Текст книги "Войны за Иисуса. Как церковь решала, во что верить"
Автор книги: Филипп Дженкинс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Лозунги и стереотипы
В спорах, разгоревшихся вокруг природы Христа, участники использовали специальную терминологию с тонкими смысловыми нюансами. Понимали ли простые люди на улицах или в селениях, чем ousiaотличается от hypostasisили как использование этих терминов отражается на жизни церкви? Имели ли толпы, сражавшиеся за монофизитов или несториан, хоть малейшее представление о том, что именно они отстаивают с богословской точки зрения? Некоторые авторы предполагают, что люди это понимали. В 380-х годах Григорий Нисский был изумлен тем, что каждый константинопольский торговец принимал участие в богословских спорах:
Весь город был наполнен подобными разговорами: улицы, рынки, площади, перекрестки. Об этом говорили торговцы платьем, денежные менялы, продавцы съестных припасов. Ты спросишь у менялы о курсе, а он ответит тебе диссертацией о Рожденном и Нерожденном. Хочешь узнать качество и стоимость хлеба, а тебе отвечают: «Отец больше Сына, Сын подчинен Отцу». Справишься, готова ли вода в бане, а в ответ услышишь: «Сын произошел из не сущих»[84].
В V веке на улицах тоже обсуждали богословские вопросы, только теперь не о Троице, но о христологии.
Люди усвоили лозунги, но действительно ли они их понимали? На самом деле у нас есть все основания думать, что не только обычные верующие, но и многие церковные вожди не могли разобраться в этих богословских тонкостях. И их участие в спорах преподает нам некий печальный урок о подобных спорах в других религиях и в другие исторические периоды, включая наш собственный.
Историк Рамсей Мак-Мюллен справедливо отмечает, что богословским текстам той эпохи нередко свойственны «сложность мысли, причудливый словарь, растянутые доказательства, избыток оговорок и особых условий». Возьмем практически случайно выбранный пример – отрывок из Третьего Послания Кирилла Александрийского Несторию, критически важного документа в тех спорах, что повлекли за собой созыв Первого Эфесского собора:
Что касается изречений нашего Спасителя, заключающихся в Евангелиях, то мы не относим их раздельно ни к двум hypostases, ни к двум лицам. Ибо един и единый только Христос, хотя и признается соединенным в нераздельное единство из двух ( ek duo), и притом различных природ, не таков; подобно как и человек признается состоящим из души и тела, однако же не двойным, но единым из той и другого… Итак, все заключающиеся в Евангелиях изречения должно относить к единому лицу, к единой ипостаси воплощенного Слова.
Это насыщенный текст и в переводе, который верно передает сложности строения греческого оригинала. И это отнюдь не самый крайний пример такого рода из возможных. Этот текст подобен минному полю для тогдашних читателей, которым нужно было стараться различать слова, обладающие близкими смыслами. В городах люди воевали за одну-единственную букву: единосущен Христос Отцу или только подобен существом, homoousiosили homoiousios? Был он из двух природ (ek duo) или в двух природах (en duo)? [85]
В городах люди воевали за одну-единственную букву: единосущен Христос Отцу или только подобен существом,homoousios или homoiousios? Был он из двух природ (ek duo)или в двух природах (enduo)?
Такой язык озадачивает большинство современных читателей, включая многих образованных христиан. Здесь используется так много специальных терминов, что он кажется непосвященному зашифрованным сообщением. Лицо? Ипостась? Природа? Правомерно сравнить прямые слова Иисуса, использовавшего повседневные примеры и образы – такие, как овцы и жатва, воробьи и полевые лилии, согрешивший брат и лепта вдовицы – с эзотерическим философским языком этих богословов. Иисус говорил о любви; его церковь говорила загадками. Возможно, сегодня не мне одному язык Халкидона – две, но не один – напоминает о фильме «Монти Пайтон и Священный Грааль». Здесь монах дает инструкции по использованию Священной Антиохийской Гранаты, и в его словах звучит пародия на Афанасьевский Символ веры:
Во-первых, надлежит вытащить Священную Чеку, после сего следует досчитать до трех, не более того и того не менее. Три есть цифра, которую надлежит отсчитать, и надлежит тебе отсчитать до трех. Не следует тебе считать до четырех, ниже до двух, разве что от двух ты перейдешь к трем. Пять исключается.
