Текст книги "Валис. Трилогия"

Автор книги: Филип Киндред Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Жирный узрел это не в церкви – он увидел процесс в окружающем мире. Не в микро-, а в макроформе, причем таких масштабов, что его сознание просто отказывалось воспринимать их. Возможно, вселенная есть незримый процесс превращения в Бога. И с этим процессом приходит вменяемость.

Для Жирного это стало великим облегчением. Слишком долго он имел дело со своим безумием и безумием окружающего мира. Ничто не могло бы обрадовать его больше.

Если Жирный был психом, следует признать, что он страдал странной формой психоза – полагать, что ты столкнулся с проникновением рационального в иррациональный мир. Как лечить такое? Вернуть пациента туда, откуда он начал? Тогда он будет оторван от рационального. Подобное лечение не имеет никакого смысла: это оксюморон, вербальное противоречие.

Но существует и более глубокая семантическая проблема. Предположим, я или Кевин говорим Жирному: «Ты не познал Бога. Ты просто встретил нечто, обладающее качествами, свойствами, природой, силой, мудростью и божественностью Бога». Очень похоже на анекдот о немецкой склонности к двойным абстракциям. Немецкий специалист по английской литературе утверждает: «Гамлет написан не Шекспиром, он написан человеком по имени Шекспир». В английском языке это одно и то же, зато в немецком (стоит подивиться странности германского ума) разница очевидна.

– Я видел Бога, – утверждает Жирный.

Кевин, я и Шерри возражаем:

– Нет, ты просто видел что–то, похожее на Бога, точь–в–точь похожее на Бога.

Сказав это, мы не дожидаемся ответа, мы подобны Понтию Пилату, который спрашивал: «Что есть истина?».

Зебра ворвалась в нашу вселенную и принялась выстреливать насыщенными информацией лучами прямо в мозг Жирного, ослепляя, оглушая его, сводя с ума, и в то же время наполняя знанием, что за пределами понимания. В конце концов это спасло жизнь Кристоферу.

Говоря еще точнее, Зебра уже таилась в нашей вселенной, а теперь лишь приоткрыла маскировку, обнаружила себя и начала выстреливать в Жирного информацию, количество которой не поддается человеческим способам измерения. Она вбивала в его мозг целые библиотеки за какие–то наносекунды. Общее затраченное время передачи информации составило восемь часов. В восьми часах ОЗВ очень много наносекунд. За наносекунду можно загрузить в правое полушарие человеческого мозга фантастическое количество графических изображений.

Павел из Тарса пережил подобный опыт. Давным–давно. О многом он так и отказался говорить. По его собственному утверждению, большая часть информации, которой выстрелили ему в голову – прямо между глаз – на пути в Дамаск, умерла вместе с ним. Вселенной правил хаос, но святой Павел точно знал, с кем ему довелось столкнуться.

Зебра тоже идентифицировала себя Жирному. Она назвалась «Святой Софией». Жирный раньше не знал этого имени. Святая София – одна из необычных ипостасей Христа.

Люди и мир – друг для друга яд. Однако Бог – истинный Бог – проник и в людей, и в мир и сделал все более ясным. Но Бог встретил яростное сопротивление. Безумие натянуло маску и прикинулось своим антиподом – разумом. Тем не менее маска тает, и безумие проявляет себя. Проявляет свой уродливый лик.

Средство от безумия здесь, но здесь же и болезнь. Как не уставал повторять Жирный: «Империя бессмертна». Пытаясь преодолеть кризис, Бог имитирует вселенную везде, где Он проник в нее. Принимает форму палочек, деревьев, пивных жестянок в сточных канавах – мусор нынче не замечает никто. Пребывая в тени, истинный Бог буквально из засады нападает на реальность и соответственно на нас. Выступая в роли противоядия, Бог атакует нас, причиняет нам боль. Жирный на себе испытал, какой это страшный опыт – встреча с Богом живым. Следует вывод: Бог скрывается от нас. Двадцать пять сотен лет прошло с тех пор, как Гераклит написал: «Скрытая гармония лучше явной» и «Природа любит скрываться».

