Текст книги "Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов"

Автор книги: Филип Киндред Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 80 страниц) [доступный отрывок для чтения: 29 страниц]

– Ну и ну, – сказал Эл.

– Это признак настоящего аристократа, – сказал Росс.

– Полагаю, что так, – сказал Эл.

– Так говорят даже те, кто терпеть его не может, – сказал Росс.

– Кто же его терпеть не может? – спросил Эл. – Как вообще такое возможно?

– О, его многие не выносят, – сказал Росс. – Вы будете удивлены. У него много врагов, которые желают ему всех бедствий на свете и не упустят любой возможности сказать о нем какую–нибудь гадость – главным образом, за глаза.

– Почему? – спросил Эл.

– Я долгое время задавал себе этот вопрос. Это из–за его везения. Они могут простить ему его воспитание и образование, его таланты в области бизнеса и культуры. Но не его удачливость. Они готовы простить ему даже его богатство. Но удачливость…

Росс повел рукой, рассыпав табак из своей трубки. Горящая крупинка упала на землю, и он, смочив слюной пальцы, аккуратно ее загасил.

– Они думают, что им тоже должна улыбаться удача, – сказал Эл.

– Верно, – сказал Росс. – Она должна быть поровну распределена во всем цивилизованном мире. Разумеется, будь это так, то такой вещи, как удача, вообще бы больше не было; никто бы даже не знал, что означает это слово. Я имею в виду, давайте поразмышляем, что такое удачливость.

– Удачливость – это когда перед тобой все расступается, – сказал Эл.

– Удачливость – это способность использовать шанс, – сказал Росс. – Это значит, что, когда что–то идет не так, ты можешь обратить это себе во благо. Это не означает, скажем, что у тебя на руках всегда хорошие карты. Не означает, что тебе всякий раз достаются три туза и два короля. – Обратившись к Элу лицом, он сказал: – Это означает, что ты можешь выиграть даже с никудышными картами, потому что неким образом, неведомым для всех остальных, ты способен сделать плохие карты хорошими. Вы следите за моей мыслью?

– Да, – сказал Эл. – И эта новая концепциям самом деле завораживает.

– Тогда, может, вы объясните мне, как это происходит, – сказал Росс. – Я наблюдаю за ним уже шесть лет и, откровенно говоря, не могу ничего понять. Скажем, он покупает часовую мастерскую. На следующий день изобретают автоматическое устройство для починки часов, и кто–то устанавливает такое устройство на тротуаре прямо напротив; все, что надо сделать, это опустить туда испорченные часы, а через пять секунд они появятся обратно, уже отремонтированные. За, скажем, шесть центов. Любого другого это разорило бы.

– Несомненно, – сказал Эл.

– Но не Криса.

– Почему?

– Не знаю.

– Может, у него достаточно капитала, чтобы списать потери?

– Нет. Он каким–то образом оборачивает это в свою пользу. Он выигрывает. Он получает прибыль – во всяком случае, в конечном итоге. Эта машина, эта скорострельная ремонтная машина, стоящая на другой стороне улицы, на самом деле способствует тому, чтобы за продолжительный период он получил больше, чем получил бы, если бы его конкурент не установил там эту машину или если бы такой машины не существовало вовсе.

– Поразительно, – сказал Эл.

– Я видел, как он заходит к кому–нибудь в офис, – сказал Росс, – чтобы что–то подарить, пластинку или бутылку виски, и только потому, что ему случилось оказаться там в это время, ему открывалась какая–нибудь великолепная возможность. Если бы он перешел улицу, чтобы просто так лично вручить вам сотню долларов, то где–нибудь неподалеку от вас он заметил бы объявление «Сдается» и немедленно арендовал бы это помещение, а через полгода сорвал бы на этом большой куш, для чего бы оно ни использовалось. Оказалось бы, что это было именно то, в чем он нуждался – или в чем нуждалась публика. Взять хотя бы тот же барбершоп. Это, как вы знаете, его идея.

– Да, – сказал Эл.