Конечно, сложность древней христологии не означает, что богословы просто играли в словесные игры. Тогдашние мыслители пытались объяснить и сформулировать сложные и смелые идеи со всей возможной точностью, избегая любой неоднозначности, и результатом их деятельности могли стать лаконичные и яркие формулировки. Но их писания могли понимать лишь такие люди, как Кирилл, то есть они были недоступны большинству современников.
Хуже того, эти термины слишком быстро меняли свой смысл. Современный читатель может смущаться из-за того, что не понимает значения слова «ипостась», которое постоянно звучало в спорах V века, однако за сто лет до того это важнейшее слово не имело того значения, какое оно приобрело во времена Кирилла. В религиозных баталиях 320-х годов некоторые самые просвещенные мужи использовали слово ousia(существо) как синоним hypostasis. Сто лет спустя подобное смешение могло бы как минимум породить схватку между клириками или даже стать причиной официального преследования, по крайней мере в некоторых частях мира: латинский Запад был куда менее чувствителен к этим смысловым нюансам. Сам Блаженный Августин уверял, что не видит реального отличия ousiaот hypostasis[86].
По ходу развития богословских сражений их участники создавали новые термины или придавали иной смысл старым для решения насущных задач, и это должно было еще больше запутать непосвященных. Если использовать аналогию из нынешней жизни, тогдашние богословы развивали свой язык подобно культурологам или литературоведам постмодернистского направления последних десятилетий, которые постоянно придумывают новые непонятные слова, такие, как инаковостьи внутрипромежуточность, фаллократияи скопофилия. Озадаченные наблюдатели готовы посмеяться над языком постмодернизма, особенно когда ученые придумывают или переделывают термины для собственных загадочных целей, но этот процесс напоминает то, что делали величайшие отцы церкви в эпоху христологических споров.
Как современные неспециалисты находят эти термины темными, так и многие участники религиозных войн V века в лучшем случае имели весьма приблизительное представление о предметах споров. Это необходимо подчеркнуть, поскольку в противном случае мы подумаем, что христиане той эпохи обладали таким запредельным интеллектом или знанием философии, что они стояли на несколько порядков выше позднейших поколений. Нам не стоит быть такими пессимистами. Некоторые бойцы V века действительно обладали блестящим умом и прекрасно понимали значение того, за что они стояли, для жизни и вероучения церкви. Однако самые великие герои обеих сторон, как мы видим, нередко оказывались не на высоте. Даже дружелюбно настроенные критики считают, что Несторий не имел ни малейшего представления о том, в какое богословское болото он погружается, вступив в христологические споры, а его позднейшие труды ясно показывают, что он просто не был «несторианцем» в общепринятом смысле этого слова. Куда более глубоким мыслителем был папа Лев Великий, чей Томос сделал его полководцем Халкидона. Однако современные ученые полагают, что в момент Халкидонского собора он плохо понимал, за что стоит Несторий, и только через несколько лет действительно постиг суть тогдашних споров[87].
Люди древности решительно не могли согласиться с тем или иным решением, потому что они верили, что богословскаяпозиция влечет за собой конкретные последствия для церкви и государства. Еслигосударство приняло неправильную версиюхристианства, оно будетнаказано вторжением врагов, эпидемией чумы или голодом
Если даже епископы Рима и Константинополя могли ошибаться, что же говорить о рядовых клириках и тем более простых верующих? Как они могли оценить достоинства той или иной точки зрения? И невозможно себе представить, чтобы все эти споры завершились потому, что в итоге все бы согласились с безупречно правильным ответом, найденным церковью. Богословие никогда не было наукой в том смысле, чтобы формировать устойчивые гипотезы. Люди древности решительно не могли согласиться с тем или иным решением, потому что они верили, что богословская позиция влечет за собой конкретные последствия для церкви и государства. Если государство приняло неправильную версию христианства, оно будет наказано вторжением врагов, эпидемией чумы или голодом. Но если мы лишены подобной веры в провидение, мы просто не в силах судить о том, какой богословский подход позволяет лучше понять и выразить словами божественную реальность.