То есть рациональное подобно семени спрятано в нагромождении иррационального. Какой цели служит нагромождение иррационального? Спросите себя, чего достигла Глория своей смертью – не для себя, а для тех, кто любил ее. Она отплатила за их любовь… Чем? Злобой? Не доказано. Ненавистью? Не доказано. Иррациональным? Совершенно верно! Для ее друзей, таких как Жирный, в самоубийстве Глории не прослеживалось никаких четких целей, кроме самой цели самоубийства. Можно назвать это целью без цели. Ее мотивом было отсутствие мотива.

Мы говорим здесь о нигилизме. Даже под самой смертью и желанием смерти лежит что–то еще, и это что–то есть ничто . Фундамент реальности – ирреальность. Вселенная иррациональна, поскольку основана на ирреальном.

Знание это не помогло бы Жирному. «Дрянь, – сказал бы Жирный, успей он схватить Глорию, когда та выпрыгивала из окна. – Какого хрена? Просто скажи мне, какого хрена?»

А вселенная ответила бы: «Мои пути неисповедимы, о человек». Что можно перевести как «В путях моих нет смысла, как нет его в путях тех, кто часть меня».

Все это оставалось неизвестно Жирному, когда он покидал Северное отделение. Он не знал, что делать. К Бет Жирный вернуться не мог, а к кому идти? К счастью, он не забыл, что в Северном отделении его навещала Шерри, у нее как раз был период ремиссии. Жирный решил, что его единственный друг на всем белом свете – Шерри Сольвиг. Он нарисовал себе яркие перспективы: решил пожить у Шерри, поддержать ее дух во время ремиссии и ухаживать за ней в случае, если Шерри снова станет худо.

Нет, доктор Стоун не излечил Жирного, когда в конце концов выяснилось, что им двигает. Жирный мчался к гибели все быстрее и на этот раз куда более умело, чем когда–либо раньше. В поисках боли он стал настоящим профессионалом: он изучил правила игры. В своем безумии, – полученном, по теории Жирного, от безумной вселенной, – он хотел быть с кем–то, кто тоже жаждет смерти.

«Хитро, Жирный, – сказал бы я ему, знай я о его планах на будущее, еще в Северном отделении. – Сейчас ты поступил ловко». Я хорошо знал Шерри: она делала все возможное, чтобы избавиться от ремиссии. Я уверен в этом, потому что Шерри с завидной регулярностью срывала злость именно на тех докторах, которые ей помогали.

В глубинах помутившегося рассудка Жирного созрело решение. «Я помогу Шерри остаться здоровой, но если – и когда – ей снова станет худо, я буду рядом, я все для нее сделаю».

Вот в чем состояла его ошибка: Шерри не просто хотела вновь заболеть; она, как и Глория, планировала забрать с собой как можно больше народа – прямо пропорционально ее любви к окружающим. Жирный любил Шерри. Что еще хуже, он был благодарен ей. Из этой глины Шерри на своем извращенном гончарном круге, коим являлся ее мозг, могла вылепить такой горшок, который разбил бы то, что сделал Леон Стоун, что сделала Стефани, даже то, что сотворил Бог. Слабое тело Шерри скрывало такую силу, коей хватило бы расправиться со всеми, включая Бога живого.

Жирный решил отдаться в лапы Антихриста. Причем мотивы его были самыми благородными: любовь, благодарность и желание помочь.

Именно то, что питает ад – благие намерения.

Шерри Сольвиг жила в крохотной комнатке без кухни; посуду ей приходилось мыть в раковине в ванной комнате. Потолок был весь в разводах от прорвавшейся этажом выше канализации. Жирный пару раз навещал Шерри; ее жилье портило ему настроение. Он полагал, что если бы Шерри перебралась в нормальную современную квартиру с ванной, то наверняка воспряла бы духом.

Разумеется, Жирному было невдомек, что Шерри нуждалась именно в таком жилище. Неряшливые апартаменты являлись результатом ее болезни, а вовсе не причиной. Любое ее жилье скоро становилось именно таковым, в чем Жирный вскорости и убедился.

В тот момент времени Жирный, однако, был готов к бесконечной серии добрых поступков по отношению к той, которая самой первой посетила его в палате интенсивной терапии и позже в Северном отделении. У Шерри имелись официальные документы, подтверждающие, что она христианка. Дважды в неделю она причащалась и один раз посещала службу. А еще она называла своего священника по имени. Благочестивее быть просто невозможно.

Жирный рассказывал Шерри о своих контактах с Богом. Рассказ не произвел на нее впечатления, поскольку Шерри Сольвиг полагала, что с Богом возможно общаться только через посредников. У самой Шерри имелся такой посредник в лице ее священника Ларри.