– Он никогда не ошибается. Если он всерьез принимается за барбершоп, то можете держать пари, что это станет очередным трендом. Возможно, это станет трендом именно потому, что он этим занялся. Я не знаю. И эта его связь с реальностью распространяется в какой–то мере по всей организации. Клянусь, моя собственная удачливость значительно повысилась с тех пор, как восемь лет назад я познакомился с Крисом Харманом. Даже познакомиться с ним уже большая удача; днем знакомства с ним вы можете датировать начало процесса. Ваше везение, Миллер, уже началось. Вы это чувствуете?

– Еще как, – сказал Эл.

– Я имею в виду, что вы теперь куда–то движетесь. Вы не просто стоите на одном и том же месте. Вас заметили.

Открылась дверь, и в патио снова появился Крис Харман в своем голубом с белым халате и с подносом в руках, на котором стоял серебряный шейкер для мартини и три заиндевевших бокала, в каждом из которых было по оливке.

– Вот и мы, – сказал Крис.

Глава 12

В то утро Джим Фергессон, выйдя из дома, первым делом поехал в Банк Америки. Там он перевел все свои деньги, за исключением десяти долларов, с накопительного счета на чековый. Выйдя из банка, он заглянул в свою чековую книжку и полюбовался суммой в 41475,00 долларов. Он хотел должным образом одеться. Пожалуй, заеду куда–нибудь и куплю себе новый галстук, подумал он. Из этих, узких. Так что он продолжал ехать по Сан–Пабло, пока не увидел одежную лавку; там он припарковался и вылез из машины, стараясь двигаться медленно и не перенапрягаться. Вскоре–он был уже внутри лавки и рассматривал галстуки на вешалке.

– Добрый день, – услышал Фергессон.

К нему с улыбкой приблизился пухлый молодой китаец без пиджака. У него был хороший галстук: серый с красными крапинками. Старик, перебирая образцы на вешалке, нашел точно такой же. Стоил он четыре пятьдесят, что для галстука ему показалось немного чересчур.

– Прекрасный выбор, – одобрил китаец. – Ручная работа, один приятель из Сосалито делает. У него на это патент.

Фергессон купил несколько галстуков и вышел из лавки довольным.

Но ехать домой ему все равно не хотелось. Там была Лидия, и ему было не по себе от мысли о столкновении с ней. Сидя в машине, он открыл бумажный пакет с галстуками; задрал воротник рубашки и с помощью зеркала заднего вида стал повязывать один из новых галстуков. Занимаясь этим – он так редко носил галстуки, что ему мешали собственные пальцы и он никак не мог определить, какой длины надо оставить короткий конец, – он заметил, что китаец вышел из своей лавки на тротуар и сочувственно ему кивает. Тогда он выбрался из машины и позволил китайцу завязать ему галстук. Тот прекрасно с этим справился, и его пальцы притрагивались ловко и дружески.

– Спасибо, – сказал Фергессон, слегка смущенный, но в то же время и обрадованный. – Мне предстоит важная деловая встреча. – Он посмотрел на свои карманные часы, чтобы показать, какое бремя над ним довлеет.

Китаец улыбался ему, глядя, как он садится в машину и заводит ее. Он желает мне удачи, подумал Фергессон, отъезжая и вливаясь в транспортный поток. Это хороший знак.

Он накупил галстуков более чем на двадцать пять долларов, осознал он. Ну и ну! Это нечто; что–то это доказывает, думал он. А вот что: их обслуживание, этих китаез. Вот как они добиваются прибыли от такого мелкого бизнеса, которым занимаются, – добавляют кое–что задаром, на что никогда не пойдет белый. Я не против того, чтобы покупать там всю свою одежду. Знаю, что там меня ждет по–настоящему индивидуальный подход.

Он отметил в уме местонахождение лавки. Так что теперь я смогу найти ее и позже, подумал он.

Готов поспорить, что этот китайчонок загребает немало денег, подумал он, сворачивая на перекрестке налево.

А день и вправду выдался чудесный, сказал он себе, обратив внимание на небо и солнце; он опустил стекло и вдохнул свежий воздух. Надеюсь, этот проклятый смог сегодня не появится, подумал он. Он ведь очень вредит здоровью, вызывает рак легких не в меньшей степени, чем сигареты.

