Текст книги "Конец времен"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

ГЛАВА 15

Лейф шагнул к страшному призраку, не сводя с него луча света. Очертания Аллы поблекли, смазались, растаяли. На мгновение взгляд Лейфа проник за камуфляж, нащупав за ним лицо мужчины, очень похожего на Джима Крю – очень бледного, толстогубого, с широкими ноздрями и горбинкой. Из, полуоткрытого рта текла слюна, глаза были плотно закрыты, словно свет терзал их.

– Хватит, – предупредил Джим Крю. – Не зли его! Просто отойди. Он не причинит нам вреда – если ты выключишь свет.

Врачу отчаянно не хотелось выключать фонарь – в темноте он ощущал себя беспомощным перед этим созданием, которое двигалось в вечной ночи катакомб так же уверенно, как он, Лейф, – по улице днем. Но его спутник говорил так уверенно и напряженно, что Лейф подчинился.

– Ох! – вздохнул Джим. – Пошли. Он не осмелится ползти за нами.

Его рука нащупала пальцы Лейфа, потянула, и тот, сжимаясь в ожидании пронзающего спину ножа, позволил провести себя по осыпающимся ступеням. Он считал их и на пятисотой ступеньке, когда ощущение чужого присутствия за спиной исчезло, осмелился заявить:

– Крю, я никуда не пойду, пока вы мне не скажете, что это за чертовщина. Эта тварь меня едва не достала! Мне уже показалось, что она на меня и охотилась.

– А вы не слишком струсили, – усмехнулся банту. – Ладно. Что видели вы, я догадался по брошенным вами словам. Что видел я, вы не узнаете – иначе вы испугались бы всерьез.

Помните, утром, когда вы отвергли нашу мольбу и отвернулись, то услышали голос?

– Quo vadis? Камо грядеши?

– Так мы и подумали, – произнес африканец. – Хотя в таких вещах никогда нельзя быть уверенным. Наша сила – не телепатия в обычном смысле слова. Мы четверо призвали наше общее чувство, сумму наших сознаний, ощущения тел, и, сосредоточившись, передали вам.

Вы могли и не воспринять сигнала. Ваше тело могло отвергнуть его, и вы даже не заметили бы ничего. Можно сказать, что ваша «антенна» могла быть втянута, как это часто случается. Но вы смогли ощутить нас, наше... чувство.

Мы не передаем слов – отдельных звуков, слепленных в смыслы, нанизанных на мнимые правила. Нет, мы передали себя, горящее в нас отчаяние. Оно перелопатило ваше подсознание в поисках того символа, что ближе всего подходил бы нашему чувству – и на поверхность всплыло «Quo vadis».

Мы не говорили с вами – вы сами подобрали слова, ваши слова, потому что привыкли пользоваться лишь ими, вы сами нашли нужный символ. Будь на вашем месте другой человек, незнакомый с этой легендой, изменились бы и слова. Понимаете?

Лейф кивнул, хотя Джим Крю и не мог увидеть его в темноте (или мог?).

– Вы оглушили меня своей скорбью.

– Да, хотя мы не могли поддерживать эту скорбь долго – в вас почти нет ее семян. Кроме того, Мопа, тот, кто рассмеялся, нарушил нашу связь.

– Вы – та машина! – воскликнул Лейф.

– Что?

– А я-то думал, как создать машину, способную принимать и расшифровывать семантикой – мысль-значение, сумму всех ощущений тела и разума, – ответил Лейф со смехом. – Мне следовало догадаться, что ответ совсем рядом и такие машины работают уже много тысяч лет.

– Мы чувствуем тебя, – ответил Джим Крю, и рука его сжала руку Лейфа. – Мы любим тебя.

Лейф мог списать эту реплику, как оборот речи – «мы» делало ее удивительно безличной, – но все равно почему-то покраснел.

– Если ты сейчас же не объяснишь этот кошмар наверху, – сказал он чуть более резко, чем хотел, – я тебя нарежу ленточками!

