Текст книги "Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов"

Автор книги: Филип Киндред Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 80 страниц) [доступный отрывок для чтения: 29 страниц]

Глава 18

У него дома было темно и холодно. Пока он включал свет и опускал шторы, Патриция ждала у двери.

– Ты не заходил сюда? – спросила она.

– Какое–то время – нет.

При включенном свете он увидел, насколько она устала, как постарело и помрачнело ее лицо. Изможденное лицо, подумал он.

– Давай–ка садись, – сказал он.

– Знаешь, сначала он чуть не свел меня с ума, я была ему так нужна.

– Ты сказала, что первая ночь прошла прекрасно.

– Да, – кивнула она. Она сидела, скрестив на груди руки и плотно сдвинув ступни. – Но на следующую ночь, когда он ударил меня… Это продолжалось до бесконечности – боже, я думала, что умру. Он начинал снова и снова. Мне казалось, что он засыпал – может, и засыпал, ненадолго – и вдруг опять, и все сначала.

Она робко подняла взгляд.

– Так мы и продолжали, – сказала она. – А утром, когда я проснулась, у меня все болело. Я едва смогла встать с постели.

– Тебе нужно хорошенько отдохнуть, – сказал он.

– Ужасно об этом говорить. Рассказывать тебе.

– Да ладно, – махнул он рукой.

– Можно мне кофе? Я… выпила бутылку вина. Мне плохо.

Это было видно. Но он видел ее, и когда ей бывало похуже. В целом она еще легко отделалась.

– Сладкого вина? – спросил он.

– Портвейна.

– Ты, кажется, потеряла над собой контроль. Тебе хотелось, чтобы все это прекратилось?

– Да, – сказала она. – Так должно было произойти.

Он встал на колени, чтобы смотреть ей прямо в лицо. Взяв ее за руки, он спросил:

– Это девиз?

Она пошевелила губами.

– Не знаю. Джим, о чем ты?

– Что теперь?

– Теперь, – эхом повторила она, – я осознаю свою ошибку.

Он оставил ее и пошел на кухню варить кофе.

Когда он вернулся, она так и сидела, поджав под себя ноги и сложив руки на коленях. Как она несчастна, подумал он. Как он рад, что она снова с ним. Это так важно для него.

Он подал ей чашку кофе и сказал:

– Думаешь, я люблю тебя меньше, чем любит этот парень – или говорит, что любит?

– Знаю – любишь.

– Ты выйдешь за меня замуж? Снова?

Если когда–нибудь и можно ее уговорить, это нужно сделать сейчас, подумал он.

– Это у тебя кончилось, – продолжал он. – А на Боба Посина тебе ведь наплевать, правда?

– Хорошо, – согласилась она, держа в руке чашку кофе. – Я выйду за тебя замуж. Повторно. Или как там это называется.

Чашка наклонилась. Он взял ее и поставил на пол. Согласилась, подумал он. Ему отдает себя женщина, которую он любит всей душой. С этим ничто в мире не сравнится – ничто, пока небеса не свернутся, как свиток книжный, и не отверзнутся гробы, и мертвые не восстанут. До тех пор, пока тленный человек не облачится в нетление, думал он.

– Ты ведь не передумаешь? – спросил он.

– А ты этого хочешь?

– Нет, я не хочу, чтобы ты передумала.

– Ну и славно, – сказала она. – Не буду. – Пристально глядя на него, она спросила: – Значит, ты не считаешь, что я вся поизносилась?

– Как это?

У нее на глазах выступили слезы – и пролились.

– Не знаю.

– Вряд ли это так.

– Я не нужна тебе, – сказала она, а слезы текли по ее щекам, капали на воротник.

– Ты хочешь сказать, мне не следовало бы просить тебя? Ты это пытаешься сказать?

Он поднял ее с кресла.

– Или мне следует просить и умолять? Скажи!

Ей трудно было говорить. Беспомощно вцепившись в него, она пожаловалась:

– Мне нехорошо. Отведи меня в ванную. Пожалуйста.

Ему пришлось почти нести ее. Она не отпускала его. Он придерживал ее, и ее вырвало. Она лишилась чувств, но почти сразу пришла в себя.

– Спасибо, – прошептала она. – Боже.

Он опустил ее, и она села на край ванны. Лицо ее было бледно. Дрожа, она гладила его руку ладонью. Ее как будто лихорадило, и он спросил, уж не заболела ли она.