Я не смогу чувствовать себя так же хорошо целый день, сказал он себе. Уже давала о себе знать усталость: ему трудно было вести машину, трудно следить за всеми другими машинами, за тем, как они останавливаются и возобновляют движение. Вот что создает этот смог, думал он. Выхлопы автомобилей, всех этих автобусов и грузовиков; слишком много людей понаехало в Окленд – слишком он переполнен.

Теперь он чувствовал себя так, словно на него наваливалась огромная гриппозная тяжесть. Это было как в тот раз, когда он слег с азиатским вирусом; только неделю спустя после того, как он подхватил его, он осознал, что болен: симптомы были таковы, что он чувствовал себя не столько по–иному, сколько просто хуже. У него повысилась утомляемость, усилилась раздражительность; угрюмость и пораженчество одолевали его сильнее обычного. Он на всех кричал и не справлялся со своей работой, но оставался на ногах, пока однажды не ослабел настолько, что не смог подняться из–за стола после завтрака, и тогда Лидия не выпустила его из дома.

Опять как тогда, подумал он, замедляя ход машины. Тяжесть повсюду, особенно в руках; кисти лежали на руле, словно цементные перчатки. Голова тряслась. Даже глазные мускулы устали, подумал он; впереди идущие машины виделись искаженными. Предметы то сливались, то снова разделялись. Черт, мой левый глаз совсем меня не слушается, осознал он. Я окосел. Должно быть, глазные мускулы переутомились.

Что ж, подумал он, мне нужен витамин В, Это витамин для нервов. Держась в потоке, он продолжал двигаться, пока не смог повернуть обратно на Сан–Пабло; он сделал левый поворот на красный свет и перебрался на дальнюю полосу. Вот что поддерживало меня до сих пор. Витамины и пара хороших горячих ванн. Но на этот раз он не мог принять горячую ванну из–за наложенной повязки. Ему приходилось воздерживаться от воды; доктор его предостерег. Придется ограничиться витаминами.

Перед рестораном для автомобилистов располагалась «желтая зона», и все равно он там припарковался. Выбравшись из машины, осторожно прошел по тротуару к лавке здоровой пищи. Его ноги, обнаружил он, словно бы погружались в тротуар, как будто тот превратился в густую жижу. Погружаются на добрых шесть дюймов, сказал он себе, вытаскивая правую ногу наверх, снова ее опуская и вытаскивая левую; левую, правую, левую, и так далее, вплоть до откатывающейся двери в лавку здоровой пищи. Прислонившись, он передохнул минутку, злобно ухмыляясь себе самому, а затем открыл дверь ребром ладони.

– Доброе утро, Джим, – сказала Бетти.

С кряхтением рухнул он как подкошенный на первый попавшийся табурет. Сложил на прилавке руки и ненадолго опустил на них голову; давным–давно он делал так же в школе; он чувствовал, как лоб давит на запястье. Как в третьем классе, подумал он. Дремота в разгар дня. Он взмахнул рукой, подзывая Бетти, и та подошла.

– Слушай, – сказал он, – как насчет еще одного пузырька тех витаминов для здоровья? Лечебных витаминов?

– Так, а какие же у тебя были? – пробормотала Бетти. – Мультивитамины? – Она отошла к полке. – Большие красные пилюли?

Он увидел знакомый пузырек и указал на него; она сняла ее с полки.

– Вспомнила, – сказала она. – Это В–комплекс. Ниацинамидная и пантеноловая группа. Это очень хорошие витамины, Джим. В них есть печеночная фракция, их используют при анемии. – Но в них нет В–двенадцать, это их единственный недостаток. – Она потянулась за другим пузырьком. – Вот в этих В–двенадцать есть, но они немного дороже. И в тех, и в других одна и та же кровяная формула.

– Мне нужен только тот, что для нервов, – сказал он. – В–один. – Он протянул руку к знакомому пузырьку, и она дала ему витамины. – Можно немного воды? – спросил он.

– Конечно, – сказала она и пошла наполнять стакан.

Он принял пару витаминных драже прямо у прилавка, затем, с пузырьком в руке, направился к выходу.

– Я запишу это на твой счет, – сказала Бетти, следуя за ним. – Надеюсь, Джим, это то, что тебе надо. Ты сегодня выглядишь очень усталым. Знаешь, ты мог бы принимать их в растворе, может, так оно было бы сподручнее. – Она вышла вместе с ним на тротуар.