– Как его зовут, – ответил Джим Крю, – я не знаю: он мог быть любым из двенадцати. А чтобы объяснить, кто и что он, придется углубиться в историю. Мы, африканцы, разделены на две группы. Первоначально различались только религиозные доктрины, хотя обе группы представляют собой последние остатки христианства. В маленьком Чаде правит Святая Тимбуктанская церковь, заявляющая, что только она хранит в неприкосновенности учение нашего Основателя. Однако мы, жители Центральной и Южной Африки, считаем, что тимбуктанцы закоснели в предрассудках и поддались искушению мирской власти.

Лейф усмехнулся в темноте. Африканец вошел в роль; речь его, как это часто бывает с речами миссионеров, явно была заучена наизусть. От собратьев по ремеслу Джима Крю отличало только одно – свою речь он заучивал на слух. Лейф поставил бы десять к одному на то, что его спутник неграмотен. Банту с подозрением относились к печатному слову, считая, что оно стоит на пути естественного общения.

– Мы, примитивы, как указывает наше название, уверенной рукой сбросили все оковы и нагими вернулись в лоно Истины. Мы подчиняемся лишь нескольким основным заповедям. На них построено все наше общество, в котором слиты воедино религия, мистицизм, экономика и политика. Мы не позволили мелочному морализаторству встать на нашем пути; наш единственный кодекс – это Золотое правило, которое только и является единственно верным...

– Хватит! – прорычал Лейф. – Избавь меня от лекций. Ты толкуешь, как гаечный уриэлит. Верным!.. Слышал бы ты, как они это произносят. А теперь рассказывай про этого типа, только покороче.

– Ты прав. – Крю снова пожал Лейфу руку. – Мы, примитивы, смогли воспользоваться даром, известным прежде как колдовство. Древние африканцы были великими колдунами. Я употребляю это слово не в смысле чего-то сверхъестественного. На самом деле колдовство – это лишь экстрасенсорные способности, которые наши дикие предки не могли ни распознать, ни использовать в полной мере.

Тогдашнее христианство и империализм белого человека подавили этот дар. Но после войны Судного дня остатки моего народа вернулись к древним обычаям. Как к народам Союза явился Исаак Сигмен, так к нам пришел Жикиза Канду, великий мыслитель, первым осознавший, что мы должны слить стремление к Господу и познание самих себя. Слияние – таков был его клич, и мы...

– Слились, – докончил за него Лейф. – А каким боком это относится к моему вопросу, а?

В первый раз за время их знакомства Лейф ощутил раздражение Джима Крю.

– Тот, кого мы встретили, – ответил обесцвеченный негр, —. отверженный, изгнанник из нашего общества. Он не мог или не захотел слиться с узором нашей группы. Он извратил данные ему нами дары и обратил их ко злу. Он попытался подчинить себе наше подполье, и сила, которую он использовал... выжгла его, если вам так будет понятнее. Его рассудок поврежден.

Как и остальные, пытавшиеся силой стать средоточием группы, теперь он днями бродит по трубам и туннелям, а ночами выходит на улицы. Нам они не могут повредить, разве только застав врасплох, но наверху они творят ужасные преступления. Их жертвы сходят с ума или кончают с собой.

– Так почему бы вам их не прикончить? Или хоть посадить в камеру?

– Что? Применить насилие к нашим ближним?

– Ты говорил об истинах. А как насчет самосохранения?

– Поднявший меч от меча и погибнет. Кроткие унаследуют землю. Мы-то знаем – мы веками проверяли это на себе, – что ключ выживания в непротивлении насилию. Пролей кровь ради своей защиты, и вскоре ее поток захлестнет тебя.

– Да ну!

– Простите, доктор, но вы же сами видели, что делают эти «обитатели тьмы», как мы их называем. Свою извращенную силу они используют единственным возможным для них способом. Они не излучают – они отражают. Их мозг воспринимает биотоки мозга жертвы и отсылает их обратно усиленными. А жертва, приняв отраженный сигнал, видит призрак, восставший из глубины ее собственного подсознания.

Вы, да простится мне такая вольность, печалились о смерти Аллы Даннто и одновременно чувствовали свою вину, поскольку не подчинились приказу КХВ и не сожгли тело немедленно. А кроме того – знали, что нарушите еще больше приказов, что любите Аллу-вторую и, что бы ни случилось, должны повидаться с ней вновь, даже если это поставит под угрозу весь план.