– Нет, – сказала она. – Мне уже лучше. Это нервное.

– Будем надеяться.

Она скривила губы в улыбке.

– Дело в совести. Я сказала ему, что нам придется расплачиваться. Может быть, это и есть расплата.

Когда Пэт немного пришла в себя, он умыл ее и отвел обратно в гостиную. Сняв с нее туфли, он закутал ее в одеяло и посадил на диван.

– Это от кофе, – сказала она.

– Ты его даже не отпила.

Она попросила сигарету.

Он дал ей закурить и спросил:

– Хочешь, поеду, посмотрю – привез он твои вещи?

– Я здесь не останусь, – сказала она. – Хочу к себе. У себя хочу быть, и больше нигде.

– А если он явится?

– Не явится.

– Вообще–то да, – согласился он.

– Я останусь с тобой, – решила она. – Нельзя мне больше к этому возвращаться – побег этот, все, что с нами было. Останусь здесь, а когда поженимся, будем жить здесь или там – как захочешь. Или переедем в новый дом. Может, так будет лучше.

– Наверное, да.

Он надел пальто, и она сказала:

– Я с тобой. Посмотрю, возьму, что мне нужно. Можно приехать сюда на «Додже» и здесь все выгрузить.

Они посидели, пока она более или менее не пришла в себя, и поехали к ней.

«Додж» стоял у входа. На заднем сиденье как попало были свалены ее вещи: Арт побросал их и послал все к черту. В куче лежали флаконы, одежда, туфли, даже пакет молока, апельсины и буханка хлеба «Лангендорф». А на полу валялась пустая бутылка из–под вина.

– Во всяком случае, похоже, тут все, – сказала Пэт.

Джим припарковал свою машину, сел за руль «Доджа», она – рядом с ним, и они поехали к нему.

На ночь она надела красно–белую пижаму в горошек.

– Я в ней по–новому себя чувствую, – сказала она.

Он в трусах чистил зубы над раковиной в ванной. Была половина четвертого. Свет горел только в спальне и ванной. Дверь была заперта. Патриция курила в постели, поставив пепельницу на покрывало.

– Ты закончила? – спросил Джим, выходя из ванной.

– Да, – довольно ответила она.

Какой он поджарый в трусах, подумала она и вздохнула с облегчением, глядя на его худые руки, ноги, торс. Три дня ее держал в своих крепких объятиях мускулистый парень с резиновым бескостным телом из мышц и жира на коротковатых ногах, которое ниже чресел как бы сходило на нет. Телом мальчишки, совсем не таким, как это.

Выключив свет, Джим снял трусы и лег в постель. В темноте он обнял ее.

– Странно, да? – сказала она. – Мы снова вместе. Через два года. Ничто нас не разделяет, между нами – никаких барьеров.

Она была очень довольна. В том, что произошло, был смысл, подумала она. Все вело вот к этому. Значит, и случилось не зря. Не просто бесплодная суета, усталость и бессмысленная боль.

Джим, лежавший с ней рядом, спросил:

– Не хочешь узнать, как дела у Рейчел?

– А что там? – Она уже почти заснула, но теперь в ее покой вкрался холод. Он просачивался в нее, заполнял собой. – Что ты хочешь сказать?

– Ну, ты знаешь, что я был у нее. Ты мне туда звонила.

– Я куда только тебе не звонила. И на радио, и домой, и к себе. А потом туда позвонила.

– Я был у нее.

– Это что–то значит?

Она совсем проснулась и смотрела вверх, в темноту.

– Она попросила меня побыть с ней. Пока не найдется Арт. Я так и сделал.

Она ждала – но это было все, он молчал.

– Ты жил там? – наконец спросила она. – Ты это хочешь сказать?

– Не совсем. Она необычная девушка.

– Чем же?

– Мы в основном ели вместе. Она хотела, чтобы я был у нее, когда она возвращалась домой, чтобы она могла готовить для меня.

– Пастораль. Семейный ужин. Хозяйство, – усмехнулась Пэт.

– Я сидел у нее вечером, потом она ложилась спать, а я уезжал домой.

– А утром?

Было два утра, подумала она.

– Ничего не было.

– Ты правду мне говоришь? – спросила она.

– Ну, конечно.

– Я боюсь Рейчел, – призналась она.

– Знаю.

– Она что–нибудь сделает?

– У нее снова есть Арт.