– Хорошо, – сказал он, подходя к своей машине и забираясь внутрь.

Как только он снова уселся за руль, ему стало лучше: часть тяжести оставила его. Этот чертов смог, думал он, заводя двигатель. Дышать уже и впрямь трудно. А смог, он видел, начал смазывать цвета зданий. Авеню Сан–Пабло теперь и вполовину не простиралась так далеко, как прежде; она обрывалась в дымке, и он не видел центральной части Окленда, которую видно было всего несколько минут назад. Ну так и что с того? – спросил он себя, присоединяясь к потоку транспорта. Я достаточно насмотрелся на центральную часть Окленда.

Во всяком случае, на окраинах, на Оклендских холмах, такого сильного смога не бывает. Вот почему они там селятся, сказал он себе, следуя по какой–то ведущей на восток улице. Этой улицы он не знал, но по ней проходила автобусная линия, а значит, она непременно пересекала Бродвей. На Бродвее сверну влево, и это приведет меня прямиком в Пьемонт. После этого у меня никаких трудностей не будет.

Как он и ожидал, улица, в конце концов, вышла на Бродвей. И теперь, направляясь к перекрестку с авеню Макартур, он заметил, что смог остался позади. Сюда его не пропускают, подумал он, довольный. Наверное, против него принят какой–то закон о районировании. При этой мысли он рассмеялся, еще раз почувствовав себя лучше. Витамины уже помогли. Чистый воздух вернул ему способность дышать, а витамины придали сил. Он похлопал по карману пиджака, где лежали его банковская и чековая книжки. Это вам не хрен собачий, подумал он. Это кое–что да значит.

На авеню Макартур он свернул направо, затем снова налево, на длинную улицу жилого района, обсаженную деревьями. Движения там почти не было. Шум остался где–то позади, и он замедлил ход, осознавая спокойствие окрестностей. Кучи листвы в придорожных канавах, ожидающие сожжения. Припаркованная молочная цистерна. Садовник в старых джинсах и спортивном свитере, подравнивающий края лужайки. Фергессон поднимался по холму на второй скорости, минуя более крупные здания. Железные ограды, плющ… он искал нужный ему дом. На этой ведь улице? Он вертел головой, озираясь. Высокая каменная стена, тополя. Неужели проехал?

Он заметил табличку с названием улицы. Не та, до той он еще не добрался. Увеличив скорость, он свернул направо.

Жарковато, подумал он. Солнечный свет устремлялся на него, на тротуары. Из–за галстука ему было еще жарче: шея, обхваченная тугим воротником, сделалась скользкой. Большим пальцем левой руки он ослабил ворот, оттянув его, но еще не расстегивая. И обогреватель: до сих пор включен. Он наклонился, чтобы его выключить…

Столкновение бросило его вперед, на рулевое колесо. Он ударился головой о руль, а взметнувшимися руками врезался в ветровое стекло. Потом его откинуло назад, и он лежал на сиденье, скорчившись и открыв рот. Машина остановилась. Двигатель заглох.

Перед ним стоял огромный тяжелый белый «Крайслер», сцепившись своим передним бампером с бампером «Понтиака». И выбравшийся из «Крайслера» водитель быстро на него надвигался, грозя кулаком и вопя что–то беззвучное. Это какая–то женщина, осознал старик. Тощая тетка в длинном коричневом пальто, злая, испуганная, спешащая к нему.

– Видите, что вы натворили? – Ее трясущееся лицо вдруг оказалось у его окна, в дюйме от его собственного. Он опустил стекло. – Смотрите, что вы наделали; боже, что скажет мой муж? – Она исчезла, нагнувшись к бамперу. – Господи, да посмотрите же!

Чувствуя онемение, он сумел выбраться наружу. Другим машинам пришлось остановиться. Улица теперь была заблокирована. Его машина и машина женщины полностью ее перегораживали, потому что с обеих сторон тянулись сплошные ряды припаркованных автомобилей.

– Смотрите. – Все ее тело сотрясалось. – А мне надо забрать его в час тридцать. Это вы виноваты – вы ехали посреди улицы, вы даже не видели меня. Вы что, не слышали, как я вам сигналила? Вы не поднимали головы, вы смотрели вниз – вы вообще на меня не смотрели или не обращали внимания.