Возможно, вы и не подозревали, что это так заботит вас. Но когда обитатель тьмы забрался в глубины вашего рассудка, он выплеснул вам в лицо именно это.

Самое удивительное, что обитатель тьмы не видит вызываемых им галлюцинаций. Он чувствует вашу душевную боль, но не видит ее и не знает, каким именно ужасам подвергает вас. Но безумие и садизм заставляют его наслаждаться вашей болью, питаться ею. Чем больше пугается и теряет голову жертва, тем сильнее становится безумец, тем страшнее – видения. И так до конца.

Мой друг-тимбуктанец, хороший тех, назвал это как-то неуправляемой положительной обратной связью. Что бы ни значили эти слова, эффект ужасен, спаси J. С. их бедные души.

– И ты мне об этом J. С?! Кого ты имеешь в виду?

– Жикизу Канду[6]6
  По-английски это имя пишется как Jikiza Chandu.


[Закрыть], нашего учителя и повелителя.

– Я бы скорее подумал, что ты говоришь о вашем Основателе.

– Именно. Он – это Жикиза Канду. Жикиза Канду – это он. Мы – они оба. Они – это мы.

«Неудивительно, – подумал Лейф, – что тимбуктанцы считают этих ребят худшими из богохульников».

Но (тут Лейф пожал плечами в той манере всезнайки, что так злила всех его знакомых) примитивы всего лишь основывали свою жизнь на нескольких буквально понятых заповедях, ничем не отличаясь в этом от злейших своих врагов. А побывавшие в стране банту рассказывали, что столкнулись с первым и единственным крупным человеческим сообществом, в котором можно пересечь континент, не увидев на пути тюрем, больниц, сумасшедших домов, оружейных фабрик (равно как и всех прочих) и сирот, ни разу не столкнувшись с расовой дискриминацией, воровством, похотью, убийствами из ревности, богатством и бедностью. Это общество можно критиковать и поливать грязью, но учеников полуиндуса, полузулуса Канду слова не беспокоили ни в малейшей степени.

Лейф рассмеялся; когда Джим Крю спросил почему, Лейф ответил:

– Я думал о невероятных совпадениях. Если признать, что разумы всех людей бессознательно связаны, то совпадение – это лишь пустой звук, которым мы прикрываем собственное невежество.

– Ты говоришь о J. С?

– Точно.

– Это хорошо. Я тоже смеюсь. – И в очередной раз пожав Лейфу руку, банту так и сделал.

Лейф хотел было задать очередной вопрос, но африканец остановил его:

– Вообще-то мы на месте.

ГЛАВА 16

Крю открыл дверь, и из холодной, сырой темноты туннеля Лейф ступил в жаркий свет. Встречающих не было, но банту настаивал, что его товарищи знают об их приходе.

– Паровое отопление, – ответил он на невысказанный вопрос врача. Он спокойно разделся, повесил вещи на один из немногих свободных крючков среди десятков, усеивавших стены.

– Не хотите?.. – Джим Крю указал на крючки. Лейф молча покачал головой.

– Я думал, вы захотите вымыться, – недоуменно заметил банту, заходя под душ.

– А я думал, что мы торопимся к вашей дочке, – нетерпеливо пробурчал Лейф.

Африканец вышел из-под душа и, все еще обнаженный, двинулся в соседнюю комнату, оставляя за собой мокрый след.

– Идите за нами, доктор, – посоветовал он. – Душ занял не больше минуты. И это не просто гигиена – это церемония, которой мы, примитивы, отмечаем возвращение домой. Молитва, очищение физическое и духовное, и одновременно мольба к Жикизе Канду о спасении Анади.

Банту провел хирурга через анфиладу тесных комнат; кое-где вдоль стен стояли шкафы, в одной был алтарь с распятием. Христос банту был чернокож, но лицо его не принадлежало ни одной из рас мира – видно было лишь, что страдание с него стерла та рука, что снимает всякую боль. Будь у Лейфа чуть больше времени, он остановился бы обсудить с Джимом Крю технику неизвестного скульптора. Ему доводилось уже слышать, что банту были лучшими художниками современности, творившими в скульптуре, рисовании и музыке то, что ранее сочли бы невозможным.

