решил осуществить предприятие великой важности, и что если он (Карее) совершит убийства в Провансе, это может повредить делам. И совершенно внезапно Е. В. достал из-за изголовья своей кровати шесть кинжалов длиной в руку, весьма острых, ибо шестеро готовы были исполнить означенное предприятие в Тюильри, а именно: Его Величество при содействии г-на де Фонтена, своего первого шталмейстера, Месье, его брат, при содействии г-на де Вена (Юбер де Ла Гард, господин де Вен) и г-н де Гиз, при содействии господина де Во».
(Le Livre de raison d'Honore du Teil, 1571–1586. Publ. Par. J. Du Teil.)
Варфоломеевская ночь и предшествующие ей события глазами Маргариты де Валуа. 1572 г.132132
Перевод В. В. Шишкина
[Закрыть]
Еще какое-то время предложение [о бракосочетании Генриха де Бурбона и Маргариты де Валуа] продолжало обсуждаться, и королева Наваррская, его [Генриха] мать, прибыла ко двору, где брачный договор был полностью согласован. Это произошло уже накануне ее смерти, которая была отмечена одним особенным событием, не оставшимся в Истории, но заслуживающим того, чтобы Вы133133
Маргарита де Валуа обращает свои мемуары к Пьеру де Бурдею, сеньору де Брантому (1540?-1614), ее другу и платоническому воздыхателю.
[Закрыть] о нем знали.
Вместе с мадам де Невер, характер которой Вам хорошо известен, ее сестрами, господином кардиналом де Бурбоном, мадам де Гиз, госпожой принцессой де Конде мы приехали в парижский дом усопшей королевы Наваррской с целью отдать последний долг в соответствии с ее положением и нашим семейным родством134134
Речь идет о том, что все перечисленные Маргаритой персонажи так или иначе были родственниками Бурбонов и Жанны д'Альбре, вдовы Антуана де Бурбона: Генриетта Клевская, герцогиня Неверская (1542–1601), близкая подруга Маргариты, дочь Франсуа Клевского и Маргариты де Бурбон, сестры Антуана; ее сестры – Мария Клевская, в тот момент невеста Генриха I де Бурбона, принца де Конде-младшего, и Екатерина Клевская, супруга герцога Генриха де Гиза; кардинал Шарль де Бурбон (ум. 1590), брат Антуана де Бурбона и единственный католик в этой семье; герцогиня де Гиз, Антуанетта де Бурбон (1494–1582), бабка Генриха де Гиза и тетка Антуана де Бурбона; принцесса де Конде, Франсуаза-Мария де Лонгвиль-Орлеанская (1544–1601), вдова принца де Конде-старшего, Людовика I де Бурбона; наконец, сама Маргарита, невестка королевы Наваррской.
[Закрыть] (это происходило без пышности и церемоний нашей религии, в довольно скромных условиях, которые дозволяла гугенотская вера: она [королева] лежала на своей обычной кровати, с открытым пологом, без свечей, без священников, без креста и святой воды; все мы находились в пяти или шести шагах от ее ложа и могли лишь смотреть). Мадам де Невер, которую в свою бытность [королева Наваррская] ненавидела более, чем кого бы то ни было, и которая отвечала ей тем же, а, как Вам известно, она [мадам де Невер] была весьма остра на язык и не щадила тех, кого терпеть не могла, неожиданно отошла от нас и, склоняясь в красивых, почтительных и глубоких реверансах, подошла к кровати и, взяв руку королевы, поцеловала ее. Затем, с низким поклоном, полным уважения, она вернулась к нам. Все мы, знавшие их отношения, оценили это [пропуск в рукописи].