– Так и есть, – сказал он.

– Ну что вы стоите столбом? – сказала она, буравя его взглядом. – Делайте что–нибудь. Расцепите их. – Она отошла, потом снова забралась в свою машину. Потом вдруг снова вылезла. Он не мог за ней уследить: она уже снова была рядом. – Вы собираетесь что–нибудь делать? Или так и будете стоять?

Он присел на корточки и слепо уставился на два бампера. В сознании у него царила пустота, у него не было никакого плана, никакого представления, что делать.

– Я ведь просто могла вас убить, – сказала женщина позади него. – Вы вообще водить умеете? Через десять минут мне надо быть в отеле «Клермонт», теперь я нипочем туда не успею. Вы вызовите буксир? Я хочу записать ваш номер. – Она побежала обратно к своей машине, чтобы найти, на чем писать.

Фергессон ощупал бамперы. Одну из машин придется поднимать домкратом.

– Вы застрахованы? – спросила женщина, вернувшись. – Полагаю, что нет; у таких, как вы, никогда нет страховки. Я пойду в тот дом и вызову такси. Теперь у меня есть ваш номер.

Она торопливо прошла по дорожке к крыльцу дома напротив и принялась звонить в дверь. Спустя миг его внимание вернулось к бамперам.

– Помощь нужна? – спросил какой–то человек, подошедший сзади.

– Нет, – сказал Фергессон. – Спасибо.

– Хотите, я вызову буксир?

– Нет, – сказал он.

Подойдя к багажнику своей машины, он достал домкрат. Затем открыл багажник «Крайслера» и взял там домкрат побольше, для «Крайслеров». С помощью их обоих он поднял передок «Крайслера». Бамперы все равно продолжали цепляться друг за друга. Присев на колени, он спустил воздух из передних шин своего «Понтиака». «Понтиак» со вздохом медленно осел. Старик ухватился за изогнутый зеленый бампер «Понтиака» и рванул его. Металл наконец поддался, и машины разъединились.

Он забросил домкраты обратно в багажники и пошел по дорожке к дому, в котором скрылась женщина. Входная дверь была открыта: он видел ту женщину у телефона в коридоре. Появилась другая женщина, хозяйка дома.

– Скажите ей, что она может ехать, – сказал старик, едва переводя дух. Повернувшись, он пошел по дорожке обратно, прочь от дома.

Появилась женщина–водитель, все еще бледная и дрожащая.

– Премного вам благодарна, – сказала она ледяным тоном.

– Я их разъединил. – Он рылся в своем бумажнике; пальцы у него так одеревенели, что, казалось ему, могли вот–вот сломаться. – Вот вам моя визитная карточка.

Она выхватила у него карточку и запрыгнула в свой «Крайслер». Двигатель завелся, и она тронулась, машина повиляла из стороны в сторону, а потом скрылась за углом.

Начали снова двигаться и все другие остановившиеся машины. Однако тот, кто предлагал помощь, оставался на месте. Его маленькая иномарка была припаркована на подъездной аллее.

– Как насчет вашей машины? – сказал он. – У вас две шины спущены.

– Я управлюсь, – сказал старик. – У меня автомастерская. Вот что за карточку я дал той даме. Карточку с адресом моей мастерской.

– Понятно, – сказал водитель. – Что ж, удачи. – Он неловко забрался в свою иномарку. – Пока.

Фергессон в одиночку откатил свой «Понтиак» с проезжей части к обочине. Он заблокировал два проезда, но дорога транспорту теперь была открыта. Вообще–то они и так могли проезжать мимо, сказал он себе. Остановились, чтобы просто поглазеть. Ублюдки. Им наплевать, есть ли у меня разрешение оставлять свою машину вот так. Но он не мог сделать ничего другого.

До дома Хармана было недалеко, и он пошел по тротуару, даже не остановившись, чтобы отдышаться. Перед глазами у него мельтешили красные точки, в горле горело. Он шел, дыша через рот, и его жадные глубокие вздохи испугали двух прохожих, шедших навстречу. Он ухмыльнулся им и пошел дальше. Мне надо пройти всего с квартал, сказал он себе. Ему казалось, что он уже видит нужный дом и может подойти к нему сзади, срезав расстояние.