Если же люди не понимали сути споров, как они решали, какую сторону нужно поддерживать или на какой стороне они сражаются за Божье дело? Здесь играли важнейшую роль такие факторы, как идентичность и культура. Египтяне (например) следовали знакомой и привычной традиции своей церкви, которую выражали александрийские патриархи. Они не думали о последствиях той или иной богословской позиции, но ориентировались на людей и имена: существовала партия Кирилла или партия Диоскора. Богословские позиции часто выражались простыми фразами или лозунгами, а споры разгорались вокруг специальных терминов. Не будем разделять Христа! Бог Слово умер! Мария – Theotokos, носившая в себе Бога! Христос есть Бог! Вероятно, именно на таком уровне булочники и менялы вели свои споры.
Кроме того, участники споров вели себя в высшей степени театрально – в самом буквальном смысле этого слова. Хотя христиане презрительно и боязливо относились к драматическому искусству, они жили в обществе, где театр с его стилями и традициями был привычным явлением, и вели себя соответствующим образом. Епископы, обращаясь к народу, использовали драматическую риторику, а люди им аплодировали или свистели в зависимости от того, что они поддерживали. Не случайно две крупнейшие религиозные группировки, «синие» и «зеленые», действовали точно так же, как соперничающие театральные клики или болельщики в амфитеатре. Церковные споры превратились в дуэль лозунгов, на соборах и синодах спорщики выкрикивали заготовленные фразы или читали их на манер антифонов (как предтечи нынешних рэперов), чтобы заглушить оппонентов. Церковные сражения стали битвой лозунгов, символов и клише, а не сражением с помощью взвешенных интеллектуальных аргументов[88].
Но если христиане и не вполне ясно понимали богословскую сторону отстаиваемой позиции, они знали, с какой ненавистной ересью страстно борются. Они знали, противчего идут. Значительная часть споров того времени проходила таким образом: какой-то набор богословских представлений получал кличку по имени непопулярного деятеля церкви, так что верующие могли сплотиться в борьбе против презренного и бесовского лжеучения. Как только что-то превращалось в такое лжеучение, оно воспринималось как нелепое искажение доктрин церкви, а не как отражение подлинного христианства. Что бы он на самом деле ни говорил, Несторий стал вождем несторианства, богословского направления, которое, как полагали, разделяет природы Христа. Как только складывался такой стереотип, этот ярлык можно было использовать в полемике с любыми богословскими идеями, которые не нравились говорящему.
Так богословские споры стали игрой в обвинения с помощью ярлыков. Когда мы читаем документы того времени, в которых осуждается то или иное учение, нам следует помнить, что каждая группировка стремилась создать карикатуру на мнения своих противников. Когда Халкидон вынес дипломатичные и всесторонне взвешенные богословские выводы, некоторые его критики, вернувшись домой в Палестину, принесли сюда тревожную весть: несториане одержали победу, так что теперь верующим придется поклоняться двум Христам и у них будет два Сына. Разъяренные слушатели подняли кровавое восстание против победившей ереси двух природ, диофизитства. Другие же группы христиан помнили, что Аполлинарий учил о единой природе Христа, и им казалось, что любое богословие, подчеркивающее одну природу, связано с этим еретиком, как бы оно ни отличалось от осужденных в прошлом взглядов. Любое новое учение Х обычно отвергали на том основании, что оно как-то связано с учением Y[89].
Если мы понимаем природу войны ярлыков, нам будет легче понять и тенденции развития богословия той эпохи, поскольку все великие движения здесь возникали как реакция – и часто чрезмерная реакция – на какое-то учение предшественников, которое было объявлено ересью. В IV веке ариане проповедовали не полностью божественного Христа, на что отреагировал Аполлинарий, учивший о полном единстве Христа с Отцом. В свою очередь, в полемике с этой идеей Несторий стал говорить о разделении двух природ. Яростное отвержение Нестория усилило веру в преобладание божественной природы во Христе, а это учение многие осуждали как монофизитскую ересь. В каждом случае это была скорее реакция на расхожие стереотипные представления о позиции противника, чем трезвый анализ его представлений.
