Текст книги "Темные замыслы"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Он откусил кончик сигары и чиркнул зажигалкой.

– Поскорее бы пробиться сквозь эти адские ворота!

46

Фригейту не давала покоя мысль о переплетении человеческих судеб.

Сам он появился на свет по воле чистой случайности. Неожиданное стечение обстоятельств сделало возможное реальным.

Его отец родился и вырос в городе Терра-Хот штата Индианы, мать – в маленьком канзасском городке Галена. Вряд ли у них были шансы встретиться в те времена, когда люди вообще редко путешествовали. Но его деда, бонвивана и азартного дельца, любителя вина и женщин, обстоятельства вынудили отправиться в деловую поездку в Канзас-Сити. Он решил взять с собой старшего сына – двадцатилетнего Джеймса, которому пора было приобщаться к бизнесу. Оставив в гараже новехонький «паккард», они отправились поездом.

Мать Питера училась в коммерческой школе Канзас-Сити и жила у своих немецких родственников. Ничего общего у двух семей не было – разве лишь то, что они жили на Среднем Западе – территории, равной иной европейской стране.

Итак, в один прекрасный день, его будущая мать отправилась с подружками в кафе полакомиться молочным коктейлем и мороженым. Его будущий отец притомился от деловых переговоров родителя с фабрикантом сельскохозяйственных машин. Когда наступило время ленча, оба старца направили свои стопы в бар. Джеймсу не улыбалось напиваться с утра, и он повернул к кафе. Его привели в восторг аппетитные запахи мороженого, ванилина и шоколада, жужжание вентиляторов под потолком, длинная мраморная стойка и три хорошенькие девушки, сидевшие в плетеных креслицах возле маленького столика. Как истый мужчина, он окинул их с головы до ног оценивающим взглядом и уселся неподалеку, заказав шоколадный коктейль и гамбургер. В ожидании юноша небрежно листал страницы газет, разглядывая лишь рекламу фантастических и приключенческих романов. Надо сказать, они мало его интересовали. Он пытался читать Уэллса, Жюля Верна, Хаггарда, Фрэнка Рида, но трезвому уму торговца оставался чужд полет их фантазий.

Джеймс отправился к стойке за порцией мороженого. Когда он проходил мимо столика девушек, одна из них, увлеченная пересказом какой-то истории, опрокинула стакан с коктейлем. Он отпрыгнул в сторону. Не будь Джеймс столь проворен, его панталоны могли сильно пострадать. Брызги попали на сапоги. Девушка извинилась. Джеймс ответил, что на это не стоит обращать внимания, и попросил разрешения присесть рядом. Юные особы были рады поболтать с интересным молодым человеком, прибывшим из далекого штата Индиана. К тому времени, когда они отправились в свое училище, Джеймс уже немало знал о Тэдди Грифитс. В этом трио она выделялась спокойствием и миловидностью; сочетание тевтонских и индейских черт придавало ее лицу особую прелесть. Иссиня-черные волосы и огромные темные глаза произвели на Джеймса сильное впечатление.

В те времена ухаживание за девушками было делом непростым. Джеймсу пришлось нанести визит в резиденцию Кайзеров на Локуст Стрит, претерпеть долгую поездку в экипаже, представление дядюшке и тетушке, обед со стариками с неизменным домашним мороженым и печеньем. Около девяти часов их с Тедди отпустили на прогулку вокруг квартала. По возвращении Джеймс поблагодарил хозяев за гостеприимство и попрощался с Тедди, даже не поцеловав ее. Они стали переписываться, через два месяца он предпринял другую поездку в Канзас-Сити, уже на отцовской машине. На этот раз они сумели вкусить скромные радости любви, сидя в последнем ряду местной киношки.

Когда Джеймс приехал в третий раз, они с Тедди поженились. После венчания молодые сразу же отправились поездом в Терра-Хот. Джеймс любил рассказывать своему старшему сыну, что его следовало бы назвать Пулмен:[10]10
  имеется в виду спальный пульмановский вагон


[Закрыть] «Ты был зачат в поезде, Пит, и я собирался назвать тебя соответственно обстоятельствам, но твоя мать воспротивилась». Питер не знал, стоит ли верить ему – отец любил приврать.