Однажды Жирный прочел ей в энциклопедии «Британника» о «тайной теме» у Марка и Матфея. Они считали, что Христос говорил иносказаниями, дабы большинство людей посторонних не поняли его и таким образом не спаслись. Выходит, Христос желал спасения только кучке своих сподвижников? «Британника» не соглашалась с этим.

– Чушь собачья, – заявила Шерри.

Жирный сказал:

– Ты имеешь в виду «Британнику» или Библию? «Британника» просто…

– В Библии такого нет, – сказала Шерри, которая постоянно читала Библию или по крайней мере носила ее с собой.

Жирный потратил несколько часов, чтобы найти цитату из Луки. Наконец он показал ее Шерри:

И спрашивали Его ученики Его: что могла бы значить притча эта? Он же сказал: вам дано познать тайны Царства Божия, а прочим в притчах, чтобы они видя не видели и слыша не слышали.

Лука 8:9.10

– Я спрошу у Ларри, может, это из неканонической части Библии, – заявила Шерри.

Поставленный таким образом на место, Жирный начал раздражаться:

– Шерри, почему бы тебе не вырезать те части Библии, которые ты считаешь верными, и не склеить их вместе? А с остальными вообще не иметь дела.

– Не груби, – ответила Шерри, запихивая вещи в тесный шкафчик.

Несмотря ни на что, Жирный решил, что они с Шерри сходятся в главном. Оба верили, что Бог есть; что Христос умер, чтобы спасти человечество; что те, кто не верит в Бога, вообще не знают, что происходит. Жирный сказал Шерри, что видел Бога. Она отнеслась к этой новости невозмутимо (в то время Шерри без конца иронизировала).

– Это называется теофания, – сообщил Жирный. – Или епифания – богоявление.

– Богоявление, – ирония только чуть–чуть проявилась в тоне Шерри, – это праздник, который отмечают шестого января, поминая крещение Христа. Я всегда на этот праздник хожу в церковь, а почему ты не ходишь? Такая чудесная служба.

Шерри бубнила и никак не могла остановиться. Жирный был заинтригован. Он попытался сменить тему; как раз сейчас Шерри рассказывала, как Ларри – для Жирного отец Минтер – пролил церковное вино прямо на коленопреклоненную прихожанку с глубоким декольте.

– Как ты думаешь, Иоанн Креститель был ессей? – спросил Жирный.

Шерри Сольвиг никогда не признавала, что не знает ответа на теологический вопрос. В самом крайнем случае она говорила: «Я уточню у Ларри». Жирному она спокойно сказала:

– Иоанн Креститель был Илия, который вернулся перед явлением Христа. Христа спрашивали, и он ответил, что Иоанн Креститель это Илия, вернувшийся согласно пророчеству.

– Но он был ессеем?

На мгновение оставив иронию, Шерри заметила:

– Разве ессеи жили не на Мертвом море?

– Ну да, в Кумране.

– А разве твой друг епископ Пайк умер не на Мертвом море?

Жирный всегда с гордостью упоминал о знакомстве с Джимом Пайком.

– Да, – кивнул он. – Джим с женой отправились в пустыню Мертвого моря на «форде–кортина». У них были с собой всего две бутылки кока–колы.

– Это я уже слышала. – Ирония вновь вернулась к Шерри.

– Чего я так и не могу понять, – продолжил Жирный, – так это почему они не выпили воду из радиатора. Так всегда делают, когда машина ломается посреди пустыни.

Жирный уже не первый год обсуждал гибель Джима Пайка. В его воображении это событие было как–то связано с убийствами Джона Кеннеди и доктора Кинга, хотя он и не мог сказать почему.

– Может, у них в радиаторе был антифриз? – предположила Шерри.

– В пустыне Мертвого моря?

Шерри заметила:

– У меня машина барахлит. Парень на станции говорит, что подвеска разболталась. Это серьезно?

Жирный вовсе не хотел говорить о старом разбитом рыдване Шерри, ему хотелось обсуждать смерть Джима Пайка.

– Не знаю.

Жирный ломал голову, как бы вернуть разговор в русло гибели его друга, но ничего не получалось.

– Чертова тачка! – выругалась Шерри.

– Ты ж ее не покупала, тебе ведь ее подарили.