Нам хочется думать, что все эти споры завершились гармоничным и уравновешенным синтезом, который мы называем ортодоксией и о котором Халкидон оповестил весь мир. Однако для миллионов христиан сам Халкидон стал кошмарным ярлыком, символом насильственного введения ложного антихристианского учения с помощью злых секулярных властителей.
Приложение к главе 2
Некоторые древние учения о Христе
а протяжении нескольких первых веков истории христианства различные мыслители пытались объяснить роль Христа и то, как в нем соотносятся человеческая и божественная природы. Кто-то из них склонялся к учению о единой природе, подчеркивая божественность Христа. Другие настаивали на том, что несмотря на божественность Христос всегда оставался человеком: эту позицию можно отнести к учениям о двух природах. Вот некоторые важнейшие движения и мыслители в христологии:
Адопционисты
Учение о двух природах, согласно которому Христос был человеком, наполненным Духом Божиим, но божественные свойства он обрел лишь в какой-то момент во время или после своей земной жизни. Человеческая природа в нем отделена от божественной.
Аполлинарий
Епископ IV века Аполлинарий придавал такое огромное значение божественности Христа, что отрицал в нем наличие разумной человеческой души. По его мнению, Христос обладал одной божественной природой. Первый Константинопольский собор (381) осудил его взгляды как ересь.
Ариане
Ариане отрицали то, что Бог Сын равен Отцу, тем самым отказываясь от веры в Троицу.
Валентин
Египетский мыслитель II века Валентин был представителем классической христологии гностицизма. Он учил, что божественный Христос пришел искупить злой мир, но не обладал истинно человеческой природой, так что его тело было сверхъестественным, а не настоящим телом человека.
Василид
Гностический христианский мыслитель II века, действовавший в Египте. В его сложной мифологической системе Христос пришел освободить силы света от материального мира неведения и зла. Христос был Умом ( nous) Бога, который сошел на Иисуса в момент крещения.
Гностики
Гностики считали Христа божественным существом, пришедшим искупить верующих от зла и избавить их от скверного материального мира. Подлинная идентичность или природа Христа всегда была божественной, а придя в земной мир, он принял сверхъестественное тело, принципиально отличавшееся от тела человека.
Докеты
Древние представления о том, что Христос был целиком божественным и носил лишь иллюзорный образ, но не обладал реальной человеческой природой. Страдания Христа на кресте были только иллюзией.
Евтихий
Монофизитский мыслитель, действовавший в 440-х годах. Евтихий видел во Христе смешение божественного и человеческого элементов, однако критики считали, что он почти не оставлял места для второго.
Керинф
Гностический христианский мыслитель (около 100 года), который учил, что духовное существо Христос сошло на человека Иисуса в момент его крещения в Иордане; это ранняя (и радикальная) форма христологии двух природ.
Манихеи
Движение, возникшее в III веке, которое затем стало самостоятельной мировой религией. Его основатель Мани учил о решительной и вечной войне сил света с силами тьмы. Освободитель Христос пришел, чтобы избавить элементы света от темницы материального мира. Таким образом, Христос был исключительно сверхъестественным или божественным существом, в котором все человеческие или материальные элементы носили лишь иллюзорный характер. Эти представления тесно пересекаются с идеями гностикови докетов.
Маркион
(примерно 85—160 годы). Важный мыслитель, который стоял на том, что несовершенный Бог Ветхого Завета радикальным образом отличается от истинного Бога Нового Завета. Иисус Христос был Сыном и представителем этого более великого Бога, который послал его спасти мир от прежнего дурного духовного состояния. Маркион был осужден как еретик.
Мелкиты
Первоначально это было обидной кличкой для сторонников халкидонской ортодоксии, проживавших в регионах, где большинство составляли монофизиты. Поскольку они следовали религии царя или императора, их называли «людьми царя».
Миафизиты
Разновидность христологии одной природы, которую связывают особенно с Кириллом Александрийским и его преемниками. Согласно их представлениям воплощенный Христос обладал одной природой, хотя она включала в себя и божественный, и человеческий элементы и сохраняла черты обоих. Христос есть издвух природ.
Модалисты
См. Савеллий.