– Ну да, – приободрилась Пэт. – Это правда. – Она привстала, чтобы потушить сигарету. – Что ты о ней думаешь?

– Не знаю.

Снова ложась, Пэт предположила:

– Может быть, она зарежет его.

Джим засмеялся:

– Может быть. А может, он ее побьет.

– Что ты сделаешь, если он побьет ее?

– Это не мое дело.

– А что ты будешь чувствовать?

Он не ответил. Она ждала, вслушивалась. Он что, уснул?

Я заплатила за то, что сделала, сказала она себе, меня стошнило в ванну. Разве этого недостаточно? Разве не все?

На полу спальни лежала пачка ее сигарет. Она протянула руку за ними и снова закурила, лежа на спине. Мужчина рядом с ней не шевелился. Спит, подумала она, да, он спит.

Идеально, подумала она. Я чувствую это. Я это понимаю. Разве я этого не заслужила?

Сигарета тлела в темноте, Пэт внимательно смотрела на нее. Легонько постучав ею о пепельницу, которую держала в руках, она решила: вот за что я теперь буду бороться. Вот за что я начинаю свою битву. За это. За то, что у меня есть сейчас.

Утром она встала рано, в семь часов, чтобы позвонить на радиостанцию. Джим спал. Стараясь не разбудить его, она надела халат, закрыла дверь спальни и села в гостиной у телефона.

– Алло, мистер Хейнз? – заговорила она.

– Как вы там, Патриция? – спросил Хейнз своим официальным тоном. – Мы тут беспокоимся. Никаких вестей от вас, сколько уже – два, кажется, дня?

– Мне лучше, – сказала она. – Можно, я приду попозже?

– Вам сегодня совсем не нужно приходить, – успокоил он ее. – Сидите дома, пока совсем не пройдет.

Она не сразу поняла, о чем он, потом вспомнила – про грипп.

– Спасибо, – поблагодарила она. – Наверное, до завтра посижу. Не хочу никого заразить.

– Кишечного типа?

– Да, – сказала она. – У меня… живот болел.

– Колики? Да, сейчас как раз такой и ходит. Фруктовых соков не пейте – только тостик с яичницей и заварным кремом. Ешьте что–нибудь диетическое. Ничего кислого, никаких помидоров, груш, апельсинового сока.

Она поблагодарила его и положила трубку.

Вернувшись в спальню, Пэт на цыпочках подошла к кровати и увидела, что Джим проснулся.

– Привет, – сказала она, целуя его.

– Привет. – Он моргал, как филин. – Уже встала?

– Лежи, – сказала она. – Хочу отвезти кое–какие вещи к себе и кое–что забрать оттуда.

– Как ты себя чувствуешь?

– Гораздо лучше.

– Глаз у тебя сегодня получше.

В ванной она осмотрела синяк. Припухлость прошла, но чернота осталась – как грязное пятно. Может быть, навсегда, подумала она.

– Я ненадолго, – сказала она ему. – Ты так роскошно смотришься в постели… Лежи, пока я не вернусь. Ладно?

Она еще раз поцеловала его.

Пэт ехала по утренним улицам и думала, что в чем–то это лучшее время дня. Холодный, но чистый воздух, его приятно вдыхать, и он, наверное, здоровее. Ночной туман рассеялся, а дымка еще не собралась.

Поставив «Додж» у своего старого многоквартирного дома, она понесла наверх чемодан. Как можно быстрее, она повесила одежду в шкаф, взяла, что ей было нужно, и вернулась с первой охапкой к машине.

У машины ждала девушка в коричневом пальто. На ней были туфли на низком каблуке на босу ногу. Хмурясь в лучах утреннего солнца, засунув руки в карманы пальто, она двинулась навстречу Пэт. Она щурилась и, подняв руку, прикрывала глаза.

Я знаю ее, подумала Пэт. Кто это? Я видела ее раньше.

– Где Джим? – спросила девушка.

– У себя дома, – сказала она.

В ушах у нее зашумело, закружилась голова. Она не испугалась, но была, пожалуй, поражена, узнав ее.

– Я тебя всего один раз в жизни видела, – сказала она.

Рейчел открыла ей дверцу машины.

– Перевозите вещи к нему?

– Кое–что. Еще один раз сходить нужно. Я видела тебя только раз, в тот вечер, когда мы к вам заезжали.

