Текст книги "Войны за Иисуса. Как церковь решала, во что верить"

Автор книги: Филипп Дженкинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Баланс власти великих престолов определял церковную политику в V веке. На заднем плане всегда не утихала борьба между Александрией и Антиохией, но кроме этого прочие престолы боролись с Константинополем. Город-выскочка всегда испытывал сопротивление Александрии и обычно нападения со стороны Рима: Рим с Александрией с легкостью вступали в союз против Константинополя. Собор 381 года стал началом войны этих трех городов, которая была завершена лишь в Халкидоне в 451 году. Трижды – в 401, 431 и 449 годах – под давлением александрийцев низвергались константинопольские епископы, и каждый раз это приводило к тяжелому кризису для всей империи. В 458 году недовольство Александрии вызвало беспорядки, повлекшие за собой убийство четвертого патриарха столицы империи.

Но у Константинополя были и другие враги. Подъем новой столицы с неприязнью воспринимали в Эфесе, где, как считалось, жили апостол Иоанн и Дева Мария. Благодаря этому славному прошлому Эфес в IV веке занимал важное положение в церкви и господствовал над западной частью Малой Азии – богатой территории, жизненно важной для империи. Но появление великого константинопольского патриарха означало, что теперь епископ столицы будет сам контролировать окружающие провинции, так что Эфес лишался былой власти. В начале V века константинопольский архиепископ Иоанн Златоуст свободно вмешивался в дела Эфеса, и с течением времени Эфес должен был неизбежно утратить свою власть под напором столицы империи. Но можно было ослабить позиции Константинополя, убедив церковь в том, что это гнездо еретиков. Когда в 431 году были выдвинуты обвинения против константинопольского епископа Нестория, тот факт, что Вселенский собор созывался в Эфесе, давал великое преимущество врагам обвиняемого[97].

Другим энергичным противником столицы был престол Иерусалима, слава которого была связана с самим рождением церкви. Никейский собор признал почетный статус Иерусалима, хотя административно оставил его под властью митрополита Кесарии. Позднее епископы Иерусалима боролись за то, чтобы этот высокий статус дал им в руки реальную власть. Важнейшую роль во всем этом играл Ювенал, возглавлявший церковь Иерусалима с 422 по 458 год, который постоянно принимал участие в интригах на соборах, где он всегда боролся за интересы своего престола. Возвышение Иерусалима означало бы, что под его власть перейдут некоторые провинции, которыми управляет патриарх Антиохии, что умаляло бы силу последнего. Это заставляло Ювенала нападать на антиохийское богословие и на представителей этой школы, таких, как Несторий. На великом Эфесском соборе Ювенал в коалиции с епископом Эфеса Мемномом и александрийцами боролся против епископа Константинополя. В итоге Ювенал добился своего: в 451 году Иерусалим получил статус патриархата, и эта система пяти патриархатов сохранилась на несколько столетий[98].

Оружием для борьбы за региональные интересы могли становиться идеи. Это ярко демонстрирует пример Ювенала, но не он один среди вождей церкви боролся за власть и престиж, опираясь на любые официальные на данный момент доктрины богословия. Изучая поведение некоторых участников этих схваток, британские историки вспоминают образ викария из Брея. Это отрицательный персонаж из песни XVIII века – священнослужитель, переживший бесконечные смены режима и идеологий, поскольку он умело использовал их в своих интересах. Роялист? Республиканец? Пресвитерианин? Викарий готов поднять то знамя, которое нужно. Он прагматик до мозга костей с одним-единственным принципом – выжить. В песне он хвалится своими умениями так: «Какой бы король ни взошел на престол,/ я, господа, останусь викарием Брея». В V веке можно было найти немало предшественников викария из Брея. Современник так писал об одном тогдашнем епископе: «Он никогда не держался определенного мнения, но всегда вел двойную игру, меняя взгляды в соответствии с нуждами момента: то он предает анафеме синод Халкидона, то, отрекаясь от своих убеждений, целиком и полностью его одобряет»[99].