Монофелиты
В VII веке Римская империя предприняла попытку завершить длительную войну между сторонниками одной и двух природ Христа. Империя и церковь признала, что Христос обладал единой волей. Критики назвали это представление ересью монофелитства (одной воли), и в итоге церковь его осудила.
Монофизиты
Приверженцы христологии одной природы. Часто этот термин используется в широком смысле и включает в себя менее радикальные подходы, например миафизитство.
Несториане
Нестория обвинили в том, что он учил о двух природах во Христе, которые просто смешались, то есть не имели подлинного единения. Это значило, что Марию можно было считать Матерью Христа, но не Матерью Бога. Позднейшие ученые считают, что Несторий стоял гораздо ближе к ортодоксии, чем думали его оппоненты, и потому сам не был «несторианином».
Павел Самосатский
Антиохийский епископ III века Павел считал, что человек Иисус приобрел божественные свойства в момент крещения. Это было осуждено как разновидность ереси двух природ или адопционизм.
Савеллий
Савеллий действовал в Риме в начале III века. Он учил, что Христос обладал человеческим телом, но по природе был тождествен Богу: он не имел подлинной человеческой природы. По его мнению, Отец, Сын и Дух были не лицами, но формами одного Божества. Христос находился в таком глубоком единстве с Отцом, что на кресте страдал Отец. Это было крайней формой христологии одной природы.
Халкидонцы
Богословская позиция, признанная ортодоксальной большей частью церкви после Халкидонского собора (451). Это вера в две природы, соединенные в одном лице Христа без смешения, изменения или разделения. Христос существует вдвух природах.
Христология
Слово-плоть
Богословские представления, согласно которым Божье Слово, Logos, стало плотью ( Sarx), так что Слово управляло плотью или телом Христа. Обычно при этом Христос воспринимался скорее как представитель человечества, нежели как самостоятельный человек в полном смысле этого слова.
Христология
Слово-человек
Богословские представления, согласно которым Божье Слово, Logos, стало человеком в лице Иисуса Христа. Христос здесь воспринимался не как обобщенный представитель человечества, но как отдельный человек в полном смысле этого слова.
Эбиониты
Древнее иудеохристианское движение, видевшее во Христе человека, сына Иосифа и Марии, который был Мессией, но не обладал божественной природой.
3. Четыре всадника патриархи церкви
Александрийцы думают, что солнце восходит только для них.
Севир Антиохийский
Историю споров в церкви той эпохи можно кратко пересказать так: Сирия научила, Константинополь освятил, Александрия попыталась разрушить. Иными словами, сирийские школы передали христианам великую традицию антиохийской церкви, и представители этой традиции заняли высокое положение в Константинополе. Но из-за соперничества между престолами или подозрительного отношения к антиохийскому богословию александрийские патриархи сразу же начали яростно нападать на антиохийцев. В итоге в выигрыше оказался Рим.
За религиозными спорами стояли конфликты – причем не только между отдельными людьми, но и между разными частями уже огромного христианского мира. Патриархи и епископы сражались между собой за положение в церкви и за место церкви в быстро развивавшейся христианской империи. В этом конфликте политическое измерение играло ключевую роль.
Патриархи и папы
Мы можем видеть, что на соборах действовали некоторые облеченные властью люди, обычно патриархи или папы, занимавшие свои престолы: Лев Римский, Кирилл и Диоскор из Александрии или Ювенал Иерусалимский. Но в христологических спорах они говорили не только от своего имени, но и от имени многих поколений своих предшественников. Каждый из них был окружен облаком свидетелей[90].
Разумеется, у папы Льва или Диоскора были и свои личные интересы и склонности, но они также были представителями коллективных традиций своих престолов или патриархатов. Каждый престол по-своему понимал историю, как и секулярные монархии, опирающиеся на традиции своих выдающихся предков. Кирилл был великим патриархом Александрии с 412 по 444 год. Он с почтением относился к своим славным предшественникам, таким, как епископ Александр (начало IV века) и особенно Афанасий, игравшим важнейшие роли в жизни церкви в середине IV века. Хотя, в отличие от династии фараонов, престол не переходил по наследству от отца к сыну, патриархи воспитывали и готовили своих преемников. Афанасий был «вроде сына» Александру и служил его секретарем на Никейском соборе. Кирилл был племянником и секретарем своего непосредственного предшественника Феофила. Секретарем же Кирилла был Диоскор, который, в свою очередь, стал после него главой церкви Александрии. Хотя между патриархами обычно не существовало кровных или родственных связей, патриархаты походили на монархии по характеру преемственности и, подобно династиям, преследовали долговременные цели[91].