Несколько месяцев спустя принц Наваррский, отныне ставший королем Наварры, продолжая носить траур по королеве, своей матери, прибыл сюда [в Париж] в сопровождении восьмисот дворян, также облаченных в траурные одежды, и был принят королем и всем двором со многими почестями. Наше бракосочетание состоялось через несколько дней с таким торжеством и великолепием, каких не удостаивался никто до меня. Король Наваррский и его свита сменили свои одежды на праздничные и весьма богатые наряды; разодет был и весь двор, как Вы знаете и можете лучше об этом рассказать. Я была одета по-королевски, в короне и в накидке из горностая, закрывающей плечи, вся сверкающая от драгоценных камней короны; на мне был длинный голубой плащ со шлейфом в четыре локтя, и шлейф несли три принцессы. От дворца епископа до Собора Богоматери были установлены [деревянные] помосты, украшенные золоченым сукном, что полагалось делать, когда выходят замуж дочери Франции. Люди толпились внизу, наблюдая проходящих по помостам новобрачных и весь двор. Мы приблизились к вратам Собора, где в тот день отправлял службу господин кардинал де Бурбон. Когда перед нами были произнесены слова, полагающиеся в таких случаях, мы прошли по этим же помостам до трибуны, разделявшей неф и хоры, где находилось две лестницы – одна, чтобы спускаться с названных хоров, другая, чтобы покидать неф. Король Наваррский спустился по последней из нефа и вышел из Собора.135135
Согласно сложному церемониалу, специально разработанному для свадьбы гугенота и католички, Генрих Наваррский не мог присутствовать собственно на католическом богослужении и покинул Собор Богоматери. Его представлял герцог Анжуйский, брат Маргариты.
[Закрыть] Мы [пропуск в рукописи]
Фортуна, никогда не дающая людям полного счастья, вскоре обратила состояние счастливого торжества и празднеств в полностью противоположное: покушение на адмирала оскорбило всех исповедующих религию [гугенотов] и повергло их в отчаяние. В связи с этим Пардайан-старший136136
Блез де Пардайан, сеньор де Ламот-Гондрен, приближенный Генриха Наваррского, погиб в Варфоломеевскую ночь.
[Закрыть] и некоторые другие предводители гугенотов говорили с королевой-матерью в таких выражениях, что заставили ее подумать, не возникло ли у них дурное намерение в отношении ее самой. По предложению господина де Гиза и моего брата-короля Польши, позже ставшего королем Франции,137137
Генрих Анжуйский тогда еще не был королем Польши (с 1573 г.).
[Закрыть] было принято решение пресечь их возможные действия. Совет этот [сначала] не был одобрен королем Карлом, который весьма благоволил к господину адмиралу, господину де Ларошфуко, Телиньи, Ла Ну и иным руководителям этой религии, и рассчитывал, что они послужат ему во Фландрии. И, как я услышала от него самого, для него было слишком большой болью согласиться с этим решением. Если бы ему не внушили, что речь идет о его жизни и о его государстве, он никогда бы не принял такого совета.
Узнав о покушении, совершенном в отношении господина адмирала, которого Моревер намеревался убить из окна пистолетным выстрелом, но сумел лишь ранить в плечо, король Карл сильно заподозрил, что названный Моревер осуществил свой замысел по поручению господина де Гиза (как месть за смерть покойного господина де Гиза, его отца, которого названный адмирал приказал убить похожим способом посредством Польтро), и был настолько разгневан на господина де Гиза, что поклялся осуществить в отношении него правосудие. И если бы господин де Гиз не скрылся в тот же день, король приказал бы его схватить. Королева-мать никогда еще не прилагала столько стараний, чтобы убедить короля Карла, что покушение было совершено ради блага его королевства. Но как я уже упоминала прежде, король питал расположение к господину адмиралу, Ла Ну и Телиньи, в которых он находил ум и благородство, будучи сам государем великодушным, благоволящим только к тем, в ком он эти достоинства признавал. И хотя названные господа были весьма опасны для его государства, эти хитрецы умели хорошо притворяться и завоевали сердце этого храброго государя тем, что внушили ему уверенность в пользе своих услуг при расширении королевства, предложив план славных и успешных походов во Фландрию, что по-настоящему было приятным его большой и благородной душе. Поэтому королева моя мать попыталась представить ему, что убийство господина де Гиза [старшего], осуществленное по наущению адмирала, извиняет поступок его [Гиза] сына, который, не в силах добиваться справедливости, вынужден был прибегнуть к мести, ставшей также местью за убийство по приказу названного адмирала господина Шарри, одного из командиров королевской гвардии и весьма достойного человека, верно служившего ей во время ее регентства в малолетство его, короля Карла, и что адмирал достоин такого с ним обхождения.138138
Шарри был убит гугенотами в 1564 г.