Да, подумал он, вот он. Перед домом стоял грузовик Хармана; на нем значилось название фирмы звукозаписи. Значит, все верно. Наконец он на месте. Сойдя с тротуара в траву, он стал пробираться к газону, засаженному розами, не пытаясь найти вымощенную каменными плитами дорожку. У него на это не было времени. Мне надо идти прямо туда, сказал он себе. Я должен заключить с ним большую сделку, мне нельзя медлить. Теперь он пробирался среди деревьев. С этим не медлят. Он стиснул руками свой пиджак, чтобы банковская и чековая книжки были в безопасности.

Проходя через розовый сад, он оступился и упал назад – совершенно неожиданно обнаружил, что сидит и дышит с присвистом; почти сразу же поднялся и стал, пошатываясь, отряхиваться. Пиджак испачкался. Он сделал еще три шага и оступился снова. На этот раз он поскользнулся, ноги разъехались в разные стороны, его шатнуло вперед. Выставив руки, чтобы опереться о почву. Он пробежал последние несколько шагов, балансируя руками, и достиг бетонного крыльца перед парадной дверью. Кусочки почвы и удобрений сыпались с него, отскакивая от бетона. Дрожа от боли, он оттирал от земли руки, стоя на крыльце перед входной дверью. Вытер о коврик ноги. А потом постоял там какое–то время и, выждав, пока восстановится дыхание и он сможет говорить – ему необходимо было иметь возможность говорить, – он поднял руку и постучал.

Внутри дома кто–то зашевелился.

Слишком рано я постучал, подумал он. Я еще даже не отдышался, как же я смогу говорить? Он почувствовал панику. Не подходите пока, сказал он про себя. Если я больше не буду стучать, то не подходите, хорошо? Он стоял перед дверью и не стучал, не производя никаких звуков, кроме тех, что сопровождали дыхание. Но к двери все равно подходили.

Вы, ублюдки, сказал он про себя. Вы застали меня не вовремя, я не готов. Но он ничего не мог поделать. Теперь он не мог их остановить. Дверь начала открываться.

Здравствуйте, сказал он. Здравствуйте, можно войти? Мистер Харман дома? Он упражнялся быстрее и быстрее, пробегая по всем этим фразам, пока открывалась дверь, он тараторил их, поспевая за ее движением. Послушайте, я приехал повидаться с мистером Харманом, если он не занят. Это очень важно. Он похлопал по пиджаку, по чековой книжке, по боли. У нас деловой разговор, сказал он. Он пыхтел все быстрее и быстрее, как какой–то механизм. Голова его, словно кукушка, моталась взад–вперед в одном ритме с дверью. Здравствуйте, здравствуйте.

Здравствуйте, сказал он. Здравствуйте.

Дверь открылась полностью. Женщина, хорошо одетая, элегантная. Улыбается, глядя в сторону, рука – кольцо, пальцы – лежит на двери, на ногтях розовый маникюр. Ковер в прихожей и стол; арочный проем. Взгляд внутрь и мимо. Камин.

Здравствуйте, пробулькал он. Мне очень жаль. Простите, что так вышло. Жар вокруг шеи, там, где новый галстук. Потянулся к обогревателю. Солнце обрушивалось на него, расщепляло, раскалывало ему голову. Я уберу его оттуда. Но я не могу его отвести. Может, вы его отведете. Простите, простите, говорил он женщине. Он пятился от нее, отступал.

– Да? – сказала она.

– Жарко, – сказал он. – Можно мне присесть на минутку?

Взять пузырек с витаминами. Гемо–ти–тичными. Он засмеялся; оба они засмеялись, и она держала дверь открытой, так что он смог пройти мимо нее в прохладный сумрачный коридор, совсем беззвучно, все звуки терялись в ковре. Белые испанские стены, им тысяча лет. Он даже не смел дышать.

– Мой муж дома, – сказала она, идя впереди него. – Думаю, вы хотите подождать.

– Спасибо, – сказал он, найдя кресло.

Черная кожа; его руки обследовали кресло, узнавали его.

– Всего минутку. – Спиной к нему, у другой широкой арки, в дальней комнате. За портьерами.