Встречавшие их были обнажены, как и Крю. Они тут же столпились вокруг новоприбывшего, целуя и лаская его. В перерывах между поглаживаниями Лейф представился. Девушка, напоминавшая Венеру Стеатопигу[7]7
  Венера Стеатопига – скульптура эпохи палеолита, изображение богини плодородия с неестественно увеличенными бедрами и ягодицами, на которые и намекает автор.


[Закрыть], чья не до конца проведенная депигментация оставила множество родинок, повисла у Лейфа на шее и прошептала, что любит его.

– И я тебя люблю, пеструшка, – ответил он и отогнал ее шлепком.

– Когда-нибудь вам стоит поглядеть, что скрывается под этим мнимым легкомыслием, – заметил Крю.

Несмотря на все шутки, Лейфа прошиб пот, и не от влажной жары. Он начинал раздумывать, во что дал втянуть себя. Не так уж и проста оказалась его миссия милосердия.

Джим Крю провел его другой анфиладой. Фрески почти стерлись с бетонных стен, краска облупилась; кое-где стены растрескались, пропуская сочащуюся, точно кровь, землю или обнажая каменный монолит. Лейф так и не понял, для чего использовались эти комнаты раньше.

В каждой комнате их ждали человек пять-шесть. Они церемонно приветствовали Крю и следовали за пришельцем. Лейф обернулся: за ними тянулась целая колонна. Пары – мужчина и женщина рука об руку – становились одна за другой так, что мужчины и женщины чередовались в этой шеренге. Свободные руки их лежали на плечах предыдущей пары.

Слышался шепоток, накатывался и опадал. Лейф не мог разобрать отдельных слов – он не знал суахили, – но по коже его невольно побежали мурашки. Этот шепот звучал как собирающаяся в горах гроза, насыщающая воздух зародышами молний.

Так что Лейф от души обрадовался, когда они наконец остановились в комнате, где лежала девочка. Рядом с Анади сидели, держа ее за руки, мужчина и женщина, а за ними громоздился высокий негр в черной сутане с белым воротничком. Негр глянул на Лейфа сквозь толстые стекла роговых очков.

– А, доктор Баркер, – проговорил он, подходя и протягивая руку.

Пока Лейф пожимал ее, Крю успел сообщить, что это преподобный Антоний Дзюба, член тимбуктанского подполья и тоже врач. Товарищи Крю не колебались, приглашая его помочь Анади. Очевидно, обе секты все же сотрудничали.

Лейф осмотрел скреплявшую череп девочки конструкцию из проволоки, губки и мгновенного клея.

– Отлично, – одобрил он. – Ваша работа, абба?

– Моя, – ответил Дзюба высоким, пронзительным голосом. – Я принес с собой все материалы, какие были. Немного, но хоть какая-то помощь.

Осмотрев чемоданчик коллеги, Лейф не мог с ним не согласиться. Потом он заглянул внутрь креплений и беззвучно присвистнул. Девочка должна была умереть на месте. То, что она еще жила, было для Лейфа лучшим доказательством невероятных способностей банту. В первый раз он усомнился, а такое ли уж суеверие все эти разговоры о «взятии за руку».

Дзюба глянул ему через плечо и пощелкал языком.

– Обломки кости попали в мозг. Даже если мы ее спасем, доктор, боюсь, она останется идиоткой.

Врачи обговорили детали предстоящей операции, разложили инструменты. Лейф взялся за стерилизацию. Крю настаивал, что в этом нет нужды; их тела, говорил он, способны справиться с любыми микроорганизмами, кроме самых вирулентных. Но Лейф заставил его замолчать. «Я здесь врач, – сказал он. – Так что драйте стол, как вам сказано».

Когда стол был чист, Лейф с Дзюбой переложили на него девочку. Поднять ее оказалось несложно – Анади весила едва ли более девяноста фунтов. И Лейф приступил к работе. На протяжении шести часов он гнул спину над раскрошенным черепом и израненным мозгом. Когда он вытащил последний обломок и покрыл серое вещество толстым слоем чертеж-геля, руки его дрожали от усталости и напряжения. Дзюба прикрыл обнаженный мозг пластиковой крышкой. Тут Крю запротестовал опять, говоря, что протез не нужен, а черепная коробка восстановится со временем сама собой.

– Если так, – ответил Лейф, даже не пытаясь скрыть недоверия, – можете ее убрать, когда станет не нужна. Только меня позовите, чтобы я на такое чудо посмотрел.

Дзюба принялся сосредоточенно протирать очки.

– Как мне ни неприятно признаваться в превосходстве этих людей, – произнес он, – возможно, так оно и случится. Когда я был миссионером в стране Банту, я, видел очень странные вещи.

– Но кость, доктор! Мне до сих пор трудно представить себе, что человек открыл заново утраченное им искусство регенерации мягких тканей путем самогипноза. Но кость!

Дзюба опять надел очки. Глаза его за стеклами казались огромными.

– Я не сказал, что так и будет, – улыбнулся он. – Но это возможно.

– Мне пора идти, – нетерпеливо пробормотал Лейф. Ему не хотелось слишком привязываться к этим людям.

– Может быть, вы захотите сперва поесть? – спросила одна из женщин – та самая, в пятнышках.

– Хорошо, – согласился Лейф. Дзюба заколебался.

– Это почти единственный способ, каким мы можем отплатить вам сейчас, абба, – сказал Крю. – Что же до будущего – кто знает?

– Анади, – пропищала Пеструшка. – Она всегда помнит будущее.

– Я останусь, – решил Дзюба. – Если она может видеть будущее, то почему она не знала, что ей раздробит череп? – спросил он с улыбкой.

– Должно быть, у нее была причина. Когда она выздоровеет, то скажет. А пока пойдемте есть.

Их привели в огромный зал – как предположил Лейф, зал ожидания в древней подземке – и накормили горячим саранчовым супом, свежевыпеченным хлебом, ямсом в сахаре, бананами и молоком. Пеструшка, настоявшая на том, чтобы прислуживать Лейфу, рассказала ему, что часть пищи украдена или подарена обращенными гайками, а остальное – доставлено тайными путями с их родины. По оброненным ею намекам Лейф решил, что пища доставлялась водным путем – космоплан под водой поднимался по Сене до Парижа и сбрасывал продовольствие в особый шлюз. Это удивило Лейфа – он считал, что банту вообще не пользуются сложной техникой.

Пока шел разговор, остальные тихонько напевали что-то. Когда обед завершился, а благодарственные молитвы были произнесены, банту завели негромкий, тяжело звучащий гимн, тот, который так потряс Лейфа, когда его вели к Анади. Кто-то убирал тарелки, остальные же становились в пары – мужчина с женщиной. Теперь пары образовали шесть концентрических кругов. Каждый круг связывался с остальными мужчиной и женщиной, прижимавшими ладони к спине или груди товарища из другого круга.

Сидевший рядом с Лейфом Дзюба нервно пошевелился и пробормотал:

– Уж ради меня могли бы и подождать, пока я уйду. И это после всего, что я для них сделал.

Он отложил ложку и встал.

– В чем дело?– поинтересовался Лейф.

Он тоже начал было вставать, но Пеструшка ухватилась за него.

– Отпусти его, милый, – промурлыкала она.

– Имейте уважение к духовному лицу! – заорал Дзюба.

– Мы любим тебя! – донесся ответ.

– Да не нужна мне ваша любовь!

– Мы любим тебя! – грянул прибой.

– Да простит вас Господь за богохульство!

Не обращая внимания, банту начали подпрыгивать, круги завели вращение – то вперед, то назад.

На стол в центре кругов вскочил Джим Крю.

– Кто возлюбленный наш? – вскричал он, воздевая руки к потолку.

Словно мегафон, громыхнула сотня глоток:

– Жикиза Канду!

– И кого любим мы?

– Жикизу Канду!

– И кто мы?

– Жикиза Канду!

– И кто он?

– Жикиза Канду!

– И кто любит доктора Дзюбу?

– Жикиза Канду!

– Нет, нет! – верещал тимбуктанец. – Прекратите это безобразие! Выпустите меня!

– И кто любит доктора Баркера?

– Жикиза Канду!

– И кто есть Дзюба?

– Жикиза Канду!

– И кто есть Баркер?

– Жикиза Канду!

– И кто есть любимый и любящий, Бог и человек, творец и творение, мужчина и женщина?

– Жикиза Канду!

– И что говорит нам Жикиза Канду?

Круги вращались все быстрее, быстрее, сдерживаемые лишь неразрывной хваткой рук. Лица банту исказились, рты были разинуты, зубы – обнажены, глаза сияли овалами небес. Раздувались ноздри. Разлетались капельки слюны.

Отлетавшие от стен, заполнившие зал крики смолкли неожиданно и резко; слышались только топот босых ног по бетону и звук дыхания. Тела тряслись так, что плоть колыхалась землетрясением. Бедра вращались, словно пытаясь вывернуться из суставов.

А потом вздулись груди, вбирая воздух с отчетливо слышным свистом, и грянуло, отражаясь от стен, могучее слово:

– Любовь!

– Любовь! – провизжала Пеструшка.

В ином месте и при иных обстоятельствах Лейф спокойно насладился бы прелестями этой страстной особы, но сейчас в голове у него билась только одна мысль, та же, что и у Дзюбы – «выпустите меня!».

Примерно шестьдесят секунд он продирался, прыгал, толкался и ползал в сплетении тел, размахивающих рук и цепких пальцев. Достигнув безопасного места, он оглянулся. Тимбуктанец не отставал от него. Порванную в свалке сутану он судорожно прижимал к груди.

– Господи помилуй! – выдохнул Дзюба. – Это какой-то новый вид мученичества!

Лейф уже пришел немного в себя.

– Так вы теперь святой?

Тимбуктанец поправил очки. Казалось, что вернувшееся зрение прибавило ему уверенности.

– Разве что фигурально. – Он огляделся. – Какая мерзость!

– Они попросту выражают свою любовь. Даже вы должны признать, что они не лицемерят, говоря о любви к ближним, и раздают ее щедро.

– Немыслимый разврат! – Дзюба вздрогнул и грустно оглядел себя.

– У входа мы вам подберем что-нибудь, – добродушно заметил Лейф. – Тряпье, конечно, но от холода и любопытных глаз защитит.

– Я понять не могу, за что они со мной так поступили. Я, в конце концов, помог спасти их ребенка.

– Смените точку зрения. Они как раз и благодарят нас за ее спасение.

– Вы, как я заметил, не больше моего хотели там остаться.

– Нас растили в разных культурах, – пожал плечами Лейф, – и я, как и вы, к их обычаям приспособиться не могу. Но что-то в них есть. Я не стану говорить об их психосоматических способностях – но ведь они построили самое совершенное общество на Земле. Сравните его с вашим, доктор... вы высмеиваете их религию и презираете нормы поведения, но вам не скрыть, что в вашем родном Чаде уйма преступников, убийц, нищих и калек. А у них – нет.

Дзюба принялся шарить по вешалкам в поисках относительно чистой одежды.

– Все это ни при чем, – чопорно ответил он. – Вы же видели, что там творится. И вы полагаете, что наш Основатель, которого якобы почитают и они, одобрил бы такое?

– Не знаю. А кто знает? Сравните их страну и вашу – что лучше? Я предпочитаю судить о делах по их последствиям. То, что они делают, не вредит никому в их обществе. У нас такое принесло бы немало бед.

– С вами нет смысла вести дискуссию. Есть же, в конце концов, абсолюты.

– Правда? А какие?

Ответом стала абсолютная тишина, тяжело висевшая между ними, пока не явился Джим Крю. Против ожиданий Лейфа, банту не выглядел усталым или помрачневшим. Походка его была упругой, а. лицо сияло.

– Надеюсь, вам понравилось у нас, господа целители. Если мы можем вам помочь – позовите. Любовь не знает границ; нам завещано помогать ближним. Ваш эскорт, доктор Дзюба, прибудет через минуту. А вас, доктор Баркер, мы выведем на поверхность иным путем, через подвал дворца очищения для высших иерархов, «Обиталища Блаженных».