[Закрыть] И хотя подобные слова могли бы убедить короля, что месть за смерть названного Шарри не покидала сердце королевы-матери, но боль от потери людей, которые, как он полагал, однажды стали бы полезными, захватила его страстную душу и затмила его разум настолько, что он не мог ни умерить, ни изменить свое искреннее желание сотворить правосудие, приказав всем, кто ищет господина де Гиза, схватить его, поскольку не хотел оставить безнаказанным такое деяние.
Наконец, когда благодаря угрозам Пардайана на ужине у королевы моей матери открылся злой умысел гугенотов, то она поняла, что этот случай может повернуть дела таким образом, что если не разрушить их планы, той же ночью они предпримут покушение на нее и короля. В таких условиях она приняла решение открыто рассказать королю Карлу правду обо всем и об опасности, которой он подвергается, обратившись с этой целью к господину маршалу де Рецу, поскольку знала, что никто, кроме него, не сможет сделать это лучше, так как он являлся наиболее доверенным лицом короля, пользующимся его особым благорасположением.
Каковой маршал вошел в кабинет короля между девятью и десятью часами вечера и сказал, что как преданный ему слуга он не может скрывать опасность, которая грозит королю, если тот продолжит настаивать на своем решении осуществить правосудие в отношении господина де Гиза; ибо король должен знать, что покушение на адмирала не было делом одного лишь господина де Гиза, поскольку в нем участвовали брат короля – король Польши, позже король Франции, и королева, наша мать. Также ему известно о крайнем неудовольствии, которое испытала [в свое время] королева-мать, получив известие о гибели Шарри, и у нее были на то веские основания, потому что она потеряла одного из слуг, зависящих только от нее; ведь, как известно королю, во времена его малолетства вся Франция была разделена на католиков, во главе с господином де Гизом (старшим), и гугенотов, во главе с принцем де Конде (старшим), причем и те, и другие пытались отнять у него корону, которая была сохранена по воле Божьей только благодаря осторожности и осмотрительности королевы-матери. И не было у нее в это опасное время более верного слуги, чем названный Шарри. Король также должен знать, что она поклялась отомстить за его смерть, и кроме того, понимать, что названный адмирал всегда был чрезмерно опасен для его государства, потому что какие бы свидетельства своей покорности он ни предъявлял, включая желание послужить Его Величеству во Фландрии, у него не было иного намерения, кроме организации смуты во Франции. Поэтому она затеяла это дело с целью изгнать в лице адмирала чуму из королевства, но к несчастью Моревер промахнулся с выстрелом, а гугеноты пришли в большое возмущение, считая виновниками покушения не только господина де Гиза, но и королеву-мать, и брата короля – короля Польши, поверив также, что и сам король дал на это согласие, а посему этой же ночью они [гугеноты] решили прибегнуть к оружию. В итоге очевидно, что Его Величество пребывает в огромной опасности, исходящей как от католиков из-за господина де Гиза, так и от гугенотов по вышеназванным причинам.
Король Карл, будучи очень осторожным от природы и всегда прислушивающимся к мнению королевы нашей матери, и как государь, ревнитель католической веры, осознав также положение вещей, незамедлительно решил согласиться с королевой-матерью и, следуя ее воле, положиться на католиков, защищая себя от гугенотов. Однако он выразил крайнее сожаление, что не в силах спасти Телиньи, Ла Ну и господина де Ларошфуко.139139
Из всех перечисленных персонажей удалось спастись только Ла Ну.
[Закрыть] После этого, отправившись в покои королевы-матери, он послал за господином де Гизом и другими католическими принцами и капитанами, и там [у королевы-матери] было принято решение учинить резню той же ночью – ночью на Святого Варфоломея. Сразу же приступили к делу: цепи были натянуты,140140
Образное выражение, означающее, что пути к отступлению закрыты. В средние века цепями на ночь перегораживали улицы городов.
[Закрыть] зазвонили колокола, каждый устремился в свой квартал, в соответствии с приказом, кто к адмиралу, кто к остальным гугенотам. Господин де Гиз направил к дому адмирала немецкого дворянина Бема,141141
На самом деле он был чехом. Бем – прозвище, переиначенное Boheme – Чехия, Богемия. Его настоящее имя – Карел Диановиц.
[Закрыть] который, поднявшись в его комнату, заколол его кинжалом и выбросил из окна к ногам своего господина, герцога де Гиза.