Великие патриархи также были долгожителями – особенно на фоне эпохи, когда средняя продолжительность жизни была намного короче, чем сегодня, – что делало их режимы устойчивыми и упорными в достижении целей. Так, между 328 и 444 годами престол александрийского патриарха занимало только трое: Афанасий (328–373), Феофил (385–412) и Кирилл (412–444), за исключением двадцати лет (включая тот период, когда Афанасий был в ссылке). Когда Кирилл на 34 году стал патриархом, он, вероятно, не мог вспомнить того времени, когда патриарший престол не занимал его дядя.
Хотя Александрия особенно ярко напоминала династию, подобные процессы происходили и в других центрах. В Риме клирик мог служить архидиаконом или посланцем папы, а потом стать преемником последнего. При папе Целестине (422–432) диакон Лев занимал важные дипломатические посты, а в 440-м сам стал папой. При Льве архидиаконом служил Гиларий, который взошел на папский престол в 461 году. Как и в Александрии, многие епископы занимали свои посты удивительно долго. Иннокентий I оставался папой с 401 по 417 год, пережив все бедствия, связанные с разграблением Рима готами. Целестин занимал престол целое десятилетие, Лев – двадцать один год. Благодаря всему этому в каждом христианском центре развивалась коллективная память и корпоративная лояльность[92].
Люди верили в то, что такая преемственность связывает их церковь с апостольскими временами. Отцы, собравшиеся в Халкидоне в 451 году, восхваляли Томос папы Льва, и в зале постоянно звучали восклицания: «Сам Петр говорит через Льва!»[93] Это была не просто похвала в адрес папы Льва, которого сравнивали с апостолом, эти слова отражали теорию, которая стояла за многими религиозными и политическими делами той эпохи: епископы обладают авторитетом в силу того, что они суть духовные наследники выдающихся предков, среди которых некоторые пролили кровь за веру. И действительно, могилы и мощи этих древних христиан были как бы материальным источником даров и благословений, доступных верующим. Если бы кто-то спросил епископа, что дает ему право так или иначе судить о каком-то вопросе, тот бы ответил, что сам по себе он просто червь, но связан непрерывной преемственностью с духовными предками. Эта линия преемственности связывает его с апостолами, с теми, кто непосредственно слышал речи Христа. Великие престолы говорили о своих основателях из апостолов, что особенно ярко показывает случай церкви Рима, которая считала своими основателями и Петра, и Павла.
Могилы и мощи этих древних христиан были как бы материальным источником даров и благословений,доступных верующим. Если бы кто-то спросил епископа, что дает ему правотак или иначе судить о каком-то вопросе,тот бы ответил, что сампо себе он просто червь, но связан непрерывной преемственностью с духовными предками
Сегодня мы с большой осторожностью относимся к подобным претензиям, даже когда у нас нет оснований сомневаться в том, что данную церковь основал определенный апостол. Аргумент со ссылкой на апостолов не был таким древним или популярным, как того хотелось бы сторонникам папы Льва. Он куда сильнее убеждал христиан Запада, чем христиан Востока, которые знали, что апостолы посещали множество маленьких и ничем не выдающихся селений. Кроме того, даже беглый взгляд на прошлое позволял понять, что сила и высокий статус церквей, основанных (как считали) великими апостолами, никогда не были постоянными величинами, так что из-за превратностей политической жизни все могло измениться в одно мгновение. В течение IV и V веков ведущие церкви сражались за расширение своего влияния и одновременно искали новые юридические и политические основания для своих претензий на первенство, так что связь с апостолами была мощным оружием в их духовном арсенале. Рим особенно старательно изобретал и заново открывал подобные основания, что породило титулы и идеологию, давшую папам возможность господствовать в западном мире на протяжении многих столетий. Соборы V века были публичной – или даже театральной – сценой, на которой звучали подобные претензии и где шли споры об их законности.
