Текст книги "Резня в ночь на святого Варфоломея"
Автор книги: Филипп Эрланже
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
Солдаты, охраняющие кладбище, не позволяют толпе удостовериться в совершившемся чуде. Но кто помышлял о проверке? Массовая истерия нарастает, возле кладбища полно людей, бьющихся в конвульсиях, вопят женщины. Скоро станут говорить о новых звездах, о плачущих статуях (очевидно, от радости). Погромщики забывают о земном властителе и возвращаются к своим трудам, дабы угодить властителю небесному.
Королева-мать не испытывает ни малейшего удовлетворения. Карл IX не изменяет позиции, приказывает переписать гугенотов и охранять их. Вот его «решение»:
«Именем короля,
Его Величество желает знать в точности имена и прозвища всех тех, кто придерживается протестантской веры, у кого есть дома в этом городе и предместьях, и недвусмысленно приказывает купеческим прево и городским эшевенам., чтобы они отправили указанных квартальных старшин по всем домам их кварталов, дабы каждый составил правдиво, и без какого-либо упущения, под страхом смерти, список имен и прозвищ мужчин, женщин и детей, какие будут в сказанных домах, с тем чтобы немедленно доставить указанные списки вышеназванному прево торговцев, который без отлагательства доставит их Его Величеству, каковой желает, чтобы указанные квартальные старшины повелели хозяевам и хозяйкам или тем, кто проживает в названных домах, тщательно охранять всех, кто держится упомянутой веры, чтобы им не было причинено какого-либо ущерба или неудовольствия, но была обеспечена добрая и надежная защита».
Подпись: Карл. 25 августа 1572 г.
В то же время король обеспечивает Лондон другой версией событий, говорит о чудовищном заговоре, который он едва расстроил.
Сальвиати направляет в Рим сжатый отчет: «Все гугеноты истреблены»; причиной явилась «дерзость» еретиков в течение последних дней и «бравирование» адмирала; король повелел остановить расправы и грабежи.
Нунций заключает:
«Если бы адмирал был убит из аркебузы, из которой в него выстрелили, я не решаюсь верить, что произошла бы столь великая бойня… Когда я писал в минувшие дни, что адмирал слишком выдвигается и что ему вот-вот дадут по пальцам, я был убежден, что его не могут больше выносить, и я остался при этом убеждении, когда в моей очередной депеше писал, что надеюсь сообщить в скором времени Его Святейшеству хорошую новость103103
Эта фраза, вырванная из контекста, часто цитируется как доказательство преднамеренности. Ясно, что это вовсе не так.
[Закрыть]; но я не поверил бы и в десятую долю того, что вижу нынче собственными глазами».
Екатерина никоим образом не предвидела размаха резни. Но поскольку события имели место, поскольку естественно было цепляться за надежду, что все падет на сторонников Гизов, было бы абсурдно сполна ими не воспользоваться, отступив на полдороге. Здесь ясно видно коварство государыни XVI века, для которой человеческая жизнь ничего не значит (а какой монарх той эпохи рассуждал иначе?).
Карл IX приказал не причинять больше никакого «неудовольствия» протестантам. Между тем его посланцы спешат завладеть Шатийоном-сюр-Луэном, где живут дети Колиньи, и дают сигнал начать резню в провинциях.
Швейцарцы, оставленные капитаном Мартеном охранять Ла Форса и его сыновей, готовы содействовать их побегу. Камердинер Гаст побуждает своего хозяина воспользоваться этим шансом. В Париже уже говорят, что он жив и в плену. Если этот слух докатится до Лувра, все пропало. Ла Форс отвечает:
– Я дал слово чести: я его не нарушу.
Таково положение вечером в понедельник 25-го, когда Гизы, вконец выдохшиеся, возвращаются после тщетной гонки.
Лотарингские властители, и прежде всего их мать, обладают головами политиков. Они понимают, что слава досталась им на миг, а вина в преступлении, высочайше осужденном, – надолго, понимают, что им грозит возмездие протестантов, истинный ужас для честных католиков. Они разгадывают махинации королевы-матери.
Госпожа де Немур тоже итальянка и тоже читала Макиавелли. Отнюдь не ища триумфа у покрытых кровью фанатиков, ее сыновья являют себя внезапно благородными и великодушными, как если бы, отомстив за отца, утратили всякий пыл. Генрих де Гиз предлагает убежище гонимым, открывает для них свой отель, где спасается сотня гугенотов. В том числе и свирепый д'Асье, глава протестантских отрядов Юга, который сблизится с убийцей своего предводителя и «за него отдаст свою душу». Король «находит его весьма дурным человеком», парижане ошарашены. Популярность доброго герцога вот-вот рухнет. Лотарингцы догадаются об этом позднее. Прежде всего им надо опередить робкого Монморанси, который может наконец решиться и напасть на них во имя короля. Итак, они летят в Лувр, бурлят, требуют: пусть Его Величество без экивоков торжественно примет на свой счет исполнение его точных приказов.
Как и швейцарцы, двор бессилен перед неистовой толпой, которую Гизы, сменив маску, легко натравливают на монарха, который проявил вероломство и стал покровителем безбожников. Екатерина, безусловно, побеждена. Ей ничего не остается, кроме как спасти лицо и придать своему поражению видимость победы.
5
«Если бы это был последний гугенот!»
Вторник, 26 августа. Пышный королевский кортеж выступает из Лувра ко Дворцу Правосудия (Парламенту), точно в дни великих праздников. Король, сопровождаемый своей семьей и всем двором, собирается вершить правосудие в Парламенте. Он продвигается среди убитых, между отданными на разграбление домами и отвечает на возгласы толпы с суровой физиономией. Королеву-мать сопровождают неотразимые красавицы из ее Летучего Эскадрона, которые, отнюдь не побледнев, проявляют живой интерес к трагическому зрелищу. Протестанты сообщат, что они «предались похотливому удовлетворению, рассматривая на нагих трупах известные мужские принадлежности».
С высоты подушек, украшенных цветами лилии, откуда его отец приказал схватить Анну Дюбуа, Карл IX после заявления о гугенотском заговоре провозглашает себя единственным ответственным за расправы. Он даже подтверждает, что все свершилось преднамеренно. Потоки крови пролились, ибо этого пожелал он.
– Все, что произошло в Париже, сделано не только с моего согласия, но по моему распоряжению и при моем личном участии.
Парламент, который, помимо прочего, повелел сжечь столько еретиков, все же охвачен ужасом. Президент де Ту, умеренный, доверил накануне свое негодование своему дневнику. Это не препятствует ему произнести речь от имени собрания. Он поздравляет и благодарит Его Величество, он напоминает ему по-латыни слова Людовика XI: «Кто не умеет скрывать, не умеет править». Память адмирала осуждена и заклеймена.
«Выходя на солнце среди живых», несчастный Карл в состоянии вообразить себя могущественным монархом, обожаемым своими подданными. После того как он вкусил популярности, да еще и такого рода, его одолевает тяга к жестокой демагогии. Раздается внезапный крик:
– На гугенотов!
И вот уже некто схвачен и заколот у него на глазах.
– А, – говорить полубезумец, рассматривая жертву, – если бы это был последний гугенот!
Вновь непредвиденный случай. Несмотря на речь в Парламенте, приказ прекратить убийства, в принципе, был отменен. Эти слова короля его аннулируют. Убийцы это отлично понимают и с легким сердцем возобновляют охоту за безбожниками.
Королева-мать подумывает, вне сомнений, что лучше было бы направлять это неостановимое движение. Двор, в любом случае, вновь проникается неистовством. Герцог Анжуйский, полностью противореча своим вчерашним заявлениям, приказывает г-ну де Пюи Гайару написать от его имени «по поводу избиения протестантов, которое должно быть осуществлено также в провинции».
Этот день еще увидит кошмарные сцены. Чтобы сберечь усилия, протестантов выводят на мосты и сбрасывают в воду. Некто опрокидывает наплечную корзину, в которой лежали маленькие дети! Точно так же разгружаются и полные трупов телеги.
Франция теряет одного из самых прославленных своих сыновей, Пьера Рамю, старого профессора Коллеж де Франс, который, после того как прошел с Колиньи все его войны, основал в 1570 г. коллеж де Прель, который вносит заметный вклад в просвещение в Европе. Это навлекло на ученого жгучую ненависть Университета. И в первую очередь разъярился Шарпантье, фанатичный поборник Аристотеля, в доктрине которого Рамю пробил брешь. Жан де Монлюк желал обеспечить ему безопасность, увезя его в Польшу. Рамю отказался.
24 августа Шарпантье, ставший капитаном городского ополчения, отряжает некоторое количество своих подчиненных на штурм горы Св. Женевьевы, дабы уничтожить своего соперника. Убийцы не застают на месте жертву: Рамю решил укрыться в погребе! Увы! В понедельник он возвращается в Коллеж де Прель, который во вторник заново подвергается штурму, как и дом адмирала. Тело философа пронзает шпага, еще живого его сбрасывают с пятого этажа, затем ему отсекают голову, а тело пускают в плаванье вместе с прочими. Торжествующий Шарпантье восхваляет «это блистательное, это ласковое солнце, которое озарило Францию в августе месяце».
Улица Пти-Шан: Ла Форс ждет прибытия выкупа и освобождения. Он принимает посетителя, одного из самых свирепых карателей, красавчика Аннибала де Коконнаса, фаворита герцога д'Алансона, большого друга Ларшана, капитана гвардейцев. А Ларшану нужна смерть молодых Ла Форсов, единоутробных братьев его жены,104104
Она родилась от первого брака их матери.
[Закрыть] ибо ему тогда достанется наследство.
– Я пришел за Вами, – говорит Коконнас, – по приказу Месье, брата короля, который хочет с Вами поговорить.
Как только они выходят на улицу, сопровождающие их солдаты обнажают оружие. Ла Форс и его старший сын падают, пронзенные. Младший, Жак Номпар, достигший двенадцати лет, прикидывается, будто получил смертельный удар, и катится по земле. Паж Ла Вижери ускользает, ему удается добраться до Арсенала. В течение целого дня Жак Номпар обманывает убийц и воров, оставаясь неподвижным в крови среди трупов близких. К вечеру он слышит, как некий прохожий вздыхает:
– О, Боже, покарай их за это!
Это счетчик игры в мяч. И тогда мальчик выпрямляется:
– Я не мертв…
Он просит проводить его к Ларшану в Лувр. К счастью, его спаситель отказывается выполнять эту просьбу. И ведет к себе. Там он прячет мальчика в соломе своей постели, не забыв его перевязать.
Между тем, как всегда, когда это происходило и будет происходить в подобных обстоятельствах, на поверхность выплескивается вся муть городской жизни. Речь ныне идет куда меньше о том, чтобы служить Богу, чем о сведении личных счетов и обделывании дел. Осведомленные умельцы в спешке чеканят медали с надписью «Иисус-Мария». И продают их за изрядную цену у церковных папертей, ибо этот талисман способен отводить удары.
Относительно невинное предпринимательство. Микиели оценит в два миллиона золотом105105
Это составило бы, если вообще возможна подобная оценка, 5–6 миллиардов в нынешней монете (легкой).
[Закрыть] добычу, взятую при грабежах. В Лувре обращают в звонкую монету достояние мертвых. По рассказам протестантов, королевская казна получает около трех миллионов.
Когда до этого доходит, первоначальный мотив беспорядков забывается, и религия любого, кто мешает другим, становится слабой броней. Микиели удивит, что среди жертв католиков не оказалось больше. Некоторые из них тем не менее гибнут: личные враги Гизов, вроде Сальседа, – или недруги муниципалитета, вроде Руйара, каноника собора Богоматери106106
Тем не менее капитул решил 24-го утром, чтобы каждый каноник укрепил свой дом.
[Закрыть]; крупные купцы, которым завидуют соседи. Имена последних добавляют к именам их многочисленных конкурентов-гугенотов, смерть которых послужит на пользу торговле благонамеренных.
* * *
Вот и утро 27 августа.
Юный Ла Форс, переодетый нищим, и счетчик игры в мяч шагают вдоль укреплений до Арсенала, где паж Ла Вижери не сразу узнает своего молодого хозяина. Бирон велит тайно впустить обоих и дает счетчику 30 экю. Но расходятся толки. Прибегает безжалостный Ларшан. От имени королевы-матери он требует, чтобы ему передали его родственника, как он утверждает, для защиты. Он ничего не получает и вынужден отказаться от добычи, которую уже считал схваченной. Мальчик сбежит завтра, с паспортом, которым снабдит его Бирон, совершит нелегкое путешествие и доберется наконец до своего дяди Комона. Он станет маршалом де Ла Форсом и проживет почти столетие.
Прошло пять дней с тех пор, как Екатерина вообразила, будто выстрел из аркебузы избавит ее и от Колиньи и от Гизов, спасет династию, воспрепятствует заранее проигранной войне. Всего пять дней. Но непредвиденные события следуют одно за другим в таком темпе, что обстановка 22 августа кажется далеким прошлым. Шахматная доска опрокинута, королева-мать оказывается перед полем, усеянным трупами, и спрашивает себя, какой урожай принесет это разорение. Она вновь обрела власть над собой, ясность ума, неисчерпаемые ресурсы разума, которые отказали ей в роковой час. Она больше не страшится ни войны, ни адмирала, ни реформистской партии, ни потери власти, ни, в первую очередь, угрозы, которая еще недавно висела над головой ее любимого сына. Она утешилась, и это чувство доминирует над прочими, она оживляется до веселости.
– То, что сделано, более чем необходимо, – провозглашает она, обращаясь к представителю герцога Савойского д'Эльбену, который заметит: «Она помолодела на десять лет и произвела на меня впечатление человека, оправившегося от серьезной болезни или избавившегося чудом от великой опасности».
Она простодушно признается Кавриана:
– Лучше бы это пало на них, а не на нас! Перед посланцем герцога Альбы, Гомикуром, она менее откровенна, но не перестает прикидываться.
– Итак, – спрашивает она, – я все такая же плохая христианка, какой представлял меня дон Франсес де Алава? Возвратитесь к Вашему повелителю, расскажите ему, что видели… Слепые видят, хромые ходят. Beatus gui поп fuerit in me scandalisatus.107107
Блажен тот, кто не ужаснулся мне. – Лат.
[Закрыть]
Эта популярность, которую она снискала себе, перечеркнув все колоссальные усилия во имя единства Франции, становится ее преступленим. Парижане с энтузиазмом провозглашают королеву-мать матерью королевства и хранительницей чести христианства.
Екатерина ликует не только в силу мелкого тщеславия. Она знает, что нужно отвратить огромную опасность победы фанатиков и, стало быть, следует присвоить себе все их заслуги. Нужно также восстановить кажущееся равновесие, вернуться к внутреннему миру. Эти заботы, которые еще породят немало противоречий, отражены в курьезной «Декларации и ордонансе», которым пытаются обозначить конец Варфоломеевских событий.
Король желает прежде всего разъяснить своим подданным «причину и обстоятельства смерти адмирала и других, его приверженцев и сообщников… настолько, насколько означенные причины могли быть от них скрыты и представлены по-иному, нежели было». Расправа имела место по его приказу, «не по причине веры наказуемых и не по причине противодействия королевским Эдиктам об Умиротворении, каковые он всегда отстаивал, как все еще желает и намеревается соблюдать, оберегать и поддерживать». Речь шла о том, чтобы воспрепятствовать отвратительному замыслу адмирала, направленному против короля и его близких. Ныне Его Величество сообщает «всем дворянам и другим, кто исповедует реформатскую веру, что Он желает и намеревается, чтобы они со всем спокойствием и свободой могли жить, ничего не опасаясь, со своими женами, детьми и семьями в своих домах под покровительством вышеупомянутого своего сеньора короля». Губернаторам провинций приказано «не учинять никакого преследования протестантов под страхом смерти тем, кто ослушается и не повинуется». С тем чтобы избежать волнений, король запрещает реформатам проводить собрания или проповедовать, пока Его Величество не «убедится в спокойствии в своем королевстве».
Этот документ с великими трудами был составлен и подписан 27 августа.
Губернаторам, с другой стороны, предлагается умерить страсти. В частности, Карл IX сообщает виконту д'Орту: «Я прошу Вас отдать распоряжение об обеспечении безопасности в городе Байонне. Есть причины бояться, что некоторые скрываются под тем предлогом, что не желают, дабы на них пало отмщение, о чем я невероятно сожалею, моля Вас на такой случай провозгласить и разъяснить, чтобы все жили в покое и безопасности, не берясь за оружие, и не нападая друг на друга под страхом смерти».
Глашатаи доносят королевский указ до сведения парижан, которые, кажется, обращают на него мало внимания. Город посреди великолепного лета охвачен благочестивым рвением. Благодарственные молебны, процессии идут во всех монастырях и церквях. Учащаются паломничества на кладбище Невинноубиенных младенцев. Духовенство провозглашает юбилейные празднества и особо торжественную процессию назавтра. Король решает принять в ней участие.
Сальвиати передает «Декларацию…» в Рим. Он приписывает перемены при дворе страху «отдаления от Англии и Германии». Он убежден, что королева-мать собирается восстановить религиозное единство. «Невозможно в этом сомневаться со смерти адмирала и стольких иных достойных лиц, и, помимо прочего, она подтвердила это при встречах, которые у меня с ней были в Блуа по случаю свадьбы короля Наваррского».
Эта последняя фраза представляется доказательством предумышленности. Но встречи, кажется, скорее, были связаны с вопросом о религиозном единстве… Кроме того, даже если бы речь и шла о смерти Колиньи, невозможен вывод о наличии заранее разработанного плана. Екатерина с 1569 г. сто раз подумывала об уничтожении своего недруга.
С другой стороны, Сальвиати написал в Авиньон кардиналу д'Арманьяку: папский город мог бы проявить не меньше рвения, чем Париж, кардинал также должен возвестить о кровавой заутрене.
28 августа появляется «Декларация короля», изданная в типографии Жана Далье, переплетчика, живущего на мосту Сен-Мишель под вывеской «Белая Роза». Текст не полностью совпадает с тем, который был обнародован в городе накануне. В частности, он содержит одно важное добавление: «Также решительно запрещается… всем тем, кто по причине, указанной выше (религия), захватили и держат пленников, принимать у них какой-либо выкуп, и надлежит незамедлительно уведомить губернаторов провинций или генеральных наместников об имени и положении указанных пленников, коих Его Величество повелевает освободить и выпустить… Предписывается также, дабы впредь никто не дерзнул захватить и держать пленника по причине, указанной выше, без особого распоряжения короля или его служителей, и не пытаться забирать на полях, в усадьбах или имениях коней, кобыл, быков, коров и прочего скота… и не оскорблять ни словом, |ш действием работников, но дозволять им производить и выполнять в мире со всей безопасностью их труд и следовать своему призванию».
Видно, до какого разбоя дошло дело в течение четырех дней.
Бесхитростный читатель «Декларации…» может поверить, будто двор бесповоротно обратился к милосердию. Но Карл IX далек от безмятежности, которую обрела его мать. Он по-прежнему во власти страха, который вынудил его сказать: «Убейте их всех!» Именно из-за того, что его мучает совесть, он желал бы, чтобы ему удалось действительно избавиться от гугенотов. Поэтому он отдает устно приказ устранять тех, кто окажется не у себя дома.
Процессия выстраивается и с великой пышностью пересекает город, не без того, чтобы не наткнуться здесь или там на какой-нибудь неубранный труп. Заметна разница в поведении короля, мрачного, раздраженного, с красными пятнами на лице, с бегающим взглядом, и королевы-матери, спокойной, радостной, улыбающейся.
Двор молится во время каждой остановки, воздает почести боярышнику и завершает шествие посещением Монфокона. Блистательные сеньоры, дамы в дивных плюмажах втолковывают неотесанному сброду, кто был адмирал Колиньи и откуда исходило гибельное поветрие. Памфлетисты припишут Екатерине слова одного из римских императоров:
– Когда враг мертв, всегда становится хорошо.
Приводят сыновей убитого. Они должны увидеть жуткое зрелище. Старший горестно рыдает, другой, еще малыш, невозмутим.
Весь день 29-го город не утихает: все еще убивают, грабят, освобождают за выкуп. Но пыл уже не тот, даже Таванну все это надоело. Королева-мать страшится гнева могущественных протестантов настолько, что отныне навеки будет прикована к испанской колеснице.
Она уже избавила Филиппа II от его затяжного беспокойства на предмет флота. Ибо в первый день побоища она пишет Строцци: «Сего дня, 24 августа, адмирал и все гугеноты, которые были в Париже, убиты. Посему поспешите уведомить всех, что Вы – хозяин Ла-Рошели, и поступите с гугенотами так же».108108
Строцци ограничится тем, что без успеха пообещает ла-рошельцам перевезти их во Флориду вместе с семьями.
[Закрыть]
30-го король выпускает и рассылает новое воззвание, куда более внятное, нежели предыдущие: он отменяет все приказы, касавшиеся преследования гугенотов, под страхом смерти запрещает враждебные действия против них.
На этот раз парижане, изнуренные, сытые бесчинствами, повинуются и вновь становятся достопочтенными буржуа, добрыми отцами семейств. Некоторые, особо неистовые и, разумеется, последнее отребье, продолжают бушевать до октября. Таковы Крусе, гордящийся четырьмя сотнями убийств, мясник Пезу, городской капитан, который насчитает сто двадцать трупов, Таншу, расправляющийся с пленными, благодаря которому Рец смог заполучить должность де Ломени, не избавив, впрочем, несчастного от гибели.
Как всегда происходит во время любых преследований, каждый из главных преследователей вытащит нескольких из бездны. Самый разительный пример – поведение Везена.
Господин де Везен имел личного врага, своего соседа, протестанта Ренье. 24 августа он захватил его и увел в свой замок Керси. Затем, круто повернув, сказал:
– Предоставляю Вам свободу любить меня или ненавидеть. Я привел Вас сюда, чтобы Вы оказались в состоянии сделать выбор.
Король решительно остановит убийства не раньше, чем прикажет воздвигнуть на перекрестках виселицы. Чрезвычайные посланники папы и католического государя, явившиеся поздравить погромщиков, не будут удивлены, что видят подобное.
Увы! Если столица успокоилась, то провинции в огне.