Рейчел осталась у машины. Патриция поднялась, собрала оставшиеся вещи и снова пошла вниз. Она остановилась на лестнице перевести дыхание. Через открытую дверь в подъезд дома лился свет. Рейчел так и стояла у машины – ждала ее.

Она вышла, и Рейчел спросила:

– Вы сейчас к нему едете?

– Да, – сказала она, кладя вещи на заднее сиденье.

– Я хотела бы тоже поехать.

Возражать нечего было и думать.

– Почему бы и нет? – сказала она. – Садись.

Она включила зажигание, потом сцепление. Рейчел села рядом с ней.

В полдевятого они подъехали к дому Джима Брискина и вышли из машины. Рейчел тоже взяла часть вещей. Они поднялись по лестнице. Пэт открыла квартиру ключом, который ей дал он.

Он уже встал и, непричесанный, сидел в синем халате за кухонным столом. На нее и Рейчел он посмотрел со смешанным выражением лица.

– Здравствуй, – сказала Рейчел.

Он кивнул и спросил у Пэт:

– Забрала вещи?

– То, что мне нужно, – сказала она. – В основном все здесь. Ты позавтракал?

– Нет.

– Просто сидишь?

Рейчел, как привидение, стояла в сторонке, у окна гостиной, перекинув пальто через руку.

– Как ты поступила с Артом? – спросил Джим.

– Когда он явился, я сказала ему, и он ушел, – ответила Рейчел.

– Что ты ему сказала?

– Чтобы он не приходил.

– Куда он пошел?

– Наверное, на чердак. Сегодня я его не видела. Это ночью было, поздно очень.

– Ты хоть поспала немного?

– Пару часов.

Она говорила отрывисто.

– Ты с ним вообще разговаривала? Он что–нибудь рассказал тебе?

– Он много чего хотел мне сказать.

– Но ты не стала слушать.

– Кое–что выслушала.

Пэт пожаловалась:

– Он меня избил.

– Да не избивал он вас, – возразила ей Рейчел, – ударил разок, и все. Это, по–вашему, называется «избить»? Вот отец у него бил мать, а иногда и Нэта, старшего брата. Они постоянно ссорились. Это по–итальянски. Там, где мы живем, все дерутся.

Джим встал из–за кухонного стола и прошел в гостиную. Закурив, он протянул пачку Рейчел. Она покачала головой.

– Ждала меня вчера вечером? – спросил он.

– Нет, – ответила Рейчел. – Я знала, что ты с ней останешься.

– Ты никогда никого не прощаешь, – сказала Пэт.

– То есть вас? Какое мне до вас дело! – Ее суровое личико зарделось. – Помните, что вы мне первым делом сказали, как только вошли к нам и увидели меня?

– Помню, – сказала Пэт.

– Если бы на кухне оказалась я, а не Арт, вы бы со мной в магазин пошли, а не с ним.

– Ну уж прямо, – сказала Пэт и начала распаковывать принесенные вещи.

Джим вернулся на кухню, положил в тостер ломтики хлеба и достал посуду.

– Поесть собираюсь, – сказал он.

Патриция сообщила:

– Я привезла мои краски. Как тебе это?

Она разложила небольшой мольберт, развернула тюбики с масляными красками, достала скипидар, льняное масло и палитру.

– Я тут подумала, может, попишу немного. Запах тебя из дома не выкурит?

– Нет, – ответил он с кухни.

– А бардак?

– Это ничего.

– Извини, – сказала она Рейчел.

В спальне, при опущенных шторах, она переоделась в синие хлопковые брюки – китайские, потом выбрала себе спортивную рубашку из шотландки, застегнула ее на все пуговицы, подумала, какая она просторная, как удобно в ней работать. И вдруг вспомнила, что это рубашка Арта, из тех, что она купила для него. Почти в истерике она сбросила ее с себя и засунула в чемодан, поглубже. Вместо нее она надела свою старую, вымазанную красками студенческую футболку.

Рейчел, ждавшая в гостиной, не обратила на краски никакого внимания. Она даже не сняла пальто.

– Можно пластинки поставить? – спросила Патриция.

– Пожалуйста, – сказал Джим.

Он жарил себе на плите яичницу с ветчиной.

Присев перед шкафом с пластинками, она стала перебирать альбомы. Наконец сняла с полки альбом с «Бранденбургскими концертами» Баха – четыре из них были записаны на нем один за другим. Под музыку, льющуюся из проигрывателя, она принялась смешивать краски.