– Да он вел себя, как будто я его собственность только потому, что подарил мне эту машину.

– Напомни, чтобы я никогда не дарил тебе машин, – попросил Жирный.

Все было как на ладони. Шерри не любит принимать помощь, потому что испытывать ответную благодарность для нее тягостная обязанность. Однако Жирный справился и с этой проблемой: он что–либо сделает для Шерри, не ожидая получить что–то взамен; следовательно, не ожидая благодарности. Следовательно , если он ничего не получает взамен – это хорошо.

Жирный не заметил, что благодарность не просто отсутствовала (с этим он был способен справиться психологически) – ее место заняла открытая злоба. Жирный счел это раздражительностью, некоей формой нетерпения. Он не мог принять, что кто–то способен ответить злобой на помощь. Таким образом он отказывался верить собственным чувствам.

Однажды, когда я читал лекции в Калифорнийском университете в Фуллертоне, один студент попросил меня дать определение реальности. Подумав, я ответил:

– Реальность не исчезает, если вы перестаете верить в нее.

Жирный не верил, что Шерри отвечает злом на помощь, однако это никак не изменило ситуацию. Таким образом реакция Шерри оказывалась за пределами того, что мы называем «реальностью». Нравилось это Жирному или нет, нужно было как–то справляться с этим, в противном случае ему просто не стоило видеться с Шерри.

Визиты Жирного к Шерри стали одной из причин ухода Бет. Жирный полагал, что его визиты не более чем благотворительность. На самом деле тут были замешаны сексуальные желания, поскольку Бет утратила к нему интерес, и Жирный, как говорят, не получал своего. Шерри во многом казалась ему симпатичной, да, собственно, она и была симпатичной. Во время химиотерапии она носила парик. Дэвид был одурачен и постоянно делал Шерри комплименты по поводу ее волос, что немало удивляло ее.

Изучая формы, которые принимает мазохизм у современного человека, Теодор Райк пришел к интересным выводам. Мазохизм более распространен, чем мы думаем, поскольку его формы весьма размазаны. Основной процесс таков: человек видит нечто плохое, что кажется неизбежным. Нет способа остановить этот процесс; человек беспомощен. Чувство беспомощности генерирует необходимость как–то обуздать боль – контролировать ее любым способом. В этом есть смысл; субъективное чувство беспомощности более болезненно, нежели неотвратимое страдание.

Однако в процессе обретения контроля над неотвратимым страданием человек автоматически становится агедоничным, то есть неспособным или не желающим наслаждаться удовольствиями. Агедония приходит исподтишка. Она год за годом овладевает человеком. Например, первая стадия процесса агедонии – когда начинаешь откладывать удовольствие.

Учась контролировать необратимое страдание, человек учится самоконтролю, становится дисциплинированным стоиком, перестает подаваться импульсам. Он контролирует все: свои порывы и внешнюю ситуацию. Он одновременно контролирует и сам находится под контролем. Совсем скоро он начинает контролировать других людей, считая их частью внешней ситуации. Человек становится манипулятором – конечно, того не сознавая, он лишь хочет ослабить чувство собственного бессилия. Но при этом незаметно пытается ограничивать свободу других. Впрочем, это не доставляет ему удовольствия.

У Шерри Сольвиг был рак – рак лимфатических узлов; благодаря усилиям врачей наступила стадия ремиссии. Однако где–то в ячейках памяти ее мозга хранилась информация о том, что ремиссия у пациентов, страдающих лимфомой, рано или поздно проходит. Они неизлечимы – болезнь таинственным образом переходит из физической стадии в стадию метафизическую, неопределенную. Она и есть, и ее нет.

Посему, несмотря на нормальное самочувствие, в Шерри (так говорил ей мозг) по–прежнему тикали часы. Когда завод кончится, она умрет. С этим ничего нельзя поделать, разве что надеяться еще на одну ремиссию. Хотя и та, вторая ремиссия, следуя все той же логике, неизбежно должна закончиться.

Время держало Шерри полностью в своей власти. Время предлагало ей только один выход – смерть от рака. Мозг пришел к заключению, и не важно, насколько хорошо чувствовала себя Шерри, факт оставался неизменным. Таким образом раковый пациент в стадии ремиссии несколько впереди любого другого человека на пути к все той же общей цели – умереть.