– Все в порядке, – сказал он, усаживаясь.

– Вы уверены?

– Да, – сказал он. – Спасибо.

Он уставился в пол. Потом, неожиданно, в его руках появилась, удерживаемая в равновесии, китайская чашка с кофе, ложкой и всем прочим. Он уставился на нее в ужасе; она наклонилась, скользнула и вернулась на место. Одна черная капля, большая, как галоша, упавшая ему на ногу сбоку, пронизавшая брюки; он не сводил с нее взгляда, кивая. Скрыть из виду. Вы об этом не узнаете. Он скрестил ноги, чтобы спрятать пятно.

– Не беспокойтесь вы так, – сказала женщина.

– Куда мне, к черту, беспокоиться, – возразил он, изо всех сил удерживаясь, чтобы не рассмеяться. – Это вы обо мне не беспокойтесь. – Он раскачивался из стороны в сторону.

Вот я какой. Вроде лодки.

К этому привыкаешь.

– Честь – вот что нужно иметь, – сказал Эл Миллер. – Это как доверие в финансовом мире. Чек проходит через двадцать рук, прежде чем в дело вовлекаются какие–то реальные деньги. Я считаю, что честь надо принимать на веру так же, как мы принимаем на веру чек. Иначе вся система развалится.

Лежа на спине в своем купальном халате, Крис Харман смотрел в полуденное небо. Глаза его были скрыты под темными очками. Он не отозвался; казалось, он погружен в раздумье.

– Вы имеете в виду, внутри организации, – сказал Боб Росс.

– Именно, – сказал Эл.

Подняв голову, Харман медленно проговорил:

– Но в организацию, Эл, может кто–то проникнуть. Кто–то, преследующий иные цели. – Протянув руку, он нашел свой стакан. – На слепом доверии далеко не уедешь. Надо уметь защищаться. Не думаю, чтобы вы понимали, как близко они к нам все время подбираются.

– Прошу прощения? – сказал Эл, не понимая.

Опираясь на локти, Харман пояснил:

– Большую часть того, что мы получаем – должны получать – в виде чистой прибыли, надо вкладывать снова. Повторное инвестирование, но вот с какой целью: защитить себя. Думаю, вы читали о том, как Южно–Тихоокеанская компания тихой сапой скупала акции Западно–Тихоокеанской. В ЗТ об этом впервые узнали, когда ЮТ неожиданно объявила, что располагает уже десятью процентами, и вот, помоги мне Господи, они обратились в Комиссию по междуштатной торговле, чтобы та приобрела остаток. Боже мой, они перехватывали управление.

– Вот ведь ужас, – сказал Росс.

– Но это не единственный способ проникнуть в организацию, – сказал Харман. – Существуют также шпионы, доносчики и сыщики, как в автомобильном бизнесе, где крадут все секреты.

– Это я могу засвидетельствовать, – сказал Эл. – По собственному опыту.

– Совершенно верно, – сказал Харман. – В этом вы разбираетесь. Но я, Эл, сталкивался с другими вещами, о которых вы можете не знать. Позвольте привести вам пример. Разумеется, между нами. – Он глянул в сторону Росса. – Боб об этом знает.

– О да, – сказал Росс серьезным тоном. – Тот переговорщик.

– Нас прощупывали, – сказал Харман.

– Кто? – спросил Эл, стараясь, чтобы это прозвучало так, будто он понимает, о чем речь, хотя на самом деле давно потерял нить рассуждений. Для Хармана же и Росса предмет, казалось, был сам собой разумеющимся.

– Они, – сказал Харман. – Они – скажем прямо – искали у нас слабое звено. Они его не нашли. Но не оставят своих попыток. У них много денег… они, конечно, не ЮТ, но также и не табачная лавочка на углу. Под этим я разумею, что они ни в коем случае не временные игроки, они явились сюда, чтобы остаться.

– Понимаю, – сказал Эл.

– Надо знать своих друзей, – сказал Росс.

– Вот именно, – сказал Харман. – Так вот, мы все здесь друзья, все трое. Но к вам подберутся. – Сняв темные очки, он вперил взгляд прямо в Эла. – Обязательно. В ближайшие дни.

– Вот так–так, – сказал Эл.