– Бах в девять утра? – бросил Джим.

– Выключить?

– Странно как–то.

– Я их всегда любила, – сказала она, – «Бранденбургские концерты». Ты ставил их для меня… Мы их всегда слушали.

– Что будете писать? – спросила Рейчел.

– Не знаю, – ровным голосом ответила она. – Не решила еще.

– Меня ведь не будете.

– Тебя не хочу.

Она положила на мольберт квадратный лист волокнистой бумаги. Нужно было вымочить слипшиеся, одеревеневшие кисти. Она поставила их вертикально в стакан со скипидаром. Запах красок и скипидара наполнил комнату, и она открыла два окна. Джим скрылся в ванной. Она вздрогнула, когда застрекотала электробритва – как давно она не слышала утром этого звука.

– Эту ночь вы здесь провели? – спросила ее Рейчел.

– А где же еще? – донесся из ванной голос Джима. – А ты думала, я оставлю ее на растерзание Арту? Я держу ее при себе, как это ей и положено. Вот придет в себя, закончится вся эта беда – и мы заново поженимся.

– А я, значит, пошла к черту, – сказала Рейчел.

– Зачем же? – возразил он.

Бритье было окончено, он надел белую рубашку и галстук. Подбородок у него стал гладким, волосы были причесаны. Он снял с вешалки в шкафу отутюженные свободные брюки.

– А что же тогда? – спросила Рейчел.

– У тебя есть муж.

– А ты?

– Я тебе не муж.

– Муж, – только и сказала она и продолжала смотреть на него.

– Мне так жаль, что с тобой стряслась вся эта хрень, – сказал он. – Но из этого плана ничего бы не вышло. Для меня это было бы слишком, Рейчел.

– Ты же об этом думал. В первый вечер, когда остался у меня.

Через открытые окна в комнату ворвался холодный утренний воздух, и Патрицию пробрала дрожь. Руки у нее покрылись гусиной кожей, и она прекратила работу, чтобы растереть их. У нее закружилась голова. Наверное, от запаха красок, решила она. И оттого что совсем не завтракала. Капля краски упала на ковер, и она в ужасе поняла, что забыла постелить на пол газеты.

Кипы макулатуры лежали в шкафчике под раковиной. Она взяла пачку и накрыла ковер. Может быть, ковер нужно скатать, подумала она. Как много времени прошло. Она забыла, как это делается.

Когда Джим вышел из ванной, она сказала:

– Я, пожалуй, уберу ковер.

– Танцевать собралась?

– Нет, чтоб краской не закапать.

– Работай на кухне, – предложил он и надел пальто.

– Ты куда? – спросила она.

– Отвезу Рейчел домой. Нечего ей здесь делать. Съезжу и вернусь. А ты пиши пока.

Патриция сказала:

– Надолго ты – наверное, не знаешь?

– Если задержусь, позвоню, – пообещал он.

– Удачи, – пожелала она, рассматривая краски.

– И тебе.

Он поцеловал ее в висок и кивнул Рейчел на дверь.

– До свидания, – сказала Рейчел.

Они вышли, и дверь за ними закрылась. Она осталась в квартире одна со своими красками.

Стопка пластинок на проигрывателе закончилась. Пэт подняла их на шпинделе и завела снова. Ту же музыку, спохватилась она, но – какая разница? Она увеличила громкость, сбросила туфли и вернулась к мольберту. Она работала час, картина увлекла ее. Это была абстрактная живопись – упражнение, которое должно было вернуть ей чувство кисти и цвета. Но неуклюжесть мазка было не преодолеть, и в десять часов она бросила работу и побрела на кухню – поесть.

Как тихо в квартире.

Она поела и снова взялась за работу. Теперь было видно, что картина не удалась, и Пэт отбросила квадрат бумаги для рисования в сторону.

И тут же начала писать на новом листе. Пятнами набросала контур мужского лица. Это будет Джим Брискин, решила она. Его портрет. Но получалось непохоже. Выходило что–то мутное, мак будто плоть сплывалась, ускользала от нее. Изображение лица на волокнистой бумаге становилось все хуже, пока не превратилось в какой–то гротеск, что–то вроде маски, невыразительное и незрелое. Она бросила свое занятие и поставила кисти в стакан со скипидаром.