Но он никогда не слышал, чтобы мать возражала ему. Коротышка Джеймс, задира и забияка, управлял своим курятником с твердостью домашнего Наполеона.

Таково стечение обстоятельств, сделавшее реальностью появление Питера Фригейта. Если бы старый Уильям не взял своего сына в Канзас-Сити, если бы Джеймс не соблазнился коктейлем, предпочтя его пиву, если бы девушка не уронила стакан, то не было бы и Питера Фригейта. Не было бы личности, носившей это имя. Могло случиться и так, что отец проспал бы пьяным сном ту ночь в поезде или, несмотря на его старания, зачатия не произошло. В любом случае Питер не появился бы на свет.

Но случилось так, что один сперматозоид – один из трехсот миллионов – сумел опередить другие на пути к яйцеклетке. Да, побеждает сильнейший, думал в утешение Фригейт.

Ниточка воспоминаний раскручивалась дальше; перед ним проплывали лица сестры и братьев. Они умерли, ничего не оставив после себя. Пустая порода, шлак, плоть без духа. Нес ли в себе тот сперматозоид будущий дар воображения и писательского таланта? Или это было заложено в яйцеклетке? Возможно, лишь их комбинация образовала нужные гены? Его братья не были творческими людьми. У сестры воображение, несомненно, присутствовало, но в пассивной форме. Она любила фантастические романы, но склонностью к творчеству, к писательству не обладала. Что сделало их столь различными?

Этого не объяснить влиянием среды, все они находились в одинаковых условиях. Отец покупал книги в красных обложках под кожу. В детстве у них была домашняя библиотека из дешевых изданий (вспомнить бы, как они назывались?). Но книги не интересовали младших. Они не увлекались приключениями Шерлока Холмса, не сочувствовали несчастному чудовищу из «Франкенштейна», не сражались под стенами Трои вместе с Ахиллесом, не отправлялись с Одиссеем в его долгий путь к Итаке, не спускались в ледяные глубины в поисках Грендола с Беовульфом, не путешествовали с машиной времени Уэллса, не посещали таинственные звезды Олива Шнейдера, не прятались от ирокезов в компании Натти Бумпо. Они прошли мимо «Странствий пилигрима», «Тома Сойера» и «Гекльберри Финна», «Острова сокровищ», сказок «Тысячи и одной ночи», «Путешествия Гулливера». Они не рылись на полках домашней библиотеки, где он открыл для себя Фрэнка Баума, Ганса Андерсена, Эндрю Ланга, Джека Лондона, Конан Дойла, Эдгара Райса Берроуза, Редьярда Киплинга, Райдера Хаггарда. Не забыть ему и менее славных: Ирвинга Грампа, Дж. Хенти, Роя Роквуда, Оливера Кервуда, Дж. Фарнола, Роберта Сервиса, Энтони Хопа и Хайатта Верилла. В пантеоне его воспоминаний неандерталец Ог и Рудольф Рессендайл навсегда останутся рядом с Тарзаном, Джоном Картером из Барнума, Одиссеем, Челленджером, Джимом Хокинсом, Алланом Квотермейном и Умслапогасом.

Сейчас Питер плыл на одном судне с человеком, который являлся прообразом фантастического Умслапогаса; он служил матросом у создателя Бэка и Белого Клыка, Волка Ларсена и Смока Белью; он ежедневно запросто болтал с кумиром своего детства, несравненным искателем приключений – и в фильмах, и в жизни. Добавить бы к ним еще и Конан Дойла, и Твена, и Сервантеса… и, конечно, Бартона. Особенно Бартона! Однако судно легко перегрузить. Будь доволен и этим! Но человеку никогда не хватает того, что он имеет.

Как же его сюда занесло? О, да! Простая случайность – синоним судьбы.

В отличие от Марка Твена, он не верил, что все события жизни детерминированы, определены раз и навсегда. «С того момента, когда первый атом Великой Пустоты космоса столкнулся с другим атомом, – наши судьбы предопределены». Твен сказал нечто подобное – кажется, в своем довольно пессимистическом произведении «Что есть человек?» Этой философией он прикрывал грех бегства от действительности. Он прятался за ней, как цапля, сунувшая голову в кусты.

Фригейт не разделял и мнение Курта Воннегута – этого Марка Твена двадцатого века – утверждавшего примат химических реакций организма в человеческой судьбе. Творец – не Великий автомеханик и не Божественный игрок в бильярд. Впрочем, о Боге стоит говорить, если Он действительно существует, в чем Фригейт часто сомневался.

Но если Бога нет, то тогда все определяет собственная воля. Правда, это ограниченная сила, зависящая от случайных обстоятельств, болезней мозга, воздействия лекарств, лоботомии. Но человеческое существо – не протеиновый робот, который не способен изменить свое мышление.

Мы рождаемся с самыми различными сочетаниями генов. Они определяют развитие нашего ума, способностей, реакций, короче говоря – наш характер. А как говаривал старик Гераклит – характер создает судьбу. Любая личность способна на самопреобразование. Скрытые в нас силы позволяют заявить: «Я этого делать не стану!» Или – «Никто меня не остановит!» Или – «Я был теленком, а стал свирепым тигром!».

Наша мысль способна изменить душевный строй человека. Фригейт свято верил в это, но его жизненная практика всегда расходилась с теорией.

Его семья пребывала в лоне «Христианской науки». Но когда ему было одиннадцать лет, отец, в состоянии полной религиозной апатии, послал его в пресвитерианскую школу. Мать не вмешивалась; она с головой ушла в хозяйственные заботы – ей было важнее вымыть кухню и накормить детей вкусным завтраком, пока отец изучает «Чикаго Трибюн». Питер стал ходить на воскресные занятия и слушать проповеди.

Так в нем соединились два религиозных начала.

В одной из религий зло и материя – лишь мираж, единственная реальность – душа.

В другой – вера в предопределенность. Немногих избирает Бог во спасение, остальных отправляет в ад. В этом нет ни поэзии, ни высокого смысла – осуществляется лишь однажды сделанный божественный отбор. Можно жить чистой жизнью, проводить дни и ночи в молитвах, но в конце концов вас отправят в единственное уготованное вам прибежище. Агнец, овца, которую неизвестно почему Бог отметил своей милостью, приближен и посажен одесную Его. Таинственно отвергнутый козлище низвергается в геенну огненную.

В двенадцать лет Питера мучили ночные кошмары, в которых Мэри Беккер-Эдди и Жан Кальвин[11]11
  Мэри Беккер-Эдди (1821–1910) – основоположница «Христианской науки», религиозной организации протестантского толка в США. Жан Кальвин (1509–1564) – основатель кальвинизма


[Закрыть] сражались за его душу. Неудивительно, что в четырнадцать он решил порвать с обеими религиями, да и с остальными тоже. Тем не менее, он сохранил в себе следы стыдливого пуританства: не осквернял себя грязным словом, краснел при соленых шутках, не выносил даже запаха вина или пива, с презрением отвергая любые попытки подпоить его. Но зато какое восхитительное чувство превосходства переполняло его при этом!

Источником мучения для Пита стала его ранняя половая зрелость. Когда в седьмом классе его вызывали отвечать, он безумно краснел, терялся. При виде пышного бюста учительницы его пенис трепетал. Никто не замечал этого, но каждый раз Пит был уверен, что теперь он опозорен до конца дней. Сидя с родителями в кино, на фильме, где у героини было излишне открытое платье или видна подвязка, он прятал в карманы дрожащие руки. После сеанса он боялся взглянуть в лицо родителям.

Отец дважды говорил с ним о сексе. Однажды, когда ему было двенадцать, мать заметила кровь на его полотенце и рассказала отцу. Запинаясь и невнятно бормоча, Джеймс Фригейт с трудом выдавил из себя вопрос, не было ли у Пита мастурбации. Тот ужаснулся и все отрицал. При расследовании выяснилось, что принимая душ, он случайно повредил кожицу крайней плоти и там образовался нарыв. Он вовсе не теребил пенис, а просто тщательно мылся. Отец стал объяснять ему, что если он будет терзать свой член, то тронется умом; в качестве назидательного примера Фригейт-старший упомянул деревенского дурачка из Норд Терра-Хат, у которого мастурбации происходили на глазах у людей. С серьезным лицом он убеждал сына оставить дурную привычку, дабы не стать полным идиотом. Может быть, папаша Джеймс на самом деле верил в это – во всяком случае, люди его поколения не сомневались в подобных вещах.

Возможно, он просто хотел запугать сына.

47

Это случилось много лет назад. Изрядно набравшись, Питер привел женщину в пустой католический храм и уложил ее на алтарь. Она была еврейкой и яростно ненавидела католицизм (в бостонской школе мальчишки, польские католики, поколачивали ее только за то, что она – еврейка). Питер был так пьян, что согласился на эту эскападу. Мысль осквернить церковь пришлась ему по душе, хотя уже на следующий день он горько сожалел о своей выходке. Он ни за что не пошел бы в пресвитерианский храм, казавшийся ему нищенским и тоскливым, – там и самому Богу приткнуться негде. То ли дело католический костел, где все восхваляет Его могущество! Так почему бы не осквернить это место, где Он якобы присутствует?

После церкви они с Саррой решили добавить и направились в меблированные номера огромного дома – на улице, название которой он так и не мог припомнить. Это был богатый район с громадными, безвкусными особняками. Здесь жили состоятельные старики, вдовы и пожилые пары. Из-за плотно закрытых дверей не доносилось ни звука. Когда они уходили оттуда, на площадке третьего этажа Сарра встала перед ним на колени. В этот момент распахнулась дверь, из-за которой выглянула какая-то старуха. Увидев их, она вскрикнула и в панике скрылась; раздался щелчок замка, потом – грохот засова. Они с хохотом выскочили на улицу. Позже Питер с ужасом представил себе, что старуха могла вызвать полицию; его ожидали публичный позор, потеря места в «Дженерал Электрик», скандалы в семье… А если у пожилой леди случился сердечный приступ? Он начал судорожно просматривать колонку некрологов, но не обнаружил никого, кто умер бы ночью на этой улице. Странно! Сарра, жившая напротив, говорила, что стоит ей выглянуть в окно, она обязательно увидит похоронную процессию.

Он твердо сказал себе, что тридцатишестилетнему мужчине не подобает пускаться в такие авантюры. Все, баста! Шалостям конец! Прошли годы, и теперь он лишь посмеивался, вспоминая этот случай.

Став в юности атеистом, Фригейт, однако, не избавился от разъедающих душу сомнений. В девятнадцать лет он повстречал Боба Олвуда, парня из религиозной семьи, тоже пришедшего к безбожию. Родители Боба умерли от рака. Потрясение, вызванное их смертью, склонило его к мыслям о бессмертии. Он не мог представить, что отец и мать ушли навсегда, что он больше их не увидит. Боб стал посещать религиозные собрания и вновь обратился к вере.

В те годы Питер и Боб встречались довольно часто и не раз беседовали о религии, обсуждая достоверность библейских событий. Однажды Боб уговорил Пита пойти на собрание, где выступал с проповедью преподобный Роберт Рэнсом. Там, к своему собственному изумлению, молодой Фригейт ощутил глубокое волнение; он даже опустился перед пастором на колени, признавая Христа своим Господом.

Правда, через месяц от его благочестия ничего не осталось. По выражению Олвуда он «впал в ересь» и «лишился благодати». Питер уверял Боба, что от неистовства веры его оттолкнула детская религиозная раздвоенность и излишняя эмоциональность новообращенных. Олвуд же продолжал убеждать его «бороться за спасение своей души».

Когда Питеру исполнилось шестьдесят, никого из его соучеников и друзей юности уже не было в живых, да он и сам прихварывал. Смерть была не за горами. В юности он часто обращался мыслью к судьбам миллиардов людей, живших до него, – они рождались, страдали, любили, смеялись, плакали, умирали. И те, что будут жить потом, тоже уйдут в небытие – вместе со своей скорбью, ненавистью, любовью… А с гибелью Земли все станут прахом – да, собственно, и праха не останется.

Тогда к чему все, что было, есть и будет? Если нет бессмертия, жизнь лишена смысла. Существовали люди, утверждавшие, что сама жизнь является оправданием жизни – в этом ее единственный смысл. Питеру подобные мысли казались глупым самообманом.

Неужели у человечества нет другой альтернативы, кроме загробного мира? Неужели люди – только безвольные, лицемерные, себялюбивые бедолаги? Впрочем, и звери тоже… Он не встретил ни одного человека, прожившего без греха, хотя и допускал их существование; несомненно, им надлежит получить бессмертие. Но Питер не верил тем, кого традиция и общество увенчали нимбом святости.

К примеру, святой Августин. Все, что он сделал – это выдавил из себя одно-единственное: «Покайтесь мне!» Вопиющее себялюбие и самообман!

Святой Франциск, по-видимому, прожил действительно безгрешную жизнь, но был явным психопатом – целовал прокаженных лишь для того, чтобы продемонстрировать самоуничижение.

Значит, как говаривала жена Питера, нет на Земле совершенства.

Да, был еще Иисус. Но его безгрешность тоже сомнительна. Из Нового Завета следует, что именно он положил конец спасению евреев, за что они и предали его. Поэтому святой Павел счел израильтян недостойными религии, прошедшей сквозь муки и страдания, и обратил свою проповедь к другим народам. Христианство, которое следовало бы назвать «павелизмом», распространилось по всему миру. Но в те времена половое воздержание считалось извращением; значит, и Иисус, и Павел стали по законам своего века сексуальными извращенцами, ренегатами.

Правда, всегда существовали люди, не обладающие достаточной сексуальной энергией. Может быть, к ним относились Иисус и Павел? Или же они сублимировали свою половую потенцию в нечто более значительное – в стремление обратить души людей к Истине?

Весьма вероятно, что святую жизнь прожил Будда. Судьба даровала ему все – трон, богатство, могущество, любимую женщину, детей. Но в странствиях по Индии ему открылись несчастье и бесправие бедноты, неизбежность голодной смерти. Так он достиг Истины. Он основал буддизм, но индусы, народ, которому он хотел помочь, отвергли его. Подобно Павлу, который понес учение Иисуса в чужие земли и насаждал его среди чужих племен, последователи Будды тоже ушли к другим, покинув свой народ-страдалец.

Учения Иисуса и Будды начали вырождаться, когда тела их основателей еще не остыли в могилах. Орден святого Франциска стал разлагаться до того, как разложилось его тело.

48

В один из дней плавания Фригейт поведал свои сомнения Нур эль-Музафиру. Они сидели на палубе, покуривая сигары и лениво разглядывая людей на берегу. У руля стоял Фриско Кид, остальные болтали или играли в шахматы.

– То, что мучает вас, Пит, волнует и других людей. Дело в том, что, исповедуя высокие идеалы, вы даже не пытаетесь жить в соответствии с ними.

– Я не знаю, как приняться за это, а потому и не пытаюсь. Но есть люди, провозглашающие подобные истины, которые уверены, что живут в полном соответствии с ними. Когда я говорю им, что это – заблуждение, они приходят в ярость.

– Естественно, – хмыкнул мавр. – Ваш скептицизм угрожает разрушить созданный ими образ праведника. Они полагают, что стоит ему рухнуть, как их души тоже погибнут.

– Это я понимаю, – ответил Фригейт, – и всегда в спорах стараюсь сохранять спокойствие. Тем не менее, праведники приходят в бешенство и даже готовы к насилию. Я же не могу быть сторонником насилия и зла.

– Однако по характеру вы весьма вспыльчивы. Мне кажется, ваше отвращение к насилию вызвано только страхом перед вспышкой страстей. Вы боитесь нанести этим кому-нибудь вред, обиду, а потому всячески подавляете их в душе… Но вы – писатель, Пит, и вы могли бы выплеснуть все это… по крайней мере – на бумагу.

– Да, я знаю.

– Но почему вы не поможете себе?

– Я пытался… Я прибегал к различным видам духовной терапии… ко многим учениям и религиям: психоанализу, оккультным наукам, учению Дзен, трансцендентальной медитации, Христианской науке и традиционному христианству… Одно время меня весьма привлекал католицизм…

– О некоторых из этих учений я даже не слышал, – прервал его Нур. – Однако, сколь ни были бы они основательны, им не исцелить вашей болезни. Она заложена в вас самом, в основе вашей натуры. Вы признались сейчас, что не смогли ничего выбрать – а потому не сумели и помочь себе.

– Увы! В каждом учении я видел его уязвимое место. Мне пришлось наблюдать людей, верящих, что они живут в мире с исповедуемыми ими истинами. Да, большинство учений и религий оказывает благотворное воздействие на души своих последователей, но весьма незначительное. Люди просто обманывают себя, прячась в раковину догм.

– И все-таки вы непоследовательны. Вы желаете перемен, даже мечтаете о них, но боитесь при этом лишиться своего «я».

– И это я понимаю, – печально признался Фригейт.

– Тогда почему же вы не пытаетесь преодолеть эту боязнь?

– Ну, я все-таки пытаюсь…

– Ваших усилий недостаточно.

– Не сомневаюсь. Но с возрастом я сделал некоторые успехи, а здесь продвинулся еще дальше.

– И все-таки недостаточно?

– Несомненно, так.

– Тогда – что пользы в самопознании, если нет желания действовать?

– Вы правы – немного.

– Вам нужно найти путь к действию, преодолев свой страх и внутреннее сопротивление, – Нур помолчал, улыбнулся, его темные глаза блеснули. – Конечно, вы скажете, что все это вам известно, а затем попросите меня указать путь. И я отвечу, что вы еще не готовы вступить на него… Хотя, возможно, вы полагаете обратное. Может случиться так, что вы никогда не будете готовы – вот в чем беда. В вас заложена лишь потенция к действию.

– Все люди в мире обладают этой потенцией.

– В каком-то смысле да, в другом – нет.

– Этому есть разумное объяснение?

Маленькой крепкой рукой Нур потер нос, потушил сигару о палубу и бросил в воду. Он поднял лежащую рядом бамбуковую флейту, осмотрел ее, но положил обратно.

– Всему свое время, – он взглянул на Фригейта. – Вы чувствуете себя отвергнутым? Я знаю, вас это всегда серьезно ранит, и вы стараетесь избегать подобных ситуаций. Разве не так? Скажем, когда вы стремились попасть на наше судно и встретили отказ… – он погладил флейту и задумчиво продолжал: – Пусть все идет своим чередом. Сегодня вам трудно смириться с моими словами. Но попытайтесь еще раз. Вы сами поймете, когда наступит час.

Фригейт отмолчался. Нур приложил к губам флейту, и в воздухе задрожали печальные звуки, изменчивые, как взлеты и падения судьбы.

Отдыхая, Нур никогда не расставался с инструментом. Случалось, он довольствовался короткими лирическими мелодиями. Иногда он часами не прикасался к флейте; сидел, скрестив ноги и закрыв глаза. Никто не решался обеспокоить его. Фригейт понимал, что маленький араб пребывает в некоем трансе, но лишь однажды осмелился спросить его об этом.

– Вы не поймете… во всяком случае – пока.

Нур-эд-дин ибн Али эль-Халлаг (Свет веры, сын Али-цирюльника) совершенно очаровал Фригейта. Он родился в 1164 году в Кордове, принадлежавшей мусульманам с 711 года. В мавританской Иберии арабская культура достигла невиданного расцвета. По сравнению с мусульманской цивилизацией христианская Европа прозябала во мраке средневековья. Расцветали искусство, наука, философия, медицина. Западные центры арабской диаспоры – Кордова, Севилья, Гренада, как восточные – Багдад и Александрия – не знали соперников в христианском мире; лишь в далекой Азии с ними могли сравниться города Китая.

Богатые христиане посылали своих отпрысков получать образование в иберийских университетах, а не в Лондон, Париж или Рим. Сыновья бедняков тоже отправлялись туда и учились, перебиваясь милостыней.

Мавританская Иберия, великолепная страна, чуждая Европе, управлялась различными людьми. Одни славились фанатизмом и жестокой непримиримостью к иноверцам, других отличала определенная широта взглядов; эти эмиры были достаточно терпимы к христианам и евреям, назначали их своими визирями. Они приветливо встречали чужестранцев, приезжавших к ним в поисках мудрости.

Отец Нура занимался своим ремеслом в громадном дворце городка Медина-аз-Захра, неподалеку от Кордовы. В те времена дворец славился по всей Европе; позже от него не осталось и следа. Нур родился там и подростком постигал под наблюдением отца искусство цирюльника. Юноша был очень смышлен, отличался склонностью к литературе, математике, алхимии, теологии. Отец решил обратиться за помощью к своим богатым хозяевам. Нура отправили в лучшую школу Кордовы. Здесь он общался с богатыми и бедными, знатными и безродными, с христианами и черными нубийцами.

Среди других он встретил Мюида-эд-дина аль-Араби, молодого человека, которому предстояло стать величайшим лирическим поэтом своего времени. Отголоски его стихов обнаружат в поэзии трубадуров Прованса и миннезингеров Германии. Богатому и красивому юноше пришелся по душе бедный и некрасивый сын цирюльника, и в 1202 году он пригласил его в странствие к Мекке. При переходе через северную Африку они повстречались с группой персидских беженцев-суфиев. Нур уже кое-что знал о суфизме и, поговорив с персами, решил стать их учеником. Но среди них он не нашел себе наставника. Вместе с эль-Араби он продолжал путь до Египта. Там местные фанатики обвинили их в ереси, и иберийцы едва не погибли.

После завершения хаджжа они отправились в Палестину, Сирию, Персию и Индию; они странствовали четыре года, затем еще год добирались в родной город. Какое-то время они провели в обители женщины-суфии Фатимы Валейи. Суфизм полагал мужчин и женщин равными. Это возмущало правоверных мусульман, считавших, что неравенство полов закреплено в Коране, и женщина создана лишь для ублаготворения плоти.

Фатима послала Нура в Багдад, к знаменитому духовному наставнику. Через несколько месяцев тот направил своего ученика в Кордову, к другому великому суфию. Когда христиане, в результате жестокой войны, захватили Кордову, Нур вместе с учителем бежал в Гранаду.

Через несколько лет он отправляется в новое странствие и получает «лакаб» – прозвище эль-Музафир, то есть «Странник». После Рима, куда Нур прибыл с рекомендательными письмами Фатимы и эль-Араби, он путешествует по Греции, Персии, Афганистану, Индии, Цейлону, Индонезии, Китаю и Японии.

На несколько лет Нур обосновался в священном Дамаске и зарабатывал себе на жизнь как музыкант и тазавуф – учитель суфизма. Вскоре он снова пустился в путь, добрался до Волги, повернул на запад, пересек Финляндию и Швецию, перебрался через Балтийское море и попал в страну идолопоклонников – диких пруссов… Там он чуть не погиб, его хотели принести в жертву деревянному идолу, но, к счастью, ему удалось избежать опасности. Дальнейший его путь лежал через Германию, северную Францию и Англию в Ирландию.

В те времена королем Англии был Ричард Львиное Сердце. Когда этот неистовый рыцарь был убит случайной стрелой во время осады французского замка Шалю, на престол вступил его брат Джон. Позднее Нур удостоился аудиенции у нового короля. Он нашел его весьма приятным и остроумным человеком, живо интересовавшимся исламской культурой и суфизмом. Джона очаровали рассказы Нура о далеких землях.

– Путешествия в вашу эпоху являлись делом весьма трудным и опасным, – заметил Фригейт. – Их нельзя было назвать развлечением – повсюду царила религиозная нетерпимость. Как же удавалось вам, мусульманину, без денег и защиты пробираться по христианским землям, особенно в те годы крестовых походов и вспышек религиозного фанатизма?

– Обычно мне оказывали покровительство сами церковные власти, а это обеспечивало и гражданскую защиту. Князья церкви больше боролись с собственными еретиками, чем с неверными. В некоторых случаях меня спасала нищета – грабителям нечем было поживиться. Странствуя по деревням, я зарабатывал игрой на флейте или представлениями; мне случалось бывать жонглером, акробатом и заклинателем. У меня хорошие способности к языкам – я быстро осваивал местный диалект и часто развлекал людей рассказами и шутками… Чаще всего, меня встречали приветливо. Людей не интересовала моя вера; главное – я сочувствовал их бедам и приносил им радость.

Вернувшись в Гранаду и обнаружив, что к суфиям там относятся с предубеждением, Нур отправился в Хоросан, где несколько лет проповедовал, а затем вновь совершил странствие в Мекку. Из южной Аравии на торговой шхуне он перебрался к берегам Занзибара, а оттуда – в юго-восточную Африку. Остаток дней своих он прожил в Багдаде, где и был убит в возрасте девяноста четырех лет.

В тот год монголы, под предводительством внука Чингисхана Хулагу, захватили Багдад, разграбили и потопили в крови прекрасный город. За сорок дней сотни тысяч жителей были истреблены. Так погиб и Нур. Он сидел в своей крошечной комнатушке и играл на флейте, когда туда ворвались приземистые, раскосые, выпачканные кровью воины. Нур продолжал играть, и тогда монгол мечом проткнул ему горло.

– Монголы завоевали весь Средний Восток, – пояснил Фригейт. – Во всей истории не припомнить подобного молниеносного разорения земель. Они разрушили все – от оросительных каналов до крестьянских хижин. Даже в мое время, спустя семь столетий, эти места еще до конца не возродились.

– То было карой Аллаха, – кивнул головой Нур. – Но даже среди них встречались добрые люди, и мужчины, и женщины.

Сейчас, сидя рядом с маленьким арабом и поглядывая на берег, Фригейт размышлял о воле случая. Какая сила переплела пути американца из двадцатого века и испанского мусульманина, родившегося в 1164 году? Случайность ли это? На Земле подобное событие было бы невероятным; здесь – стало осуществившейся реальностью.

После разговора с Нуром вечером все собрались в каюте капитана. Судно стояло на якоре. Они играли в карты при свете лампы, заправленной рыбьим жиром. Райдер сорвал первый же банк (ставка – сигареты), игра прервалась, и завязалась оживленная беседа. Нур рассказал две истории о Ходже Насреддине, персонаже мусульманского фольклора, дервише и чудаке. Притчи о нем слыли уроками мудрости.

Нур хлебнул шотландского виски – он никогда не пил больше двух унций в день – и начал:

– Капитан, вы рассказали мне как-то историю о Пэте и Майке. Занятная побасенка и поучительная – в ней проявляется образ мышления людей Запада. Позвольте представить вам восточную притчу…

Нур коснулся виска и начал:

«Однажды какой-то человек подошел к дому Ходжи Насреддина и увидел, что тот бродит по двору, разбрасывая кусочки хлеба.

– Что вы делаете, мулла? – спросил он.

– Отпугиваю тигров.

– Но здесь же нет тигров!

– Да, правильно. Тогда это наверняка поможет».

Они посмеялись, а Фригейт спросил:

– Это очень старая притча?

– Не меньше двух тысяч лет. Она возникла в среде суфиев. А почему вы спросили?

– Да потому, что я слышал нечто подобное, но в слегка измененном варианте в пятидесятых годах двадцатого века. Только там действовал англичанин: он стоял посреди улицы на коленях и очерчивал мелом круг. Подошедший к нему приятель спросил, чем он занимается.

«Отгоняю львов.

– В Англии же нет львов!

– Неужели?»

Вмешался Фарингтон.

– Господи, да я ее слышал еще мальчишкой во Фриско. Только героем был ирландец.