В пестром христианском мире поздней античности каждый патриарх в каком-то смысле жил в собственном миресо своими особыми представлениями о политике и географии и о том, кто его союзникии противники

В пестром христианском мире поздней античности каждый патриарх в каком-то смысле жил в собственном мире со своими особыми представлениями о политике и географии и о том, кто его союзники и противники. Патриархи также по-разному взаимодействовали с империей. Со времен Константина церковь получила доступ к управлению государством, и по крайней мере двое патриархов – Рима и Александрии – обрели такую огромную власть на своих территориях, что почти напоминали самостоятельных монархов. Обретая все больше влияния, духовного и светского, они воскрешали древние традиции – не только традицию апостольского преемства, но и традиции монархии.

Император Рима

Хотя мы из истории знаем, что Рим сохранился, пережив великие бедствия, люди того времени терзались неуверенностью в его будущем. Римские папы стремились подражать императорам и усвоили множество традиций и обычаев, которые в прошлом скорее были свойственны не христианским епископам, но кесарям – тем не менее они чувствовали, что оказываются на обочине истории. Рим оказался открытой всем ветрам опасной точкой цивилизованного мира и все меньше и меньше играл роль центра культурной и интеллектуальной жизни. Все, что папы делали на соборах, следует воспринимать в контексте этого ощущения опасности: Рим отчаянно боролся за ускользающие из его рук власть и статус в церкви и империи.

Хотя папы считали себя прямыми наследниками Петра и Павла, институт папства не всегда имел ту централизованную структуру, которая появилась в нем в IV и V веках. Ко временам Никеи папство уже было установившейся традицией; его престиж увеличивался благодаря тому, что многие епископы Рима испытали на себе гонения или стали мучениками. Но только в течение нескольких десятилетий после 370 года оно сложилось как тот вызывавший благоговейный трепет институт, который мы знаем по позднейшим эпохам, с его особыми титулами и учреждениями, с его риторикой и с претензией на мировое господство. В 370 году епископ Рима был просто уважаемым служителем церкви, который в основном пользовался властью лишь в Италии. К 460 году этот епископ уже предъявлял претензии на мировое господство и считал, что гражданская власть не вправе его судить или ставить ему препятствия. Хотя вначале папы не могли навязывать свою волю секулярному миру, позднейшие политические события дали им огромную возможность расширить сферу своего влияния. Если вспомнить о том, как папы влияли на политику Европы – да и всего мира, можно по праву назвать это изменение идеологии истинной революцией. Там происходило формирование института, сыгравшего ключевую роль в жизни средневековой Европы[100].

В течение нескольких десятилетий после 370 года папство сложилось как тот вызывавший благоговейный трепетинститут, который мы знаем по позднейшим эпохам, с его особымититулами и учреждениями, с его риторикойи с претензией на мировое господство

Между 370 и 430 годами церковью Рима правил ряд блестящих создателей папства, именно они заложили основания для прочной и экспансивной власти церкви, на которых позднее могли строить папа Лев и его преемники. Епископы Рима обрели авторитет и обосновали свои притязания, за эти годы они стали папами, наследниками Петра, приматами и понтификами, единовластно управлявшими апостольским престолом (см. Таблицу 3). Так созидалась церковь.

Таблица 3

РИМСКИЕ ПАПЫ 366–468

366—384 Дамас I

384—399 Сириций

399—401 Анастасий I

401—417 Иннокентий I

417—418 Зосима

418—422 Вонифатий I

422—432 Целестин I

432—44 °Cикст III

440—461 Лев I

461—468 Иларий

Дамаса I (366–384) было бы справедливо назвать первым великим папой. Он нашел обоснование власти Рима в словах самого Христа: «Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою». Он развивал идею sedes apostolica, апостольского престола, к которому обращаются со спорными вопросами менее важные церкви. От язычников Дамас унаследовал древний титул понтифика, верховного жреца, хотя должно было пройти несколько веков, чтобы папы стали пользоваться титулом pontifex maximusв полном его смысле, какой он имел в Римской империи. Он также навел порядок в папских архивах – и это имело значение не только для ученых, изучающих древние рукописи. Эти архивы были его риторическим оружием: когда какой-либо царь или епископ высказывал хотя бы крупицы признания авторитета и престижа папы, соответствующий документ сразу же поступал в архивы, чтобы его можно было извлечь и предъявить в нужный момент – через год или через столетие. Там хранились и подлинные древние документы, и документы иного рода. К важным подделкам из папских архивов можно отнести Псевдоклиментины, собрание посланий, приписываемых автору I века Клименту, но на самом деле созданных около 220 года. Эти тексты давно привлекали внимание церкви Рима, потому что в них содержалось открытое признание первенства папы и говорилось о том, что епископы Рима унаследовали от Петра власть вязать и решить. К концу IV века их перевели на латинский, а риторика Климентин стала частью риторики пап[101].