Где–то на задворках ума Шерри думала о смерти постоянно. Все остальное – люди, предметы, события – теряло в ее сознании смысл, практически до состояния зыбких призраков. Хуже того, глядя на людей, Шерри видела в них несправедливость вселенной. У них не было рака, а значит, говоря в терминах психологии, они бессмертны. Это казалось Шерри несправедливым: все вокруг состояли в заговоре, имевшем целью лишить ее молодости, счастья и, в конце концов, самой жизни. На Шерри взвалили бремя невыносимой боли и, вполне вероятно, втайне наслаждались этим. «Наслаждаться просто» и «наслаждаться чем–то» в глазах Шерри являлось одинаковым злом. Следовательно, у нее был мотив послать весь мир к черту.

Благодаря раку Шерри стала совершенно агедоничной. Следуя логике, Шерри должна была бы в период своей ремиссии стараться выжать из жизни все возможное удовольствие, но, как выяснил Жирный, ум не функционирует логически. Шерри жила ожиданием конца ремиссии.

В этом отношении Шерри не заслуживает жалости – ведь она наслаждалась возвращением лимфомы.

Жирный никак не мог разобраться в этом сложном умственном процессе. Он видел в Шерри просто молодую женщину, которая много страдала. Он считал, что жизнь дерьмово обошлась с ней, и надеялся сделать существование Шерри лучше. Это было бы добрым поступком. Он любил бы ее, любил бы себя, а Бог любил бы их обоих.

Жирный видел в мире любовь, а Шерри – лишь бесконечную боль и неотвратимую смерть, над которой она была не властна. Вряд ли два более разных мира когда–то встречались.

Суммируя вышесказанное (как выразился бы Лошадник), современный мазохист не наслаждается болью: он просто не в состоянии не быть беспомощным.

«Наслаждение болью» есть семантическое противоречие, на что не раз указывали некоторые философы и психологи. «Боль» определяется как нечто, что вы ощущаете как неприятное. «Неприятное» – это то, чего вы не хотите. Попробуйте–ка определить это как что–нибудь другое – куда вас занесет?

«Наслаждаться болью» – значит «наслаждаться тем, что вы находите неприятным». Райк умудрился справиться с ситуацией – он распознал истинную динамику современного ослабленного мазохизма… и понял, что тот весьма широко распространен и присутствует практически в каждом из нас в той или иной форме и в той или иной степени. Мазохизм стал вездесущим.

В действительности Шерри нельзя обвинить в том, что она наслаждалась гложущим ее раком. Или в том, что желала его. Просто она верила, что рак лежит перед ней: случайная карта в колоде. Каждый день Шерри снимала одну карту, а раковая все не открывалась. Но если карта в колоде, когда–то вы откроете ее, вот тут–то все и кончится.

Посему, хотя на самом деле в том нет ее вины, Шерри была предназначена долбать Жирного так, как не долбала до тех пор кого–либо еще. Различие между Глорией Кнудсон и Шерри очевидно. Глория желала умереть по причинам чисто воображаемым. Шерри должна была умереть независимо от того, хотела она того или нет. Глория могла прекратить свою смертельную игру в любой момент; у Шерри такой возможности не было.

Такое впечатление, что Глория, разбившись в лепешку о мостовую в Окленде, возродилась к жизни, причем вдвое сильнее и физически, и душевно. В то же время Бет, уйдя от Жирного и забрав с собой Кристофера, оставила Лошадника съежившимся примерно вполовину его реального размера. Разница не в пользу благополучного конца.

Настоящая мотивация симпатии Жирного к Шерри на самом деле неотделима от смерти Глории, скорее даже исходит из нее. Однако, вообразив, что доктор Стоун вылечил его, Жирный с вновь обретенной надеждой отправился в мир и попал прямиком в лапы сумасшествия и смерти. Он так ничему и не научился. Справедливости ради можно сказать, что из тела Жирного пулю извлекли, а рана, соответственно, зарубцевалась. Но цель–то его состояла в другом, ему просто до смерти хотелось переехать к Шерри и начать спасать ее.

Если помните, Жирному давным–давно посоветовали бросить заниматься двумя вещами: помогать людям и принимать наркоту. Наркотики он бросил, однако вся энергия и энтузиазм Лошадника теперь полностью обратились на то, чтобы помогать кому–то.

Лучше бы он продолжал ширяться.