Восходящие и падающие звезды
На протяжении большей части V века самым большим престижем среди всех христиан и в империи обладали четыре церкви, и каждая из них активно участвовала в богословских спорах. Три из них – церкви Антиохии, Рима и Александрии – представляли собой как бы великий треугольник, лежавший в основе возникновения христианства, а четвертой была церковь Константинополя. И на всех соборах можно было видеть взаимодействие этих четырех духовных царств.
Во времена Константина некоторые престолы уже обладали особым статусом – благодаря их роли в истории христианства, но также в силу статуса и богатства городов, где они находились. В 325 году Никейский собор признал превосходство церквей Рима, Александрии и Антиохии. Когда в 381 году император Феодосий I признал христианство как официальную религию империи, он, естественно, должен был уточнить, какую именно версию этой веры следует считать правильной. Он решил этот вопрос так: это та вера, которой следуют в Риме и Александрии. Христианство Рима сложилось еще во времена апостола Петра, «а теперь его исповедуют [Римский] pontifexДамас и Петр, епископ Александрии»[94].
Каждый великий престол был центром для большого региона из нескольких государственных провинций, в которых служили епископы, признававшие первенство местного епископа епископов. (Слово «патриарх» появилось лишь в начале V века.) Каждый патриархат был как бы региональной империей в рамках церкви со своими строго очерченными границами, о которых могли возникать споры с амбициозными соперниками. Это означало, что существующие патриархаты видели в новых набиравших силы епархиях потенциальных противников. В свою очередь новые соперники боролись против почтенных патриархатов, что вносило нестабильность в жизнь церкви. Любой тогдашний человек, хоть немного знакомый с историей, знал, что патриархаты набирают и теряют власть и что духовный центр, некогда обладавший высоким статусом, может с годами его утратить. В церкви могут появиться новые папы – этого просто следует ожидать. Подобные соображения подливали масла в огонь конфликтов между церквами, которые боролись за власть, но делали это в форме богословских споров.
Многие великие церкви потенциально могли обрести в будущем статус патриархатов вместе с уже существующими или даже вместо них. Карфаген уже повысил свой статус в Никее и стал бы патриархатом, если бы местную церковь не раздирали кровавые расколы. Можно было думать о славном будущем Милана или галльского престола в Арле. Столица Месопотамии Селевкия-Ктесифон претендовала на роль центра огромной церкви Востока за пределами Римской империи, и глава этой церкви действительно стал патриархом Востока в 498 году[95].
Но куда большее значение имело возникновение патриархата Константинополя, Нового Рима, который был заложен в 325, а освящен в 330 году. Город был призван стать двойником Рима со своими префектом, магистратами и сенатом из трехсот мужей. Что очень важно, его многочисленные, прекрасно построенные – начиная с 408 года – стены делали город почти неприступным. Что бы ни случилось с другими частями империи, Константинополь в ближайшем будущем должен был оставаться несокрушимым бастионом. Выгоды его положения стали очевидны в период политических и военных кризисов. Что бы ни случилось с Римом или Антиохией, Константинополь устоит – и этот город действительно был христианским центром до 1453 года, когда турки наконец начали использовать тяжелую артиллерию.
Когда город превратился в столицу восточной империи, – а затем и всей империи, – он естественным образом стал пользоваться престижем в церкви. В 381 году Константинопольский собор торжественно провозгласил: «Епископ Константинополя должен быть вторым по чести после епископа Рима, потому что это есть Новый Рим». Фактически позднейшие соборы нередко употребляли такой лестный титул: «Константинополь – Новый Рим». Это вызывало протесты, причем не только со стороны римских пап, которые отказывались признавать эту привилегию. В конце концов, признание Константинополя вторым по чести вносило нестабильность в порядок, который и без того не был слишком устойчивым. Признание этого статуса автоматически умаляло значение других великих престолов – так что Александрия должна была занять третье место, а Антиохия четвертое. Кроме того, выражение «Новый Рим» предполагало, что существует «Старый Рим» – можно было это понимать как одряхлевший или приближающийся к закату[96].