Во времена Сириция (384–399), преемника Дамаса, титул папастали прилагать исключительно к римскому понтифику, а не к епископам вообще. Желая продемонстрировать авторитет Рима, Сириций выпускал указы, которые по форме напоминали императорские эдикты. Хотя позже были придуманы поддельные «древние» декреталии такого рода, первый аутентичный пример – это эдикт времен правления Сириция, где содержатся подробные указания относительно жизни и курса развития церкви в Испании. Здесь Сириций надменно утверждает: «Мы несем на себе бремена всех угнетенных – точнее, не мы, но блаженный апостол Петр, который во всем хранит и защищает нас, наследников, как мы верим, его управления, носит их в нас». Подобные слова кажутся вполне типичными для пап последующих 1600 лет, но в 380-х они были потрясающим нововведением. Тогда епископ Рима заявил, что он занимает cathedra Petri, престол Петра[102].

Последующие папы продолжали борьбу за свое первенство. Папа Иннокентий I (401–417) уверенно издавал декреталии, регулировавшие жизнь церквей западной империи, и римские епископы утверждали, что их не могут судить прочие церкви. Иннокентий нашел еще одно важное обоснование первенства Рима. Он сослался на шестое каноническое правило Никейского собора, где говорится, что церковь Александрии должна иметь власть на своей территории, в Египте и Ливии, подобно тому, как Рим властвует над своими. Но что именно здесь говорилось о географии юрисдикции Рима? По контексту можно понять, что речь идет об Италии – о тех ее регионах, что прежде подчинялись Риму. Однако со времен Иннокентия папы стали утверждать, что Рим должен управлять всей церковью Запада. Поддельная латинская версия канонов идет еще дальше: здесь говорится, что ecclesia Romanaвсегда имела primatum, первенство, надо всей церковью. Позднее папы с гордостью ссылались на этот отрывок как на официальное признание вселенской власти Рима – и продолжали это делать даже после того, как восточные епископы справедливо указали на то, что подобных слов нет в официальном греческом оригинале.

* * *

Между 420 и 460 годами – в период христологических сражений – последующие папы продолжали строить здание папства на этих основаниях. В 431 году на Первом Эфесском соборе представитель папы Целестина I открыто ссылался на апостола Петра как на оправдание авторитета Рима. Когда же в 440 году папой стал Лев, он сознательно действовал как наместник Петра, как земной голос апостола: он, например, произнес такие слова: «Блаженный апостол Петр не перестал возглавлять свой престол ».Папа Лев верил: когда он говорит, это говорит Петр, а оскорбление папы наносит прямое оскорбление апостолу. Когда Лев официально обращается к преемнику Кирилла Диоскору, он обращается не как Лев к Диоскору, но скорее как Петр к своему секретарю Марку. Разумеется, заявляет папа, наши церкви находятся в полном согласии относительно вероучения. И далее Лев с оптимизмом утверждает: «Было бы нечестием думать, что святой ученик [Петра] Марк, который стал первым главой церкви Александрии, мог бы отдавать распоряжения, полагаясь на какую-либо иную традицию»[103].

Папа Лев верил: когда он говорит, это говорит Петр, а оскорбление папынаносит прямое оскорбление апостолу

Папа Лев стремился превратить духовный авторитет Рима в настоящее первенство на уровне юрисдикции. Если он есть наследник Петра, то, согласно римскому праву, он наследует права и власть апостола, включая власть вязать и решить, создавать и нарушать законы. Он считал себя indignus haeres beati Petri, недостойным наследником блаженного Петра, и разумеется, самым важным словом здесь было – наследник. Лев отстаивал право пап действовать как принципат, то есть почти нести функцию имперской власти, и папы начали так понимать свою роль с 420-х годов.

Рим отступает

Эпоха «революции папства» – примерно от 370 до 460 годов – точно совпадает с периодом заката имперской власти Рима в Италии и на Западе, и разумеется, эти две вещи тесно связаны между собой. Чем слабее становилась власть императора в Италии, тем больше пространства для действий получала альтернативная власть – власть церкви – и тем острее была нужда в преемниках императоров. Связь Римской империи с ее древней столицей становилась все слабее. Уже с III века и далее императоры обычно избирали себе иные резиденции, обычно вблизи от военных центров, чтобы им было легче защищать свои границы. Милан, Трир (Германия) и Сирмий (в Сербии) выполняли роль столичных городов империи задолго до того, как Константин основал новый город на Босфоре, а позднее римские императоры облюбовали Равенну. Таким образом, папы обычно не жили в тени императоров с их дворами, а это позволяло институту папства развиваться без посторонних вмешательств или контроля.

С конца IV века власти Рима на Западе постоянно угрожали масштабные нашествия варваров, что нередко ставило под угрозу судьбу исторической столицы. В 378 году в Адрианопольской битве римляне потерпели эпохальное поражение от рук готов и других варваров, которые неуклонно продвигались на запад. В 406 году под продолжающимся натиском врагов Рим утратил способность контролировать свои границы на Рейне. В 410 году вестготы разграбили Рим и установили свои королевства в Галлии и Испании, а в то же время на территории Северной Африки постепенно устанавливался крепкий режим вандалов. Британия выпала из состава империи в 410 году. Дипломатическими усилиями Риму постепенно удалось склонить хотя бы часть варваров к сотрудничеству с империей, но такой новый порядок нес в себе угрозу церкви. И вандалы, и вестготы были арианами, то есть принадлежали к церкви, отвергнувшей официальную для империи доктрину Троицы, а в 420-х годах эти еретики начали создавать новые государства на территории, которой некогда управлял Рим. Но эти политические катаклизмы не привели к окончательному разрыву между папами и империей. Принято считать, что Римская империя окончательно пала в 476 году, что стало великим поворотным моментом мировой истории. Но фактически это событие не было таким уж эпохальным, как принято думать; главное изменение состояло в том, что в 476 году император Константинополя – уже единственный – решил, что на Западе не нужен другой император. Имперская власть сохранилась на территории Италии, хотя церковь взяла на себя многие ее функции[104].

Папа Лев, находящийся вдали от императора и контроля его власти, во многом действовал как верховный правитель древнейших времен, и дошедшие до нас многочисленные документы периода его правления показывают, что церковь Рима считала себя наследницей императоров. В своих письмах папа Лев требует от адресатов безоговорочного послушания, обращается ли он при этом к епископам Италии и Галлии или утверждает свою власть над Испанией и Северной Африкой. Один позднейший издатель говорит о «диктаторском характере» этой переписки, мы также могли бы назвать ее автора «деспотичным» и «надменным». Он с напряженным вниманием приглядывался к малейшим признакам неповиновения, когда подчиненные ему церкви обретали новую силу или стремились повиноваться не Риму, а иным центрам. Он стремился не допустить того, чтобы церкви Иллирика (территория нынешних Хорватии и Албании) оказались в сфере влияния Константинополя. Однажды в Галлии произошел синод, собранный Иларием, епископом Арля, где епископ Келидоний был смещен со своего поста за нарушение канонов. Келидоний обратился с жалобой в Рим, из-за чего Иларию надлежало лично предстать перед папой, то есть совершить путешествие, которое не было безопасным и в лучшие времена, а в 440-х годах, в связи с тем, что на дорогах легко было наткнуться на варваров, стало смертельно опасным. Появление Илария не удовлетворило папу Льва. Он вернул Келидония на прежний пост, ограничив власть Илария, и продолжал вмешиваться в дела этой провинции. Фактически он вел себя так, как могущественный римский император мог бы вести себя с упрямой провинцией или как вели себя властные папы Средневековья[105].

Но какой бы властью папы ни обладали в Италии и в частях Галлии, жители большей части территорий былой Римской империи понимали, что с точки зрения демографии и культуры центр влияния смещается в восточном направлении. Сам Рим уже перестал быть несокрушимым оплотом цивилизации и оказался уязвимым сторожевым постом на западных границах империи. Население города уменьшалось: в IV веке в Риме обитало около 800 тысяч жителей, к 450 году – около 350 тысяч, а в 350-х их всего осталось около 60 тысяч[106].

Политические катаклизмы оставили неизгладимый отпечаток на культурной жизни. В 330 году центральная ось Римской империи находилась на линии, соединявшей Рим и Карфаген, а к 430-му она сместилась на восток и скорее лежала на линии между Константинополем и Александрией. Такого рода новая геополитическая ситуация была знакома Геродоту, жившему на девять столетий раньше, или Александру Великому. А в восточном мире в основном говорили на греческом. Разумеется, это был древнейший язык христианского мышления и литературы, который оставался главным языком церкви и после обращения империи. Поскольку центр тяжести империи сместился на восток, греческий постепенно стал и языком политики. Через какое-то время «римским языком» стали называть именно греческий, а не латынь.

Соответственно, латынь, которая некогда была великой объединяющей силой римского мира, стала терять свое былое значение. Теперь барьер языка отделял Рим от богословских споров Восточного Средиземноморья. Уже на соборах V века римские участники прибегали к услугам переводчиков, а папа Лев совершенно не знал греческого. Через восемнадцать месяцев после завершения Халкидонского собора он умолял дать ему латинский перевод его документов, говоря: «У нас нет точных сведений о деяниях собора… из-за различия в языках». Если бы они знали греческий, представители папы не осмелились бы ссылаться на подложные правила Никейского собора о первенстве Рима. Таким образом, римские клирики, мягко говоря, плохо представляли себе те богословские тонкости, о которых спорили антиохийцы или александрийцы. Когда восточные епископы настойчиво приглашали представителей папы на соборы, они делали это не потому, что западные христиане могут внести ценный вклад в богословие, но ради уважения к Риму и Петру[107].

Когда восточные епископы настойчиво приглашали представителей папы на соборы, они делали этоне потому, что западные христиане могут внести ценный вклад в богословие,но ради уважения к Риму и Петру

В свою очередь, труды латинских богословов были не слишком популярны на Востоке, где шли все эти интеллектуальные баталии. Запад считает, что начало V века было великой эпохой мысли благодаря трудам Блаженного Августина, но на протяжении нескольких веков его тексты практически никак не влияли на интеллектуальный мир говорящего по-гречески Востока. Даже труд «О граде Божием» не был известен грекоязычным современникам Августина. На Востоке также никто ничего не знал о живой христианской культуре тогдашней Галлии или об отважном епископе-миссионере, трудившемся в то время, который остался в памяти Запада как Патрик Ирландский. И напротив, малозначительные греческие памфлеты и эпиграммы быстро распространялись по всему эллинистическому миру, от Ливии до Месопотамии, и их широко обсуждали вскоре после их появления[108].

Церковь Рима оказалась в стороне от центра церковной политики и по другой причине. Все соборы, определившие характер церкви, начиная с IV века собирались в Восточной империи, обычно сравнительно неподалеку от Константинополя. Из семи первых великих соборов, признанных всей церковью, три проходили в самом Константинополе (381, 553, 680), два в Никее (325, 787), один в Халкидоне (451) и один в Эфесе (431). Спорный собор 449 года также прошел в Эфесе. Из всех этих мест самым удаленным от столицы был Эфес: примерно в 400 километрах от Константинополя. Эти места были удобны для придворных и для важнейших иерархов церкви. Из-за удаленности от нового центра церковной жизни папы могли только лишь реагировать на давно принятые решения, но не были в состоянии влиять на их принятие.

Рим был всего лишь одним из четырех или пяти важнейших участников борьбы за власть – причем отнюдь не самым сильным. Никто не знал, как долго Рим будет претендовать на первенство, которое уже начинало казаться анахронизмом. Папы использовали все свои скудные средства, чтобы сохранить власть. Им приходилось использовать соперничество церквей между собой и вступать в альянсы с другими центрами в борьбе за общие интересы. Но более всего они использовали другие важнейшие карты – память о Петре и апостольскую традицию, которая была залогом верности Рима ортодоксии.