Был уже полдень, а он все не возвращался. Она вымыла руки. Пластинки на проигрывателе давно доиграли и были водворены обратно в альбом. Она вынула их и поставила снова. Под музыку она прошла в спальню и принялась рыться в ящиках комода.

В картонной папке лежали хранимые им письма и фотографии. Через минуту она нашла фотографию, которую искала. Она была снята во время похода на гору Диабло. Он был на ней анфас, улыбался. Тут он не выглядел обеспокоенным – таким он ей нравился. На нем была холщовая рубашка, он стоял на фоне их машины и палатки, за которыми виднелись скалы и густой кустарник на склоне горы. Фотографировала она, на него падала ее тень.

Положив на мольберт еще один лист бумаги, она поставила рядом с ним фотографию и начала писать снова. Но картина так и не получалась. В час она бросила кисть, вытерла руки и пошла на кухню чего–нибудь выпить.

На полке для сушки она расставила все необходимое для приготовления напитка: лоток с кубиками льда, джин, лимон, бокал, ложку и мерный стаканчик. Держа лоток под горячей водой, она хлопнула рукой по металлу. Кубики льда скользнули в раковину, и она положила два в бокал. Затем налила джину и добавила пару дюймов лимонада.

С коктейлем в руке она пошла по квартире, напевая под музыку. Теперь ей было не так одиноко. Она поставила бокал на подлокотник дивана и снова начала писать картину.

Запахи красок и напитка смешались. У нее заболела голова. Не бросить ли ей это занятие?

Допив бокал, она вернулась на кухню, чтобы налить еще. На сушильной полке оставались наполовину растаявшие кубики льда, и она сбросила их в раковину. Потом налила в стакан джину и воды из–под крана. Перемешивая содержимое, она села за кухонный стол.

Впервые в жизни ее посетила мысль о самоубийстве. И сразу же прочно засела в голове.

Она стала расхаживать по кухне, рассматривать ножи в ящиках стола. Потом всерьез задумалась об электрическом токе, проводке, розетках. Как это страшно, подумала она. Но мысль все крутилась, разрасталась. Она ходила взад–вперед по квартире в поисках подходящего инструмента: молотка, стамески, сверла – какого–нибудь зубоврачебного, так чтобы прошло сквозь кость, чтоб осколки летели.

Достаточно, подумала она. Но было еще не достаточно. Она снова взяла кисть и попробовала писать. Цвета ослепляли ее. Она задернула шторы и стала работать в полумраке. Теперь цвета сливались в мрачные коричневые и серые, похожие на сажу, облака.

Она продолжала работать. Лист потемнел и, наконец, превратился в сплошное пятно. Тут все цвета, подумала она. У нее в голове росли, уточнялись, приобретали все более причудливые очертания планы самоубийства, и вот она уже продумала все.

Положив кисть, она вышла из квартиры в коридор. Там никого не было. Она встала у двери. Прошло много времени, прежде чем мимо нее направилась к мусоропроводу женщина средних лет.

– Здравствуйте, – сказала Пэт.

Женщина средних лет бросила взгляд на открытую дверь в квартиру, затем на стакан в ее руке. И, не ответив, прошла мимо.

Хватит, решила она. Поставив стакан на пол в квартире, она размеренным шагом направилась по коридору к лестнице, спустилась на первый этаж, потом по ступенькам крыльца на тротуар, пошла по тротуару, вниз по склону до угла, к винному магазину. Блестевший плиточный пол отлого опускался. Она осторожно приблизилась к прилавку.

– У вас есть рейнское? – спросила она первое, что пришло в голову – наконец–то4это была какая–то новая мысль.

– Сколько угодно, – сказал продавец.

Он подошел к полке. Пока он искал, она вышла из магазина и стала подниматься по склону. Наверху она остановилась, чтобы отдышаться, и двинулась к дому.

Проигрыватель был включен, но пластинки уже не играли. Она подняла их на шпинделе и поставила снова.

«Где ты?» – спросила она беззвучно.

Никто не ответил.

«Ты вернешься? Нет, и я знаю почему. Я знаю, где ты. И с кем, – сказала она. – Я не виню тебя. Ты прав».

Она взяла кисть, обмакнула ее кончик в краску. И стала писать во тьме квартиры, добавляя тьмы вокруг себя. Она подняла тьму и понесла ее по гостиной, в спальню, в ванную, на кухню. Она разнесла ее всюду, покрыла ею все предметы в квартире, а затем обратила ее на себя.