– И вы этого даже не поймете, – сказал Росс.

– Точно, – согласился Харман. – Самостоятельно – никак.

– Расскажите ему о том переговорщике, – сказал Росс.

– Я сразу же понял, что к чему, – сказал Харман. – Но только потому, что это случалось прежде и я уже определил их линию, их логику. В основном они действуют из–за пределов города, вероятно, из Делавэра, через холдинговую компанию. Если предположить, что у них вообще имеется легитимное прикрытие, то они, вероятно, контролируют все свои собственные пункты розничной продажи.

– Продают самим себе, – сказал Росс.

– Но чего они в действительности хотят или чем занимаются, – продолжал Харман, – нам неизвестно. Они присутствуют на Западном побережье уже, по крайней мере, одиннадцать месяцев, судя по изменениям в картине, особенно в округе Марин. Вы, наверное, читали об огромном новом жилищном строительстве в Марин–сити; это действительно тщательно продуманные стройки. За все платят налогоплательщики. И они разорили Беркли, они практически полностью завладели городом. На это потребовалось пятнадцать лет, но теперь все. – Он скорчил гримасу, глядя на Эла.

– Да кто же это? – спросил Эл.

– Негры, – сказал Боб Росс.

– Вот что выдало их переговорщика, – сказал Харман. – Голос можно было распознать даже по телефону. Негритянские интонации.

Эл уставился на него.

– Они наняли типа, – продолжал Харман. – Очень спокойного, открытого. Я подыгрывал. – Теперь у него вроде бы дрожал голос. – Вел себя так, словно понятия не имел, куда они клонят. Понимаете? Поэтому они промахнулись. – Лицо его снова исказила гримаса, это было едва ли не тиком. – Я все еще напряженно размышляю об этом, – сказал он и допил свой бокал. – Так или иначе, – сказал он, – они располагают каким–то фактором, который, по их мнению, можно использовать, чтобы к нам проникнуть; нам придется пойти на уступки. Тогда они смогут нас поглотить. И править нами.

– Это будет всему конец, – сказал Росс.

Харман пожал плечами:

– Заранее ничего нельзя сказать. Они много чем могут воспользоваться. Время покажет. Пока что они не спешат. Может быть, они сами немного плутают во тьме.

– Или, может, они нас заманивают, – пробормотал Росс, – чтобы больше из этого выколотить.

– Они занимаются грязным бизнесом, – сказал Харман. – Шантажом. Грязный способ выйти на рынок. – Он умолк.

– А почему негры? – спросил Эл.

– Это давняя история, – сказал Харман. – Был один негритянский фольклорный певец; мы тогда только начинали, году в сороковом. Как раз перед войной, в Сан–Франциско. – Он глянул на свои наручные часы. – Когда–нибудь у нас будет время, и расскажу вам все, всю эту историю.

– Но сейчас нам надо заняться работой, – сказал Росс, поднимаясь на ноги и ставя на поднос свой бокал. – Нам предстоит поездка.

– Хотел бы я знать, жив ли он еще, – сказал Харман.

– Кто? – спросил Росс.

– Босой Лейси Конкуэй. Играл на пятиструнном банджо. Он сидел в одной тюрьме с Ледбеттером – Лидбелли [23]23
  Уильям Ледбеттер (1888–1949) по кличке Лидбелли (Lead Belly, Leadbelly) – знаменитый блюзмен и первый черный исполнитель блюза, записывавшийся для белой аудитории; неоднократно сидел в тюрьме – за драки, по недоказанному обвинению в убийстве и т. п.


[Закрыть], вы знаете его под таким именем. Я много раз встречался с Лидбелли, пока он не умер. Собственно, мы выпустили пару его пластинок.

– И одну Босого Лейси Конкуэя, – сказал Росс.

Они обменялись многозначительными взглядами.

– Так вы хотите сказать, что вас преследовал тот тип, игравший на банджо? – сказал Эл. – Все это время? – (Звонок был от Тути Дулитла, ясное дело. Они по вполне понятным причинам вообразили, что это был кто–то другой.) – Почему же вы его не заткнули? – спросил он.

Они оба рассмеялись, Росс и Харман. А потом Харман медленным, задумчивым голосом проговорил: